***
Напрасно вы подумали, что после экскурсии в погреб эти двое мирно листали семейные альбомы; что градус их перепалок превысил тот самый пик, после которого наступает мирная, тихая гавань безупрёчного, межличностного взаимодействия. Вам показалось. То, что вам определенно точно не показалось — один любит другого — безотчетно, долго и болезненно сильно. Другой второго — нет. Их ситуация кому угодно могла бы показаться печальной, безвыходной. Ни один из них, тем не менее, не подумал бы так. Первый всю жизнь ищет пути, и находит — будь он адвокат, Магическая Британия погрязла бы в преступности. Второй не привык смотреть на жизнь пессимистично — его учили: даже в самое темное время есть место счастью. Пока, правда, у него мало что получается — нужно подождать. Залечить раны, оклематься, прийти в себя в покое. В том самом покое, которого ему не дают. А кто не дает этого самого покоя? Тот, кто ищет пути и находит. Малфой. В то время как Драко тянул Гарри вверх из погреба Блэков, нервно перебирая его руку в своей — он волновался, ведь держал своего возлюбленного, по сути, впервые так откровенно, настойчиво, и безо всякой на то причины, желая своим суетливым перебором лишь одного: вывести своего спутника из онемения, чтобы тот, наконец, одернул ладонь, вместе с ней отобрал все пустые надежды и бесплотные фантазии о взаимности, — Гарри не мог взять в толк, что значили его слова. Гарри послушно плелся следом. Он был ожидаемо смущен и, почему-то, обессилен. Точь-в-точь как после рандеву с дементором — на этот раз уж больно стильным, необычайно острым на язык, с безукоризненной блондинистой укладкой, больше похожим на вейлу, чем на прислужника азкабана. «Черт бы побрал Хорька!» — в очередной раз бранится про себя Гарри. Однако слаб он был еще до этой нелепой стычки с бывшим школьным врагом — тревоги, бессонные ночи и его новое «безорбитное» существование отнимают у него по несколько лет жизни каждый день. И все-таки, это было другое бессилие. После откровений Малфоя, той жгучей близости и правды, что теперь оставляет нетипичные колкие ожоги на щеках и скулах, Гарри и вовсе вышибло из колеи — и до того ухабистой и сбитой. Теперь же он словно странствовал по бесконечно пустому, безжизненному полю, изнеможденный прыжками и подскоками от коряг и камней, как во сне — абсолютно сбитый с толку и дезориентированный. Кажется, их сумбурный бег по лестницам в этом не виноват. Это было бессилие от какой-то внутренней погони. Рука в руке пламенеет. В полумраке анфилад и коридоров Малфой говорит ему что-то сбивчиво, и будто от этого шепота тусклые свечи искрят. Из его речи тот вырывает слова «детство», «Блэк», «воспоминания», но не разбирает сути. Его ведут вглубь зеленых теней. Недоверчивое сердце бьется быстрее. Гарри не перестает ощущать, что играет чью-то чужую роль в абсурдном, жестоком спектакле, ошибочно занимает позицию бегуна в марафоне по непересеченной местности запутанных скалистых дорог, болот и терновых лабиринтов - тайн, интриг и недоговоренностей. Как на проклятом Турнире Трех Волшебников, за него все предрешено, и судьба рукой врага ведет его упорно, настойчиво, к какому-то логичному, беспощадному финалу. Она заводит его глубоко в чащу страхов, старых обид, невысказанных претензий и несвежих юношеских страстей. Будто случайно, будто понарошку, играючи, как обычно это бывает, возлагая всю ответственность на плечи объекта своей игры, тянет его силком в эти темные, закрытые от любых любопытных глаз, дали, чтобы, скорее всего, расправиться там с ним. И эта расправа вновь не смерть, это хуже нее — показать что-то такое, чего Гарри знать не хочет; что-то такое, чего не