«Когда ты придешь в кафе Лавгуд, наверное, теперь ты случайно обнаружишь меня там». «Тебя сложно не заметить».
— Я один верил ему, даже в самые темные времена. Видишь ли, доверие и способность помочь отличают нас от диких животных, — он сжимает и разжимает кисть своей же руки вновь и вновь. — Только человек способен подавить инстинкты и рассуждать разумом, когда этого требуют обстоятельства, и решать сердцем, если это допустимо. Но каждый человек, однако, решает, насколько он позволяет себе опускаться до животного.«Все будет хорошо». «Ты не знаешь даже, что такое «плохо»».
— Что-то случилось? — голос выводит его из замешательства. — Неужели это проблема? — Нет, совсем нет, сэр. Кто я такой. Да и… Давно это было. Не мне судить. Дело в другом. — А в чем? Гарри не имеет понятия, в чем это «дело» заключалось. Но все же, сказал: — Один человек… Не знаю, как сказать… — Тревожит тебя? — Хочет мне помочь. Я не считаю его другом. Не могу ему доверять. — А почему так вышло, что твой неприятель помогает тебе? — мягко спрашивает профессор, будто у него на уме есть самые достоверные варианты. — Ему приходится. Я отвергаю помощь — не могу помочь себе «не». — А он что же? — Продолжает упорствовать. — Выглядит как дело чести. — Но это бесчестный человек. Профессор Люпин почесал жидкую бородку. — Не давать человеку право на изменение — хуже тюремного заключения. Ты знаешь, если читал мои письма.«Ты не знаешь даже, что такое «плохо»».
«Я сожалею, что не сказал «спасибо»».
«Считай, что поблагодарил».
— Не переживай так, друг. В ином случае, интуиция тебе подскажет. — Интуиция… Легко сказать. А я даже не знаю, что это, — взъерошил затылок Гарри. — А ведь в тебе ее немало. Как бы понятнее объяснить это чувство, — задумался профессор и замолчал. — Наверное, у меня есть сравнение. Это как…как круги на воде, Гарри. Легкая зыбь, после которой все проясняется. Все становится ясным настолько, что тебе даже не нужно глотать жаборосли, чтобы узнать, что там на дне. Представляешь? Он видит, как перед ними раскинулось в своем величии черное озеро. Гладь его, спокойная, дала рябь и так же легко успокоилась, отражая безмятежно ровное серое небо. — Говорят, в реку не входят дважды. А если войти в пруд? Профессор Люпин взял тщедушную его руку в свою, жалостливо провел по внутренней стороне ладони, где только вчера, — Гарри, как из толщи воды, вспомнил, — красовался порез. Он горько посмеялся. — Можно, Поттер. Но зачем? Узор, который он выводил, напоминал ему алфавит, и как в магловской школе, что он посещал до одиннадцати лет, перед словарными проверками их заставляли прописывать заученное по буквам. Эти же две буквы, мягко выводимые чужими пальцами на гарриной линии жизни стали похожи на «М» и «Г». Он поднял глаза. Большие серые смотрели прямиком в его. — Малф… — …фой! Поттер открывает глаза, и повсюду вокруг него темная зелень стен. В нос ударяет запах капусты и затхлости с примесью дорогих духов. Радио молчит, и эта тишина непривычна. Очки не на носу и не рядом, — на столике при кровати. Почти до самых плеч его укрывает плед, которого, — Гарри уверен, — на нем не было. Кажется, именно он и источает этот знакомый, тонкий аромат. Нет никаких сомнений — Малфой был здесь.***
Утром следующего дня Гарри копается в своем гараже в поисках нужных деталей и едва не опрокидывает плод своих трудов, подпрыгнув с испугу. — Я зайду? — раздается голос Малфоя, открывающего низенькую калитку заднего двора. — Что ж, пожалуй. Какой сад без змеи? Издалека, сквозь шуршание бумажных пакетов, Гарри слышит, как тот смеется. — Ты закрыл от меня камин, — сообщает он, водружая свою ношу на единственную свободную полку над шлемами. — Пришлось аппарировать. — Я его от всех закрыл. Удивляюсь, что тебя вообще впускал дом. Гарри, не церемонясь, вытирает руки о фартук. На нем немедленно появляются черные отпечатки. На самом деле, в присутствии слизеринца так он машинально проверяет наличие палочки в кармане. Тот, будто