Легенда о Жнеце

Снова в его покои? Он издевается? Агнес сперва подумала даже послать домовика — увы, не фигурально, а простым буквальным образом, — чтобы сказал своему хозяину, что она бы предпочла более формальную обстановку. Но зачем? Чем она это аргументирует? Её нежелание идти в его комнату безосновательно. Вероятно, подкрепилось колкостями Уизли, хотя ведь именно это постоянное нарушение субординации и было её единственным козырем. С высоты своей служебной должности она ничего не добьется. Ценных работников у него много. Пожирателей Смерти — тоже. «Агнесса», что свободно проводила с ним часы, месяцы, годы за внерабочими беседами, ужинами, шахматами, словесными дуэлями, — одна. Этим же и нужно пользоваться?.. Поэтому она раздавила в себе глупый протест и покорно направилась по уже немного знакомому маршруту. В прошлый раз, когда она здесь была, он слегка подпалил ей мозг легилименцией и сообщил о своем желании подогнуть под себя не только Великобританию. Не хотелось думать, что её ждёт на этот раз. Уже на третьем этаже, ещё не доходя до конца коридора и злополучных дверей, она остановилась у одного из зеркал в вычурной раме. Убедилась, что зелье сработало исправно и в глазах не осталось ни намека на пьяный блеск. Поправила и так аккуратно лежащие мягкими волнами темные волосы. Изучила взглядом брюки с высоким поясом и заправленную в них свободную блузку на наличие складок… а затем внутренний голос шепнул ядовито «хватит прихорашиваться», и она вздохнула. Да, верно. Перед смертью ни надышишься. На дне небольшой сумки в её руках лежал пустой стеклянный сосуд и весил будто тысячу фунтов. Тот факт, что она взяла емкость под кровь с собой уже сейчас, говорит о её наивности или предусмотрительности? Но она и так уже разослала вчера и сегодня пару сов разным продавцам на черном рынке с желанием приобрести своеобразного содержания товар. Вдобавок попросила снова о помощи садху, потому что он мог связаться с несколькими восточными поставщиками, у которых брал для своих ритуалов компоненты… то есть пути назад в любом случае нет. Ей нужна кровь. Ей нужно к Реддлу — наконец отмучиться. Каблуки, которыми она сменила грубые ботинки, раздражающе стучали по нервам. Рвали тишину пустого коридора, которая тоже не успокаивала ни капли. Наоборот, здесь до того темно — в промежутках между настенными светильниками, — что не покидало неуютное ощущение, будто из этой черни за ней обязательно наблюдают. Притом, что портретов здесь нет. Если бы она жила здесь, определенно сошла бы с ума. Ещё больше. Рука наконец приблизилась к двери, костяшки короткой дробью пробарабанили по дубовой поверхности. Как и тогда — обитель открылась для неё магией, Реддл её на пороге не встречал. Само воплощение гостеприимности. Агнес самостоятельно прошла внутрь, тут же осматриваясь. На самом деле, к её утешению, от слова «спальня» здесь только дверь в ванную комнату и большая кровать в отдалении, но помещение было до того просторным — как и подобает покоям настолько значимой персоны, видимо, — что, если смотреть только в сторону письменного стола и книжных полок, создавалось впечатление, словно это простой кабинет. Её внимание в этой же стороне привлекла газета. Лежала на обычно аккуратно убранном столе: у него никогда ничего лишнего. Агнес подошла ближе, уже издалека по колдографии на первой полосе понимая, какой это выпуск. Уже не свежайший, потому что минуло несколько дней, и странно держать теперь уже старую газету под рукой, на своем рабочем месте… но эта, конечно, была особенной. В пределах зацикленной колдографии Жнец — далекая темная фигура — мелькал на крыше здания, прямо над подвешенным женским трупом, разворачивался и исчезал под целой стеной обрушившихся на него проклятий. Мелькал, разворачивался, исчезал. Снова и снова — по кругу. Агнес невольно засмотрелась, хотя эту газету изучила уже досконально, во всех деталях, неоднократно. Как и он, должно быть. И всё ещё не выкинул. Насколько же Жнец должен сейчас занимать его ум… как часто вообще Реддл о нём думает? Чаще, чем о ней? Странно-приятное чувство пульсировало где-то в сердечных клапанах при мысли, что Агнес заставляет его мозг кипеть. Заставляет его, вероятно, злиться. Тратить время на поиски. На успокаивание публики. Ещё в родовом поместье её всегда выбивало из равновесия понимание, что он уделяет столько времени и внимания ей — на тренировки, беседы, занятия. Выбирал уделять время ей. А теперь выбора у него даже не было. — Есть предположение, кто это? — нарушил её негромкий вопрос тишину, которую секундой ранее потревожили еле уловимые, медленные шаги — за её спиной. Она не оборачивалась. Продолжала смотреть на цикл собственного побега с крыши. — Аврорат опрашивает всех гостей приема, — донесся спокойный ответ позади неё. Того приема? Октябрьского? Или Агнес что-то упустила… — Узнают, где они были в ночь этого увлекательного показа. Изо всех сил Агнес старалась не показывать ни единой эмоции, пусть её лица Реддл все ещё и не видел. У нее было ощущение, что он её прочтет даже по линии плеч или тихому звуку её дыхания. Поэтому она дышала ровно — пока мышцы наливались свинцом напряжения, пока внутренний голос заходился бранью. Как она не додумалась, прежде чем творить глупости, взять во внимание и предыдущие преступления? Круг подозреваемых и так был узок, чтобы идти на этот риск. — И как, есть те, что без алиби? Да, например, Агнес — черт её побери — Розье. Идиотка, идиотка, идиотка… Пауза как назло тянулась мерзкой резиной, Реддл всё не отвечал, как будто проверяя её нервы на прочность. Подошел к ней достаточно близко, чтобы его слова прозвучали совсем рядом: — Да, немало. — Агнес немыслимыми усилиями сдержала вздох облегчения. А сердце-предатель по-прежнему колотило набатом. — Кроме того… не стоит исключать вероятность, что он может работать не один. — Реддл посмотрел поверх её плеча на газету, расстеленную перед ними. — Потому что, если он действует исключительно сам по себе… это впечатляет. Его? Его впечатляет? Свершилось. Можно открывать шампанское, отпраздновать. Хотя, раз ей помогают брахман и Уизли, едва ли реддловские слова можно записать на её счёт. Но