Легенда о Жнеце

— 1996 —

Если на время забыть о том, что в стенах этого особняка регулярно собираются чистокровные фанатики, палачи, убийцы и прочие всевозможные мерзавцы… иногда это поместье кажется совсем обычным. Классическое прибежище аристократии. И классическая картина — трое волшебников на просторной террасе. Ничего необычного, если смотреть со стороны. Хозяин поместья стоял у балюстрады, щедро увитой цветами, опирался плечом о рельефный столб, взирал на собственный сад и потягивал сигару. В своем же доме, еще и поздним вечером, можно бы не выглядеть так формально, но на нем — твидовый костюм, еще и шейный платок, и даже цепочка от карманных часов на жилетке блестела под светом фонарей. Гость в кресле — джентльмен изрядно моложе — выглядел немного более вольно, без пиджака и галстука, но, разумеется, тоже в темных брюках, белоснежной рубашке и шелковом жилете. В другом кресле замыкала эту троицу девушка. Серебряным гребнем убраны назад только передние пряди, поэтому основная длина волос темными локонами контрастно падала на светло-голубое платье. У неё на коленях — ветхая папка пергаментов, утащенная с работы, потому что в пыльном архиве работать над документами сил уже никаких не было, а на свежем воздухе, дома, дело продвигалось лучше. Идиллия практически. Безмятежный вечер в кругу близких. Если бы только беседа велась не о том, что уготовано грязнокровкам, когда этот гость подчинит себе всецело Магическую Великобританию. Уже давно не «если». Смерть Дамблдора ощутимо подкосила Орден Феникса, что оставался главной проблемой, хоть и числился уже давным-давно в Министерстве с пометкой «террористическая организация». По прогнозам Тома, хватит всего пары лет, чтобы разбить их окончательно. Было бы меньше, не будь они так увертливы — живучие, надоедливые, как насекомые. Агнес испытывала к ним искреннюю неприязнь. Вроде бы и не хотела победы Темного Лорда… но та ведь уже очевидна. Неминуема. Это упрямство со стороны Ордена только увеличивало количество потерь на пути его всхода. Чересчур весомый процент правительственной элиты был на его стороне. Общество же тем временем всё ещё не знало о его воскрешении. Официально. Догадывалось, разумеется, предполагало худшее, но шепотом: Фадж относился к этому вопросу категорически. Резко пресекал всю молву. Сходил всё больше с ума, а ему вдобавок — чьими-то усилиями — подкинули лакомую версию, что нападки на маглов организованы самим Орденом, чтобы, прячась за «совершенно абсурдной версией воскрешения Волдеморта», дискредитировать Министерство, устроить анархию и забрать власть себе. Том опосредованно подкреплял эту паранойю. Способствовал разрастающемуся помешательству Фаджа, в котором тот увязал, барахтался, панически желая загрести себе побольше власти: плевать на народ, всё в пользу себе. Когда возникла угроза отставки Фаджа и назначения Руфуса Скримджера, Пожиратели Смерти заблаговременно устранили последнего. Убрали достойного конкурента во благо правления безумца. Темному Лорду было удобно, что на посту министра пока сидит погрязший в страхе и подозрениях волшебник, чья былая бесхребетность вкупе с уязвленной гордостью обернулась тираническим самодурством. Таким образом, когда Том начнет действовать в открытую и покажет, что значит настоящая тирания, это парадоксально покажется обществу глотком свежего — отравленного, зато дурманящего — воздуха: воцарствует упорядоченная жестокость. Радикальные и рациональные законы. Понятно, что никто так просто не закроет глаза на немыслимое зверство будущего режима, но контраст готовящейся системы с той презренной разрухой, что творится сейчас… добавит противоречий в умы запутавшегося народа. — А могу я поинтересоваться, что насчет их магии? — вступила Агнес в разговор мужчин, оторвавшись от пергаментов. Отношенческое переплетение обитателей в поместье претерпевало изменения. Путалось, как клубок нитей. То дуэт образовывали Том Реддл и Розье-старший как бывшие школьные товарищи. То — Том Реддл и Розье-младшая. Что не отменяло бесед Тома с её отцом, хотя те и стали значительно реже. К этим беседам она раньше не допускалась, а теперь — время от времени, и это ощущалось как… взросление? Когда достигаешь того возраста, что при обсуждении особо важных вещей наконец старшее поколение не отсылает тебя подальше, а посвящает в подробности. Обычно она молчала, слушала, впитывала, изредка могла вступить в разговор. «Изредка», потому что, во-первых, далеко не всегда — мягко сказано — у неё было что выдвинуть толковое, чтобы не показаться на их фоне совсем невежей в стратегиях и политике. А во-вторых… все еще неловко говорить с Томом фамильярно при отце, однако эта вымученная и натянутая формальность была бы не меньшей нелепостью. Уж отец как никто другой знает, что взаимоотношения Агнес и Тома выходят за пределы деловых — так часто они остаются наедине, — хоть и урезонивает каждого, кто пытается колко намекнуть на якобы интрижку Темного Лорда. Пятнать честь дочери он не позволяет, гордость по-прежнему для него не пустой звук и никогда не будет. Неважно, правдивы ли слухи. Ему, кажется, и не хотелось знать наверняка… — Что насчет магии? — переспросил он, смотря, как спадает с сигары пепел в фарфоровую пепельницу, стоящую на балюстраде. И эти сигары, и огневиски однажды его погубят, Агнес не сомневалась. Но он и слышать её не хотел. — Вы говорите, что есть два варианта. Истребление и порабощение. Во втором случае придется изъять у них палочки и издать запрет на колдовство, это я поняла. — Немного нервничая, она крутила в пальцах перо, которым делала до этого пометки в бумагах с работы. — Но это разве не возвращает нас в средневековье? Когда были гонения на ведьм. Они предпочитали запереть в себе магию, только бы не сгореть заживо. И это влекло еще большие проблемы. Целый параграф, посвященный этому в учебнике по Истории Магии. На седьмом курсе Агнес, когда это все зубрила, мечтала просто не сдавать экзамены вообще, но теперь думала, что с радостью тысячу раз их сдала бы, только бы все вернуть, как было. Развивая свою мысль, она повернула голову к Тому: — Ты же намереваешься устроить то же самое, только на определенную группу ведьм. — Агнесса, — предостерег её отец. Что-то в их отношениях менялось, что-то оставалось вечным. Том же её слушал внимательно, наблюдая за ней без тени раздражения, и Агнес продолжила: — Где гарантия, что это не повлечет появление обскуров, как тогда? — Гарантий нет, — легко ответил он, и бровью не поведя. — Поэтому, откровенно сказать, первый вариант прельщает меня больше. — Но волшебников и так мало, — твердила она очевидное со вздохом, сквозящим отчаянием. — Меньше, чем маглов. — Зная, что моральная сторона вопроса его нисколько не интересует, Агнес зашла иначе: — Магическое общество так долго не протянет, разве нет? Это же огромная трата магического потенциала… Неужели кроме сеяния обскуров и истребления больше нет вариантов? Какие-нибудь более щадящие методы контроля, кроме как просто запретить грязнокровкам колдовать, пока магия не начнет разрывать их изнутри. Да, Агнес слабо себе представляла эти методы, но тут ведь два гения собрались, что ж они… — Разве что изъять не палочки, а саму магию, — заявил