заметив это мимолетное движение, смежил брови и поспешил отвернуться. — Конечно, впускал. Моя мать — Блэк, — он буркнул. — Ты без мыла пролезешь. — Как знать… Малфой одарил его таким взглядом с головы до пят, что Гарри невольно смутился. В иной раз он мог бы ошалеть. — Ты пришел вручить мне завтрак? — спрашивает он. — И заявить о своей неуязвимости, — отвечает Малфой. — Как продвигается? — Заводится, — Гарри произнес бы это с большим удовлетворением, однако, все, что сейчас может себе позволить — это громко выдохнуть и против воли улыбнуться. Пока Малфой рассматривает мотоцикл, Гарри рассматривает Малфоя. На бледном лице ни намека на щетину, в отличие от его собственного. Ни следа неустроенности или помятости, послеполуночного бодрствования. Свеж, здоров и подтянут, всегда в своей лучшей форме, и в бессменно безукоризненном виде. Гарри не мог сказать о себе такого же и в самое благополучное время. Особенно сейчас, в гончарном брезентовом фартуке и необъятной старой футболке, ношенной третий день, в царстве гаечных ключей, съемников, адаптеров и иных магловских приблуд. 'Так какого Мордреда’, — думает Гарри, — ‘этот гадкий слизеринский принц носит такой драматичный вид! Можно подумать, к двадцати пяти он познал саму личину жизни; или каждое воскресенье у него умирает друг!’ Он думает, почему бы Хорьку не научиться чему-то у гриффиндорцев, с которыми он не разлей-вода, или хотя бы, на примере Гарри, не научиться ценить, что имеет? Почему бы не проводить время с пользой там, где эту ценность можно найти? И, что-то подсказывает ему — это точно не детали для подержанного мотоцикла в гараже Блэков. Останавливая видимость бурной деятельности, Гарри с лязгом швыряет гаечный ключ на дощатый столярный стол. Тот застревает в зазоре между досок. — Ты приходил вчера ночью. — Что ж, так получилось, что я опоздал. — Вот и шел бы домой, Малфой. Или куда бы то ни было. А не следовал своей не пойми откуда взявшейся гипертрофированной ответственности. — Видно, ты предпочел бы простыть и расклеиться основательно. Ты упрямый, как тысяча гиппогрифов, — закатывает глаза тот. Гарри вытер пыль с сиденья мотоцикла, присел, явно взывая к вниманию своего непрошенного гостя. — Послушай, у меня предложение, — ерзает тот на пятой точке. — Я говорю Рону и Гермионе, что выгнал тебя, а ты с чувством выполненного долга никогда больше сюда не возвращаешься. — Что ты несешь, Поттер? — А что не так? Серьезно, какой толк являться ко мне? Лицезреть разруху и протирать убитые кресла; лишний раз куда-то успевать. Или не успевать, а потом извиняться перед тем, кто тебя не ждет! Нет никакого смысла «беспокоиться» за своего врага. Или тебе доставляет удовольствие наблюдать за несостоятельностью «святого Поттера»? Тогда извини, приходи со своим попкорном в следующий раз, а пока кинотеатр временно закрыт, — сам не понял, как взбеленился, Гарри, а у его гостя на лице отразилась новая трагедия. — Да, в любом случае, Малфой, не суетись. — Погоди, так ты все еще враждуешь со мной?! — разочарованно качает головой Малфой. Его широкая, горькая улыбка и поднятое к небу лицо светятся неверием и досадой. — Я? Нет! — вскакивает Гарри. — Похоже на то, что ты единственный, кто ведет подростковую войну. Что ж, я не удивлен, герой. Приходи со своим длинным мечом на поле битвы в следующий раз, Поттер, а пока усвой эту мысль — я буду интересоваться твоим «благополучием», или «несостоятельностью», или что с тобой сейчас — не важно, — столько, насколько обещал твоим друзьям. На этом он сторонится Гарри так, будто закончил всякий разговор между ними. Гарри ему этого не позволяет — встает прямо перед ним, уперев руки в боки. — Ах, так. — Да. Потому что так уж получилось, что они и мои то- — Стой. Ты заключил непреложный? — Что? — Ну, конечно, как я сразу не подумал, — хлопает себя по лбу Гарри. — Поттер, иногда ты такой… — серые глаза Малфоя меряют его, сверлят. — Такой видящий тебя насквозь, Малфой! — не уступает Гарри. — Если