убийства-то воплощает Жнец самостоятельно… Иногда её тошнило от этого жалкого внутреннего скулежа прежней, все никак не исчезающей с концами девочки, нуждающейся в одобрении. Если бы можно было её отделить от себя — просто вынуть из груди и зарезать, — Агнес давно бы это сделала. Не желая по итогу оказаться в ловушке между столом и Реддлом, Агнес скользнула вбок, будто прогуливаясь по пространству, разглядывая бескартинные стены и неживую мебель: ни крошечных царапин, оставленных временем, ни крупиц пыли. Всё будто стерильное. Искусственное. Времяпровождение с Уизли ещё давало о себе знать — она сравнивала, сама не понимая, зачем. Реддл наблюдал за ней, Агнес же косила на него взгляд лишь боковым зрением. На этот раз, благо, встретил он её здесь не в расстегнутой рубашке — все пуговицы застёгнуты, поверх неё так и вовсе надета темная жилетка. Не хватало лишь пиджака, но на то это и спальня, чтобы позволять себе вольности. — Меня аврорат не допрашивал, где я была, — заметила Агнес между прочим, чтобы прощупать почву. — Я не давал приказа. — Почему? — Пустая трата времени. Ты оправдаешься, что спала. — Да, грустная участь одиноких женщин-трудоголиков… — Её губы растянуло усмешкой. — Никакой жизни после работы. — И если я загляну в твою память, увижу подтверждение? — Безусловно. Сложив руки за спиной в спокойно-уверенной позе, он смотрел на неё, и со внутренним скрипом она выдержала этот долгий прямой взгляд — ожидая, когда он приблизится, чтобы копнуть в её рассудок. Или ей самой стоило вернуться к столу? Ей нужно подойти? Реддл ни сам не приблизился, ни ей не велел. Неужели решил, что копошиться в её памяти — тоже трата времени?.. Ему понадобилось провернуть это трижды, чтобы принять всю бесполезность. Он только… хмыкнул. Уголки его губ изогнулись, и Агнес не знала, как это интерпретировать. Никакой злости, его голос не звенел сталью, а напряжение в воздухе могло быть надуманным её треснутым воображением. Агнес ничего не понимала. — Я думала, я у тебя в немилости, — призналась она, немного разрядить обстановку или хотя бы попытаться узнать, что это был за бойкот. — Трудно представить, что должно произойти, чтобы ты оказалась у меня в немилости, — ответил он, расслабленно прислоняясь к ребру стола. О, Агнес отлично представляет. Но что происходит, он с ней заигрывает? Тем же тоном он сообщал ей, как очаровательно звучит венгерский язык из её уст. — Совсем наоборот, — продолжил он неожиданно. — Ты была права. Я полагаю, я к тебе несправедлив. Так… Её напряжение не стихало, только всё больше затягивало струны под ребрами. Агнес предпочла ничего не отвечать, смотрела внимательно за тем, как он легким движением волшебной палочки заставляет выдвинуться ящик в столе. — Ты столь усердно работаешь, — развивал он вместе с этим тему. — Справляешься со всей нагрузкой, на которую я обрек тебя своими амбициями. Без малейших нареканий поддерживаешь порядок во Франции… Ущипнуть бы руку, чтобы убедиться, что она просто спит и это не может быть правдой, но она не только шевельнуться себя не могла заставить. Кажется, она и не дышала. Реддл — всё так же магией — достал из ящика обшитый темным бархатом футляр, какой используют обычно под ювелирные изделия. Но больше по размеру. Заставил повиснуть в воздухе. — Начинает казаться, что ты давно уже заслужила некоторое вознаграждение. Что-то ей подсказывало, — исключительно интуитивно, — она не хочет видеть, что внутри. Вряд ли же там путевка на дорогой курорт? Бархатная крышка открылась, а незримая крышка её пока несуществующего гроба, кажется, захлопнулась. Её опасение подтвердилось: внутри два украшения, филигранной работы, точеные, отсвечивающие дорогим металлом под мерцанием свечей. По-настоящему красивые. Артефакты, за которые британская аристократия готова в ноги падать, едва ли не обувь Лорду лизать, чтобы обзавестись подобным, присвоить себе рабскую магию и этим хотя бы немного приблизиться к той магической мощи, которой Реддл обладает даже без браслетов. Браслеты… Оковы. Можно она его ударит? Достаточно сильно, чтобы выступила кровь, собрать капли и уйти. О, Салазар, как бы ему пошло разбитое лицо. Алое пятно на белоснежной коже — губа, или нос, или бровь, или всё вместе… швы неидеальности. Её фантазия — пока ядерная смесь из гнева и ужаса растекалась по паутине вен — отчетливо рисовала эту картину. Красочными штрихами: подойти, замахнуться и… — Это честь для меня, — её голос будто и не её вовсе. Тусклый, плоский, отрешенный, с таким же отрешенным взглядом на браслетах, которые она не могла перестать гипнотизировать. Не веря. Он правда?.. Помнится, на светском вечере Агнес обещала сама себе, что, если однажды он вздумает вознаградить её этим, она отрежет себе руки по кисть. Лучше по локоть, чтобы наверняка. — Однако я бы не хотела мешать свою магию с магией грязнокровок. — Шаг спиной назад. К двери. — Для исполнения обязанностей мне хватает и моей силы. Её ноги были слабыми и еле передвигались, когда она развернулась в направлении двери, мечтая о побеге. Внутри что-то трещало — ломаной коркой льда. Эти браслеты застали её врасплох. И Агнес стремилась скрыть свою растерянность, обуздать чреватые эмоции, уйти, пока не наделала глупостей, но глупостью было поверить, что ей это удастся. — Я тебя не отпускал. Этот тон, прежде обманчиво мягкий, — очерствел. Воткнулся ей в спину гвоздем, который всегда неизбежно парализует. Зря, зря он её не отпускал, потому что злость в ней только росла, капля за каплей набиралась волна, способная снести плотину, и тогда Агнес себя не заткнет. Тогда выскажет столько, что из этой комнаты уйдет разве что её труп. А собственно… Что её останавливало? Это её выработанный метод — бросаться в пасть смерти, а там уже выглядывать развилки. «…не так сильно нарываться на неприятности», напоминал ей отзвук уизлиевского голоса в голове. Да к черту Уизли. И Реддла к черту. Мерлин, как ей всё осточертело! — Это даже унизительно, — приоткрылся внутри неё клапан; она все еще не поворачивалась, но спиной остро чувствовала его взгляд. — Ты полагал, я поведусь? Пусть он напрямую с ней не обсуждал, как еще он может использовать этот метод