может ни осознать, ни принять. Патина и петроль вдруг сменяются землистым беж. Гарри щурится, силясь не чихнуть от той пыли, что они подняли своим вторжением. В просторной ветхой комнате третьего этажа, переполненной древностями и откровенным хламом, до этого момента мирно дремлющем не один десяток лет, они останавливаются. — Колдоальбомы Блэков должны быть здесь. — В действительности, они не бежали, но Драко звучит загнанно. — Где мы? «В гуще портативного болота братьев Уизли», — сам себе отвечает старый-добрый Гарри. Он жил тут год до свадьбы с Джин, и, тем не менее, никогда не заходил на третий этаж. А стоило. По всей видимости, трубы повредились где-то здесь, ведь зловещий запах именно в этой комнате лишает дара речи. Он уже понимал, что услышит в ответ. — В спальне Вальбурги. Это объясняло, почему ни он, ни кто бы то ни было, не заходили сюда. Гарри прячет лицо в сгибе локтя. Сгиб локтя пахнет Драко Малфоем. Драко Малфой сжимает его ладонь крепче, и Гарри чувствует бешеное ощущение дежавю. Как бы он хотел, чтобы рядом с ним был любимый человек! Кажется, это было сто лет назад, когда он испытывал взаимность. А что Малфою до него? Почему, вдруг, ему пришлось думать в таком ключе? Но он смотрит на профиль Малфоя, и находит, что этот — загнанный, смущенный и подавленный Малфой, — лучше того, что он помнит. Лучше того, что на гобелене Блэк в гостиной — не то с зажеванной складкой ткани над губой, не то с некрасивой морщиной. Но Гарри ли не знать всех его гримас? То, чего он не знает — это что у этого Малфоя длинные светлые ресницы, пожалуй, больше девчачьи, чем мужские; совсем не тонкие, как ему представлялось, губы, и что светлая родинка на правой скуле его неестественно безукоризненного лица, существование которой до этого момента Гарри никак не беспокоило, придает ему нечто земное, смертное, и одновременно трепетное. Эти самые скулы, от которых когда-то, казалось, было больнее его кулакам, чем малфоевой физиономии, сейчас провоцируют дискомфорт в солнечном сплетении. Нет, определенно, Малфой — это новый синоним боли. Не касаясь его, не говоря с ним, Гарри получает от него вновь и вновь. Драко редко и нехотя моргает своими белесыми ресницами. Но когда он делает это, едва заметная складка образуется над его переносицей, создавая впечатление, будто каждое это отключение от реальности причиняет ему глубокое страдание. Будто там, за веками, мир еще страшнее и безжалостнее, чем он есть, а эта секунда забвения превращается в часы, дни, или целую вечность — безрадостную, если не пыточную. 'Не засматриваться. Не очаровываться. Не искать ничего человечного.' Гарри свел брови, уставившись в пол. Иногда, с Малфоем его существование больше не кажется ему кошмаром наяву. Наверное, об этом думали его друзья, оставив Гарри на попечение Малфою. Возможно ли, что у Драко жизнь хуже? Он хочет просить его об этом прямо сейчас. Ему не терпится. Ему кажется, будто бы это способ успокоить их обоих, или прийти к чему-то общему. Да, в конце концов, получить в нос! Но Драко произносит Акцио, будто бросает электрический заряд в воздух, и три поисковых заклинания подряд. Они не дают успеха. Гарри ежится. Внезапно, он говорит: — Посмотри на верхних полках, а я пойду, проверю в гостиной, — и освобождает свою ладонь из длинных, требовательных пальцев. Драко кивает, не оборачиваясь, а Гарри закрывает за собой дверь, не дожидаясь никакого ответа. Наверное, это разумно, — думает Гарри, — оставить Малфоя одного наедине с хламом, среди которого, скорее всего, найдется ценная реликвия. В глубине его души все еще теплится надежда, что слизеринец ищет что-то — что-то вещественное, что-то темное, обещающее ему более радостную жизнь, и вот-вот он это найдет. ‘И свалит.’ И перестанет заставлять течь ту херню, что бежит у него по венам сейчас. Гарри шагает прочь. Совсем скоро становится очевидным, что Поттер ушел не в гостиную. Без верхней одежды, но глубоко запрятав руку — ту самую, — в карман, Поттер направлялся вниз по ступеням, к обители гаечных ключей и адаптеров. К месту, где все понятно и по инструкции, и ничто не играет на нервах — к своему гаражу. Малфой, то ли из-за намерения проветрить, то ли из чуткости неладному, сразу замечает энергичный марш из небольшого окна мансарды. — Поттер! — кричит светлая голова, торчащая из-за ставней. Малфоева фирменная прическа растрепалась, и какой-то вихор смешно намагнитился к верхнему наличнику. Гарри соврет, если скажет, что его это не позабавило. Он не стал утруждать себя ответом. Лишь из банального такта повернулся к зовущему всем корпусом, нарочно немного неуклюжий, как Пьеро, намеренный покинуть свою случайную сцену, чтобы скрыться за кулисами. Секунду его зеленый взгляд был обращен в серый, — похоже на то, как клочки травы на земле смотрят в угрюмое осеннее небо. Безжизненно и, кажется, настоящую вечность подряд. — А как же альбомы? Я что тебе, шутка? - кричит его школьная заноза сверху, — Серьезно? Вернись наверх! Гарри счел, что объяснился с ним этим молчанием. Продемонстрировав чудеса дипломатии средним пальцем, Гарри поспешил захлопнуть за собой железные двери. ‘Вот теперь Малфой точно свалит. Вместе со своими ресницами, приталенными черными пиджаками и викторианской хандрой.’ — Поттер, ты смылся! Ты ведешь себя как придурок и трус! Оглушительный грохот ознаменовал появление Драко по ту сторону его укрытия. Гарри не мог знать точно, но стало похоже, что в этот момент одной роскошной парой оксфордов в мире стало меньше. Отвратительное дребезжание распространялось по железным листам стен и, очевидно, против намерений Малфоя, заглушало его отборную брань. — В свое время я воздержался от похожих высказываний в твою сторону. — Не могу поверить, что трачу на тебя свое время! — услышал, в конце концов, Гарри. — Неужели до тебя начало доходить. — Послушай, — вымученно слышится от Малфоя, — мои слова и поведение тогда...в погребе, могли показаться тебе недостойными, лишенными морали и …блять, неприемлемыми! Просто ужасными! Я позволил себе лишнее в отношении тебя. Скорее всего, напугал тебя до чертиков. Забудь это. Ты прав, я ненормальный! — О чем ты говоришь, Малфой? — парировал Гарри. — Испугал меня? Неужто еще и собрался передо мной извиняться? Гарри уверен, что ничего более пугающего, чем утопающей в Адском пламени его фигуры, Малфой не способен больше учинить. Он не сказал этого. Драко подбирал слова. Бесконечностью показалась Гарри эта заминка. Совсем не так, как у мистера Бинса на парах. В истории магии, путь и ведомой призраком, не было ничего такого, от чего тело пробирал холод. В такой паузе, как эта, ищешь малейший сигнала к тому, чтобы перенять ведущую роль и всяческим образом не дать сказанному случиться. Уже хорошо то, что он не видит этого сбитого с толку Малфоя. Он не умеет с таким общаться. С таким Малфоем нужно держаться деликатно. Не то, чтобы Гарри был плебеем, не способным на такт, нет. Но, Мерлин и озерная фея, это же Хорек! —Типичная глупая стычка. Провокация и ответ на нее. Тем не менее, было интересно тебя послушать, вот и все. — Все? — Все и ничего, Малфой. Уходи. — О…ничего. — Да, именно так. — Отлично! Просто отлично! Гарри выдохнул. Стало похоже, что его, наконец, покинули. Закрывая глаза, он силится не хмурится так, как делает это Драко. Вновь и вновь перед глазами его