бы… Вышеупомянутый Малфой снова находит что-то интересное по ту сторону век. Они умолкают. Редкая птица чирикает где-то в вышине. С этим робким, но жизнеутверждающим звуком природа в квадрате из открытых дверей гаража зажила. Все меняется. Ноябрьский ветер становится ощутимее, и сухие листья, гонимые им, зашелестели звучнее. Драко снял свои бумажные пакеты с полки. — Пойдем в дом, — говорит блондин, запахивая мантию. Вопреки всему, Гарри рад, что хоть что-то в этом мире, кажется, вечным. Это пальто, пиджаки и рубашечки Малфоя, застегнутые до последней пуговички, как у самого послушного мальчика или преправедного священника. Однако много ли ценного под этой броней сохранено? Что стоящего она прячет? Гарри думает, что слишком хорошо знает эту темную, необузданную душу, и вместе с тем порой забывает, что рядом с ним живой человек.***
— Ох, Кикимер мой, Кикимер… — доносится со стороны западной стены. Гарри, в который раз идя на поводу своим расшатанным нервам, с силой захлопывает дверь и наводит заглушающее. Он желает хоть на какое-то время забыть о старухе; перестать всюду отмахиваться от этого сварливого голоса, как от назойливой мухи-кровопийцы. В отличие от хозяина дома и его дребезжащих стен Драко невозмутим, как брат Нагайны — по-хозяйски зажигает камин и не торопясь снимает верхнюю одежду. Поправляя манжеты графитовой своей рубашки, его цепкий взгляд скользит поверх запястий; оценивает открывшуюся перспективу гостиной. — Ну у тебя и бардак. То, что я вижу, называется, — «Это не меня заперли с вами, это вас заперли со мной». — Что? — Говорю, жаль мне Вальбургу. Был бы я на месте бабки, свалил бы с этого портрета, и дело с концом. Представь, ты отжил августейшую жизнь, корпел над благополучием и честью своего поместья, а после смерти лицезришь, как рандомный парень на правах хозяина загаживает твое фамильное гнездышко. — Очень трагично, Малфой, но мало откликается во мне, — незаинтересованно отвечает Гарри, — и, эм, да, я приберусь. Когда-нибудь, накануне… Гарри не очень-то нравится Малфой в роли ревизора, и магия под кожей клокочет; он снова обещает сделать что-то, чтобы обеспечить себе спокойную жизнь без Хорька, пока вынимает новую еду из пакета и наводит чары стазиса. — Спасибо, — неуклюже, будто наступая себе на ногу, говорит Гарри. — И за вчера тоже. Малфой вскидывает брови, располагаясь на каминном кресле. В его руках самостоятельно трансфигурированный стакан с водой. — За одеяло и все такое, я имею в виду. — О, не стоит. Всего лишь… — Приятельское поручение. Я помню. Гарри находит силы мимолетно улыбнуться, хоть улыбка и не просится ему на лицо. Драко, внимательно на него глядя, говорит: — Ты не курил вчера. В твоей пепельнице два окурка, и ноль за ухом. Это похвально. — О, а я все ждал, когда ты меня похвалишь, — съерничал Гарри, — не давал повода беспокоиться. Надеялся, ты это заметишь и больше не придешь, — честно заключил он. — Зато теперь ты пьешь. Что это там, на полу? — слизеринец указывает на две пустые бутылки из-под вина. — Две бутылки, не многовато для одного? Или ты срочно освобождаешь «вазы» под букеты от сочувствующих фанаток? — В точку, — просто говорит Гарри. Иногда разумнее согласиться, чем оправдываться. Ему этого хватило за шесть лет семейной жизни. Малфой призывает стеклянный сосуд, вертит в руках; то так, то этак подставляет лучам тусклого оконного света. В конце концов, он оживленно произносит: — Это же старинное вино Блэков! Ты ведь в курсе? — Хм, нет на самом деле. Не читал, что брал. — Как так, Поттер? Тут написано «XIX в», а именно, «1828». — Оу, — изо всех сил удивляется Гарри. — Мог бы продать это мне, и уже сейчас отдыхать от своего Аврората до конца своих дней. Хоть какая-то польза, — говорит Драко, посмеиваясь. — Где ж ты был раньше… — бурчит Гарри. Разумеется, он не имеет в виду в действительности, что это спасло бы его семью от развала. — Полагаю, ты нашел это где-то здесь, — гость обводит длинным лощеным пальцем пространство вокруг. — Ага. Целый погреб. «Диснейленд, чтобы спиться», — не договаривает Гарри. — Показывай свою сокровищницу. Я хочу это видеть, — ненароком сбивая своим энергичным хлопком пыль из старых подлокотников, Малфой становится на ноги.***