Том неожиданно. — И использовать для общественных нужд. Он… что? Что изъять? Неуверенная, шутка ли это — по его тону никогда не поймешь, — Агнес перевела взгляд обратно на отца, но тот на неё не взглянул. Смотрел на Тома, сам будто таким заявлением обескураженный: пепел с его сигары мягко опадал мимо фарфора. Глупости, это невозможно. Изъять магию. Ну, конечно. Было бы все так просто. Правда вот с того света тоже вернуться невозможно, но подтверждение обратного сидело прямо сейчас с ней на террасе, и эта мысль Агнес совсем не обнадеживала. — Я не это имела в виду, — мотнула она головой. — Это же абсурд. Это извращение. Агнес кое-как почти смирилась с тем, что Том распоряжается чужими жизнями, убивая непосредственно или просто отправляя на смерть. Но распоряжаться ещё и магией? Выкорчевывать из волшебников магию? — Том… — позвала она, потому что на предыдущую реплику он так ничего и не ответил. И не собирался отвечать — судя по взгляду, он был уже где-то в далеком-далеком будущем, рисуемым его бесчеловечной фантазией. Раздумывал, как это все воплотить? Агнес сверлила взглядом его фигуру в кресле, наполовину залитую фонарным светом, совершенно безрезультатно. Стрекот сверчков из сада казался издевательством. Опять взгляд на отца. Умоляющий. — Отец? Отец уже ожил, поднес снова сигару ко рту, вбирая крепкий дым. Невозмутимый донельзя. Его прежняя растерянность длилась всего мгновение — вот уж кто умел брать себя в руки, и Агнес стоило тому поучиться. — Ты сама сказала, что это было бы пустой тратой магии, — от выпускаемого в воздух дыма твердый голос стал ещё более низким, а под коркой его тона: тебя за язык никто не тянул. — Если ты печешься о гуманности, это в любом случае гуманнее, чем повальное уничтожение. Да вы с ума посходили. Агнес знала, что отец никогда в открытую не соглашается с кем-то из простого желания польстить — в крайних случаях аккуратно выворачивается от прямого возражения. Значит, правда так считал. В ней росло чувство несправедливости. Беспомощности. Она сидела рядом с будущим деспотом, была посвящена в его планы и никак не могла на них повлиять. Это уже обыденность, да, но в этот раз она еще и сделала хуже. Одним только вопросом. Еще несколько секунд она просидела на своем месте, слушая шелест листвы за террасой, и затем вздохнула, закрывая рабочую папку. — Что ж, я начинаю замерзать, — сообщила она; неэтично вставать и уходить без объяснения причины. — Поэтому, пожалуй, лучше оставлю вас. Даже особо не солгала, потому что была уже середина августа и коротать летние вечера в платьях становилось всё сложнее. Немного немели пальцы. Закончить рабочие дела было бы удобнее в библиотеке или спальне. Уже поднявшейся и направившейся к дверям в дом, ей оставалась до них всего пара шагов, когда её объяло неожиданное чувство тепла. Растаяли мелкие иглы холода в пальцах и ногах, неблагоразумно обутых в открытые туфли. Расслабилось напряженное прежде тело. Агнес прикрыла на секунду глаза. Ну, отлично. У неё, очевидно, было две версии, кто. Но, прижимая к груди папку, повернула она голову к Тому. И не прогадала: он убирал обратно палочку, которой воспользовался только что настолько незаметно, что Агнес боковым зрением ни движения не выцепила. — Ну же, Агнесса. Не лишай нас своего общества. И смотрел — ей в глаза. Спокойным, уверенным, прямым взглядом на расстоянии нескольких ярдов. Он ведь мог просто приказать ей. Приказать остаться, и она бы не ослушалась. Накинула бы согревающие чары на себя сама и уселась бы где-нибудь в уголке, проклиная его на всех выученных языках. Но правила их общения за пределами зала собраний почему-то были совсем иными. Впрочем, какая разница, если исход его приказов и просьб всегда один и тот же… одна суть, просто под другой оберткой. Агнес не осмелилась возразить. Молча вернулась в кресло. Рот предпочла больше не открывать вообще — на всякий случай. Вдруг ляпнет что-нибудь ещё? Кто знает, может, еще несколько уточняющих вопросов — и Том решит устроить грязнокровкам игры на выживание забавы ради. Желания говорить никакого и не было в принципе. Тихонько скребла себе пером по бумаге, слушая их разговор лишь фоном. Через время, когда ночь совсем загустела, в итоге просто разошлись по спальням: она ни слова кроме обычно-вежливого пожелания доброй ночи так и не произнесла. Оттого ещё страннее, что Том не дал ей там уйти, когда она замерзла. Хотел её присутствия. Даже молчаливого, незаметного, бессмысленного. Но где-то рядом. Постоянно. Зачем? Это его желание было бы в разы яснее, будь на месте Тома Реддла кто угодно другой. Агнес восприняла бы это как знак внимания. Обычного романтического внимания — не сказать, что она самолюбива, но вечные пересуды о том, что своего положения она достигла милым личиком, не оставляет много пространства для проблем с самооценкой, когда дело касается внешности. Она нравилась мужчинам. Но, стало быть, не Тому Реддлу. Потому что он, вероятно, и не задумывается о подобном в череде своих тиранических планов или же просто не находит её достаточно для того выдающейся. Вернее, раз он целовал её — дважды — значит, он по меньшей мере считает её… приемлемой. Но Агнес не была уверена, что он мыслит такими категориями, как симпатия или тем более нечто больше, а потому не понимала, что вообще происходит. Как он к ней относится. Особенно если учесть, что он всё ещё её и не касался даже, только в начале лета — то касание к запястью, — после разговора с Драко. И из последнего — на её двадцать первый день рождения. Несколько недель назад. В этот раз она отмечала в Луаре, у знакомых отца, которые, в общем-то, дальние-дальние родственники, но отношения были скорее прохладно-приятельские, чем семейные. Том как всегда оставался в особняке, но незадолго до отбытия Агнес отвел её в сторону и сделал ей подарок. Аккуратную серебряную подвеску, а именно заключенную в кольцо тоненькую змею, красиво украшенную маленькими драгоценными камнями. Завораживающе безумно. Но неловко. Пусть они жили в одном доме, ни на один из праздников подарками не обменивались, потому что это, очевидно, дико. Он её Лорд. Она его слуга. Он же вдруг решил сделать исключение и более того — учтиво помог ей надеть. Агнес отчетливо помнила это ощущение — беглое, совсем легкое, как перышко, ощущение прохладных пальцев, закрепляющих застежку сзади, пока он стоял за её спиной. Помнила, как колотилось её сердце, к которому она прижимала в неловкости и странных чувствах руку. Помнила, что весь тот вечер крутила нервно подвеску в пальцах, то ли неосознанно опасаясь, что каждому в замке известно, кто ей это подарил, то ли просто чувствуя себя некомфортно. Неправильно. Подвеска едва ли весила хоть что-то, но чувствовалась на шее многофунтовым грузом. Поэтому в итоге, устав от своих необъяснимых терзаний по человеку, которого она просто не понимала, она тогда просто сорвала украшение с себя и приняла решение — не самое подобающее леди — залить зудящую язву в груди вином, что ещё и закончилось весьма неприятным образом. Лучше бы вообще ничего не дарил… «Я больше к тебе не прикоснусь, — все не могла она забыть его давние слова. — Если ты того не хочешь». А сам он чего хотел? Если так просто отказался