На крыльях Ветра

Бессоница окутала ночным покрывалом целый город. Вороны ворчливо и озлобленно верещали, проносясь над немногочисленными людскими безликими улицами, едва освещаемыми фонарями. Мягко планируя, одна за другой, разбуженные беспокойством бескрылых двуногих, хищные птицы устремлялись в эльфийский квартал — проникали внутрь домов с разбитыми окнами, порой кровя чёрные крылья о стеклянные клыки. Некоторые из ворон без страха садились прямо на мягкие одежды, запачканные красной жидкостью. Множественные стаи устраивали прекрасную пирушку, радостно каркая и устремляя клювы в неподвижные тела эльфов и людей, отрывая ещё не остывшие мягкие куски и жадно поедая. Огонь пожарищ, устроенных разозлёнными людьми в отместку за якобы совершённые злодеяния, бушевал в большинстве квартир, где жили эльфы. Облитые бензином, спиртными напитками и керосином этажи горели адским пламенем, лишив таким образом шансов на спасение многих невинных долгожителей. В других домах на каждом этаже царил форменный хаос — выбитые или взломанные двери не могли утаить ужасов внутри квартир: всё перевёрнуто верх дном, эльфы заколоты, как свиньи; лежащие в собственной луже крови эльфийки прижимали детей в диком страхе… напрасно и бессмысленно… лежали с перерезанным горлом, как и ни в чём неповинные эльфята. Некоторые молодые эльфийки, миловидные и нежные создания, перед смертью испытали ужас варварства людей, принявшего форму физических издевательств, переросших в губительные изнасилования. Никогда прежде Лордерон не полыхал таким приступом людского одичания. Те эльфы, что жили в пригородных зонах Лордерона, скорбели по павшим и… ничего не решались сделать. Первобытный ужас поразил каждого до кончиков души. Никто из долгожителей в Лордероне не выходил за пределы жилищ на следующий день, страшась стать жертвой неуправляемой толпы. Главы эльфийской общины пребывали в пригородной зоне, и обдумывали, что делать. Как выяснилось из утренних новостей в интернете, в полном беззаконии, ярости и гневе, направленных против эльфов, принимали участие и людские войска. Созванные генералами для наведения порядка отряды, некоторые, самые агрессивные её части, направились мстить эльфам за убийство Пророка. Некоторые срывали злость и ненависть на эльфах из-за полыхавших стен больницы, куда перекинулся устроенный Сильваной поджог морга. Ярости, неутолимой боли и жажды отмщения за сотни загубленных эльфов, список которых был опубликован полицией Лордерона и верными присяге офицерами армии в новостных лентах СМИ, намеревались добиваться большинство молодых остроухих. Они отрекались от моральных устоев, делающих эльфов, как позднее сами считали, рабами и игрушками в руках людской сволочи. Немногие остались преданы идее мирного сосуществования двух народов. Таких не слушали, и молодые эльфы, воспитанные на почитании и уважении старшего поколения, сдерживали гнев, не давая ему выплеснуться на родителях и других родственниках, несогласных с их точкой зрения. «Души насильственно убитых сородичей должны быть отмщены» — говорили они. И лишь одной фракции людей молодые эльфы могли довериться — той, что создавала из эльфов «Отрёкшихся». Среди лидеров эльфийской общины были двое представителей эльфов, имевшие контакты с Кел'Тузадом, посредником между эльфами и Нанимателем. Утренний звонок прервал сон учёного. Мужчина, спящий сидя возле не просыпающейся Сильваны, ответил на звонок и поговорил с лидером молодых эльфов о присоединении их к «Отрёкшимся», обрисовав детали. За ночь слуги постарались на славу. Кел'Тузад не имел привычки закупать необходимые материалы для лаборатории в единственном экземпляре. Он всегда набирал по два-три экземпляра. Финансы благополучно поступали от Нанимателя и своевременно, а потому проблем с воссозданием лаборатории у Кел'Тузада не