В коридоре Гарри ждет мешкающего гостя, пока тот оденется, или что бы то ни было. Но тот, почему-то, выходит без мантии. То место, куда они идут, находится за узкой низенькой дверцей возле прохода на кухню. Вместе они минуют прихожую и западный коридор. — Господин Малфой, неужели уже уходите? — глухо слышится из-за настенного гобелена грудной елейный голос, оставленный позади. Малфой игнорирует это — просто не считает нужным напрягать связки. — Уймитесь уже, старуха, — рычит Поттер, копошась в связке ключей. В тускло освещенной арке между прихожей и кухней нельзя найти и собственной тени. — Ненавидишь ее, да? — раздается голос возле его плеча. В темном проходе Драко оказался рядом слишком внезапно, что вызвало глубокий вздох — не испуга, но явно волнения. Тонкий, весь в темном, его силуэт легко потерять в неосвещенных помещениях. На нем те же духи, и Гарри, кажется, не в силах отделить его образ от этого аромата. — Не то слово, — бурчит он в ответ. В отличие от Хорька, аромат не навязчивый. Ни шагу не сторонясь, слизеринец продолжает, заставляя Гарри снова терять подходящий ключ: — Даже интересно, Поттер, кого бы ты предпочел терпеть. Вальбургу, или меня? ‘Драккл бы побрал эти ключи!’ — Конечно, тебя. Тебя хотя бы можно уничтожить. Драко с крайне сбитом с толку видом и отвисшей челюстью уставился на своего проводника. — Насколько разумно после этих слов следовать в погреб почти заброшенного дома за человеком в крайней степени отчаяния? — Очень неразумно. Не делай так больше, Малфой. Гарри, наконец, подбирает нужный ключ. В его руках зажигается Люмос, он отпирает скрипучую, почти неотличимую от стены, каменную дверь, жестом показывая Малфою следовать. Лаз, по которому им приходится спускаться, крутой и низкий. В нем много паутины, хоть и заметно, что это не более чем остатки после слабых огненных заклинаний. Гарри, в основном, в порядке. А вот Драко приходится глубоко нагибаться. То, что на нем черная рубашка, не останавливает его от жалоб и почти немужественных вскриков при встрече с останками паучьих трудов. Гарри же считает, что это отличное место, чтобы растормошить слизеринца. Расшевелить змеиную нору, так сказать. — Так…ты говорил, что знаком с Вальбургой. Она ведь твоя двоюродная бабушка, если я не ошибся. — Ты не ошибся. Могу быть неправ, но мне кажется, сложно что-то напутать, когда у тебя на всю стену, вроде как, фамильное дерево, — прыснул Малфой. — Вы виделись? — игнорирует это Гарри. — Да. Бывал у тебя, когда был мал. — Сколько тебе было? — С новорождения и до сумасшествия Вальбурги я оказывался вхож сюда. — Получается, лет до четырех, — размышляет гриффиндорец, — Значит ничего не помнишь. — Нет, разумеется. Но сохранились фото, и мне рассказывали, что происходило в тот или иной визит. — Вот как. А здесь они остались? — Скорее всего. Последняя узкая ступенька, и дальше они очутились в довольно просторной комнате красного кирпича. Зажглись свечи. От них на стенах тянулись закопченные пятна. Специфичные, старинные стеллажи с ромбовидными полками практически до потолка заполнены одномастными бутылками. То и дело из этих рядов торчат, блистая в медовом цвете, изумрудные этикетки горлышек. Две пузатые бочки, содержимое которых Гарри неизвестно, подпирают углы противоположной стены. Нет окон, но и запаха, что царит во всем доме, тоже нет. — Ничего себе, — присвистывает Драко, — Это…печатляет. — Считаешь? — скептически хмыкает Гарри. — Скупо сказано, — говорит Малфой, занятый скорым подсчетом. — Вообще-то, об этой коллекции среди виноделов и сомелье ходят легенды. В иной раз, это могло быть ему по-настоящему интересно. Интригует и сейчас, но, кажется, в Гарри не осталось свободного места для чьих-либо