от этой опции взаимоотношений — значит, для него это было сущим пустяком? Ужасно. Ужасно — пытаться подогнать под рамки примитивных отношений взаимодействия с Темным Лордом. Но иначе Агнес не могла. Просто на уровне подсознательного. Мозг старался объяснить необъяснимое привычными установками. В какой-то момент самым разумным Агнес решила признать, что Том элементарно в подобном не заинтересован. Он не умеет чувствовать, физическая близость ему соответственно тоже совсем не важна ни в каком проявлении. У него иные приоритеты. Как и у неё — должны быть. Она была солдатом в войне, длящейся уже три года. Эти же три года она работает в Министерстве, где её даже начинают уже хвалить как продуктивного и предприимчивого работника. Её голова должна быть забита совсем не этими бесполезными, легкомысленными размышлениями. И она жила бы себе таким образом спокойно. Но Том рушил эту хлипкую крепость самовнушения, нисколько не стараясь. Ещё в июле, например. Хронологически между теми двумя эпизодами жизни — июньского касания в коридоре и августовского касания на день рождения. Агнес засиделась той давней ночью в библиотеке, корпела над немецким: ей нужно было подтянуть для задачи в Министерстве. В особняке только она и отец — Том нередко пропадал. Не предупреждая, разумеется. Агнес могла только догадываться, какие очередные планы он претворяет в жизнь и где еще прокладывает нужную скользкую дорожку, намечает себе тропы в прекрасное темное будущее. Встретила она его, когда уже сильно после полуночи шла от библиотеки к лестнице. Он — возвращался откуда-то, направлялся в свою комнату. Столкнулись случайно. Точнее, она на него случайно напоролась, сворачивая за угол и не ожидая там никого увидеть. — Прошу прощения, — отозвалась она, едва в него не влетевшая, и тут же отступила назад. Как он так бесшумно перемещается? Эту мысль мгновенно вытеснила другая. Когда взгляд наткнулся на его шею, и без освещения, под одним только лунным светом из окон, Агнес показалось… или не показалось?.. Она часто заморгала, и Том немного наклонил голову вбок, с любопытством её рассматривая — как будто спрашивая, в чем дело. Знала бы она, в чем дело. Знала бы, почему и что ей так стеснило ребра, стоило осознать и принять факт, что ей отнюдь не показалась багроватая отметина на его бледной коже, контрастно выглядывающая из-за воротника рубашки. Кровоподтек. Но не в обычном его понимании. Не синяк. Что-то стянуло глотку, но взгляд все отвести не могла, будто приколдованный. Его пальцы коснулись собственной шеи, метко, прямо там, куда она смотрела, там, где сегодня вечером, стало быть, были чьи-то губы — чьи?.. — и пусть, разумеется, ничего не нащупал, он как будто все равно понял, в чем дело. Но предполагал, наверное, что ничего не осталось. Не заметил перед возвращением сюда? Линия его губ немного искривилась, и Агнес не была уверена, как это истолковать. Как раздражение? Её излишним вниманием? Или — нет. Как будто… как будто брезгливость? Агнес могла понять. Человеку, помешанному на чистоте, незапятнанности, до скрипоты безупречном виде, подобная вольность должна бы казаться пошлостью. Наверное, если бы и Агнес также что-то такое… оставила… он бы тоже?.. Этот оборот размышлений ей уже не понравился окончательно, и она поспешила эту сцену абсурда закончить. Обогнула Тома, так ничего ему больше не сказав, нырнула в темноту и ушла, не оглядываясь. Почти физически чувствовала, как складывается в ничто тот шаткий карточный домик, в котором она пряталась от мыслей о нем в подобном ключе. Думала, убеждала себя, что ему просто неинтересно ничего, связанное с отношениями. А значит, все те разы, когда его действия по отношению к ней напоминали скорее уж эксперимент беспристрастного ученого, ощущались так не из-за того, что ему плевать конкретно на нее, а потому что он сам по себе таков. Ему это не нужно. И вот — тут же ей, доказательство обратного. Чего она ждала? Да, он Темный Лорд. Ужасный злой волшебник с руками по локоть в крови. Бесчувственный кусок льдины, монстр и так далее. Но ему двадцать. Он — внешне — молод, красив и, разумеется, имел право на личную жизнь, которая Агнес никак не должна волновать. Не считала же она, что тот поцелуй годовой или — тем более — двухлетней давности накладывал какие-то… обязательства? Перед ней? Да кто она вообще… Он поигрался с ней, увидел, что это дает нежелательные плоды — те сплетни в рядах его приспешников, вдобавок её неуместная стесненность при близости к нему и всё прочее, — рассудил, должно быть, что исключительно платоническое функционирование их странного дуэта его устраивает больше, и всё. Это же не мешало ему удовлетворять обычные человеческие нужды иначе. Не с ней. Ей же лучше, что она не часть этой его личной жизни. Проще. Без лишней нервотрепки, раздумий о приемлемости и аморальности, всего, что отяготило бы работу на него как на Лорда. Но почему-то все равно она, оказавшись уже в своей комнате и своей постели после того полуночного столкновения, пролежала так почти до рассвета — не смыкая глаз, глядя в стену и с роем жалких мыслей в голове. *** Сеансы окклюменции стали совсем редкими. Когда Агнес научилась относительно сносно защищаться от ментального вторжения, он стал проникать в её разум только по необходимости. Если ему нужно, например, увидеть ту или иную вылазку Пожирателей Смерти своими глазами — она будто служила ему проводником, ходячим архивом воспоминаний. Или же если ему требовалось — Том об этом не говорил, но Агнес подозревала — убедиться лишний раз в том, что она никому не разболтала о крестраже. Близился конец лета, истлевали последние августовские деньки, и уже больше месяца Том не заглядывал в её сознание. Сегодня решил, что, стало быть, не помешает, пока у них обоих есть свободное время. Того было все меньше: кажется, Том всерьез взялся за ту идею, выдвинутую пару недель назад на террасе, искал способы воплотить, и Агнес могла только надеяться, что его чрезмерные амбиции так и останутся амбициями. У неё же рабочая неделя так же была изнурительной, а после смены Агнес ещё и провела несколько часов за языками, поэтому предпочла бы уже быть в своей комнате. Но покорно сидела на диване в гостиной, пока Том просматривал её память. Там ничего предосудительного быть не могло, поэтому она была кристально спокойна — и если закрывалась ментальными барьерами, то только чтобы он удостоверился, что она не растеряла обретенный благодаря нему навык. Пока дело не подступилось к её дню рождения в Луаре. И её ошпарило вдруг осознанием того, о чем она сама же уже за этот месяц забыла. Хотела забыть. Не ту сущую мелочь, что она сорвала с шеи его подарок и на фоне этого немного напилась. Нет, нет. Хуже. Стократно. Моментально она попыталась воздвигнуть барьер, крепче любого из предыдущих, но это было наивно. Бездумно и ожидаемо тщетно. Мало того что он запросто преграду разломил, он еще и больше заинтересовался. Конечно, такая-то резкая перемена… Легилименция всверлилась в рассудок глубже, до боли в висках и затылке. Пока перед глазами у неё всё стояли её собственные воспоминания, всплывающие в ореоле бальзамической дымки опьянения, наяву Агнес нащупала руку Тома, придерживающую её подбородок. Сжала — то ли попыткой отстранить от себя, то ли мольбой. Она этот стыд не переживет. Неужели ему не хватит деликатности просто пропустить? Разве он не играл обычно в джентльмена? Куда уж там, упустить такую возможность её ужалить… Он наблюдал с явным интересом. И за тем, как её полвечера обхаживал мужчина, один из многочисленных гостей, и за тем, как в какой-то момент она сдалась, послала всё к дементорам и стала отвечать на этот полусветский флирт. Мужчина был её старше, но в каком-то смысле определенно хорош собой. Складная фигура, одетая дорого: полностью черная рубашка, поверх неё жилетка с золотистыми узорами. Ослепительная улыбка, незначительная щетина, голубизна в вызывающих глазах и уложенные назад медового цвета волосы… а самое главное — ничего общего с образом, что засел в её голове. Кто-то, кем хотя бы на вечер можно вытеснить мысли о другом. Принимать ухаживания — как самой обычной девушке, да еще имениннице — было по-настоящему приятно, особенно от волшебника, который наконец хотя бы просто не убийца. Наверное. Никогда нельзя знать наверняка. Но как минимум он не заставлял быть убийцей её саму, а это уже беспроигрышный плюс в его портрете. Что начиналось безобидным обменом реплик и комплиментов под первый бокал вина, закончилось потонувшим в хмеле путем вверх по лестницам. Куда-то к спальням. Агнес не очень помнила, чья это была спальня. Наверное, его? То, как уверенно он её вел, — это запомнилось хорошо. Его крепкая рука, подсказывающая путь. Закрывшаяся за ними дверь, в которую он вжал её всем телом, отчего она прочувствовала чужое возбуждение и её замутило, но она списала эту дурноту на лишний бокал вина. Просто отвечала, как могла, на спешные и смелые поцелуи, колющие кожу щетиной. Том, побери тебя Салазар, прошу, имей совесть. Хотя бы немного. Агнес взывала к нему мысленно, зная, что он не услышит. Не оборвет этот парад унижения, даже если бы она просила вслух. Он всё продолжал смотреть, как будто желал удостовериться, как далеко она зайдет. Но какое ему, черт побери, дело? Потешить эго? Для этого возможностей было сполна. Потому что отвечала Агнес мужчине с открытыми глазами, опасаясь закрыть их и увидеть под веками чересчур знакомое лицо. Случайно представить алые глаза, темные волосы, острые границы лица. Это не помогало. Образы все равно перетасовывались. Сравнивались. Не в пользу того, кто целовал её в тот момент. Торопливой дорожкой колючих поцелуев — к шее. Агнес смотрела перед собой, все еще вжатая в дверь, не вполне соображая, что делает, и это не было плохо, не было хорошо, это было никак. Пусто, смазанно, притупленно — может быть, из-за алкоголя. Скорее всего. Он был мягок с ней. Не груб. «Такая нежная». Теплым бархатом в ухо, до мурашек, но не от удовольствия. Почему? Почему никакого удовольствия? Мужские руки гуляли там, где их быть не должно, и ей вспомнился почему-то восемнадцатый день рождения и Роули, но в этот раз она ведь сама позволяла. И не чувствовала ничего, хотя сама ведь хотела. Осознанно. Шла сюда по своей воле. Испытать эмоции, обычные, ничем не отравленные и не запятнанные страхом, болью, грузом ассоциаций со смертями и насилием. А в итоге меж ребер затрепетало и отдало жаром внизу живота, только когда она, всё ещё подставляя шею под поцелуи, позволила себе всё же представить в деталях другого. Другие руки, другие губы, другой голос, без крупицы нежности, но будоражащий до дрожи. Мужские пальцы потянули завязки платья в стороны, ткань поползла с плеч вниз, оголяя бледную кожу, и тогда уже Тому наконец хватило такта покинуть её память. Он отпрянул от неё, сел на другую сторону дивана, усмехаясь. Усмехаясь! — Должно быть, мне стоит тактично промолчать… но, боюсь, воздержаться от комментариев выше моих сил. — О, нет. — Не полагаешь, что твой отец немного не одобрил бы?.. Вне брака, с едва знакомым… Этот тон, уму непостижимо, Мерлин, этот тон… Ему весело. А у неё жар прилил к лицу, к шее, затопил румянцем стыда. Её кулаки сжались невольно, Агнес вскочила на ноги, отказываясь на Тома даже смотреть. — Я полагаю, — отозвалась она, цедя сухо слова, — что наши занятия окклюменцией подразумевают все же некоторую конфиденциальность, нет? Как у колдомедика — выдаешь все подробности, но это не выходит за пределы кабинета. Уж тем более не доходит до семьи. В конце концов, она взрослый человек. Уже четыре года как совершеннолетняя. — Разумеется, — ответил он, и Агнес вздохнула размеренно, так же медленно выдохнула, стараясь успокоиться. Ему нет нужды докладывать её отцу детали её личной жизни. Он просто… дразнил её. Так непохоже на Тома Реддла, до безумия странно и неуместно для Темного Лорда, но он, похоже, просто снова развлекался. И продолжал это делать: — По правде говоря, у меня бы даже не было никаких вопросов, будь это твой ровесник… но сколько ему? — он будто играл искренний интерес, хотя очевидно же — издевался. Как всегда одетый с иголочки, сидящий так вальяжно, он выглядел сейчас обычным представителем золотой молодежи — нахальным в каждом слове и взгляде. Если бы не цвет радужки, делающий из него самого дьявола. — Смею предположить, около тридцати? Какая разница? Она же до него не докапывается. В общем-то, и не имела права, и как же это все несправедливо… Агнес принялась собирать со стола в гостиной канцелярские принадлежности, оставленные до всего этого цирка. Пергаменты, учебники — повторяла часом ранее просевшую в памяти французскую лексику. На французском и пробормотала, чтобы хоть так выговориться: — Тебе семьдесят, но я сомневаюсь, что засосы тебе оставляют исключительно дамы твоего возраста. Как кусок застарелой плесени с души соскребла, сорвала ноющую корку, — всего одной фразой. Давно стоило. Она сделала к столику сбоку дивана — за тетрадью — лишь шаг, когда прозвучало: — Я знаю французский, Агнесса. По-французски. Сверлом в мозг. До трещин, до крошева. Отрицание с хлопком заполнило черепную коробку, как ватой. Вот, что у нее вместо мозгов, — вата. Нет, он же не может… Нет, конечно, не может знать. Он не знает. Агнес так и стояла неподвижно. Костенела в своей растерянности. Зачем он знает французский? Не вообще, а конкретно в этот момент. В этот момент, когда она сказала самую вульгарную и самую непозволительную фразу, которую вообще можно было додуматься сказать своему Лорду. Да, они много говорят, да, много часов проводят вместе, но все еще должны оставаться и остаются определенные рамки. Вопреки тому, как часто она позволяла себе с ним пререкаться, вопреки сложившемуся — искореженному — подобию приятельства ввиду совместного проживания… это было чересчур. Ужас сдавил глотку, щипал кончик языка, будто призывая его себе откусить и никогда больше ничего не говорить. Агнес поймала глоток воздуха, сжала губы, неловко оправила юбку, спадающую свободно от узкого пояса к коленям, только бы куда-то деть вторую руку, пока первой сжимала канцелярию. Прежде чем ей достанется, она предприняла какую-никакую попытку оправдаться, уже по-английски: — Что ж… а мой французский уже стал плох, не представляю, что я могла по незнанию сейчас наговорить, но я имела в виду… Ага, давай, давай, придумай за секунду хотя бы отдаленно созвучную синтаксическую конструкцию с