поощрения высшего общества, это подразумевалось. Реддл — не Реддл вовсе, если не использует все возможности укрепить свою власть над подчиненными. Даровать дополнительную силу, а отнять — если потребуется — вместе с настоящей, родной, вырвать с корнем в любой момент. Или как оно работает? Агнес не разбиралась в тонкостях сделанных его чокнутыми лабораториями изобретений. Все-таки она повернулась обратно. Футляр уже не висел в воздухе, находился в длинных реддловских пальцах, равнодушно закрывающих крышку, и с тем же равнодушием он слушал: — Зачем тебе контролировать мою магию? Твоя паранойя прогрессирует? Последнее было лишним. Его взгляд метнулся к ней — опасной вспышкой красного. Дело и в сказанном, и в тоне: презрительном, едком, желчном. Агнес не помнила, когда последний раз позволяла себе так с ним разговаривать. Позволяла ли вообще? Это были долгие девять лет. Всего не упомнишь. Но Реддл вдруг просто усмехнулся. Неужели… ничего? Ничего не последует? Наивная. Агнес не сразу уловила, что произошло: сначала просто рывок, из ниоткуда, он её даже не касался — только магией, должно быть, — прямо к нему, а после, когда она оказалась в зоне его досягаемости, его пальцы сцепились на её руке. Разворачивая, толкая к столу — так, что ребро вогналось ей в поясницу. С грохотом и болью, пронзившей позвонки и наверняка поселившейся на ней синяком. Агнес не знала, хотел ли он правда причинить боль, или он просто не контролировал… Он и так был на взводе. Из-за мятежей, из-за Лестрейндж, из-за Жнеца. При нем стоило бы очень осторожно выбирать слова, но когда её это останавливало? Его пальцы схватили её за подбородок, запрокидывая голову. Первая мысль: легилименция. Нет. Он не окунался в её сознание. Просто хотел, чтобы она смотрела ему в глаза. Запрокидывала голову до протеста в шейных позвонках и смотрела, пока он склонялся к ней, чтобы выговорить отчетливо каждое слово: — Непомерная человеческая жадность. — Его губы скривило злой усмешкой, отпечатавшейся на её лице выдохом. — Ты пользуешься расположением большим, чем все прочие подчиненные вместе взятые, но тебе мало, не так ли? — он не цедил слова, говорил ровно, но они все равно казались пропущенными через цистерну с ядом. — Всё продолжаешь попытки расширить границы дозволенного. А что ей оставалось? Чего он от нее ждал? Что она в колени ему бросится за желание заковать её? Глядя снизу-вверх в эту полыхающую бездну его глаз, она не сомневалась: если он по-настоящему захочет, он нацепит на неё эти гребаные браслеты без всяких предупреждений, лести, умасливающей щедрости предложения. А может и вовсе — не эти. Другие. Массивные, тяжелые, лишь выкачивающие магию, а не дарующие. Рабские. Нет, он бы не стал. Унизить так свою приближенную — унизить себя. И за что? За неподобающий тон? Но она все равно против воли сглотнула, и он это заметил, стало быть, почувствовал шевеление её глотки. Его ухмылка стала шире. А глаза менее жестокими не стали, будто существовали на его лице отдельно от изгиба губ, и это сочетание было поистине ужасающим. — Боишься, — констатировал он. — Ты боишься меня и все равно раз за разом испытываешь мое терпение. — Боюсь? Агнес переспросила, попросту не успев поймать это слово, само соскользнувшее с губ. Она была прижата к столу, её подбородок в плену его пальцев, глаза — в плену его глаз, но этот бунт внутри неё не иссякал. Тараном ломал всё благоразумие. Стенку за стенкой, оставляя только ничтожный фундамент где-то под руинами. Идиотски было бы отрицать непреложную истину — все боялись. Каждый. Даже фанатики, в каком-то своем искаженном смысле, не боящиеся ни Круциатусов, ни прочей боли, но все равно боялись разочаровать Тома Реддла, и это ведь тоже страх. Страх витал в прогнившем воздухе годами. Ей казалось, что даже новорожденные волшебники, только появившись на свет, с первым же глотком воздуха вбирали в себя ужас перед Темным Лордом. Но времена же менялись. Том Реддл — уже не единственный, перед кем трепетали целые британские острова. И Агнес уже давно не робкая несчастная девочка. Заведя руки назад, она небрежно спихнула футляр с браслетами и газету в сторону, приподнялась, разместилась на столе, отчего её ноги чуть развелись, но это было последнее, что её волновало. В росте это особой роли не сыграло, может, добавило ей парочку дюймов, зато заключенной в ловушку она себя уже не чувствовала, напротив, в её положении — какая-то кричащая развязность. В положении, во взгляде, в действиях. Реддл не успел выказать никакой реакции, когда Агнес — окончательно отдаваясь безрассудству — взялась за края шелковой жилетки, чтобы притянуть его ближе к себе, отчего его ладони врезались в стол по обе стороны от неё. Агнес приблизилась губами к его уху, обдавая дыханием жаркого шепота: — Дерзость, конечно, должна быть наказуема… но что ты со мной сделаешь? — и готова была поклясться, что слышала, как скрипнули его зубы, когда он стиснул челюсть. Кажется, если сегодня и польется кровь, то только её. — Удостоишь наконец Круциатусом? — физическую боль она как-нибудь переживет. — Отстранишь от дел? — посвятит освободившееся время крестражам. — Бросишь в клетку? — наконец выспится. Её губы тронули мочку его уха, когда она спрашивала: — Убьешь меня? Убьет — и она будет благодарна, потому что он снимет с неё ответственность за выбор, убивать впоследствии себя самой или нет. Все перечисленные методы малоприятны, трудно не признать, однако всё-таки неэффективны — не могли служить весомой мотивацией, чтобы она всё сделала, только бы этого не случилось. Психологические же рычаги давления на неё закончились со смертью её отца. Ей нечего терять, не за что цепляться. Ему нечего использовать. Нити кукловода в его руках обрезаны давным-давно. Это не отменяло бессознательного страха. Если заглянуть за плотную завесу её злости, под той кишел ужас, потому что Реддл был по-настоящему взъярен. Ярость в напряженном теле — будто он сдерживался изо всех сил, чтобы не свернуть ей шею, — в желваках на скулах, в потемневшей радужке глаз, к которым он вернул её взгляд, хватая опять пальцами её челюсть… настолько же пугающе, насколько завораживающе. — Иногда я