возникло. Впрочем на этот раз Кел'Тузад разрывался между изготовлением «панацеи», и той, от кого не желал отходить. Дело не в страхах, что Сильвана, проснувшись, в очередном порыве ярости всё разобьёт, погружённая в кошмары прошлого, отходили на второй план. Причина крылась в самой Ветрокрылой. Сердце мужчины впервые проделало трещину в ограждающем ото всех незримом барьере, когда Сильвана, единственный раз за время их знакомства, мелодично и чисто пела песнь «Плач Высокорождённых» на эльфийском языке. В эту песнь, казалось, Сильвана вкладывала всю боль, несоразмерную тоску по матери с отцом, по маленькому Лирату, по любимому сыну… Она пела в своих покоях, когда Кел'Тузад, очарованный мелодией и сильным, прекрасным голосом эльфийки, стоял во дверях, наблюдая как в вечерних сумерках поёт Ветрокрылая, освещаемая серебристыми лучами Луны, глядевшая в темнеющее небо за окном. Прежде одержимый лишь наукой и идеей величайшей «панацеи» от душевных терзаний, ныне учёный муж, сохранивший молодость и даже некоторую поджарость в течение долгих лет, стал охвачен мыслью, как исцелить израненную душу Сильваны. Это было ровно спустя три года… когда Сильвана Ветрокрылая изменилась внешне, но душа по-прежнему давала о себе знать глубиной страданий. В миг, когда мужчина сидел рядышком с ней, в голове Кел'Тузада звучал её исполненный отчаяния и агонии, мелодичный голос. Он знал, что человек причинил ей невыносимые страдания, как и эльфы — её семья. Возможно, от неё уже давно ничего не осталось от эльфа — благородного, доброго и прекрасного создания. Но невзирая на это, просто быть рядом с нею в трудный час, видеть в её ярких красных огнях неугасшую жизнь, было больше, чем он заслуживал, считал мужчина… Не существовало на свете драгоценней награды для Кела, который никогда не давал ей повода думать, что она, эльфийка, дороже грандиозных идей и научных изысканий. Сильвана же погружалась в мысли о человеке, который был очень похож на Лирата — светлой причёской, решительным взглядом и сердечной добротой. Именно он не выходил из её головы после появления Вариана с семьёй в их доме по приглашению Верисы. Тот, кто снился ей маленьким, тот, за кем она присматривала годами, не в силах с ним расстаться. Всякий раз, когда в семье Риннов случались разлады, или болезнь, или плохое настроение, вызванное расставанием с девчонкой и проблемами с одноклассниками, Сильвана, чувствуя это, по ночам приходила к Андуину и, когда он пытался уснуть, нежно напевала песню из его детства. Знавший, что Сильвана и Вериса уехали из Лордерона, Андуин всякий раз отбрасывал мысль перевернуться к окну. Лёжа на кровати, мальчишка считал (упрямо считал), что песню напевает ветер с распахнутого окна. Он никогда не делал окно в форточку или закрывал на щеколду, оставляя приоткрытым. Ледяные зимы обходили Лордерон стороной. Напротив, Андуину нравилось, когда ветер, напевающий песню, ласково погружал его в сон. В душе юного паладина разразилась песней скорбь по умерщвлённым толпой и солдатами-мародёрами невинным из эльфийского квартала. Полиция и армия действовали сообща, чтобы остановить преступления. Мародёров из числа солдат генералы приказывали верным бойцам расстреливать, не задумываясь. Полиция хватала горожан, участвовавших в беспорядках, призывавших к устранению «эльфийской мрази» и «властей, покрывавших этих чудовищ». Однако, к удивлению Андуина и его отца, часть протестующих не только лезла в драку на кулаках с полицией, но и вытащила пистолеты, вскоре открыв беспорядочную стрельбу по всем вокруг: будь то полиция, армия или горожане. Под всеобщие крики ужаса, визги женщин и вопли детей, толпа разбегалась в разные стороны, снося споткнувшихся в ней людей, затаптывая тех насмерть. Всю ночь гремела перестрелка полиции с вооружёнными протестующими и армии с