совершенно другим смыслом. Том смотрел на неё именно так же, как вещал её глумливый внутренний голос, — приподнял испытующе брови, будто спрашивая «да-да?» Это худший вечер в её жизни. Она преувеличивала, понятное дело, немыслимо преувеличивала, но все-таки, наверное, она предпочла бы сейчас очутиться где угодно под вихрем проклятий на поле боя. Быть мишенью любого Непростительного, чем мишенью его глаз. Агнес сбежала бы. Трусливо и по-детски, ушла бы просто, не оправдываясь, он все равно не убьет её за такую мелочь, раз не убил даже за знание о крестраже… но вместо этого какая-то гордость вцепилась в неё клещами и удерживала на месте до разрешения ситуации. А Том просто вздохнул, как-то неожиданно снисходительно, отвел уже не такие лукавые — странно посерьезневшие — глаза и заметил: — Будем считать, это просто исключительный случай проявления твоей ранимости. Ну, неплохо. Хорошо. Оправдание — великодушно преподнесенное им же — её вполне устраивало. Но не до конца, как оказалось, устраивало его же самого. Он не мог так просто её отпустить, не проехавшись по ней основательнее, продолжал потрошить, на волокна живьем разбирать её эмоции: — Только чем именно ты задета? Тем, что я позволил себе увидеть лишнее? Или тем, что ты увидела… м-м, когда, в июле? — он немного сдвинул брови, будто правда вспоминал. Но затем снова вернулся к открытой — и холодной до холодка по коже — насмешливости: — Тебя настолько это оскорбило, что ты припоминаешь мне деталь более чем месячной давности? Умилительно, чем-то это напоминает… ревность? Мне должно польстить? Это простое слово отозвалось в голове громоподобным эхом. Так сильно, что едва не задрожали стенки черепа, пока глаза впились в него неверящим взглядом: — Ревность? Шепотом. Громче как будто и нельзя. Категорически неуместное слово. Агнес фыркнула, отвела взгляд, покачала головой. Безумие. Нереалистичный сон — обсуждать подобное с Темным Лордом. Справедливости ради, смягчало острые углы понимание, что обсуждают они многое и нередко: новости в «Пророке», рабочие нюансы в Министерстве, светские диспуты, воспоминания о школе в размытых рамках учебы. То есть общение не только в рамках Лорд-и-его-подчиненная, далеко не только, и это изрядно заземляло его жестокий, возвышенный, опутанный таинственностью образ. Но не настолько же. Не ему обсуждать ревность, Мерлин, да он хоть знает, что это такое? Не описанием из какого-нибудь словаря, а своим огрызком души, сам… — Извините мне очередную вольность, милорд, но не все всегда сводится к вам. Конкретно сейчас, может быть, да, но мириться с этим и тем более признавать она не очень-то хотела. Голос такой обезличенный, отстраненный и очерствелый, такой, что она сама бы себя похвалила — если бы только этот резкий скачок на официальный тон не демонстрировал её же ущемленность. — Безусловно, и именно поэтому ты предпочла пойти и отдаться случайному мужчине, только чтобы выкинуть меня из головы. Он был спокоен, даже слишком, его слова — все та же обыкновенная насмешка, но блеснули непонятно красные глаза. Так, что дрогнуло что-то в её груди — страхом. Или простой обидой? Ничего «простого» почему-то никогда в её эмоциях, когда речь заходила о Томе Реддле, не было. Ужасная мешанина. Жуткая, неправильная, прогорклая — от и до. Ей хотелось взвыть, настолько её переполняло. В грудной клетке слишком мало места для всего этого дурдома. Это переходило уже все возможные черты, границы и рамки. Крайняя его фраза была выбивающая из-под ног почву практически бесповоротно, поэтому, прежде чем она позволит рассудку её обглодать, пустить её в себя корнями, она вернулась к тому, что её «задело». Раз его так интересует: — Это не ревность, это… — начала говорить раньше, чем обдумала, поэтому осеклась, прикрыла на секунду глаза. Но вздохнула и попыталась все же закончить: — Обычное недоумение, что я такое. …для тебя. Дополнил участливо внутренний голос, потому что язык не повернулся. Она же не в любовной драме, чтобы разбрасываться пафосными словечками. Так она себя убеждала. Отчаянно. Том посмотрел на неё неожиданно иначе — будто теперь по-настоящему заинтересовался, без фальшивого и гиперболизированного любопытства. Молчал, ждал пояснений. — Если ничего более чем солдат твоей армии, так и скажи, и больше я не посмею вести себя фривольно. — Нечто — усталость от всего, бремя этого самого солдата или невесть что ещё — выточило в её тоне непривычную твердость, а не жалкую потерянность. Ей просто нужна ясность. — Мне не нравится это подвешенное состояние. Я не хочу быть игрушкой, которой ты пользуешься для развлечения, только когда у тебя есть настроение. Ведь если так, если она ничто для него, то пусть не лезет в её личную жизнь. Та никак не влияет на её работоспособность и обязанности Пожирателя Смерти. А Агнес в свою очередь очень постарается стереть из памяти оба поцелуя, все касания, взгляды, противоречивые фразы — и заживет относительно адекватной жизнью, если будет знать точно, что ничего из этого не повторится. Это было бы лучшим исходом. Агнес получит «да» в ответ на свой вопрос, уйдет, может, немного помучается разочарованием — как-никак, чересчур сладостной казалась мысль быть кем-то… выделяющимся, чувствовать хотя бы призрачный привкус какой-то своей особенности для самого Темного Лорда, — но вскоре оклемается. Будет существовать как прежде, но без этой душевной дисгармонии. Желать ему с чистой совестью вернуться обратно в Преисподнюю или хотя бы просто не воскресать. Посещать общие собрания, выходить на рейды, пытаться выжить и быть достойным бойцом, достойным работником Министерства, достойной дочерью. Неразбериха в своем отношении к Тому Реддлу — чересчур отягчающее звено во всей этой цепочке прочих жизненных тягот. Она ведь, наверное, имеет право всё прояснить? Он так уверенно создает видимость того, что его слуги — для него не пыль под ногами, не всего лишь пешки, старается найти подход к каждому, так пусть относится к ней хотя бы с подобием уважения, а не как к глупой девочке, которую можно пытать этой неопределенностью днями, месяцами, годами. — А если я скажу «нет», что тогда? — поинтересовался он, нисколько её заявлениями не покоробленный. — Предлагаешь устроить тайный роман? Агнес даже не растерялась бесцеремонному вопросу, просто возвела глаза к потолку, зная, что он опять над ней потешается. Еще бы он ответил прямо. Оборвать всё разом — слишком просто. Неинтересно. Чтобы он лишил себя неиссякаемого источника его садистского удовольствия? Размечталась. Этот разговор не имел смысла — его вообще не должно было существовать. Если бы он просто не залез легилименцией, куда не стоило… Агнес подошла наконец к столику у подлокотника дивана, на котором он сидел, закрыла тетрадь, на неё опустила уже собранную стопку учебников, чтобы подхватить все разом, унести и уйти. — Или — еще лучше — открытый? — не прекращал он. А затем, поскольку она смела игнорировать его изуверские издевки, неожиданно сомкнул пальцы на её запястье. Привлекая её внимание. Дергая на себя. Агнес сначала подумала, что это случайно, он случайно переборщил с силой, заставляя её и пошатнуться, и равновесие потерять, и учебники к черту… и по инерции завалиться к нему на