историй. Он не хочет видеться с друзьями и не звонит Рону с Гермионой. Ему осточертело слушать, как кто-то поживает, ему тошно от фальшивых историй по телевизору, суррогатных статей в Пророке. Будь то новости — он и на них плевал. Когда душу занимает пустота, в ней нет пространства посторонним страстям. Именно поэтому у Гарри вместо песен по радио белый шум. Именно поэтому Гарри не расспрашивал Драко дальше о сокровищах рода Блэк, а Драко все равно продолжил: — Братья Блэк — ее создатели, — начали свое ремесло в юности, оставив здешние края. Предположу, что их могли изгнать. Недаром их вино называется Sang Noir, что означает «Черная кровь». Если ты понимаешь, о чем я, — он красноречиво посмотрел на своего собеседника, и тот вовремя сделал вид, что слушал. Малфой пояснил: — Возможно, они не следовали традициям рода, не чтили чистую кровь. Как бы то ни было, к зрелым годам их дело процветало, а вино стало знаменито по всей Европе. Но чем лучше становилось их вино, и чем шире укреплялось их влияние на винодельном рынке, тем больше они вздорили. Однажды, одержимые гонкой за успех и конкуренцию, они поссорились так, что чуть не убили друг друга, — Малфой выдержал паузу, и Гарри обнаружил, что против воли, заслушался, и ждет, чем он продолжит. — Мы не знаем, как именно, но с тех пор младший брат на портретах изображен без уха, а старшего, по записям, мучала бесконечная одышка. Это был первый случай в роду, когда брат покушался на брата. В тот же момент, сразу после дуэли, они решили вконец покончить с виноделием. Оборудование было оставлено прямо в цехах, и ангары в дальнейшем превращены в музеи. Эльфов разогнали, и самой продукцией поручили распоряжаться им, наказав, чтобы никто больше не нашел плоды их многолетнего труда. То, что мы перед собой видим, свидетельство тому, что, ничего умнее, кроме как запрятать вино в фамильном доме, их работники не придумали. — Любопытно. А что потом? — Потом они все равно убили друг друга. — Все равно убили?! — Да. Пятнадцатью годами позже, на дне рождении одного из братьев — которого именно, я не припомню, — один зарезал другого. Говорят, кровь мертвого разлита по бутылкам. Может быть, даже в этих. Так что, держу в курсе. — Жуть. А почему один убил другого? — Кто знает. Но поговаривают, тот, что убил, был совсем безумным и мечтал, чтобы его портрет навсегда увековечили заклинанием вечного приклеивания в их общем доме, а о самом нем говорили, как о главе рода. Другой брат всячески ему мешал и высказывался, мягко говоря, не в пользу. На этой почве и был убит, а безумец закончил жизнь в Азкабане. По крайней мере, так говорят. — М-да. И ты хочешь сказать, что заклинание вечного приклеивания уже тогда существовало? — Я не хочу сказать, но в то же время, да, «так говорят». И я не знаю, как эта идея дала побеги и процвела после смерти Вальбурги, спустя сотню лет, но вот, в чем я точно уверен: то, что истина в вине — неправда, Поттер, — он посмотрел на него пронизывающе холодно, задерживая взгляд. — Оно туманит рассудок и отводит от жизни. И в то же время, я говорю тебе: «Истина в вине». Запомни эти мои слова. Придет время, и ты все поймешь. — Так много вопросов, и так мало ответов, — бубнит Гарри, делая вид, что заинтересован левой бочкой в углу. — На самом деле, половина из них на данный момент бессмысленна, — затараторил он, будто ничего и не было, с энергичностью музейного гида. — Блэки были заняты виноделием на юге Франции, а затем, на юго-западе Германии. Ты можешь видеть разной формы бутылки, — он подходит, чуть ли не крадучись, к стеллажам. — То, что ты пил — немецкое. Смотри, бутылка из коричневого стекла, вытянутая в форме флейты. У французского, скорее всего, покатые плечики. — Не покатые. Такая же бутылка, — c чувством превосходства заявляет Гарри. — Зато стекло зеленое, — блондин поднес вино к свече. На свету цвет бутылки действительно отличался. — Да ты эксперт, — перенимает Гарри бутылку из слишком уж бережливых рук