действительно задаюсь вопросом, — голос ровный, обманчиво мягкий, прямо ей в губы, пока его пальцы вжимались в её скулы до боли в челюстной кости, — почему я всё ещё не разорвал тебя на куски. Надо же. Какое заявление. Агнес не могла объяснить, отчего внутри затеплился жар: это уже была не только злость и далеко не страх, и дело даже отнюдь не в том, что его губы почти были на её губах. Просто было в его словах и его напряжении что-то… будоражащее. Волнующее. Она впервые вывела его — всегда сдержанного, всегда хладнокровного — из себя для подобных заявлений. Маски учтивости слетели, открывая нечто более близкое к правде. Как часто он действительно мог на ней сорваться? Причинить вред? О скольких случаях она не знала лишь потому, что Реддл всегда филигранно управляется со своими эмоциями? Его эмоции — настолько редкость, что ощущались дозой стимуляторов. Наркотиком глубоко в вены, смывая остатки здравого ума. Ухмылку сдержать не удалось. Наглую, под стать блеску в её зрачках, который она чувствовала едва не физически, чувствовала, как горят глаза. — Возможно, потому что это плод твоих же трудов, Том. — Каждое её слово задевало сжатую линию его рта. Его плечи еле заметно поднимались и опускались в восхищающем старании совладать с собой. — Я целиком и полностью твое творение. Это как разжигать Адское пламя — неконтролируемое, дьявольски мощное — и наслаждаться тем, что оно вот-вот проглотит тебя живьем. До чего же он чудовищно красив в такие моменты… если бы можно было приплести к такой ситуации нелепые бабочки в животе, Агнес так бы и описала, списала бы на них всю вину, мучимая этим необъяснимым волнением, что болезненно-сладко стягивало внутренности. Откуда это? Почему? Что творится с её рассудком? Его рука медленно скользнула с её челюсти по щеке, дальше, на затылок, вплелась в пряди, и его холодные глаза внимательно следили за маршрутом его же пальцев. Будто касаться своего «творения» ему доводилось не так уж часто, хотя на деле даже не было бы преувеличением сказать, что он за этот десяток лет касался её больше, чем кто бы то ни было. Пальцы в её волосах сжались, потянули, заставляя ещё сильнее запрокинуть голову, так, что теперь его взгляду предстала её шея. Агнес отнюдь не удивилась бы, если, глядя сейчас на то, как исступленно бьется жилка в её шее, он в красках воображал, каково было бы вскрыть ей глотку. А все началось с обычной язвительности… раз даже это его так взбесило, что он с ней сделает, когда узнает, кто… нет, что она? Её посетила безумная мысль, что она хотела бы, чтобы правда вскрылась. Хотела узнать, увидеть, прочувствовать каждый оттенок его реакции. Где-нибудь в конце всей этой истории… Вопреки всей браваде, её грудь тяжело вздымалась — от медленных глубоких вдохов, выдохов, и на фоне этих мыслей её собственная злость, бурлящая, ослепляющая, поутихла. Агнес наконец обратила внимание на положение тел. На то, что от её маневра, когда она резко притянула его к себе двумя минутами ранее, он оказался меж её разведенных ног. Пусть почти и не касался… из-за того, что она сидела не на самом краю. Агнес не представляла, что делает. Придвинулась. Медленно, плавно. Немного выгибаясь в спине, бедрами скользнула по столу ближе к краю, ближе к нему, прижимаясь вплотную. Тесно, ни дюйма между ними. Его пальцы сильнее стиснули её волосы — до боли в скальпе. Опираясь рукой на стол, он склонялся над ней, его лицо над её шеей… Его выдох, по ощущениям, сдирал с её горла кожу, так отчетливо она чувствовала его дыхание. — Ты пытаешься меня соблазнить? — его губы прошлись по её шее, вшивая ей эти слова в кожу; слова, что, судя по усмешке, должны бы подразумеваться насмешливыми, но до того низким был его голос… Трепет колыхнул вновь низ живота. Больших усилий стоило не сжать бедра, ведь тогда она попросту прижалась бы к нему ещё больше, катастрофически непристойно, хотя может и надо бы?.. Агнес сама не понимала, что именно она «пыталась». Чего добивалась. Тяжеловато дыша, все еще с откинутой назад головой из-за хватки на волосах, она не удержалась, спросила: — А получается? Ей было интересно, что вообще на это можно ответить, уж тем более ему, не идущему у слабостей на поводу, вечно держащему всё под контро… его зубы. Его зубы прихватили вдруг чувствительную кожу шеи, до судорожного вздоха из её уст. Вместо ответа ей. Отвечал не словами — иначе. Его рот жарко впился в её шею, прикусывая и отпуская, а затем снова, снова и снова прихватывая губами. Агнес еле сдержала стон. Особенно когда его пальцы оказались на её бедрах, вцепились сквозь брючную ткань, будто желая притянуть ещё ближе, но некуда: он сам же прижимался к ней, впаивался, одурающе тесно, вжимался между её бесстыже разведенных ног. Ей пришлось схватиться за его плечи, чтобы держаться и не упасть спиной назад от этого натиска, не распластаться по столу. Его рука очень кстати скользнула опорой к её позвоночнику, придерживая. Сам же он оторвался от шеи, поднял голову, оказываясь с ней лицом к лицу, губы к губам, дыхание к дыханию. У обоих за считанные секунды успело изорваться на драные выдохи. Куда сильнее у нее, разумеется, это ведь Реддл: любое его проявление эмоций приходится множить в уме на тысячу, чтобы хотя бы примерно уравнять с обычным человеком. Несколько секунд они просто не двигались, и воздух был накален так, будто на столе сейчас набирало оборот не самое обычное торжество похоти, а немая дуэль — и стоило бы делать ставки, кто выстрелит Непростительным в другого первый. Её лично изнутри кромсало, как зависимую в ломке. Концентрат возбуждения, рожденный из злости, превышал любую допустимую шкалу, опасно зашкаливал безграничной, необъяснимой потребностью. Агнес не сдержалась. Языком скользнула по губам Реддла — собирая фантом его гнева, так сильно он сжимал эти чертовы губы минутами ранее, пока сражался с желанием придушить её. У самой, от своих же действий, раскалился ещё больше узел в животе, и останавливаться на этом она не собиралась — подалась резко вперед, впечатываясь, ударяя его своим ртом, тут же чувствуя, как его горячий язык проникает внутрь, перенимая инициативу. Невыносим, он просто невыносим. Ни минуты