колени. Как кипятком ошпарило тут же, зарядом ударило: вскочить. Но его рука её удержала. Неожиданно сильная, уверенно лежащая на её талии рука. Не позволяющая подняться. Заставляющая так и… сидеть. Темный Лорд — страшнейший маг Магической Великобритании — усадил её к себе на колени. Оцепенение пробрало её с головы до ног. Агнес не знала, что делать. Сидя к нему боком, просто ошеломленно смотрела перед собой. Дыхание застряло комком в глотке — ни вздохнуть, ни сглотнуть. — Если тебе не нравится «подвешенное состояние», подобное тебя устроило бы больше? — осведомился он, слегка наклоняя голову вбок. — В открытую, при всех… Обычный заурядный роман. Подтвердим все те слухи, что тебя так гложили год назад. Агнес предприняла вторую попытку встать. Всё ещё — не дал, поразительно крепкие пальцы вцепились сильнее в её талию. Да что он устраивает? Она отказывалась поворачивать голову — потому что тогда будет с ним лицом к лицу, — жгла глазами воздух в одной точке, но он смотрел, она видела боковым зрением, чувствовала на своем профиле его взгляд. Впитывал её реакцию. Упивался её беспомощностью? Сама же загнала себя в угол, загнала на колени к монстру. Нашла с кем мериться самоуверенностью. Но почему? Что это всё?.. Он, может, пьян? Непохоже. Он и после бокалов вина, шампанского или даже огневиски держит себя в руках. Всегда держит себя в руках, так что ж сейчас тогда… Агнес крутила в голове его тон, холодный, такой, что можно обжечься, как о ядреный лед. Где-то она отыскала силы взглянуть на него, просто чтобы удостовериться. Радужки — пекло вулкана. И этот взгляд, и эти колкие слова — не по отдельности, но в совокупности считывались как… злость? Он зол, всё-таки элементарно зол от её заявлений? Или у неё с концами сгинул рассудок? Наверное, да, потому что она заставила себя наконец открыть рот, чтобы сообщить к его сведению: — Если ты этим пытаешься меня просто ещё больше уязвить, то я не смущена. Раздражена, а не смущена. До зубовного скрежета раздражена, но ему её раздражение — веяние жалкого ветерка против непоколебимой скалы. Он только хмыкнул: — В самом деле? В самом деле. Ей осточертела её собственная реакция на его поступки. Он отнимал её ум, без всяких усилий делал из неё безвольную собачонку. Что ей сейчас, в лужицу растечься? Нет, она могла бы. Если вникнуть в мысль, что она прямо сейчас на его коленях, проще прострелить себе Непростительным мозг. Но лучше не вникать. Абстрагироваться. Или больше. Не бездействовать смиренно, а… Мало, что она просто не пыталась больше вырваться, встать и улизнуть. Она помедлила несколько секунд, глядя в его глаза и теряясь где-то в алой бездне, черпая из них уверенность, будто та была заразительна. Уверенность или безумие? Черти её разберут. Агнес приподнялась, поворачиваясь к нему лицом, и Том, будто улавливая смену её намерений, на этот раз позволил ей — позволил перекинуть ногу через его колени. Её же коленкой, согнутой под прямым углом, упереться в сидение дивана рядом с ним. То же со второй ногой, но с другой стороны. Так, что Агнес возвышалась теперь над ним. Не трогала его никак практически, только немного коленями задевала его ноги по бокам, и подол её юбки касался его брюк. В любом случае, само положение её было вопиюще непристойным. Странный способ справиться. Запертая в безысходность, не нашла ничего лучше, кроме как ухудшить. Как будто наивно полагала, что, раз всё плохо, стоит довести до точки, когда станет хуже некуда. И тогда, возможно, будет виден просвет. Выход. — Нисколько, — ответила она, в большей мере отвечая ему скорее своим поведением. Видишь? Нисколько не смущена… Нисколько он на неё не влияет. Пыталась не ему доказать — себе. Если у неё и была крошечная надежда на то, что хотя бы сейчас она увидит долю его растерянности, та раскрошилась, стоило увидеть, как Том свободно откинулся назад, в абсолютной расслабленности размещая затылок на спинке дивана. Увидеть, как обозначилась ухмылка на его губах. Агнес в очередной раз для себя подтвердила, что ему нравится. Нравится, когда она переходит черту — когда безумствует. Дерзит ему, позволяет себе лишнее. В голову лезли даже воспоминания трехлетней давности, когда её рассудок сдвинуло настолько, что она едва не убила его же приспешника книгой. Даже тогда. Даже тогда он иронизировал, был немыслимо спокоен и проявлял интерес, а не праведный гнев. Его тогда, кажется, больше заботила кровь на её щеке, чем полуживое тело его бойца на полу. Ему нравится, но контроль никогда не мог быть всецело в её руках. Он будто дал ей побаловаться только мгновение. Быть выше. Быть развязнее — впервые. А после она почувствовала руку на бедре, немногим выше колена. И потускнели любые мысли. Будто выкрутили яркость. Сдвинулись — на дальний план, пока всё её внимание, всё её существо сосредоточилось на этом легком, едва весомом касании пальцев, к счастью, пока только через ткань чулка. Тончайшую и по сути не сильно спасавшую. Агнес затаила дыхание. Готова была поклясться, что он прекрасно видел, чувствовал, насколько напряженным стало её тело. — Нисколько? — невинно повторил он, переспрашивая. Раз ещё не проступил на щеках румянец — значит, всё ещё «нисколько не смущена», и плевать, что это работает не так, она не желала проигрывать эту глупую игру. Ей стоило надеть юбку в пол. Или, в общем-то, ей просто не стоило оказываться в этом положении, но тот факт, что её нынешняя свободная юбка была только чуть выше колен, значительно всё усугублял. Потому что, не дождавшись ответа, Том запросто повел пальцы выше по внутренней стороне её бедра. Плавно, предельно медленно. То ли давая прочувствовать каждую секунду, то ли давая шанс — сдаться. Смотрел снизу-вверх в её глаза, так заносчиво, читая все её эмоции строчку за строчкой без всякой легилименции. А она упрямилась, все усилия прикладывала, чтобы не задрожать. Ей пришлось разместить руки на спинке дивана, по обе стороны от его головы. В ином случае она, кажется, просто вцепилась бы в его плечи от отчаяния. Жар тем временем одолевал тело. Концентрируясь в точке соприкосновения — и лавой разливаясь по жилам. Хватит. Это несмешно. Это… неправильно. Хватит. Его рука двигалась выше, по кисть уже исчезнув под тканью юбки, но все еще не касаясь голой кожи ноги. Он был неспешен. Не торопился в своей кошмарной пытке. Вся гостиная исчезла куда-то прочь с фона. Мебель, стены, окна и двери — ничего не осталось, только этот диван, на котором происходила настоящая бесовщина, сгрызающая её нервы один за другим. Её глаза метались по лицу Тома не то в панике, не то в попытке понять. По прямому лбу, на который падала темная прядь его волос, по надменной линии бровей, по багровым радужкам, из которых уже не удавалось почерпнуть хоть немного смелости — совсем наоборот. Взгляд то и дело норовил скользнуть ниже, на ровный контур губ, но Агнес этот взгляд одергивала, запрещая себе. Даже думать. Даже смотреть. Изощренное истязание уже достигло края чулка. Едва-едва касаясь — кончиками пальцев оголенной кожи бедра. Еле заходя за пределы ткани, но сердце все равно дрогнуло, и нервные окончания, без того раскаленные, вспыхнули новым сполохом жара. — Том… — Разве не этого ты хотела? Нет. Нет! Твердила ведь, чтобы