Разбитое к целому

За окном по низкому неприветливому небу плывут свинцово-серые облака, то и дело начинающие сочиться дождем. Весь день моросит, и в воздухе висит неприятная водяная взвесь. Пронзительный ветер раскачивает ветви растущих в саду деревьев и завывает в трещинах зданий. В такую промозглую погоду совершенно не хочется высовываться на улицу. Бродяга, которому это сделать все-таки пришлось, теперь сидит на стуле, забравшись на него с ногами, зябко кутается в плед и наблюдает за Брутом, сосредоточенно ковыряющимся во внутренностях какого-то прибора. Брут, хоть все еще не слишком любит, когда кто-то следит за его работой, волчонка больше не прогоняет, позволяет сидеть рядом. В этот раз дело явно идет со скрипом. Брут, повертев прибор той и другой стороной, откладывает его на стол и задумчиво хмурится, неосознанно потирая левой рукой правое плечо, там, где оно соединяется с протезом. Все давно успело зажить, однако иногда, особенно при изменении погоды, в месте травмы появляется противная ноющая боль, слабая, но упорно прокручивающаяся где-то внутри тупым штопором. — Болит? — А? — Брут поворачивается к Бродяге, но, занятый размышлениями, даже не сразу понимает, о чем он спрашивает. Потом убирает руку и чуть пожимает плечами. — Не, ничего страшного, на погоду ноет, я теперь ходячий барометр. Бродяга некоторое время внимательно на него смотрит, как будто что-то обдумывая, потом спускает ноги со стула, наклоняется ближе, заглядывает Бруту в глаза и серьезно спрашивает: — Ты на меня злишься? — Злюсь? За что? — Брут вопросительно приподнимает брови, потом ухмыляется. — Если за то, что ты вчера в одну харю сожрал все пирожки, которые вообще-то были моей законной зарплатой, то да, конечно, злюсь! Но Бродяга даже не улыбается, продолжает смотреть серьезно и внимательно. — За это, — он кивком головы указывает на протез. — Это ведь… из-за меня… Под пронзительным взглядом синих глаз Брут понимает, что отшутиться не выйдет. Как и сказать неправду. Они учатся не врать себе и друг другу. Он поднимает искусственную руку, так, что она оказывается между их лицами, и медленно сжимает и разжимает пальцы, раздумывая, что ответить. — Скажу честно, те два месяца после взрыва точно не были лучшим временем моей жизни. Сначала я, конечно, злился. И не только на того, кто заминировал генератор. Я злился на себя за то, что полез туда. Злился на судьбу. Злился на всех вокруг. Потому, наверное, я и оказался тут, — Брут невесело усмехается. — Но потом я кое-что понял. Наша жизнь — странная штука. Иногда надо что-то потерять, — он поворачивает ладонь туда-сюда, как бы демонстрируя механическую руку, — чтобы найти что-то куда более важное. — Брут той же рукой дотрагивается до щеки Бродяги, аккуратно проводит вниз и чуть приподнимает голову волчонка за подбородок. Бродяга ощущает кожей прохладу металлических пальцев. Брут тоже наклоняется вперед, и их лица оказываются совсем близко. Глядя прямо в глаза Бродяге, Брут тихо, но уверенно говорит: — Если бы не тот взрыв, я бы, наверное, никогда не встретил тебя. С тобой я чувствую себя целым. Так что нет, я на тебя не злюсь. Совсем. Если бы мне сейчас надо было отдать вторую руку, чтобы быть с тобой, я бы сделал это, не раздумывая. Бродяга еще несколько мгновений напряженно смотрит в зеленые глаза напротив, но, видя в них только искренность и нежность, расслабленно улыбается. — Ну нет, тогда ты окончательно станешь консервной банкой! — смеется он и, преодолев последние разделяющие их сантиметры, прижимается к губам Брута.