мятежниками-мародёрами. Всю ночь пожарные машины никак не могли затушить пожары необъятного города, что вспыхивали то тут, то там, сразу в нескольких местах едва ли не каждые полтора часа. Страх, ненависть, жажда крови и смерти охватила некогда прекрасный город. Больница, несмотря на сгоревший морг дотла, не прекратила работу. Врачи трудились без продыху, без малейшей передышки. Мигалки скорых, как и пожарные и полицейские, гудели, не смолкая. Одна за другой неотложки привозили тела раненных в больницу, скапливая на каталках в коридорах, ибо больничные палаты были забиты под завязку. Отчаяние, стоны и нестерпимый плач жутким эхом раздавались на лестничных клетках больницы, проносясь зловещим гулом по узким коридорам, пробираясь в забитые раненными палаты. Мёртвых отвозили сразу в крематории, заработавшие в полную силу после известий о поджоге больничного морга. Никто не думал из врачей и работников крематориев о сверхурочных в эту ночь… Лишь отчаянная надежда, порой казавшаяся несбыточной, подстёгивала их, как всех тех, кто сохранил ясность ума: пережить проклятую ночь и грядущий за нею день, что обнажит море мусора, кучу неувезённых скорыми трупов, которых с аппетитом продолжали клевать ненасытные вороны. В эту ночь Андуин отправился в больницу, где одним из первых узнал о поджоге морга и гибели Утера. Отправился, понимая, что людям, потерявшим главный символ веры и опоры на светлое будущее — Велена — требуется незамедлительная поддержка. Как единственный в живых паладин, юноша, взывая к Свету, исцелял молитвами и словом надежды самых тяжелораненных, которые вот-вот могли истечь кровью, либо мучились от острой гангрены, либо готовились лишиться рассудка из-за ада, творящегося в Лордероне. Андуин накладывал руки на различные физические повреждения пациентов. На глазах многих очевидцев, юный Ринн взывал к Свету с искренним сердцем, моля о помощи в трудный час. И Свет, даже в глубине адской ночи, отвечал ему живительной теплотой, любовью и исцелением. Вместе с раненными, Андуин постепенно укреплял и собственную веру. Душа становилась твёрже алмаза, кою боле не смел пробить страх. Часы тикали медленно, сводя юного паладина с ума. Андуин терял счёт раненным, которых он спасал… Силы, несмотря на поддержку Света, таяли в кромешном мраке за окном. Усталость сменялась унынием и внезапным осознанием, что эти чувства не отпустят его никогда. В глазах рябило, мышцы словно наливались свинцом. Хотелось рухнуть среди раненных и больше не вставать. Даже мощи веры не хватало на поддержание сил, не говоря об их восполнении. А тем временем в больницу прибывали всё новые и новые раненные неисчисляемым количеством. Люди исцелённые сердечно благодарили молодого паладина, но другие превращались в новую толпу, желавшую познать лечебную силу Света на себе как можно скорее… Особенно настаивали те, чей песок жизни почти иссыпался. Но сил попросту не осталось! «Как же они не видят?» — думал Андуин, готовый пасть посреди больных на холодный кафель. Вобрав в последние силы всё своё мужество, подкрепляемое совестью за людей, которых он оставил на виденье Смерти, Андуин, еле приподнялся и, волоча ноги, направился в парковую зону больницы, расположенную напротив основного входа. Чёрная лавочка была желанным местом, где можно было отдохнуть, набраться сил. «Доползти бы до неё» — пятьдесят метров до лавочки казались Андуину пятьюдесятью километрами. Добравшись до неё, Андуин присел и не заметил, как провалился в сон. На улице притом всё ещё царила кромешная тьма…

