«Ит–...»
А?
«–...эр.»
Матушка-судьба разрешает выбрать свой жизненный путь без её напутствий: всё остаётся в силах человека, в его способностях, мыслях, опыте и, естественно, разума.Что такое?
«Я...–... Где ты?»
Однако как долго получится его хранить в здравии? В любой момент хоть в кармашек, хоть на голову могут опрокинуть здоровенный ящик Пандоры. И что тогда? Так и обида на весь мир может съесть изнутри. Да, мы не можем контролировать все аспекты нашей жизни, но свою реакцию на них — вполне. Мы можем выбирать, как относиться к проблемам, как реагировать на непредвиденные обстоятельства, как искать решения и двигаться вперёд. Остаётся лишь определиться со значением слова «вперёд». Утро в глухом подземном городке, повторяющееся третий раз: в одном и том же месте, в одно и то же время, с тем же кроватным магнитом, заманивающим полежать подольше. А боль, укрывающая его изнурённое тело, ранее получившие многочисленные удары чем можно и нельзя, не хочет покидать его. От пылинок, попавших в нос, хочется хорошенько так чихнуть, но не получается, зато сердце на секунду точно остановилось, хоть по идее это уже не впервые. Укутавшись в состоящее из различных заплаток одеяло и сгорбившись, как настоящая креветка во плоти, блондин сидит на кровати и глядит в окно с теми же самыми шахтёрами. Вот один жалуется на что-то другому, активно жестикулируя и привлекая тем самым внимание третьего, неожиданно получающего незапланированную оплеуху по лицу — первый извиняется, сопутствуя свои слёзные мольбы неловкой улыбкой, пока второй качает головой, вздыхает и, смыкая глаза, готовится ко сну в положении сидя. Это немного забавно, но сбивает с мыслей: что делать-то с нежданным гостем? Явно не с ножами бежать на этого назойливого мужчину, не обладающего этикетом и правилами приличия. И вот, пристально наблюдая оконные события, Итэр обдумывает план действий. Хотелось бы поменьше крови, пота, боли и всякого такого. Проходит минута, две, приезжает третья, улетает четвёртая, возвращается пятая, кружится шестая, плачет седьмая и подмигивает восьмая. — Эфир, солнышко, — занавес мыслей раскрыли нежным голоском, тихим, но сыновьим ушам точно слышимый, — у тебя всё хорошо? — от последующего ласкового касания парень дёргается — нежданно его разбудили: совсем и позабыл, что время вообще-то идёт. — Мне надо кое-куда сходить. Не открывай никому дверь, ладно? Она удивлённо вскидывает тонкие брови, стоя немного зажато, держась рукой за запястье другой. Хлопая графитовыми глазами, женщина смотрит в пол, после — в непривычные цветом глаза сына и неуверенно кивает, стряхивая со своего выцветшего платья несколько соринок и зачёсывая за ухо волосы, где оказывается, что на мочке присутствует выделяющаяся родинка. О как, третий глаз, значит! «А Среброгривые Стражи? Кажется, я недавно их видела...» «Они меня не увидят». (Звучало очень самонадеянно несмотря на то, что тот правда не был в этом уверен). Для экономии времени, которого по подсчётам совсем немного, пришлось заручиться помощью радостной от данного предложения матери в расчёсывании волос: удивительно, они теперь не в разные стороны, будто бы прошедшие и боль, и пот, и слёзы, а уложенные и почти что прямые — будь они такими всегда, то, может, жизнь приобрела бы новые краски. Чудо знающих материнских рук спасёт каждую душонку! И им хочется довериться. ...Завтрак остался стыть. Улица предстаёт немноголюдной и разнообразия не имеющей. Основная свора людей — рабочие, своим уставшим видом заставляющие чувствовать своеобразное угнетение этим местом. Где-то стоят старики, обсуждая развешанные на старых стенах запачканные листовки, а представителями более молодого поколения здесь не хвастаются. Когда парень был наверху, то люди казались более живыми: суета спешащих, небольшая группа детей вокруг юной девушки, что-то рассказывающая им и не понятно, с увлечением ли. Сама атмосфера была тогда здравствующая. Здесь же будто бы вымирает всё человеческое, а жизнь ржавым ключом бьёт только из-за работы. Тот скрывается в узковатом переулке, идя через... Бойцовский клуб, что ли? О! Первое правило… нет, восхищения и хиханьки на потом, дорогие читатели. Сейчас самое главное — предотвратить смерти и разойтись на более-менее мирной ноте. Запах стоит отвратительный. Кажется, что пот и металл перемешались, а наряду с этим добавили ещё и чудесный запашок мусора — тройное убийственное комбо, не иначе. Придётся заварить чайник терпения и испробовать свою выдержку с пакетиком самообладания вновь. Виднеется знакомая полулысая макушка, у владельца которой походка малость пошатанная, будто качели начинают раскачиваться. Непонятны только два явления: чьи и обычные или эмоциональные, учитывая, как при одном только взгляде на него фантомная боль начала обостряться. Иголки одна за другой впиваются в кожу, ковыряют её, а после проникают ещё глубже, в самые мышцы и вены, на голову ставят тяжеленный крест и им же протыкают насквозь, следом таким же образом делают с разных сторон, будто Итэр вновь проживает битву стульями и ножами своей прошлой петли.И он явно не рад этому. Не вовремя.
