Разбитое к целому

Брут нервно барабанит пальцами по столу, и в тон ему барабанят капли дождя. Иллюзорного, конечно, дождя — зачем в Полисе с его идеальным климатом и автоматизированным поливом всей растительности дождь. Просто под шум дождя Бруту думается легче. Все время с того момента, как он очнулся в палате, Брут не переставал прокручивать в голове день отключения купола, а особенно — те 40 минут, что прошли между первым и вторым взрывом. 40 минут между первым взрывом и последней секундой его жизни как целого, цельного человека, а не собранного-перелатанного калеки. Когда Брут пошел на поправку, ему надели временный браслет, пока в оставшуюся руку не вживят постоянный. Никто — ни в больнице, ни потом в реабилитационном центре, где он пробыл несколько дней и свалил, после того как установили протез, — не знал, что Брут браслет этот хакнул в первый же день. Хакнул Брут его по банальнейшей причине — доказать себе, что может обходиться без него. Брут вспоминал, как ему хотелось ударить Икара. Брут начал бояться самого себя. Что еще вскрылось у порядочных горожан, когда отключилась блокировка? Самые безобидные последствия — граффити на стенах домов и желание петь прямо на улицах. А ведь были и пострадавшие. Получается, браслеты не искореняют проблему агрессии полностью, а просто на время откладывают ее решение? И если их снять, происходит взрыв? Брут отказывался признавать, что он такой же. Все-таки золотые браслеты кому попало не дают, Брут отлично умел контролировать себя и с браслетом, и без него. Только вот свое желание погеройствовать он проконтролировать не смог, за что теперь и расплачивается. Врачи его предупреждали, что возможен отходняк. Бруту, по-хорошему, надо было еще пару недель посидеть на реабилитации под наблюдением, но он уже не мог там находиться, поэтому, наврав всем о своем идеальном самочувствии, Брут уехал домой. В первый день дома Брут выкинул все лилии, которые роботы как раз к его возвращению любезно поставили в дизайнерские вазы. Слишком пахло смертью. В первую ночь Брут выл и лез на стенку от боли. Хотелось разодрать протезом лицо в кровь. Казалось, болел каждый шов и каждая срощенная кость. От боли темнело перед глазами и звенело в ушах. Брут плохо помнит, что он делал — кажется, бредил и метался, под утро задремал, скрючившись, прямо на полу, и проснулся через пару часов с желанием умереть. Умереть сил ему не хватило, сил хватило только натыкать в смартфоне доставку лекарств и снова отрубиться. Не самые приятные воспоминания. Первую неделю без обезбола жить почти не получалось. А потом ничего, привык, и с каждой ночью боль становилась слабее. На вторую неделю пришли кошмары. Абсурдные, преувеличенные — как гаснет купол и падает небо, как под завалами погибают все его друзья, а сам он придавлен каменной глыбой и не может ничего сделать. Брут мотает головой, отгоняя воспоминания. Главное, что сейчас он в относительной норме. Ворот футболки как будто стягивает шею удавкой, и он чувствует, что начинает задыхаться. Брут сильно трет виски, чтобы хоть как-то прийти в чувство. Из квартиры давно выветрился запах лилий, но от чего-то фантомно-душного очень хочется куда-нибудь выйти проветриться. Можно сразу в окно и без хлеба. Брут сам себе отвешивает пощечину. Сильно, больно, не жалея. Господи, он такой слабак, расклеился, на что он теперь способен — руки, вон, дрожат, в мастерской от него теперь мало пользы. Все что у Брута осталось — его мозги, но и это, кажется, ненадолго. Крыша едет пугающе отчетливо. Тянет истерически засмеяться, но вместо этого он икает и коротко нервно хихикает. Ему очень страшно потерять контроль. Он — золотой мальчик, правая рука гения — так боится сойти с ума. Звучит как бред. Бруту невыносимо стыдно — он, раньше выполнявший сложнейшие вычисления и расчеты, теперь сомневается в своей вменяемости, подставляя и себя, и Икара, и всю работу корпорации. Перед Брутом на столе лежит квадратная коробочка с браслетом, который ему должны вживить. Икар предлагал вмонтировать браслет в протез, быстро и безболезненно, но Брут категорически отказался — сам даже не понял, почему. Ему так отчаянно хочется вернуть веру в то, что браслет решает все проблемы, но в глубине души он понимает, что это будет самообманом. Брут встает из-за стола и начинает нетерпеливо мерить шагами комнату. На Окраинах люди живут без блокировки агрессии. Интересно, как? Есть ли у жителей Полиса шанс постепенно отказаться от браслетов? Бруту надо проверить это как минимум на себе, как максимум — посмотреть, как живут изгои. Желательно, изнутри. Как они контролируют эмоции и как еще не поубивали друг друга? Куда перенаправляют жажду разрушений и негатив? Перед тем, как Брут опять попадет под тотальный контроль любых перемещений или перед тем, как у него окончательно съедет крыша, ему надо это выяснить на практике. Тем более в сторону Окраин он уже пару недель посматривает с подозрением. Икар говорит, что расследование велось и ведется до сих пор. Брут уверен в бесполезности этой затеи — полиция ищет причину взрывов и сбоя внутри, а надо искать извне. Скорее всего, это внешняя агрессия — никому из горожан при исправно работающих браслетах не взбредет в голову подрывать генераторы. А внешний «враг» у Полиса всегда был и остается всего один. И если изгои решили нарушить перемирие, то Брут должен выяснить, насколько серьезную угрозу они представляют и кто именно за этим стоит. Если все получится, он убьет сразу двух зайцев: найдет виновника взрывов и прощупает почву для отказа от браслетов. От принятого решения становится даже дышать немного легче. Вот и планы на отпуск появились. Не давая себе времени на промедление, Брут отбивает Икару сообщение «Отдохну пару недель, надо сменить обстановку», цепляет из-под стола сумку, сгребает в нее все инструменты, которые могут понадобиться, если протез вдруг — его заверили, что эту модель невозможно сломать, но все возможно — выйдет из строя, и, накинув куртку, вылетает за дверь.