власти в её руках. На части бы его разодрать. Целуя его, жадно-отчаянно-озверело, Агнес представляла, каково было бы все же порвать его кожу раной, или несколькими, или всего… изрешетить. Уничтожить. А нужно ведь. Ей взаправду нужно — где-то в гремучем ворохе чувств всплывало: кровь. Ей нужна его кровь. Но не могла же она просто укусить его. Укусить, прерваться предлогом: «минуточку, я сплюну твою кровь в склянку»… а потом так и вовсе сбежать? Разозлить, возбудить и сбежать? Славно звучит… Увы, ей самой не хотелось прерываться. Если она всю эту гниль из себя не выплеснет, всю эту злость на него, это сожрет её изнутри. Ни малейшего желания остановить его. Даже когда он уже оторвался от её губ. Даже когда спустился поцелуями ниже — не к шее. Миновал её. На этот раз — ниже. Треск шелковой ткани практически оглушил. До чего же Агнес расшатала ему нервы… вместо того чтобы расстегнуть пуговицы её блузки, чтобы добраться до её тела, он предпочел открыть себе больше пространства простым рывком — оголил разом ключицы и большую часть грудной клетки, кожу которой тут же обожгли его губы. Сладостная боль от зубов. На её теле расцветала уже целая плеяда багряных пятен, и Агнес не была уверена, это простое желание целовать её, или скорее оклеймить — наибольшим количеством меток. Ей раньше думалось, что этот оттенок собственничества в его касаниях — следствие властности и присущей ему требовательности во всем, но после всего, что она разглядела в его прошлом… эту тягу к коллекционированию. Иметь что-то, всецело ему принадлежащее. Агнес ненавидела свою ему принадлежность. Чаще всего. Сейчас она наслаждалась. Откидываясь вытянутыми руками на стол позади неё, обхватывая талию Реддла ногами, позволяя ему делать с ней все, что заблагорассудится. Трогать, исследовать, сминать её в своих руках, вгрызаться в кожу. Ртом накрыть её грудь сквозь ткань белья, выступающего из драного разрыва блузки, легонько прикусывая, и Агнес, содрогнувшись в болезненном удовольствии, уже не смогла проглотить стон. Выгнулась ещё сильнее, плотнее, против воли ерзая бедрами по бедрам. А он высвободил подол её блузки из-за пояса, сорвал последние пуговицы, сдернул с её плеч… Агнес была уверена, что он ни на миг не остановит это безумие — она и не хотела, не хотела приходить в себя, — но он отстранился. Оценить пристальным, выцепляющим каждую деталь взглядом открывшийся ему вид. Вид на неё — все равно что разложенную на столе, в одних лишь брюках и темном кружеве, не слишком пристойно прикрывающем грудь. На десяток следов от его губ, запятнавших фарфоровую кожу. На обычно спрятанную от чужих глаз черную змею с черепом, живущую на её предплечье. На шрамы — один длинный росчерк на ребрах, оставленный Блэком, один более короткий и менее заметный прямо над тканью бюстгальтера, два на боку, ещё несколько на спине, но их уже не видно. За исключением первого, Агнес даже не помнила, какой из них кем был оставлен. Не была… злопамятна. Как бы она ни презирала Орден, осознавала, что уж боевые шрамы — точно не их вина. Того, кто стоял перед ней. Того, кто проводил сейчас пальцами по её коже: по своим же отметинам, по белой полосе шрама над кружевом, по груди, по животу… Агнес едва не дрожала от его изучающих прикосновений. А когда он подцепил пальцами пуговицу её брюк, чтобы расстегнуть — так и вовсе сработал какой-то безотчетный импульс, заставивший её схватиться за его руку. Реддл замер. Почему? Честно, Агнес сама не знала, почему. Её тело нуждалось, чтобы он продолжил, нуждалось в его касаниях — взведенное уже настолько, что каждый нерв напоминал тетиву, и если не освободить это напряжение, всё, что скопилось за сейчас, за сегодня, за всё время, всё то, что разъедало желанием, Агнес просто взвоет. Её просто разорвет изнутри. Но этот миг как будто был гранью, за которой назад пути не будет, и Агнес удерживала их на самом краю, не понимая, хочет сигануть в пропасть или отойти от греха подальше. Во всех смыслах. Его вторая рука снова утонула в её волосах, чтобы притянуть её голову ближе, чтобы на ухо прошептать, задевая губами: — Все еще не знаешь, чего хочешь? — конечно, он издевался. Такая сволочь. Ещё бы он не ткнул её в события — какой, трехлетней? больше? — давности, когда она сама же к нему полезла на пьяную голову, сама же всё прекратила, испугавшись того, что творит. Она и сейчас не понимала. Но теперь уже не планировала идти на попятную, как бы сухо ни было во рту, как бы ни сжималось избитой собачонкой сердце в груди от перспективы продолжить. — Нет, — ответила она, касаясь пальцами пуговиц его жилетки. Её губы скользнули по его скуле, по подбородку — и к шее. — Я только сочла несправедливым, что ты все еще полностью одет. Снимая с его плеч жилетку, она впилась губами в его шею сильнее, как прежде делал он, прихватывая и оттягивая, удовлетворенно наблюдая, как безупречная кожа заливается багрецом, что продержится по меньшей мере несколько часов, если только Реддл не сведет сразу же, как Агнес покинет его спальню. Но даже если и сразу… этот узел внутри сжимался сильнее при виде того, как Реддл не мешал ей — когда она припала губами снова, оставляя еще один след. Напротив, чуть запрокинул голову, открываясь ей. Агнес видела, как двинулся его кадык, когда он сглотнул, чувствовала его учащенный пульс, эти толчки крови в вене, по которой вела губами… вот бы зубами её разодрать. Жилетка оказалась на полу, а Реддл тем временем освобождал Агнес от каблуков. Удивительно, не гнушался помочь даме с обувью, ловко отстегнул ремешки, обхватывающие щиколотку на одной ноге — со второй Агнес справилась сама, поэтому Реддл уже принялся вновь за её ширинку. На этот раз она не препятствовала. Напротив — упираясь ладонями в стол, приподнялась, чтобы помочь ему стянуть с неё брюки. Так просто, так слаженно, будто они делали это тысячу раз, хотя ни разу, никогда он её не раздевал. Даже когда… ублажал её, оба раза в прошлом она была полностью одета. Но сейчас чувство полунаготы не смущало. У неё попросту и не было времени, возможности одуматься — Реддл уже обратно прильнул к ней, вжался в её тело, теперь уже только через ткань его собственных брюк и её