он перестал забавляться, а не… Это даже не назвать насилием. Домогательством. Он никак не держал её — она могла уйти. Теперь уже, наверное, могла, и он бы больше не стал удерживать, потому что её проигрыш и так очевиден. Дрогнувшие пальцы сильнее вцепились в диванную обивку, и Агнес молилась, чтобы он не видел этого ни краем глаза, никак. Её кожа воспламенялась под его рукой все больше. Была уже совсем горячей. Наверное, ему, на контрасте с прохладой его пальцев, могла показаться обжигающей: Агнес практически плавилась, топилась беспомощным воском. Ногтем — то ли нечаянно, то ли нарочно дразня — он царапнул нежную кожу. Её зубы сцепились, чтобы не издать ни звука. Он не станет заходить дальше. Это издевательство над её выдержкой просто нужно пережить — выше он не поведет. Блефует. Это было бы уже за гранью и совсем на него не похоже. Даже в поцелуях он был… тактичен. Сдержан, касался всегда только её шеи или талии. Он не станет. Дальше. Черт побери, он вел дальше. Её воля — вся она — сминалась, как салфетка. Агнес сама себе показалась очень слабой, хрупкой, дрожащей, как сухой осенний лист. Где её гордость, в которой совсем недавно можно было искупаться, так много, даже слишком много, её было? Как это может быть один и тот же человек? Та, что только что заявляла «я не хочу быть игрушкой», и та, что от его касаний сгибалась, сникала — ближе к нему. До этого держащаяся прямо, держащая руки вытянутыми на спинке… их подкашивало. Её подкашивало. Урезая расстояние между ней и Томом, заставляя её практически нависнуть: она все еще оставалась из-за своего положения выше. Её распущенные пряди мягкими волнами ложились на его рубашку. Её лицо было над ним. Но пойманной в ловушку чувствовала себя она. Его пальцы жгли бесстыжим касанием кожу совсем близко к кромке белья. Это должно бы отрезвить, но Агнес сама уже не знала, нужно ли ей отрезвление. Чего она хотела. Ради чего все затевалось и с чего вообще началось. Была только его рука на внутренней стороне бедра, взгляд глаза-в-глаза и нестерпимый жар, где-то там, внизу живота. Почти до боли тугой узел напряжения, тянущего и сладко-порочного. Оттого еще страшнее, если он взаправду… коснется… убедится, насколько она… слаба перед ним. Несознательно. Ум этому противился, отрицал, вопил перестать, оборвать это всё, не хотел, но тело. Тело — да. Тепло его дыхания задевало фантомом кожу её лица, так близко она уже к нему оказалась, сама того не заметив. Удары сердца таранили ребра изнутри и глушили все звуки пульсом в висках. Висящее в воздухе напряжение убивало. Ломало, выкручивало до треска в костях. Она этого не вынесет. Не надо, проклятое ты чудовище. Просто не надо. Не прикасайся. Не прикасайся. Не прикасайся. Не при… Коснулся. Пальцами скользя по тонкой, горячей, уже постыдно влажной ткани. Удовольствие, чересчур яркое, запретное, прошило низ живота. Кажется, все это время она не дышала — до того шумным получился вздох из её уст. Том даже не дал ей одуматься. Поймал этот звук губами: уничтожил жалкие дюймы между ними, впечатываясь ртом, сразу же цепляя зубами и с силой закусывая её нижнюю губу. То ли из-за этой боли, то ли из-за его пальцев, все еще давящих между ног, — Агнес хрипло застонала ему в рот. Ещё даже не отвечала ему. Просто позволяла. Подчинялась. Не препятствовала его языку, скользнувшему тут же по месту укуса, а затем внутрь, размыкая сильнее её губы. Встречаясь с её языком, очерчивая бегло ряд зубов, проходясь по небу… Ощущения до того пьянящие, жаркие — посылающие вниз по телу одну волну возбуждения за другой, — что Агнес непроизвольно сжалась, плотнее зажимая его руку бедрами, подаваясь к нему ближе. «Вот так это должно быть?» — мутная мысль в сплошном дурмане. И сразу следом: этого вообще не должно быть. Не с ним. Опомнись, ты, идиотка! Где её отторжение? Где неприятие? Где опустошенность? Где всё то, что вопреки здравому смыслу кишело под ребрами безразличным клубком в Луаре? Когда она мечтала потеряться в заботливых, бережных, теплых руках, а потерялась в себе и губительных фантазиях. О том невозможном монстре, что истязал её сейчас. И ни капли сожаления. Желание, выворачивающее наизнанку, — и всё. Губы к губам, крепче. Игнорируя стенания внутреннего голоса, уже в полной мере отвечая на беспутно глубокий поцелуй, языком гладя чужой язык и собирая общие выдохи. Сама не заметила, как переместила руки со спинки. Только почувствовала в какой-то момент… мягкость кожи. Движение его челюсти от каждого его жадного касания губами, это движение прямо под её ладонями — ладонями, что оказались на его скулах. Кончики её пальцев задевали виски, мельком — границу темного шелка волос. И изломалось в ребрах что-то. Так, что заскулить бы. Агнес прежде его лица не касалась. Не осмеливалась даже помыслить. Он же неприкосновенный. Образ, этот жуткий и обретший плоть миф. Ходячая недосягаемость. Протянешь к нему руку, чтобы допустить лишнее, — отсечет кисть минимум. То, где он касался её, сейчас показалось вдруг даже мелочью на фоне того, что она наконец… Как будто наперекор её мыслям — он убрал руку из-под её юбки, и Агнес была уверена: для того чтобы отвести её ладони от его лица. Абсолютно точно. Не сомневалась. Его руки не взялись за её запястья, вообще не поднялись выше — нет, нет, его ладони легли на её бедра. Надавили, требовательно, подкашивая ей колени. Чтобы она опустилась, чтобы села на него, и ей ничего не оставалось… Ещё один вырвавшийся вздох ему в приоткрытый рот. Дрожь по позвоночнику. Он привлек её к себе ещё ближе, вжимая до предела, телом к телу. Так, что от этого давления стало непозволительно и преступно хорошо. Он никогда себе столько не позволял. Не говоря о том, что он вообще давно не допускал даже обычных… Год! Целый год затишья. А сейчас?.. Как разнесло в щепки плотину — разом — столько всего. Столько точек соприкосновений. Том был всюду, заполнил всё её существование в этот момент. Жажда, распаленная, вся эта какая-то будто бы злость — в каждом касании, каждом вздохе. Когда он разорвал поцелуй, ей показалось, что она задыхается, и она ловила панически ртом воздух, запрокидывая голову, пока он спускался губами к её шее. Не так аккуратно, не так методично, как однажды. Пьяно, будто они оба перепили вина — хотя в обоих ни капли. Его губы впивались, прихватывали кожу, обжигая дыханием до мурашек, которые бегло обводил горячим языком. Его руки блуждали по её телу, впивались пальцами в талию, ребра, поясницу, бедра, прижимали к себе и стискивали сквозь ткань едва не до боли. Её руки уже были на его плечах, негнущимися пальцами пытались цепляться за ткань рубашки, пока рассудок уплывал всё дальше в чернь. В отдельный для неё котел грехопадения. Мысль, кто он, что он сделал и сделает, не возвращала ей рассудок. Растекалась по жилам чем-то черным и маслянистым, как чернила, тягучим и сладким, как патока. Жарко и холодно до одури — одновременно. Череда поцелуев прервалась укусом: сомкнулись несильно зубы на точке пульса, и эта боль обострила чувства. Агнес совсем затерялась в их пекле, но почувствовала, не могла не почувствовать, как властная рука оплетает её тело поперек талии, прижимая к себе едва не до скрипа костей, заставляя её бедра вжаться