печальный, разбитый и снова склеенный, силуэт. Гарри тошнит от него, но это лучше, чем двое разбойников-сыновей, за которых сердце исходит на нет, или лучистая Джин, образ которой, как миражный оазис, так не совпадает с той безжизненной песчаной равниной, в которую она превратила его жизнь. Думать про что-то плохое, типа Малфоя, сейчас ощутимо легче. Гарри подскочил на половину своего роста, когда голос Драко — совсем другой, однако — вновь послышался за железной преградой. — Я приду вечером. Ты волен вести себя как тебе вздумается. Мое «придурок и трус» — просто констатация факта. Вдруг тебе снова интересно меня послушать, вдруг интересно, как ты выглядишь со стороны. Для меня же ничего не может сделать тебя хуже — ты как был идиотом, так и остался. Знай это, Поттер, и благодари судьбу, что в этот откровенно дерьмовый период твоей жизни с тобой не оказалось никого дорогого — некого обижать и разочаровывать, некого обескураживать, оскорблять и подводить. Это всего лишь я. Я помеха твоему унынию и деградации. Я — Хорек из школы, парень, который тебе отвратителен пятнадцатый год к ряду, я — младший гадкий Малфой, взгляд на которого дается тебе так непосильно, что глаза забывают вернуться обратно из-за век, — горько просмеялся тот, — Я — неудавшийся пожиратель и просто кретин. Можно делать, что хочешь — разыгрывать клоуна, послать к Мордеру, или унизительно торговаться. Можно вести себя с ним как животное. Еще можно втаптывать в грязь чужое слово, которое твой враг, то есть вышеупомянутый я, мерзкий Хорек и бывший преступник, старается держать. Ты заочно оправдан, ты святой, и никто не попрекнет тебя, а моему слову в твоей системе ценностей грош-цена. Ведь я мудак каких мало, и непременно остался им, а еще дурачок, настоящий лопух — повелся на ловкую подставу друзей-гриффиндорцев, освободив их от малоприятного общения с захандрившим тобой. Заключил «непреложный», да? — новый разочарованный смешок, а затем Гарри слышит неаристократичный, смачный плевок. — Мсти мне, Гарри Поттер. Будь таким же слепым. Будь глух ко мне. Не жалей меня. Мучай — я терпел и не такое — о, мы оба знаем, о чем я, — и еще потерплю. Льсти себе, что сжалился надо мной и не использовал в качестве манекена для боевых чар. Снова. Разоряйся, отдавай все ценности мира, чтобы никогда не видеть моего омерзительного лица. Дергайся от моих касаний, как от ядовитого плюща, адского силка — как тебе угодно. Продолжай отвергать меня и любую мою человечность. Я все равно приду снова, чего бы мне это ни стоило. Я приду, — уже сипел он, и Гарри совсем не узнавал его голоса, расстроенного, искаженного горловыми спазмами. — А чтобы не нарушать твоего душевного покоя и облегчить твой скудный мыслительный процесс на тему «почему я все еще прихожу», Гарри, я дам тебе идею — сочтемся на том, что цель моего нового визита — оценить, насколько ты смел, чтобы посмотреть мне в глаза после того, что я тебе только что сказал. Впервые Малфой говорил с ним в таком тоне. Будто каждое слово ему не просто важно донести — каждое слово дорого ему обходится. И, кажется, все сказанное — сплошь правда. Да, мерзкий. Да, вызывающий неконтролируемый спазм глазных яблок; нервный тик. Да, вероятно, немного дурак, что, по какой-то причине (или выгоде), повелся на гриффиндорское благородство. Будь у этой речи протокол, Гарри подписался бы под каждым словом. Да только в этот раз гадкий трусливый слизеринец обошел его, Гарри Поттера, в смелости, обнажив перед ним представление себя самого в глазах Гарри так, как Гарри сам никогда не посмел бы и в мыслях. А Гарри? Гарри притих в гараже. ‘Как так получилось? Что же пошло не так? ’ — Поттер, ты меня