Не странно ли — мы продолжаем существовать, навек приняв, что все, о чем мечталось, абсолютно несбыточно.
***
Дариус помнил, с чего все началось, хоть помнить не хотел. Прошлое возвращалось бессонными ночами, когда он ворочался под одеялом без сна. Или когда петлял по запруженным народом базарным улочкам. Или когда ранним утром меланхолично наблюдал, как на темный лак барной стойки слетают пылинки в косом прожекторе солнечного луча. И тогда, вспоминая минувшее, оставалось только вздыхать. Легко сказать, оглянувшись в прошлое, что клубок пряжи предвещал рубашку. А так сразу — пойди догадайся. Некого винить. И все же, сожаления и сомнения, решения, что легли на совесть неподъемным грузом, были лишь следствием одного дня, случившегося давным давно. Неумолимо, как лезвием, расчертившего жизнь на до и после. Дня, исковеркавшего судьбу и спаявшего ее заново, отныне изуродованную и кривую, как плохо сросшаяся сломанная кость. Дариусу тем летом исполнялось девятнадцать. Во взмокшей, изнемогающей от жары Дхарре воздух казался колючим от пыли и обжигал легкие, словно отрава. А за городом, на вилле Дома Анхет, на скале над взморьем цвел жасмин, и на бескрайних лугах, простиравшихся на север до подножья горы Дахага, сочная трава вставала по пояс. Девятнадцать — уже не ребенок. Дариус знал свою дорогу. В Академии учителя любили его и пророчили карьеру при Храме. Но у семьи не было других наследников. И Дариус согласился запереть дар Света, полученный от богов, и выбросить ключ, чтобы вместо всеобщего благополучия озаботиться благополучием и процветанием собственного рода. Пойти по стопам отца, занять его место в Совете и торговой гильдии, возвращаться под вечер в дом, полный родных голосов и детского смеха. Будущее казалось предопределенным и ничто не могло поколебать его. Все закончилось в один день, когда дикий ветер пустыни налетел с юга, принес с собой в безмятежную юдоль сочной зелени, запах горячего песка и тревогу, иглой засевшую в сердце. На вилле полным ходом шли приготовления к празднованию дня совершеннолетия наследника Дома, слуги сновали туда-сюда, обустраивая гостевые, и садовники ровняли кусты, срезая грубыми треугольными ножницами молодые цветущие ветви. А сам Дариус, желая сбежать от творившейся суматохи, свистнул собаку и ушел — пройтись по холму над лениво шевелящейся морской гладью. Вечерний бриз гладил широкой ладонью дикие травы, далекий прибой шептал: «спать», и в небе разливался медовый закат. Соул — лопоухий щенок пастушьей породы с мраморно-рыжей, как крыло рябчика, шкурой, спугнул на тропинке полевую мышь, нырнул вслед за ней в травяные заросли и исчез. Дариус посвистел, но пес на зов не вернулся. И тогда, опасаясь как бы не случилось беды, Дариус шагнул следом, свернул к обрыву, осторожно ступая и опасаясь провалиться в кротовую нору или наступить на змею. Но высокая трава раздалась в стороны, и вместо антрацитового аспида Дариус увидел его. Незнакомый юноша, почти мальчишка, с темными волосами, в синей, цвета индиго, летящей рубахе без ворота, сидел на самом краю, свесив ноги в пропасть, на дне которой перекатывались белесые буруны. В первый миг Дариус подумал — привиделось. В сумеречный час, когда солнце уходит спать в объятия Ратха, глазам верить нельзя. И все казалось нереальным — закат, и запах моря, и одинокая фигура на краю скалы. Иди пойми, правда ли повстречался человек, а не эттиму, которого в дуате не приняли, видимый живым только в свете угасающих лучей. Соул, распластавшись на земле и вывалив язык, замер, пока незнакомец с улыбкой перебирал волнистую шерсть. А тот пропустил ухо пса между пальцев и неожиданно, будто очнувшись, обернулся и звонко спросил: — Твой? И с этого момента, как серые глаза взглянули на Дариуса, все изменилось. И сам Дариус забыл, кто он. А может, его попросту не стало. И жизнь разделилась на время, когда незнакомец был и когда его еще не было. Ни одной девице, сколько бы их не подсовывала мать Дариусу, заботясь о хорошей партии для сына, не удавалось так — в одно мгновение — завладеть его помыслами. — Эй, твой? Соул тихо заскулил, будто умоляя признать, и Дариус ошалело кивнул. Парень улыбнулся: «Так и думал». Поднялся с земли. Налетевший порыв ветра толкнул его в спину, надул пузырем рубаху и устремился прочь, силясь увлечь худую фигуру за собой. Незнакомец покачнулся, шагнул назад, пытаясь нащупать опору, но соскользнул по глине, оставив жирную широкую полосу, и тогда Дариус, опомнившись, кинулся вперед, сгреб его в охапку и оттащил от края. Не удержав равновесие, с размаху плюхнулся на землю и, потирая ушибленную поясницу, просипел в ужасе: — С ума сошел? Мальчишка удивленно поднял брови. Тонкие губы изогнулись, и он рассмеялся, прикрыв рот ладонью. Золотая цепочка, в три кольца обхватывающая горло, зазмеилась от этого смеха на ключицах. — Тебе Ратх доверил удержать живую душу на краю, а ты злишься? — Дурак, — в сердцах ляпнул Дариус, — а если б я не… сейчас был бы… — Если никому горя нет, так и жалеть не о чем. Дариус удивленно поднял голову, но в серых глазах искрился смех и понять, сколько правды скрыто в нарочито легкомысленных словах — не вышло. — Но, наверно, приключений действительно хватит. Ладно, до скорого. Синяя рубашка мелькнула темным пятном и растворилась в подступающих сумерках. В траве стрекотали сверчки. Время начало новый ход. Дариус как сидел, так и уткнулся лбом в колени. Даже прикрыв веки, он видел тонкое насмешливое лицо, будто оно отпечатались перед внутренним взором. Тихий смех стоял в ушах. Сердце в груди бухало, как кувалда. Дариус чувствовал себя странно и не понимал почему. Он так и просидел на земле до ночи, а Соул лизал ему руки. Домой Дариус вернулся далеко затемно.