в его — и сам едва ощутимо толкнулся бедрами навстречу. Непроизвольный стон — из её уст, а она даже не сразу поняла, не сразу опомнилась, пока не услышала сквозь пелену: — Тш-ш… тише, — жарким шепотом в шею. Оттенок насмешливости — снова — должен бы разозлить, но таким необычайно и непривычно хриплым от возбуждения был его голос, что Агнес могла только закусить губу. — Мы в доме не одни, — напомнил он, и она это помнила, да… должна была помнить. Ей стоило благодарить его за то, что он пощадил её чувства и не назвал прямо, кто помимо них сейчас где-то на верхних этажах, потому что если бы прозвучало вслух «твой отец» или даже просто «Абрам», она бы в пепел сгорела от стыда. В их положении это было бы все равно что поминанием святого всуе. Агнес повернула голову, оборачиваясь, чтобы посмотреть на пустую арку, ведущую из коридора сюда, в гостиную. Неосознанно, понимала, что если бы отец мог их увидеть, наваждение уже раскололось бы давно. Том следил за этим, видимо, мельком посматривал на двери. И она не знала, что чувствовать по этому поводу. Оттого, что даже сейчас у него все под контролем. Так или иначе, наваждение не спадало. Агнес вернула взгляд к Тому и всё, о чем могла думать, это о том, насколько пересохли её губы и насколько же ей хочется, едва не до рези в груди, чтобы он снова припал к её рту, терзая зубами и милосердно зализывая языком. И она даже не могла оклеймить себя озабоченной, устыдиться и прийти в себя, потому что Том так же не сводил взгляда с её приоткрытых от сбитого дыхания губ. Агнес чувствовала себя грязной, может быть, жалкой, но меньше всего на свете ей хотелось, чтобы все сейчас разом прекратилось — как будто её просто раздавит осознанием, если включить наконец голову. Том словно видел всё по её глазам, видел насквозь, в самую душу заглядывал, смакуя все грехи и все желания. — Я мог бы отвести тебя в более уединенное место… — шепот в её губы, едва их не задевая. Тихо, практически беззвучно, но у нее зазвенело в ушах. — Запереть двери и наложить глушащие чары. Начавший отпускать узел в животе стиснуло от его слов ещё сильнее. Агнес сглотнула вязкую слюну. В голову лезли худшие, чудовищные, такие манящие картины, что она готова была саму себя приговорить к поцелую дементора, только бы не чувствовать ничего. Не желать. Не его. И ведь никогда прежде — прежде, даже засматриваясь на точеный профиль лица, на изящные плечи, на утонченные руки, она не заходила в своих мыслях настолько далеко. Как будто заблокировала этот отсек дрянной фантазии насильно, а сейчас вскрыли разом все печати. — Но… — оборвал он, остановил её падение к самому дну. — Я полагаю, это было бы все же не самым благоразумным решением? Да какое, к черту, благоразумие… Дыши, Агнес. Пожалуйста. Не сходи с ума. Его пальцы подцепили длинную прядь волос, выпавшую из полураспущенной прически, бережно убрали от лица назад. — Тебе не кажется, что это слегка усложнило бы без того неоднозначные взаимоотношения? — спокойно интересовался он, и она почувствовала, как начинает наконец униматься жар. — Вывело бы на несколько иной… уровень. Слегка, да. Очевидно. Даже сейчас в его тоне читались такие еле-еле уловимые нотки — когда она научилась их так отчетливо различать? — будто он не более чем развлекался. Будто все еще играл, как кот с мышкой. Агнес не выдержала, увела взгляд в сторону. — Ты уже достаточно знаешь, какой я человек, — добавил он, и прежняя хрипотца совсем покинула его теперь уже ровный голос. — Подумай, нужно ли оно тебе. Нет, разумеется, ей не нужно, она готова была это сказать хоть тысячу раз. Кричать в пустоту, срывая горло, а затем шептать осипшим голосом, повторяя, чтобы самой себе поверить. Она была убеждена в этом еще утром. Еще час назад. Ещё полчаса назад, или меньше, минут пять, двадцать, пятнадцать?.. А сейчас она сидела на его коленях, и её губы саднило от его поцелуев. Осознав, что она немного засиделась, она как очнулась наконец. Поднялась, притом поднялась неспешно — не стала одергиваться от него, как от прокаженного, не хотела показывать, как её всю скручивает противоречиями. Ноги едва не подвели. Ватные, практически дрожащие, неохотно позволили ей отступить на несколько шагов от дивана. Том смотрел на неё невозмутимо, и она старалась отвечать ему той же невозмутимостью взамен. Не прятала взгляд. Ей стоило бы, наверное, что-то сказать. Что-то в ответ на его слова. Но она просто молча оправила смявшуюся юбку. Медлила. Что можно сказать? «Я обдумаю»? О, она подумает. Она весь мозг себе выест, в этом сомневаться не приходилось. — Спокойной ночи, Том. Вот так просто. Умница, даже голос не дрогнул. Сносно сыграно, в то время как ей хотелось распасться по частям. В конце концов, час уже поздний… а она не в состоянии продолжать сколько-нибудь серьезный разговор. Он не возражал. Ни слова не сказал. Ей казалось, если бы возражал и не отпустил — все равно она бы ушла, даже при угрозе Круциатуса в спину. Путь до коридора как в тумане. И по коридору, и по лестницам — стоило выбраться наконец из поля зрения Тома, колени начало подкашивать. Немеющие пальцы вцепились в перила до боли в костяшках, пока она поднималась по ступеням. Считала их, эти ступени. Чтобы не думать. Одну за другой. Третья, четвертая… На N-й она сбилась, да и свернула не туда — пошла не к своей спальне, а на балкон. Вышла под колючую морось ночного дождя, мигом продрогла насквозь, обдуваемая промозглым ветром, положила руки на ограду, чувствуя, как холод кусает пальцы. Вот здесь идеально. Мокро, темно, сыро — ровно то же, что стекало у неё грязью по ребрам. Здесь можно и впустить в голову осознание. Открыть для него мысленные двери, до этого заколоченные наглухо. А вместе с тем и поток брани, такой для неё не свойственный, но единственно способный описать, что это вообще… Сигануть бы вниз… высоты маловато. Агнес же даже не могла его ни в чем обвинить. Это самое отвратительное. Ей не сбросить на него вину. Случившееся — результат упрямой и глупой череды её же действий. Фраза за фразой, будто она не видела, что ходит по краю. Не понимала. Она и все еще не понимала. Какого черта. Том так и не ответил на её попытку выяснить хотя бы что-нибудь. Ни «нет», ни «да». Очевидно, она что-то более, чем его слуга, но рамки у этого определения были до того размыты, что зарябит в глазах, если попытаться вглядеться. Конкретизировать хоть немного… «Ты уже достаточно знаешь, какой я человек». Этот человек разломил её семью, утопив в магловской крови, косвенно отнял её брата, размозжил её психику, настолько, что вид изуродованного трупа для неё становится обыденностью, забрал её жизнь — себе присвоил. Агнес все это помнила. Не посмела бы забыть. Но что это было, что за неожиданное напоминание из его уст? Какая-то попытка выдержать дистанцию? Припомнить ей заведомо, чтобы не мучилась потом? Сыграл в голос разума? В благодетеля? Как великодушно. Паршивый из него благодетель, если учесть, что за минуты до этого он сделал ровно всё для того, чтобы ни о какой дистанции не могло быть и речи. Чтобы Агнес уж точно больше не смогла никем — и есть у неё смутное подозрение, что никогда — вытеснить его из своей головы. Чтобы уже даже не пыталась. Все равно бессмысленно…