слышишь? Гарри рад бы подать голос, но ком в горле так и встал поперек, и он не смел вымолвить и звука. — Глупый Поттер. Повторился грохот от столкновения ботинка с железном, разливая новую волну вибраций и неумолимую пульсацию в ушах. Это вывело Гарри из оцепенения. В конце концов, он отпер засов. — Малф-… ‘Ушел’. Похоже, из-за дребезга железного укрытия у Гарри не осталось шансов услышать шелест удаляющихся шагов. Он осторожно запер за собой дверь. Он закрылся не от природы, он сам себя от нее закрыл. Поттер стал омерзителен себе — облокотившись на кожаное сиденье мотоцикла, он все сжимал и разжимал свою ладонь, в блеклом люмосе смотря на нее и не веря, в какое чудовищное состояние скатился. Случилось то, чего он неожиданно для себя, тайно боялся — он обнажил свою слабость перед врагом — фигурой уважаемой и референтной, оплотом всего дихотомичного. Но он не чувствовал, что проиграл. Вместо униженных амбиций он чувствовал, что потерял что-то незыблемо важное, кажущееся нерушимым как небесный свод, уважение врага. Неважно, бывшего или настоящего. Малфоя. Это уважение не сравнится с самореализацией в семье или на работе, среди коллег — среди всех тех, кого как конвейером, приводит к людям судьба. Этот оторвавшийся осколок — есть важный аспект самоидентичности. Врагов может в жизни и не быть, но если им удалось случиться, то кто как не мы избираем их — сознательно или нет — наше я, наши ценности, целеполагание и взгляды. Это избранные в нашей социальной коллекции, как друзья, но исключительные в своем положении и уникальны. Все потому, что враги приносят особый вкус к жизни - имея их, находясь в постоянной опасности, начинаешь замечать исключительную ценность момента. Благодаря врагам, легко учиться жить эту жизнь методом «от противного». Враги, такие преданные, как Малфой - это возлюбленные из параллельной вселенной. Самые лучшие учителя и самые сострадающие палачи — в этой. Гарри стал понимать, что та тропинка, сбитая и ухабистая, кажется, потеряна была его собственными ногами. Не судьба ему тут помеха. Он хотел бы иметь маятник времени и повернуть время вспять, остаться в комнате и оценить в полной мере важность момента — рука Малфоя на его собственной, истории из далекого детства, мягкий полумрак. Возможно, то мог оказаться финал их вражды. Возможно, этим моментом и был тот уготовленный судьбой финиш. Мог бы он стать стартом для начала чего-то нового? Гарри заплутал. Сидя в тускло освещенном гараже, ему продолжали видеться необъятные дали — не то Запретный лес, не то коридоры поместья Блэк. Спустя какое-то время — никто не может точно сообщить, какое именно — Гарри заснул. Ему снился Хогвартс, какой-то праздник, по ощущению нескончаемой скорби в душе, похожий на Самайн. Горы конфет на слизеринском столе — конфеты яркие и непременно наивкуснейшие, — и как он тайком пытается стащить несколько из них. Внезапно, занятый до этого беседой, Малфой хватает его за руку. «Ты не понимаешь! Тебе же не с чем будет пить со мной чай через пятнадцать лет. У меня в доме, кроме гнилого лимона, ничего нет. А ведь я даже не приглашал тебя! Дурак, отпусти!» Но маленький Драко смотрит на него своими белесыми, испытывающими глазами, взгляд которых легко дается выдержать только во сне. Так Гарри понял, что это сон. Робкий стук в дверь заставил его проснуться. Гарри наколдовал темпус, фиксирующий ровно 15 часов. ‘Это должен быть Драко’ — подумал он. Хорек прав. Как все-таки стыдно будет смотреть ему в лицо! Настолько, что лучше и очков не надевать! Он снял окуляры, обтер лицо и, без дальнейших колебаний распахнул дверь, за которой его встретил ослепительный дневной свет. — Пожалуйста, сперва