белья. Ртом снова нашел её рот, пьяно, требовательно размыкая её губы, толкаясь языком внутрь, вместе с тем толкаясь к ней бедрами сквозь одежду, давая прочувствовать, насколько уже возбужден, и сам наверняка ощущая, насколько она… насколько жарко между ног, насколько ей не хватало давления, трения, насколько её тело изнывало по нему. Обычно именно тело предупреждает об опасности рядом с чудовищами, даже когда разум затуманен, а у неё всё, всё предавало её по всем фронтам. И даже не оправдаться, не сослаться на отключенную голову, Агнес ведь всё ещё находила возможности, прерывисто дыша, язвить сквозь поцелуй: — Я правильно понимаю, что ты намерен игнорировать существование кровати в паре ярдов от нас? Ничего против стола она не имела, но раз они и так в его спальне, какой смысл… Реддл сжал челюсть, его руки сильнее впились в её бедра, и на секунду ей показалось, что этим он отвечал на её беспардонность — болью. Но он просто подхватил её, отлепил от стола, заставив от неожиданности дрогнуть, обвить руками его плечи, чтобы удержаться. — Агнесса, еще немного, и я отрежу тебе язык, — ответил он все же ей словами, предупреждением, делая шаги к постели, с ней, жмущейся к нему в нежелании упасть, в чем необходимости и не было — его руки держали её бедра почти-болезненно крепко. Агнес улыбнулась, сползая губами обратно к его шее, найдя какое-то странное удовольствие в том, чтобы оставлять на нем метки. — Тебе было бы неудобно меня целовать, — заметила она между собственными поцелуями на его коже. Учитывая, что он всегда предпочитал целовать её именно глубоко, насилуя её рот так упоительно, что невозможно вздохнуть. Агнес не припоминала, был ли хоть раз, когда он обошелся бы малым. А еще не припоминала, когда бы она могла вот так легко подбирать ответ на абсолютно каждую его фразу: все время их обмены любезностями заканчивались тупиком именно для неё. Но сейчас она не затыкалась, зато Реддл промолчал. Молча скинул её на кровать. Навис тут же сверху и заткнул поцелуем, только подтверждающим её слова, потому что глубоко. Он целовал её глубоко, голодно, въедаясь в её рот, переплетая языки, горячо настолько, что она обвила его тело ногами крепче, ища хоть какое-то давление, чтобы угодить этому невыносимому томлению внутри. Её пальцы сами, без участия мозга, зашарили по его одежде. Пуговица за пуговицей, и вот уже был расстегнут настежь воротник, и расстегивать бы дальше, но её мучило ужасное нетерпение, жажда, ей самой непонятная: её пальцы скользнули по лишь немного оголившейся коже, по яремной ямке меж ключиц, по шее, желая охватить касаниями как можно больше. Как вдруг она оцепенела. Первая мысль сначала — показалось. Но она оторвалась от его губ, метнула глаза к собственным пальцам, неожиданно подцепившим что-то на его шее. Сперва невидимое. Теперь же проявляющееся из ниоткуда из-за её касания. Из-за обнаружения. Цепочка. Ведущая под рубашку, и Агнес пока не могла увидеть, но не мог же он носить кулон? Да и по тяжести… Он не дал ей осмыслить, это всё продлилось только секунду. Кратчайший миг Агнес думала, что всё, момент раскололся, смялся, обрушился занавес, но Реддл только убрал её руку от его шеи, не давая разглядеть находку, и грубо перевернул её на живот. Конечно. Он же не знал. Не знал, что она знает. Одно единственное слово заполонило ум. Медальон. При нем. Всегда был при нем — под дезиллюминационным. Крестраж… так близко к ней. Она даже не успела его увидеть, только ничтожный отрезок цепочки, но она уверена. Лежа на животе, она не видела, что происходит за спиной, и обострился поэтому слух: Агнес вслушивалась и слышала — тихое бряцание цепочки, которую он, стало быть, сорвал с шеи, куда-то убрал. Медальон… медальон, медальон. Так и гремело в уме. А чаша? Он несомненно самоуверен, раз носил один из крестражей с собой, однако вряд ли он и чашу тоже где-то… Из мыслей её выдернула звякнувшая пряжка ремня, которую Агнес еле услышала за грохотом своего же пульса. Вернуло мигом в реальность. Реддл приподнял её бедра, и Агнес прокляла себя за то чувство острого, сладкого предвкушения, что разожглось новым пламенем внизу живота — как чиркнули спичкой, и вот уже полыхало низменным жаром все тело. Вся Агнес. Заживо. Лучше бы она сгорела заживо — такой невероятно уязвимой она себя вдруг ощутила. Не двигаясь, не видя, только прислушиваясь и чувствуя… он даже не стал снимать с нее белье окончательно, просто подцепил кружево, вынудив тихо зашипеть, когда пальцы лишь немного, дразняще, задели чувствительную точку, и сдвинул ткань в сторону. Агнес не знала, что хуже, видеть или не видеть. Не знать, когда он… Первый же толчок заставил её застонать, но стон услужливо поглотила подушка, в которую Агнес уткнулась, спасаясь от переизбытка чувств, что драли и тело, и сердце, так скотски, она просто уже на части распадалась, невыносимо. Реддл не дал ей много времени, чтобы привыкнуть, подался назад и втолкнулся жестким рывком бедрами снова, выбивая из неё еще один звук, глухой и едва слышный. Это её глупое старание абстрагироваться его явно не устраивало. Его рука легла на спину. Широко разводя пальцы, чтобы захватить касанием как можно больше кожи. Ладонью по позвонкам, надавливая, заставляя прогнуться ещё больше, ещё глубже принять его в себя. Такая наполненность изламывала — ей казалось, она задыхается, ей казалось, у неё трещат кости от невозможности происходящего, а он все усугублял: его пальцы расстегнули застежку бюстгальтера. Двинулись выше. Между лопаток. Выше. По задней стороне шеи. На затылок — сгребая пряди в кулак, чтобы потянуть назад. Ей пришлось оторвать голову от подушки, чуть запрокинуть, давая следующему стону уже беспрепятственно вырваться из глотки. Громко — до вибрации в груди, до звона в собственных ушах. Её руки, дрогнув, смяли пальцами ткань покрывала, чтобы хоть за что-то цепляться и не провалиться в душащее чувство стыда. Агнес не понимала, стыд ли это. Возбуждение, ужас? Её перемалывало, до хруста и сумасшествия. Ошметки мыслей раскиданы по сознанию. Человек, которого она так сильно ненавидела и которого не меньше жаждала. Брал её, брал медленно, смакуя, раскатывая удовольствие, с