Мы получаем именно те кошмары, которые заслуживаем.
***
Наши первые встречи получились воистину незабываемыми. Стоит только вспомнить, сколько кошмаров в юности он мне подарил. И вот, я опять вижу — горбатую фигуру, в черном рваном балахоне. Фонарная банка со свечой, привязанная к палке, торчит из-за спины, придавая сходства с рыбой-удильщиком. Тусклый свет жалко дрожит. Дурной знак. Впервые мы встретились в саду поместья, в детстве — я не знал кто это, думал один из слуг. И наверное, не утерпел бы — подошел и заговорил, захотел бы узнать, почему отец терпит в доме кого-то настолько безобразного, если бы Селькис не спросил испуганно, на что я так внимательно смотрю. Тогда я словно очнулся. Мурашки поползли по коже, и я убежал, а позже фигура исчезла. С тех пор я ненавидел наш сад, будто в тот день он был испорчен. Иногда я видел горбатую фигуру на улице в толпе. И всегда сворачивал в сторону, делал вид, что не замечаю ничего странного. Но проклятые мурашки все равно ползли по спине каждый раз. И каждый раз оно следило за мной. Я чувствовал, хотя даже лицо не мог рассмотреть в недрах бесформенного черного капюшона, под которым, казалось, таится сама Тьма. «Цвирк-цвирк», — скрипит фонарь. Хотя откуда бы здесь взяться ветру. В узком жерле канализации свернуть некуда, разве что идти обратно. Но позади остался Джахи и долг. Впервые я подхожу на расстоянии вытянутой руки, опускаю глаза в пол и загадываю поблагодарить Ратха, если удастся проскользнуть мимо без приключений. Цвирк-цвирк… Фигура стоит неподвижно, когда нас разделяет десять шагов. Пять. Три. Один. Мы оказываемся вровень. А потом я делаю шаг, и расстояние между нами начинает лишь расти. Еще шаг… Нечеловеческая сила стискивает мою руку, дергает назад, заставляя обернуться. Позади меня, вплотную, черный провал освещенный неверным светом угасающего фонаря. Рваный бесформенный балахон, надетый на пустоту. И голос — скрипучий, как заржавевшие петли — спрашивает: — Хочешь на мое место? Я даже не пытаюсь задуматься. Огненный луч срывается с кончиков моих пальцев, проходит сквозь фигуру и расплескивается сажей по кирпичам на другой стороне стока. Все в пустую. Нельзя испепелить то, чего нет. — Хочешь? — повторяет голос. Капюшон надвигается. Из-под черной ткани тянет холодом и запахом сырой земли, как из разрытой могилы. Я невольно жмурюсь и отворачиваюсь, когда капюшон оказывается вплотную к моему лицу, словно готовится сожрать, а потом хватка ослабевает. Я открываю глаза. Вокруг — никого. Где-то впереди капает вода, и единственный свет — косые лучи изредка пробивающиеся сверху через узкие зарешетченные канализационные стоки. До Старого города рукой подать. Но вместо того, чтобы продолжить путь, я сползаю по стене и утыкаюсь головой в колени, стараясь унять бешено бьющееся сердце.***
Дахут оказывается ровно таким, каким и должен быть: низкорослым, с одутловатым круглым лицом и толстыми шлёпающими губами. У меня даже настроение поднимается: приятно, когда ожидания оправдываются. — Могу помочь? — бесцветным водянистым голосом осведомляется дахут. В библиотеке прохладно. Воздух высушенный, пропитан книжной пылью. Жабьего выродка я нахожу за считанные минуты: просто на входе называю имя, и приветливо улыбающийся паренек за регистрационной стойкой сдает того с потрохами, тыча пальцем вглубь зала. Сокровищница знаний не особо востребована — вокруг ни души. Так что своё дело — мол, Джахфар прислал забрать сам-знаешь-что — я выкладываю напрямую без недомолвок, не опасаясь лишних свидетелей. Дахут недовольно морщит лоб, презрительно разглядывая мою потертую куртку. Мы не знакомы, а видок у меня не лучше, чем у бездомных, ошивающихся по подворотням Нового города. С другой стороны, я сказал, что от Джахи. Разве посмеет какой-то бродяга шутить с именем вожака гайтрешей? — Жди, — наконец резко командует библиотекарь и, скривившись, быстро удаляется. Мне знакомо это выражение лица. За годы жизни в трущобах я неоднократно видел его у самых разных людей. Страх и злость, вылезающие наружу, когда приходит время платить по счетам. И чем сильней ты перепачкан застарелыми обязательствами, тем больше беспокойство и крепче досада. Судя по тому, как перекосило дахута, его долг уже чуть ли не под кожу въелся. Я остаюсь разглядывать стеллажи. Книги поднимаются до потолка стройными рядами. В Святилище было также. И витражи. Тоже от пола до потолка. В городской библиотеке подобной роскоши нет. А ряды деревянных скамеек и вовсе делают зал похожим на аудиторию в Академии. — Вот, — раздаётся из-за спины, и, обернувшись, я напарываюсь на пристальный взгляд тусклых глаз. Как и все жабы, этот ходит совершенно бесшумно. В руке нелюдь сжимает длинную плоскую узкую коробочку красного дерева. — Забирай и уходи, — требует он. Дерьмовый сегодня день — с самого начала. С пьяного Джахи, и черная фигура в канализации легла лишь еще одной гирькой на весы. Я с тоской смотрю на отполированную поверхность коробочки. Конечно, глупо было бы думать, что дело и правда