выслушай меня. Я полная свинья и веду себя соответствующе. Не понимаю, почему ты все еще рядом со мной. Видит Мерлин, я не хочу к этому клонить, но… Неужели в твоей теперь свободной жизни не найдется никаких дел поважнее? Забудь о договоренностях, забудь о долге. Если ты за каким-то искуплением здесь — я давно уже не держу зла. Дело не в тебе. Я просто…ох, я зол на каждый день, понимаешь? Не на тебя. То есть, в основном не на тебя. Мне жаль, что чтобы показать тебе это, мне приходится вести себя по-скотски. Но я не могу вынести мысли, что ты попусту теряешь со мной время. Прости меня, ладно? — Гарри, так… Джин Уизли вернулась? — Гарри прозрел. Его плеча давно уже коснулась рука, и, вообще-то, он давно уже понимал дремлющим мозгом, что это не Малфой. Перед ним стояла Мисс Фиг, его секретарь и персональный бухгалтер. — Лэсси, драккл тебя дери! То есть, рад тебя видеть, конечно. П-проходи?«Ты ужасный хозяин!»
— Нет уж, спасибо, — она одергивает руку в кожаной перчатке, чтобы ловко применить ее в поправлении своей прически, — мог бы и сообщить о воссоединении. Мне готовить остальные бумаги, или…? У Мисс Фиг песчаные, почти желтые глаза, едва смуглая кожа и независимое угольно-черное каре в стиле тридцатых. Она не меняет этот образ с тех пор, как закончила школу. Ей немногим больше гарриного. В семье она четвертая дочь из пятерых и одна из трех выживших на войне. Не в ее характере сантименты. Еще в университете, она приняла протестантство, но, несмотря на это, не прочь помянуть и Бога, и черта всуе. — Вообще-то нет. Это было адресовано… — глаза у мисс Фиг поползли вверх, а щеки от изумления подтянулись к вискам. Гарри сразу смекнул, о чем она подумала, — Эмм, не важно. — Похоже, мне даже нужно ускориться оформлять твой развод. Что ж, — многозначительно откашлявшись, вмиг накинув на себя официоз, она похлопала портфель, — здесь, мистер Поттер, сэр, ваши документы на передачу владения родительского дома Лили и Джеймса Поттер, расположенного по адресу дом 9, Уэст-роуд, Годрикова Впадина, Соммерсет, семье Уизли. Посмотрите пункты 6.4 и 9.2 на досуге. Комментарии приложены. И вот еще некоторая корреспонденция из твоего дома, на случай, если ты поселился в гараже и не в курсе, что на твоем входном коврике и сигаретному окурку негде упасть … — Гарри принял солидную кипу конвертов. Около шести писем из Министерства, семь из аврората, два из Норы, одно с подписью Андромеды, и еще одно с болезненно знакомым подчерком — почерком Джини Уизли. Гарри понял, что инстинктивно рыщет по гаражу в поиске бутылки, но быстро опомнился, что в этом месте у него нет больше недопитого провианта. — Спасибо, Лэсси, — сдавленно бурчит он. — Ты правда думаешь, они охотнее прилетят из Америки, получив твой дом, Гарри? — Да, Лэсси. До какого-то времени я действительно думал так. Но все меняется каждый день. — Ругаетесь? - она закурила. — Я и слов таких не знал до настоящего момента. И вот... — потерянно чешет затылок Гарри. — Я все понимаю. Но черт бы меня побрал. Дом твоих родителей! — Что ж, рано или поздно, двоим парням придется что-то делить, верно? Лэсс понимает это по-своему. — Не говори так, Гарри, — понизила она и без того грудной голос. — Иначе завтра, около твоего клада фамильных реликвий Блэк будет дежурить карета Мунго. И черта-с два я буду составлять тебе совещание. Они посмеялись. Лэсс поделилась огнем своей зажигалки, и дальше они стояли в молчании. — Прости, не могу предложить тебе чай. Я ужасный хозяин. — Отнюдь нет. Правда, ты либо решил спалить дом, либо кто-то серьезно взялся тебя достать. Гарри замер как вкопанный, став похожим на человека, у которого вся жизнь