Приходится пересилить себя и, держа длинноствольный револьвер, выйти из-за тени здания. Благо, картинка не начинает плыть. — Забирай, — сглатывая боль, говорит блондин, и что-то внутри него мелкой сошкой почему-то радуется, когда оружие нацеливается на сгорбленную фигуру. Сначала оборачивается голова, вслед за ней — туловище в примиряющем жесте. Его самодовольная улыбка, сверкающая полугнилыми зубами, режет глаза, а неухоженные брови, приятно удивлённые сей встречей, приподнимаются, вызывая ещё больше морщин на потливом лбу. — Я-то думал, придётся лично домой к тебе заявиться! — он ловит кулон и кольцо, рассматривая их, будто не веря ни чувству осязания, ни зрению. — Думал, что ты решил сам себе всё заграбастать! Итэр молчит. Голова тяжелеет, но тот продолжает целиться в мужчину, готовясь к любому его лишнему движению. — А теперь уходи, — дыхание немного запинается, отчего речь от парня исходит нотами неуверенности или своеобразной нетвёрдости сказанного. В прошлом бесцеремонный гость ещё какое-то время исследует эти побрякушки. По тому, как он ловко раскрыл его внутренний секрет в виде фотографии двух девушек, следует предположение: здесь всё устроено сложнее. Выражение его кругловатого лица приобретает мрачный оттенок, причём в чужую пользу. Он явно знает их. — Конечно-конечно, раз уж ты сам ко мне соизволил выйти! Надеюсь, мы с тобой ещё посотрудничаем, — захлопывая крышку серебряного кулона, мужчина хмыкает; тот, кто стал проблемой второго дня, тот, чей образ заставляет почувствовать отвращение, и тот, кто первым отправил путешественника на звёздный эшафот, разворачивается, любуясь приветливо блестящей бижутерией, кольцо которой ровно такое же, как на его худом безымянном пальце. Он уходит и пропадает из вида. Серьёзно? Так легко? Итэр в непонимании: никаких битв, схваток, кровопролития и шрамов, боли и жертв? Всё это немного странновато, но спустя полминуты от ухода злосчастного незнакомца револьвер медленно опускается. Боль неторопливо топится, отчего вырабатывается туман облегчения. Удивительно, но не только на душе стало спокойней, сами мышцы приятно расслабились. И это, честно, подозрительно. Может, тут так и должно работать? Блондину остаётся лишь оглядываться по сторонам.Проблема не решена. Стоит быть начеку.