***

Вариан и Генн изучили место преступления. Велена застрелили в голову. Никаких отметин от уколов и пореза в области сердца Генн не обнаружил. «Больше похоже на атаку полицейского участка, нежели избирательное убийство», — думал капитан. Среди убитых нашли тело «Отрёкшегося». Кроткого взгляда на убитого эльфа было достаточно, чтобы понять: он и убил пророка. В руке эльфа обнаружили пистолет, которым совершенно точно (определил Генн, на глаз видя разницу между постановкой и суицидом) застрелился сам. Переговорив с напарником, Вариан пришёл к выводу, что убийца не выдержал собственного злодеяния. «Если полицию», — рассуждал кэп, — «эльфы не любят по понятным причинам, то пророка почитают и боготворят все до единого. Никто осознанно из эльфов не осмелился бы на убийство идола Света, глубочайшеего символа их надежды… возможно, последней надежды на мирное сосуществование с людьми. Тем более, что Велен являлся не человеком, а дренеем — инопланетным созданием, прибывшим на Азерот около сотни лет назад. Дреней являлся синонимом «пришельца», указывающим на принадлежность данного создания к инопланетной форме жизни». Убийство пророка первоначально показалось Вариану абсолютно бессмысленным. Однако улики, выявленные благодаря многолетним навыкам оборотня, позволяли сделать смелое утверждение: «Отрёкшимися кто-то управляет». В голове звучало осознание: «Андуин оказался прав. Кто-то манипулирует эльфами с помощью неустановленного вещества, внедрённого им в кровь». — Очевидно, осознание от совершённого убийства пробудило разум «Отрёкшегося» и тот, не в силах вынести на собственных руках крови пророка Света, покончил с собой, — сделал вывод Вариан. Седогрив поддержал его. На месте также работала Джайна Праудмур. Капитан Ринн вышел к ней, излагая в микрофон обстоятельства смерти Велена и самоубийства эльфа-киллера. Это интервью тут же распространили в интернете и соцсетях. Однако данное известие только сильнее распалило людей, не слишком сведущих и не привыкших всматриваться в истинные размеры айсберга, нежели только в верхушку. Так начались погромы эльфийского квартала. Позднее лейтенанту Седогриву сообщили о пожаре в морге, что пожарные уже работают на месте. Однако полицейских катастрофически не хватало, чтобы уделить внимание данному инциденту. В больницу к раненным вызвался Андуин, не как сын сыщика, но паладин. Аппелируя доводами, что людям, особенно раненным, требуется поддержка Света в столь трагическое время, что врачей ещё меньше, чем полицейских, и возможно ему удастся воззвать к Свету для исцеления тела и души каждого из несчастных, юноша сумел уговорить отца. От него вскоре и узнали Вариан с Генном о смерти Утера. Всё это казалось капитану полиции кошмарным сном, из которого вырваться было практически нереально. После погрузки тела Пророка в скорую для доставки в отдельную больничную палату в подземном этаже, служившую временным моргом, Вариану позвонил один из армейских генералов, сообщив, что его бойцы ведут перестрелку с мятежниками в эльфийском квартале. Просил о срочном содействии для вывода оттуда простых горожан, дабы те не попали под пули. По рации один за другим полицейские докладывали о новых поджогах, о стрельбах то на одной улице, то на другой. Вариан и Генн, одурманенные ужасами ночи, едва сами не переступили черту, когда хотелось просто плюнуть на статусы и ярлыки и приказать подчинённым «открывать огонь на поражение по всем людям, устраивавшим беспорядки». Разум блеснул тусклым фонарём в кромешном мраке, ограничившись приказом: «Стрелять по вооружённым гражданам и мародёрам. Безоружных хулиганов обезвреживать, не применяя оружия». Десятки полицейских машин ездили безостановочно от участка на места преступлений — и снова в участок. Сотни полицейских, задействованных из всех округов города, свозили в участок, отправляя в камеры толпы обезумевших от беспредела людей, связанных стальными наручниками. Безумие, охватившее Лордерон, начало стихать лишь к моменту, когда солнце достигло зенита. Казалось, солнце побелело в ужасе, чьи лучи освещали реки крови и «свалки» бесчисленных