промелькнула перед глазами. Малфой сказал ему не курить, и это четвертая его сигарета за утро. — Я говорю, камин, — она указывает большим пальцем вверх, на крышу дома, и Гарри, наконец, понимает, о чем она. Из его трубы валит густой дым. — Есть что-то еще, чем я могу помочь? — Нет, Лэс. Еще раз спасибо. — Тогда не буду тебе мешать. С кем бы то ни было. В следующий раз, чтобы ты не накинулся на меня с признаниями, я постучу так, - она исполнила незамысловатый ритм на двери гаража, - Запомнил? Гарри посмеялся, но ритм повторил. Лэсси - пуффендуйка, но шутит как настоящая слизеринка. Она проводила его полным сожаления взглядом и, мгновенно обратившись в серую козочку, скрылась за обнаженными кустами акации и туманом. Гарри окинул взглядом унылый, все никак не желающий скрываться в первых снегах, внутренний дворик. Ему стало значительно легче — плечи, несмотря на неудобное положение сна, расправились. Он был несказанно рад поговорить с кем-то, кто не является собственным отражением. С другом. Лэсси — его доверенное лицо и давняя товарка. Одним из ее многочисленных талантов было ободрить человека, ни сказав ни одного слова утешения. Слабый сон, случайная исповедь на пороге гаража, хладнокровие и бойкость его подруги помогли ему избавиться от острого чувства вины. Теперь он смотрит на все иначе. Этот вид и эта упертость беспощадно увядающих трав являла ему самого Драко. Малфой должен перестать пытаться. Теперь Гарри ясно видит отсутствие всякого зла в его намерениях, но есть, кажется, и что-то другое в нем самом — животрепещущее желание во что бы то ни стало добиться искупления. И все равно это бесцельно и смешно, и противоестественно — быть ему рядом в такой суровый, болезненный момент его жизни. Ведь Гарри, с его бушующей зимой под кожей, все равно погубит эти хрупкие побеги чистоты душевной. Неподготовленные к холодам, корни этого доброго, отчаянного желания грозятся замерзнуть и никогда более не взойти. Нет. Момент совсем не тот, чтобы им обоим найти общий язык. Первому снегу быть. А если вдруг нет — Гарри, ненарочно затопчет эту жаждущую жить траву. Нет-нет-нет, Гарри не может ему этого позволить. Много лет подряд, возвращаясь с работы к жене и детям, Гарри мечтал просто позвать Малфоя с собой, и чтобы тот согласился. Он раздумывал о том, чтобы пригласить его на рождество, на День Волшебников, а поняв, что угрюмому Малфою не свойственно веселье — на Самайн, в Годрикову впадину, вместе с Роном и Гермионой. Разумеется, он фантазировал. Разумеется, у него ничего бы не получилось тогда. Но сейчас…сейчас… Сейчас у него нет ни семьи, ни дома, и мечту нужно как-то подстраивать, а душу подлатывать. Он не может, не умеет так быстро. Выйдет уродливо и неказисто. Письма из Америки, подписанные Джин, жгли ладонь хуже кусачей крапивы. Отныне ее послания кажутся ему агрессивнее кричалок. Он не стал их читать. Разум Гарри приобрел хладнокровную ясность, и всполохи латентного слизеринца снова начали искать выход. Оказалось, не имеет значения, вернется ли уважение Малфоя к нему или нет. По сравнению с тем, что Малфой теряет свое время на него, это сущий пустяк. Так не может больше продолжаться. Он наспех припаял последние детали подвески мотоцикла, выкатил на задний двор, взял ключи и умчался прочь. Серые слоистые облака плыли высоко наверху, грозились вот-вот упасть ему на плечи. Гарри не хотел подниматься ближе к ним, и не хотел над ними возвышаться. К нему возвращались обрывки ссор с Джинни и Драко. Все попытки убедить свою бывшую жену вернуться то воспроизводятся как жалостный скулеж, от которого его самого передергивает, то оборачиваются, почему-то, упреками, до этих пор