грубостью и оттяжкой — отрывисто вбивал её в свою постель. Глубоко едва не до боли, рассыпающейся искрами перед глазами. Как будто наказывал её. Хорошо. Так и должно быть. Глупо ожидать от него нежностей. Или что его заботило бы чье-либо еще наслаждение, кроме его собственного. Им двигала злость. Ненависть — не к ней лично, а просто живущая в нем, как паразит, все эти его внутренние демоны, чьей жертвой, видимо, она стала: не сейчас, но ещё годы назад, вцепились клыками, когтями, своими лапищами и не отпустят. Иначе это не объяснить, а должна же быть причина. Этой его практически одержимости, прощающей все её оплошности, безапелляционно требующей её рядом. Заставляющей даже сейчас искать больше точек соприкосновения: уже через несколько толчков Реддл решил, что ему мало. Обхватил её талию рукой. Привлек к себе, вынуждая из горизонтального положения подняться в вертикальное, опереться спиной на его непривычно обнаженную грудную клетку. Теперь телом к телу. Удары его сердца били ей куда-то в лопатки. Лямки расстегнутого бюстгальтера поползли с её плеч. Наблюдая за этим до странности отстраненно, Агнес позволила бессмысленному уже куску ткани упасть на покрывало, оголяя тело окончательно. Реддл больше не двигался, то ли давая всё же привыкнуть к углу проникновения, то ли желая изучить её. Пока одна его рука крепко держала её поперек талии, другая — исследовала. Кончиками пальцев по плечам, по ключицам, по блеклым шрамам, по тяжело вздымающейся груди. Накрывая её ладонью. Сжимая. Очередной шумный вздох — из её уст, и прикрылись глаза, затрепетали ресницы. Каждый раз, когда она бывала с кем-то другим, она боялась закрыть веки: под ними всегда неизбежно воскресал он. Мерещился, навевался воспаленным умом, стирая лица тех, с кем она забывалась. Теперь разуму некуда бежать. Рвался по шву. Тело ощущало все так остро, она вся растворялась в этих ощущениях, как в щелочи, а мозг принимать отказывался, отторгал, что это всё правда, не сон, не фантазия, не порочное несбыточное желание, и эта реальность методично разламывалась кривым надрывом. Мозг отключился окончательно, когда рука Реддла скользнула ниже по телу, надавила на низ живота, усиливая потрясающее чувство заполненности, и Агнес сцепила зубы, едва не заскулив. Возобновилось размеренное движение внутри неё, а его пальцы вместе с тем пошли дальше, тронули между ног, разжигая блаженство новым зарядом, от которого Агнес сжалась, голову откинула назад, затылком Реддлу на плечо. Жмурилась. Чувствовала его дыхание на её коже, его растянутые ухмылкой губы, касающиеся её виска… то ли забавлялся её отзывчивостью, то ли наслаждался, Агнес не знала, ничего не знала, не понимала, целиком сосредоточилась на жаре внутри. На невыносимо тугой пружине, что стягивалась сильнее, сильнее каждым толчком, каждым томительным касанием пальцев, скручивая острым удовольствием нутро, до отчаяния нуждаясь… еще немного… её хриплые стоны клочками вырывались через крепко стиснутые зубы, нервные окончания уже полыхали, каждая жила натянута до опасного предела, искрила от напряжения, и нужно было еще только… совсем чуть-чуть… Зубы расцепились только когда пружина наконец отпустилась на очередном толчке, пробивая током и низ живота, и конечности, и дрогнувшие пальцы, которыми она уже успела вцепиться в его руку, себя не контролируя. Рот распахнулся в немом стоне, судорожно хватая воздух. Мышцы внутри сокращались, плотно сжимались, и сквозь непроглядную черную пелену ей почудился низкий почти-стон ей на ухо, от которого рассыпались мурашки по разгоряченной коже. Тело у неё совсем размякло в его руках, а Реддл всё не переставал двигаться, вбиваясь снова, и снова, и снова. Сжалился лишь в какой-то момент — отпустил, позволил упасть обратно на постель, но её тела не покидал. Отступающая волна накрывшего наслаждения размазала её по покрывалу, и Агнес едва ли что-либо осознавала. Двумя руками Реддл уперся в матрас по обе стороны от неё, вдавливая её в постель, и она сквозь густой дурман ощущала вес его тела, глубокие толчки, его губы на её плече, а затем и зубы, оставляющие очередной след… Мерлин, он будто все не мог ею насытиться. Его дыхание звучало в ушах единственным различимым звуком, он был в ней, он окружал её всем своим телом, столько точек соприкосновения, что её выкручивало избытком — будто он пробрался уже ей под кожу. А он все не мог перестать касаться, водить рукой по изгибам, осыпать поцелуями-укусами плечи, шею… без толики нежности, совершенно дико, и Агнес это нравилось. Какая-то больная часть неё упивалась. Горло уже саднило от стонов, бедра сами подавались назад, желая ощутить его в себе еще сильнее. Реддл пальцами подцепил её подбородок, сжимая крепко ей челюсть, вынуждая повернуть голову. Губы впились в губы, смазанно, неудобно… — На спину, — тихий приказ, от твердости которого поджалось снова всё внутри. В каком-то уже полубреду Агнес не сразу поняла, что он хочет, пока не почувствовала вдруг сперва пустоту внутри себя, а затем его руку на её талии, помогающую перевернуться. У неё дрожали ноги от всё нестихающего напряжения, сводящего мышцы, и она бы банально не справилась, если бы не он. Но по итогу её затылок все же очутился на подушке, раскидывая беспорядком темные пряди по наволочке. Реддл — снова сверху. Развел её ноги шире, за бедра притянул к себе, вынуждая обвить его талию, и толчком заполнил её снова, заглушил вырвавшийся из неё сиплый стон своим ртом. Алчно глотая все её сбитые выдохи, вылизывая все постыдные звуки, смесь грехов, разделенную на двоих, потому что его дыхание тоже сбивалось. Все больше — по мере того, как наращивал темп, наконец приближаясь к собственной кульминации. Быстрее и быстрее. Жестче. В каждом толчке — годы сдержанности, абсолютного контроля над желаниями, который наконец с треском переломился, и слетели все цепи. Агнес не могла понять, кто кому по итогу сдался. Не хотела понимать ничего вообще. Чтобы руки не лежали безвольно, она хваталась за его спину, чувствуя под пальцами мышцы, пылающую кожу, выступающие позвонки. Царапнула, проехалась нечаянно ногтями. И осознала. Опомнилась. Через туман возбуждения просачивалось в рассудок