трупов горожан, омытые утренним ливнем, часть коих была изъедена воронами. Узнав городские новости от слуг, Кел'Тузад, закончив ближе к полудню синтез «панацеи» для нового отряда «Отрёкшихся», торопливо выбрался из лаборатории, зашагав наверх в покои Сильваны. Постучавшись и приоткрыв дверь на царившее в ответ безмолвие, Кел вошёл в комнату. Двигаясь вкрадчиво, он увидел, что Сильвана по-прежнему спала. Присел рядом с ней, нащупав пульс на руке. Заметил, что эльфийка мирно сопит, лицо её не выражает беспокойства. Взяв ладонь Сильваны в свою, Кел'Тузад молвил тихо-тихо: «Отрадно видеть, что этой ночью тебя не было в Лордероне. Люди вырезали эльфийский квартал, а эльфийская община добровольно пополняет ряды «Отрёкшихся». Я бы не выдержал, случись этой ночью что-либо с тобой, Сильвана Ветрокрылая». Мужчина был крепок духом. Даже сейчас, хотя его переполняли различные эмоции. Из-за них поджимались губы, брови подрагивали от напряжения, сверкающего в его глазах. — Прости, что втянул тебя в этот ад… Глаза её распахнулись. Кел, погрузившись в собственные мысли, вздрогнул от неожиданности. Высвободил её ладонь из собственной, но женщина объяла его ладонь крепче. В огненно-красных зрачках играла прежняя уверенность, соединённая с теплотой, коя открылась только ему. — Мы вместе пошли на это, Кел, — проговорила она ровно, слегка сонно, — Жертвы не важны, если дело действительно благое. — Твои соплеменники в городе… мертвы… — Кел'Тузад старался не показывать Сильване возмущения. Наниматель обещал, что эльфийский народ будет свободен, и не понимал, почему Сильвана не испытывает к собственным сородичам жалости. Пока не услышал то, что перевернуло его душу: — В моей жизни имеет значение только один человек, — спокойно произнесла Сильвана. — Он — моё благое дело. — Этот человек из твоего списка? Взгляд Сильваны замер. Огни сверкнули безмолвной агонией. — Кто он тебе? Ветрокрылая одарила Кел'Тузада редкой улыбкой. — Не престало тебе ревновать, дорогой друг, — губы скрыли улыбку, — Ты не побежишь к Нанимателю докладывать? Кел'Тузад нахмурился, задетый словами эльфийки. — Мы стали друзьями с тобой достаточно давно, Сильвана. Так я считал, но теперь ясно вижу, что ты презираешь абсолютно всех… включая меня, — молвил подавленно Кел, пытаясь освободить руку из её, но Ветрокрылая вновь её сжала. — Ты — единственный, кто был со мной по-настоящему все эти годы, — и вновь одарила Кел-Тузада особенной улыбкой, — Ты, Кел-Тузад, исключение из всех людей. И хочу, чтобы ты не сомневался во мне, ибо в твоей дружбе я не сомневалась никогда. Она приподнялась, присев рядом с ним. Словно брата, которого обрела из числа людей, чуть притянула к себе и оставила лёгкий след от поцелуя на его розовой щеке. Сердце мужчины йокнуло, лицо охватил приятный жар, а в глазах сверкнуло недоумение. — Этот человек, — вытащила из кармашка брюк бумажную фотографию, — мне как сын. Я хочу уберечь его, и рассчитываю, что ты мне поможешь, — с надеждой в сердце молвила Ветрокрылая. — Сделаю всё, что в моих силах, — пообещал Кел-Тузад, неспособный отказать. Но в его сердце зародилась глубочайшая тревога. Он много раз задавался вопросом: какой будет судьба Сильваны после того, как она устранит из списка Нанимателя всех людей? Что Наниматель сотворит с ней, если та задумает перехитрить его? Сильвана очевидно была уверена, что ей это удастся… У неё было достаточно времени, чтобы всё тщательно спланировать. Однако она не учитывала фактор человеческого качества, нередко переменчивого — доверия и открытости. Он знал о сегодняшней готовящейся встрече Сильваны с одним человеком. Возможно, подумал Кел-Тузад, однажды Ветрокрылая поймёт, что ради неё он действительно пойдёт на всё, чтобы сохранить ей жизнь… Ибо её жизнь имела для него подлинный смысл существования…