Лучше возвратиться — как ни верти, но за безымянную матушку беспокоится не только что-то внутри. Её гибели не хотелось бы как минимум потому, что, насколько Итэр пока предполагает, та и мухи обидеть не может — её субтильность наполнена топкой греющей любовью, которую легко почувствовать, не являясь вовсе как таковым близким человеком. Блондин решил промолчать, почему пробыл на улице совсем недолго и что именно он делал. Окутывающая дом обстановка с приоритетом в домашний уют даёт волю расслабиться за поздним завтраком. Ненадолго. В дверь стучатся. Женщина чувствует, как каждая мурашка бежит по коже и вдруг вцепляется — снаружи знакомый мужской голос. Переводя взгляд на сына, нервно сглатывает — даёт всем этим понять, что ему стоит прятаться и побыстрее, ведь иначе будет уже не до едва тёплой тарелки с супом. — Здравствуйте, лейтенант. Что-то случилось? — рука касается другой у запыленной юбки, забинтованный палец поглаживал тыльную сторону ладони. — Доброго дня, Агнес. Прошу прощения за беспокойство. Мы получили известия, что Ваш сын находится в вашем доме. Позволите проверить? — данный вопрос звучит у порога не в первый раз и это, откровенно говоря, немного печалит — мать изрядно устала от обысков и допросов. Безусловно, следует положительный ответ: лейтенант со своим помощником, что в раза два меньше него, проходит внутрь узкого дома. Они недолго осматриваются, а после первый отправляется на следующий этаж, давая второму приказ пристально следить за обстановкой. Он стоит, быстро топая ногой, будто бы сам тут как на иголках. Соревнование: кто кого перенервничает? — Почему тарелки две? — подойдя к небольшому квадратному столику со старенькой скатертью, тот подмечает несоответствие. В Агнесс будто молния попала, пройдя по каждой артерии и вене. Дурочка, какая дурочка! — Ко мне перед вашим приходом заходила подруга. После она вспомнила про незаконченные дела и убежала. Сами понимаете, мать троих детей всё-таки! — та улыбается, отмахивается. Её прямо-таки пилят недоверчивым взглядом пополам, режут и лезут под ногти — всё, чтобы выбить признание о сокрытии воришки-сына, успевшего насолить уже многим надземным жителям. О, Боже Ярило. Лишь бы всё было хорошо. Лишь бы всё было хорошо. Лишь бы ничего не нашли, ничего не учуяли, лишь бы его не заметили. Он не виноват в том, что совершает, не виноват в том, что лишился отца так рано, не виноват в моей дурной материнской глупости... не...– — Всё чисто, — на выдохе произносится со скрипучей лестницы, где высокая фигура даёт знак подчинённому идти на выход, лейтенант остался наедине с Агнес. — Простите за трату Вашего времени. — Ничего, я понимаю, — поднимает голову она, чтобы видеть лицо собеседника, раскрывшееся из-под армейского шлема. — Как Вы? — Потихоньку. Спасибо за беспокойство. Мужчина в форме удовлетворённо кивает, недолго стоит, обдумывая бог знает что, но после прощается и закрывает за собою дверь под последующим пристальным оконным взором Агнес. Они встречают знакомого местного врача, владелицу длинных тёмно-лазурных волос. На их вопрос та лишь пожимает плечами и качает головой, держа на лице вежливую улыбку.Минутами ранее…
Приход Среброгривых Стражей застал Итэра врасплох лишь наполовину: помимо того, что его поиски ведутся в любом случае, так и тот мужик от него просто бы не отстал — зуб даём: это он сказал местоположение ненавистного ему воришки! Действовать нужно было быстро и тихо: две несопоставимые друг с другом вещи, являющиеся соперниками ещё с самого зарождения мира в целом. Их комбо составит аккуратность в действиях: молниеносно хватает самую главную улику — рюкзак, чувствуя, как со лба стекает холодный пот, чувствуя, как стремится на свободу пульс запястий, как его вот-вот схватят за ногу, поднимут и будут трясти вниз головой — и всё это такие себе были бы ощущения! ...Тот уже около минуты стоит на карнизе второго этажа с задней стороны дома. На удивление весьма крепко. Вопрос остаётся в другом — в создании полного равновесия в целях не тюкнуться лицом в асфальт, ведь медицинскую помощь, скорее всего, заполучить можно будет лишь от дорогой матушки. — Эфир? Путешественник по стареньким карнизам смотрит вниз и всем своим невозмутимым и одновременно умоляющим видом просит о молчании девушку, облечённой в строгий, но весьма открытый наряд с длинным платьем, преобладающим оттенком которого является удивительно чистый белый. Она, кажется, соглашается выручить его и продолжает свой путь, делая вид, что просто мимо проходила (хотя так и есть), но её тут же оглашает лейтенант, назвав «Наташей». Где-то это имя Итэр слышал. Мужчина расспрашивает её о