слизеринца. — Если быть точным, Эльзас. Земля моих далеких предков. — Откуда ты все это знаешь? — То, что Эльзас — земля моего рода, написано в родовой книге. Оттуда же я знаю про братьев Блэк. А если ты про вино — я коллекционирую качественные крепкие напитки. Гарри хмыкнул. Он нашел место бутылке, — той, что с покатыми плечиками, обнаружив заодно и систему хранения — «четные» ячейки — немецкое вино, «нечетные» — французское. — Давно? — спрашивает Гарри, чтобы что-то спросить. — C семнадцати лет. Не только напитки, на самом деле. Куда больше меня интересует живопись. — О, я понял, — говорит Гарри, снимая, наконец, фартук. — И с тем, и с другим я могу тебе помочь. Вальбурга так и ждет, когда ты вынесешь ее отсюда на руках, — он позволяет себе смешок. — Я не заинтересован в гротеске. Но глядишь, настанет день, и я это сделаю. Гарри и теперь не понял его, и не понял, понял ли тот шутку. То, что он прямо сейчас заметил, так это очевидно рыщущий взгляд Малфоя, показавшийся ему по меньшей мере маниакальным. Навряд ли в этот момент Драко вообще замечал собеседника. Такое же благоговение можно найти на лице Долгопупса, с которым беседуешь в национальной оранжерее. Гарри решил, что с этого момента вонзает черенок в нору змеи до конца. — И сколько ты готов отдать за один Эльзас? — О, да ты человек бизнеса, Поттер, — неожиданно смеется он, — сто галлеонов? — Ты спятил. — 1828 год, ты только вдумайся. — А за Рейн? — Восемьдесят. — Да ну? — Ты буквально живешь на Гринготтсе, Поттер, — разводит руками блондин. Гарри взмахнул ладонью в быстром заклинании подсчета. — Итого пятнадцать тысяч четыреста золотых, — повел бровью Гарри. В иной раз у него бы глаза из орбит вылезли. Не каждый день ему предлагают все его состояние, — Ты уверен? — Пятнадцать пятьсот. И беру свои слова назад про человека бизнеса. Ты отвратительно торгуешься. Буквально бездарен в этом. Гарри проигнорировал его. Ясными глазами он уставился на него, не тая больше ни грамма скрытых своих намерений. — Я все это отдам тебе даром, если ты больше не покажешься здесь. — Так и знал, что ты заискиваешь, — цокает тот языком. — Весь Эльзас. Весь Рейн. Безвозмездно. Соглашайся, Малфой. — Поттер, даже не думай, — увиливает тот. Но Гарри и не думает. Он хорошо знает, как задеть Малфоя за живое. — Почему нет? — сузил глаза тот. — А-а, я понял. Ты засомневался. — Прости? — Я слышал, твой отец здорово мешает тебе в твоем увлечении, — почти шепчет он. — Что, до сих пор? — Как я и сказал, он реабилитируется в обществе. Он завязал, — всполошился Малфой. — С пьянством? Да, метод Гарри работает. — Раз уж мы здесь, Малфой, — шепот Гарри превратился в шипение. — И тебе сбежать отсюда труднее, чем мне за тобой угнаться, признавайся, — он достает палочку, сокрытую под материей фартука, что он держал в руке. — Тебе что-то надо у Блэков. Что-то черное? Артефакты, реликвия, литература? — Ты ошибаешься, аврор Поттер, — глаза Драко буквально бравируют, а желваки гуляют на скулах; корпус его, напротив, напряжен и неподвижен, в отличие от Гарри, наступающим вперед. — Я не собираюсь тебя сдавать. Ну же, Малфой. Признавайся, что ты здесь забыл? Зачем действительно приходишь? Гарри замечает, что уголки губ у его назойливого гостя дрожат, прежде чем тот отворачивает лицо. — Я дам непреложный, если для тебя их не слишком много. — О чем ты говоришь… — Бери все, что хочешь, — наседает аврор. Миг, и серые глаза, как два раскаленных кинжала, пронзают его. — Действительно все, что хочу? — Абсолютно, — без задней мысли, отвечает Гарри. Воздух между ними будто зарядился. Это всплеск магии. Все кричит в этот миг об опасности. Но почему Гарри бездействует? Малфой приближается непозволительно близко, впечатывая Гарри в стену между бочками. Очки отлетели. Ему могло быть больнее, но кажется, попало только Малфою, ведь это он потянул Гарри за шиворот, болезненно впечатавшись костяшками пальцев в кирпич. — Ты не знаешь, о чем говоришь, идиот! — цедит он, надавливая