в каких-то книжках, но это — самая большая подстава, которую можно было ожидать от Джахи. — Забирай! — повышает голос дахут, — и передай: Джа-Джиллиан заплатил сполна. В его голосе прорезаются резкие квакающие нотки: «Заплатил! Заплатил!» Не удержавшись, я задумчиво обвожу пальцем контур клейма выжженного на дереве. Причудливый вензель, соединяющий луну и солнце. Надежда, что виноват обман зрения, рассыпается прахом, потому что не узнать герб невозможно. В попытке развеять последние сомнения, я поддеваю ногтем крышку и вижу тонкий пергамент, перехваченный посередине тесьмой. Видят боги, не хотелось мне вмешиваться. Но о таком стоит спросить. Ждать меня дахут не собирается. Первое, что я вижу, подняв глаза, — это удаляющаяся спина. Свою миссию дахут, видимо, счёл полностью выполненной и решил на этом со мной попрощаться. Так что удар, прилетевший сзади, становится для него полной неожиданностью. Подхватив сутуловатую фигуру как пушинку, волна света швыряет его вперед по проходу между скамеек читального зала. Тёмный кулём валится на пол, выпучив глаза и тяжело дыша. Сдерживался ли я? Ну, может, чуть-чуть, чтоб не сжечь дотла. Так что боль должна быть дикой, как если бы кишки спеклись. Но дахут даже не вскрикивает. Хрипит, будто при смерти, но не кричит. Любопытно. Выпученные жабьи глаза чуть не лезут из орбит. Непонятно даже, видит ли он, когда я сажусь рядом на корточки и сую угол шкатулки ему под нос. — Ты понимаешь, что это? Тёмный молчит. Гордый? Или глупый? Наверняка не может понять, что происходит и чего ради я вдруг на него напал. Болью не сломить. А страхом? — Отвечай. Или глаза выжгу. Слышишь? Дахут с ненавистью смотрит исподлобья. Пытается разобрать: шучу я или нет. Я не шучу. Наверное, это легко читается на моём лице, потому что жаба медленно кивает. — Это — пророчество, из Храма. Украденное. Потому что выносить их за пределы Святилища запрещено. Тем более, таким как ты. Еще один кивок. Значит, мы поняли друг друга. — Откуда оно у тебя? — Лорд, — хрипит дахут. — В библиотеке Храма навести порядок… пригласил… Джахфар устроил сюда. В Нагих кварталах умирал. Долг… Сказал, принеси — долг прощу. — Светлым потребовался кто-то навести порядок в рукописях Святилища, — перевожу я сбивчивое бормотание. В принципе, и так все понятно. Но мне нужно время обдумать услышанное. — А Джахи, который помог тебе вырваться и устроил сюда, потребовал украсть одно из пророчеств в качестве оплаты долга? Пустить тёмного в Святилище. О чем Хэй думал?! Совсем рехнулся, что ли? Дахут тем временем дергается, со стоном перекатывается на колени, смотрит широанским волком. — Если ты хоть кому-то обо мне расскажешь… — злобно цедит он. Мне его не жаль. Хэй может верить в какую угодно ересь. Открывать больницы в трущобах. Раздавать права гайтрешам. Проповедовать, что все мы прежде всего живые души, а лишь потом — светлые и тёмные. Для меня это всегда было войной. Длинной, непрекращающейся битвой, где врага нельзя уничтожить совсем, но можно обескровить и загнать в нору как можно глубже. Трудно сказать, кто из нас с Хэем прав, но раньше ублюдки вроде меня на задворках Храма светлых не резали. Глаза дахута светятся злым жёлтым огнём. Судя по сузившимся зрачкам, тёмный балансирует на грани трансформации. Голос срывается от ярости: — Да кто ты такой, чтобы?.. Вряд ли он часто видит, чтобы так разбрасывались силой. Но сказать хоть слово против меня — значит подвести Джахи. С такими талантами я должен быть для вожака гайтрешей ценным козырем. Если по жалобе жабьего выродка светлые возьмутся за посланца вожака Джахфара — стая не простит. А ссориться со стаей для него — способ сдохнуть ничем не хуже, чем воткнуть себе спицу в горло. — Надеешься, Джахи за тебя заступится? Думаешь, ты ему нужен?.. Думаешь, ты вообще хоть кому-нибудь нужен, выродок? Буквально секунду-другую я лениво размышляю: убить или нет. Наверное, не стоит. Ещё сильнее вонь по округе пойдёт. Стража и так вся на ногах. Патрули на каждом углу. Удручённо вздохнув, хватаю дахута за голову и впечатываю мордой в пол. Сила окутывает руку, вылезая из кончиков пальцев длинными золотистыми прозрачными когтями. — Твоя душонка воняет болотной тиной. Тебе кажется, всё хорошо, тебя приняли, как равного. И ты готов воровать и лгать по слову псин, лишь бы всё осталось как есть. Но люди ни за что не дадут тёмному шанс. Они не позволят сорвать ярлык, который прилепили тебе на спину. И единственная причина, почему твои лжедрузья тебя терпят — их это не обременяет. Но стоит тебе попросить их о чем-то, и ты увидишь, чего стоит их дружба. Ничего. Дахут не отвечает. Только дрожит мелко. И я дрожу. История с гайтрешами повторяется. В тот раз злость тоже через край плеснула. Но тогда мне угрожали. А сейчас с чего вдруг? Какое мне дело до этой твари?.. Тёмный будто не слышит. Обернувшись уже у самого выхода, я вижу, что он даже не пошевелился. Лежит на полу в позе зародыша, обхватив затылок руками и прижав подбородок к груди, неподвижно, как каменное изваяние.