блондине-воришке, но та отрицает, говорит, что никого не видела и ничего подозрительного не было; последующую недлительную тишину прерывает шумный вздох, и те расходятся. Какое-то время виновник сия торжества дальше скрывается за углом, стоя на прежнем месте, лишь потом по-черепашьи (в плане скорости!) и с осторожностью вернувшись в комнату через окошко спальни, показывающей своими плакатами во всю стену всё эфирское нутро мимо проходящим. Ну и приключения. — Вот ты где! Я-то думала, куда ты мог спрятаться? — с «порога» встречает милая матушка, хватая сына за туловище и прижимаясь к груди смугловатой щекой. — Я такая дурочка, ещё бы чуть-чуть!.. — Всё обошлось, — подбадривающий голос сына заставляет её взять себя в руки и, набрав воздуха в лёгкие, отпустить его, поправить платье и улыбнуться. Однако факт ясен: находясь здесь, Итэр ставит её под угрозу. Они спускаются обратно на скромную кухню. Рядом с полными пыли вместо земли горшочков у ржавой двери, стоит та самая Наташа. Её безжизненно-лазурные волосы струятся по плечам, и не пропитаться к ней тающим доверием почему-то трудно — её взгляд так и сияет добротой. — Всё в порядке? — легонько приобняв матушку, спрашивает она. — Да, они хотя бы ничего не поняли... вроде как. — Звучат слова чересчур оробело, но явно с надеждой. Возможно, зыбкой. — Спасибо, что не сдали меня, — благодарит блондин, ибо в ином случае было бы не весело: играть в догонялки тяжело, особенно в нынешних неблагополучных условиях. В ответ парень получает молчаливый кивок, дополненный пронизывающим взглядом, будто бы путешественник остался в долгах перед ней. Отнюдь, не поспоришь. — Как дела в клинике? — Народу меньше, оно и к лучшему. Они продолжают диалог непринуждёнными беседами, пока медовый взгляд сосредотачивается на окне — в нём нет никого. Уход из реальности сопровождается пустотой в голове, мозг хочет её заполнить, отчего пронзает себя колющей мыслью: а что, если Сяо и Паймон всё-таки не на этой планете? Если не переместились вовсе? Тогда, безусловно, нужно искать выход отсюда. А как? Какую цель ставить превыше? Утром отрывками звучало его имя — голос тяжело различался от всех знакомых; тот прорезался через плотную занавесу, пытаясь добраться до его сознания? Вселенная не приветлива к нему. С «переселением душ» совсем не повезло — от этого факта разветвляются другие: местный климат наверняка греет только перед смертью, условия жизни некоторых горожан заставляют содрогнуться, а ведь Итэр ещё не во все подробности вник. Сабзерузное подобие — нечто. Как неудачный подарок на важный праздник, как ещё одна головная боль, не дающая телу расслабиться окончательно — Итэр к этому и не стремился, но всё же. — Эфир? Ты себя хорошо чувствуешь? — чёрные бездонные глаза смотрят в душу, ищут дефект во всяком сыновьем благополучии. — Да. Просто задумался. Ну или просто тяжеленный мозговой штурм придавил, будто булыжник с небес упал на голову. Итэр не понимает одного: раз он тут местный ворюга и, вроде как, должен быть врагом народа, то почему даже медики к нему относятся лояльно? Сампо, Наташа — они помогают ему, приветливы — это вызывает вопросы без ответов. Небольшая несостыковка, Хьюстон. Итак, убедившись, что все живы и здоровы, врач тепло прощается с этой на вид заурядной семейкой, рекомендуя тем беречь себя побольше. Её строгий взгляд на Эфира тогда свидетельствовал об куда большей осторожности — и к этому совету явно стоит прислушаться, даже если речь идёт не о благе Итэра в целом. — Это было близко. Я, знаешь, — выдыхает ма, сев на робкий стул у кухонного столика. — не хочу снова терять с тобой связь. Пока я живу здесь, мои сообщения до тебя не дойдут, а если и дойдут, то я к этому времени, наверное, состарюсь. То же самое и со звонками. Она сложила руки на колени, плотно прижатые друг к другу. Её тон в голосе приобретает оттенок усталости: — Но и просто отсиживаться здесь вечно ты не сможешь. Это небезопасно, — прядь пшеничных волос, вдруг показавшиеся такими же растрёпанными, как у её сына, спадает с макушки — та опустила голову. — А я так чертовски не хочу прощаться, — последние слова звучат приглушённо, — снова. Итэр не знает, какие слова подобрать будет правильней и точней. Эфир бы с радостью подсказал — да не может. Её придётся оставить здесь, в смирном подземном одиночестве, ведь парень в этом месте далеко не с подобной благородной целью — защищать отношения этой семьи, как и её саму в принципе. Нет. Он может лишь этому сопутствовать, главным останется поиск адепта и маленькой феи, вслед за этим — поиск выхода, того самого света в конце туннеля. — Извини, я, наверное, ха-ха, распереживалась, — ма