всем весом. — Значит, у меня есть то, что тебе нужно, — сдавленно произносит Гарри. — У тебя действительно это есть. Больше, чем я мог бы мечтать, — выдыхает блондин почти в самые губы. — И я могу взять это в любой момент. Например, сейчас, или вчера ночью — ничего не мешает мне поступить так низко с тобой. — Что, если я не заметил? — Верь, такое ты бы заметил. Гарри думает, что понимает, о чем он — это жизнь. Жизнь, знаменитость, слава, устроенность — все, что в последнее время висит на волоске, никому не нужно, ни к чему не пришито. Бери — не хочу. Если он умрет — об этом потолкуют два месяца и забудут напрочь. На его могилу еще пару лет будут возлагать цветы. Если кто-то, как Малфой, покусится на его жизнь, мир от этого не обеднеет. Но сколько зависти в этой мелкой душонке? У Гарри леденеет сердце. Его губы, тем временем, пылают хуже огня. — По несправедливости судьбы, ты обладаешь всем, что мне нужно. Но я не хочу это брать. Уже очень, очень давно. — Малфой, ты… — Гарри бурчит что-то бессвязное. Палочка Малфоя, оставляющая шрам на его шее, не дает уйти кому из горла, и он, повинуясь голосу разума, замолкает. Если он дернется хоть на полдюйма, он коснется чужих губ, и это то, что им обоим точно не нужно. Малфой, кажется, тоже это замечает — отходит от собственной ярости и ослабляет хватку. — Что? — спрашивает он. Его глаза блуждают. — Коллекционирование — хобби не для здорового парня, — выплевывает Гарри тому в лицо, тут же впечатавшись обратно. — А ты не сдаешься, — Малфой снова подпирает его собой; он худой, но крепкий, а ребра его острые — хуже ножа. — Что ж, значит, я не здоров. Он вновь тряхнул его, яростно толкнув в стену, и Гарри явно ощутил колено между бедер. Это что-то новенькое, либо напрочь забытое старое. Во всяком случае, эта близость и горячее дыхание удивляют его, лишая способности ясно мыслить, тогда как боль от угловатой фигуры Малфоя, как ни странно, заставляет его рассудок всплывать из пучины неясных чувств. Подавив кашель глубоким вздохом, он произносит: — Я сказал, хобби — занятие для инвалидов и неспособных людей. Почему не спорт? Не квиддич? — Поттер, что ты несешь? — лицо Гарри оказывается поднятым за подбородок, что заставляет его поднять глаза. — У кого ты этого понабрался? Это не твои слова. В этих глазах так много неверия, но они правы. На самом деле это слова Дадли. Он шепчет: — Знаешь, Поттер. Ты всего лишь удачная копия меня в шестнадцать лет. Признаю, мне приятно обнаружить спустя многие годы, как тщательно ты за мной наблюдал. Но вот, что действительно с тобой происходит: сейчас ты в полном дистрессе, и твой подростковый бунт, припозднившийся из-за отсутствия родителей и роли героя, явился как его сопутствующий синдром. Я не ученый, Гарри, и не колдомедик, но поверь, я знаю, о чем говорю. Он оказался так похож на мой, — шепчет ему на ухо его школьный кошмар. — Но вот ведь как! С подобным я уже сталкивался, и в себе подавил. Ты думаешь, с тобой я не справлюсь? Гарри уже давно ощущает почти поглаживание носа о собственную щеку. Его больше не держат — тело напротив не давит, а укрывает, как уютное одеяло, в этом холодном, как склеп, погребе; почти баюкает. Бешено бьется сердце, но непонятно чье. Он давно уже не испытывал рядом ничьего биения сердца. Палочка не подпирает горло, но отчего тогда этот тугой ком? — Если ты думаешь, что драка со мной поможет тебе прийти в чувства, ты ошибаешься. Мне не помогало, никогда. Не поможет и тебе, Гарри. Я буду рядом, хочешь ты этого или нет. Окулус Репаро. Он отпускает его. Словно тряпичная кукла, Гарри безвольно сползает по стене. Еле найдя баланс в своих ватных ногах, он удерживается от падения и с трудом выпрямляется, пока ему на нос возвращаются очки. — А теперь, когда ты снова обзавелся второй парой глаз, слепошарый, пойдем. Я покажу тебе, где лежат альбомы с моими колдо, и, может быть, мы найдем братьев Блэк. К ошеломлению Гарри, крепко держа за руку, его выводят из погреба.