таящихся глубоко в сердце, и от них не лучше. С Хорьком того хуже. Бил набатом один вопрос: «почему он не в силах остановить то, что с ним происходит?». Так он преодолевал милю за милей, вслушиваясь в рев мотоцикла, в свист ветра, в песни деревень, в крики пролетающих где-то высоко над землей, драконов – во что угодно, пока, наконец, не оказался на месте назначения. В Годриковой впадине без изменений. Все те же дома в шесть рядов, те же крыши, те же разбитые дороги. На кладбище и подавно. Такой же идеально ровный прямоугольник, с высоты птичьего полета похожий на футбольное поле. Этакий мини-городок для усопших. После войны оно больше не разрасталось – появилось другое, на границе с Гластонбери. Туда он заглядывает так же часто, как к родителям, ведь там похоронен Колин Криви. Зелень в этой части Англии еще напоминает о себе. Ветви лысой плакучей ивы скребут о соседнее надгробие. Тишь да блажь. Гарри спокоен не был, но за обретением оного он сюда и прилетел. Он поздоровался с родителями, встал на колени перед их могилой, как перед алтарем. Он так давно не разговаривал с ними! Каждый раз, приходя сюда с друзьями и семьей, у него не было похожей минуты обратиться к ним. Он плакал, он говорил много и неразборчиво, вероятно, повествуя о всех своих случившихся невзгодах – разводе, разлуке с детьми, планах на отставку и иррациональных решениях, неспокойной совести и муках отложенной дружбы. Он просил прощения за отданный в распоряжение Уизли дом Поттеров. Он объяснился тем, что не сможет жить на месте гибели матери и отца. Это было правдой. Так или иначе, он искал, он требовал совета, и когда понял, что немой камень и скрипучая ива не дадут ему его, он окончил свой монолог. Мокрое пятно от колен распространилось до бедер. Гарри явно дрожал. Вместе с тем, на душе ему стало легче. Гарри осознал, что, даже если он оступится, некому его осудить, и ничье суждение он более не примет на веру так серьезно, как мог бы родительское или супружеское. А друзья? Что ж, они подвели к непреложному обету того, кого он мечтал видеть другом, и сейчас делают из него мишень. Не им его судить. Зуб на зуб не попадал, и срочно требовалась бутылка Sang Noir. Ворвавшись в гостиную, Гарри понял, что в доме Блэк Малфой уже побывал. Растоплен камин, записка на столе гласит: «Это последний гостинец из Мэнора, - не потому, что я не намерен далее брать осадой твою лачугу, а потому что мои мать и отец уезжают на продолжительный срок. По этому поводу в пакете пирог с патокой. Моя мать старалась приготовить его, зная, что ты его любишь. Не спрашивай меня о том, как так получилось, что она пытается тебе угодить. Люди действительно меняются. Завтра я приду на обеде после того, как провожу их. В этот раз я не совершу ошибки. Я приду не к тебе домой, а туда, где будешь ты, Поттер. Выбирай навозную кучу посвежее, или скорее покупай портативное болото братьев Уизли, и жди меня там. С наилучшими пожеланиями, ДМ.» Гарри улыбнулся, против ощущения острого клинка в сердце. Раз Драко связан непреложным, что ж, пора освободить его.***
Еще вечером все казалось стройным и логичным. Сейчас же в его голове кавардак и бурьян. На голове тоже. Ночью ему спалось дурно – одолевали угрызения совести и противоречивые мысли. Безумные планы, моря сожалений и ураган фальшивой решимости. Но так он решил. Назад нет дороги. В конце концов, не обернется же ничем серьезным его розыгрыш для самого Хорька! И это совершенно точно не может рассорить их сильнее, чем Гарри может одной своей компанией. Когда стрелка, наконец, минует искусственную временную шкалу, Гарри Поттер суетно ступает в камин, и, объятый зеленым свечением, исчезает.