аккуратно протёрла подступающую слезу с глаза, полного насыщенного графита. — Да и ты у меня уже большой сын. Главное, что жив и здоров. Взгляд в пол. Было как-то неудобно, внутри всё сжалось: Итэр не знал, что происходило в этой семье, и предполагать пока всё равно что захотеть попасть пальцем в небо (а им тут и не попахивает). — Главное, что мы смогли снова увидеться, — она встаёт со стула, вновь поправляя платье и убирая прядь за ухо с той же родинкой. Её голос отличается от слов, сохраняющих в себе отчаянный позитив: безнадёжность смешивается с тоской, которую назойливо пытаются перекрыть чем-то более живым, ярким. Если подумать, то слова не так нужны — Итэр обнимает её, молча. Пусть не с таким сыновьим трепетом и любовью – и это явно чувствуется — и всё-таки с желанием уберечь её от занавеса мыслей о расставании, которое без выбора придёт, навряд ли закрывая при этом гештальт.☆ ☆ ☆
Солнцепёк подходил к концу — закатные лучи проходили через окна здания постоялого двора. Здесь, на уютном просторном балконе, всё кажется маленьким и далёким; шум гостей этажом ниже теряется среди тоскливо обнимающего ветерка. Долго и многозначительно молчат, провожая этот день вдвоём — завтра, ближе к полудню, путешественник вновь покинет Ли Юэ, славящего его героем, спасителем и благодетелем, что трепетно бы держал его у себя и благодарил бы ещё пару десятков, если не сотен, лет. Ровно так же, как народ города контрактов благодарил Итэра, так и Сяо испытывает к нему схожее чувство, только гораздо сильнее и удивительнее. Признаться в этом, увы, не осмеливается, хотя ясно ощущает: рядом с ним спокойнее, рядом с ним тает душа, заполненная некогда невыносимой прожигающей кармой, рядом с белокурым путешественником адепт чувствует: он живой. Жив его разум и чувства. И Сяо будет скучать. Это неприятное чувство бренного ожидания, заставляющее ощущать себя медленно тающей льдиной, провожающей закат в одиночестве — его вновь придётся прочувствовать, однако с каждым разом становится всё тяжелее, боль всё яснее отдаётся в груди. Итэр не хотел бы расставаться. Он видел, как томно и постепенно расцветал Защитник Якса, в конце концов открываясь ему; как в застывшем янтаре глаз оживало всё то самое измученное временем и глупым бессмертием, уставшее не до конца мёртвое, жаждущее, чтобы его добили. Путешественнику хотелось ухватить его руку, почувствовать исходящее от неё тепло и взять адепта с собой. ...Хотя, когда он наконец воссоединиться с сестрой, это было бы невыносимым прощанием. — Жаль, что Праздник морских фонарей прошёл без тебя, — начинает издалека чужеземец, — на следующий я точно тебя вытащу ещё разочек. Сяо тихо усмехается: настойчивость Путешественника его немало и до жути приятно удивляет. Он ему нужен, и он о нём беспокоится — чувство доверия вместе со стремлением быть рядом с кем-то давно не посещали его. Молчание с кроткой улыбкой даёт Итэру право считать, что тот не имеет ничего против. — Знаешь... — касаясь ограждения, многообещающе начинает адепт, и так же многообещающе молчит какое-то время, — надеюсь, что твоё путешествие пройдёт гладко, и ты воссоединишься с сестрой. В его голосе тягостная тоска — оба сердца выбиваются из ритма. Что-то хочет вырваться из горла. Что-то, что слишком долго держалось в глубинах души, желания которой были погребены длительное время. — Я... неважно. Забудь. Итэр понимает его без последующих слов. Потихоньку сокращая дистанцию, тем самым привлекая больше внимания, он улыбается адепту — это заставляет его обеспечить горизонт золотым взором, а щёки — предательским лёгким румянцем. Его улыбка безупречна и мила до такой степени, что смотреть на неё больно и тяжело. Будто бы он больше не увидит её. — Спасибо, Сяо. Чуть ли не смыкаются плечами, руки держатся за ограждение, хотя, судя по неловкому движению пальцев, они хотели соприкоснуться друг с другом, сплестись воедино, создав тем самым крепкий замок. Вместе с ним Алатус не утонет, как в бездонном, безразличном и холодном океане; не погрязнет в страхах прошлого, не захлебнётся ими. Время, что он проводит с ним, тягучее, невероятно приятное, разрешающее ему разомлеть окончательно. Вместе с адептом Итэр не боялся быть собой, не притворялся тем самым искателем приключений, спасающего и вытаскивающего каждого встречного из беды с улыбкой на лице. Даже тогда, когда самому страшно. Даже тогда, когда на кону собственная жизнь, так и не завершившая все свои стремления и цели. Сяо — согревающий сон, несбыточная мечта, вдруг ставшая реальной.Измерять жизнь не только переломанными кусками времени, но и чувствами, оказывается, не так и плохо.
☆ ☆ ☆