прозрение, невовремя вытрезвляющее. А слабая плоть умоляла просто отдаться, забыться, послать все к чертям. Не думать. Не делать. Только не то, что она задумала. У неё нет выбора. Не будет другого шанса. Преодолевая иррациональный страх, что Реддл за такое отсечет ей руки, Агнес вогнала ногти в его спину сильнее. Глубже. Повела пальцы вдоль, чувствуя, как кожа расходится под ногтями, но Реддл ни звука не издал, не прекращая двигаться, пропадая где-то в собственном растущем удовольствии. Только когда она провела еще раз пальцами по царапинам, убеждаясь, что выступила кровь, собирая фалангами горячие капли, он зашипел ей на ухо: — До чего же ты стала кровожадна, Агнес-са. Напомнить бы ему снова, что всё он тому виной, но этот пугающий, щелестяще-змеиный звук, на который он сорвался в её имени… Агнес только застонала снова, откидывая голову назад, открывая больше шею, в которую он рвано дышал. Толчки уже совсем хаотичные, спешные, бессистемные, его пальцы впивались в её бедра до синяков, словно он хотел зарыться в нее как можно глубже. Натиск для нее, уже перенасыщенной, слишком чувствительной, был чересчур, и у нее мерцали точки перед глазами, которые только усилились, когда его рука — скользнув сперва по груди, по ключицам — в итоге обхватила её горло. Несильно, до легкого дискомфорта, который не пугал, а наоборот, извращенным образом подкармливал возбуждение. Не будь она уже так выжата, содрогнулась бы еще одной порцией выворачивающего наслаждения, захлестывающего до потери всякого ума. Вместо этого она хватала взглядом каждую деталь его наслаждения. Её сердцебиение било пульсом в его ладонь, его жуткие пылающие глаза нашли её собственные, переплетались красным пламенем с её серым, топили её, проникали этим инфернальным цветом куда-то в самые уязвимые уголки внутри неё. Зрачки расширены, зацелованные ею губы приоткрыты от сбившегося дыхания, чуть растрепавшиеся пряди падали на лоб, лицо раскраснелось в скулах. Агнес сама не знала зачем, но жадно сохраняла в памяти любую мелочь. Особенно — этот восхитительный, ни с чем не сравнимый звук почти сдержанного, но все равно вырвавшегося стона, когда он наконец, срываясь, отпустил себя. Не выпуская её глаза из капкана своих, вжался в неё последним резким толчком. Сильные пальцы на её шее дрогнули, эту же мелкую дрожь она впитывала своими ладонями на его спине. Реддл продолжал непроизвольно толкаться в неё, медленными поступательными движениями, добирая последние капли удовольствия, но тело уже ослабло, совсем, и Агнес начала думать, что еще немного и он всем весом придавит её. Вместо этого он убрал руку с её горла, вовремя оперся в постель, удерживая себя на локтях. Переводя дыхание. Встрепанный, немного уставший, взмокший — то, каким она не смела надеяться его увидеть хоть когда-нибудь. Даже при сотворении барьера… не так. Тогда — безумец, а сейчас просто… просто… Агнес не могла объяснить себе этот порыв, просто притянула его к себе, поцеловала. Без языка, не пошло, а только крепко прижавшись губами к губам, так, что практически больно. Это оказалось правда ужасно и неожиданно больно — осознавать сейчас, что это был не только первый, но и единственный их раз. Последний. Дальше только крестражи. Попытки убить его. Непрекращающееся противостояние Темного Лорда и Жнеца, которое ничем другим, кроме как смертью одного из них, не закончится. Реддл отстранился от её губ, и его взгляд съехал невольно на одну из её ладоней. На испачканные уже подсохшей кровью пальцы. Испуг легонько уколол иглой под ребра. Он же не… не заставит её смывать его кровь? Не потащит в ванную, не засунет её руки под воду? Он параноик, но чтобы так… Тревожная игла воткнулась глубже, когда Агнес поняла, что он видит не только штрихи крови на её пальцах. Тонкую полосу шрама — тоже. — Давно? — поинтересовался он, все еще одной рукой упираясь в перину, а другой беря её за ладонь, чтобы с обыкновенным любопытством взглянуть, рассмотреть лучше. — Мятежники постарались. Её ответ отдавал легкой хрипотцой — то ли от усталости, то ли потому что сорвался голос. Черт возьми… Большим пальцем он обвел еле заметную линию, и Агнес все усилия прилагала, чтобы не задрожать. Чересчур много эмоций за этот вечер. Чересчур для сколько-нибудь сносной игры в маски. — А целители, я полагаю, разучились лечить раны бесследно? — хмыкнул он, но вместо того чтобы уличить её в чем-то, просто поднес её ладонь к своим губам, касаясь ими шрама, не сводя притом взгляда с её лица. Такой нежный жест, а по ощущениям — будто невидимое лезвие снова разрезает ей руку в мясо. Агнес уже не знала, как все это выносить. Прикрыла глаза, выравнивая дыхание. Касание вскоре исчезло, так же как вес его тела, Реддл оставил её, и очень хотелось бы различить, что она испытывала: облегчение или досаду. И то, и другое одинаково ломило суставы, царапало под костями. Возбуждение спадало, оставляя её опустошенной. Агнес обессиленно перевернулась на бок, спиной к Реддлу. Смотрела на свои пальцы, испачканные кровью — насколько же она его подрала… — Останешься? — негромкий вопрос с другой стороны. На ночь? У него?.. — В твоей постели? В постели Темного Лорда… Агнес повернулась обратно слегка, напарываясь взглядом на него, сидящего на краю кровати и застегивающего брюки. Слабое пламя свечей в настенных светильниках ложилось на его полуобнаженное тело завораживающими тенями. Подчеркивало подаренные ею глубокие царапины, пересекающие его спину, и жар стыда притек к шее. Вульгарный, неприемлемый вид, и Агнес думала, что она не из тех, кто оставляет подобное. Даже дамы в борделях, вероятно, себе такого не позволяют. Как он будет залечивать, интересно?.. Как багровые отметины, тоже всё ещё красующиеся на его шее её стараниями, это так просто не свести. Повернув так же к ней голову, но все ещё спиной к ней, Реддл задумался, будто представляя, каково это взаправду было бы — держать её в своей постели, всю ночь, разделить вместе с ней сон. У нее что-то заныло в груди, протяжно-жалобно. Он правда бы такое допустил? Он? — Если тебя не устраивает моя, здесь полно гостевых комнат. На самом деле, его спальня была бы лучшим вариантом. Пока он спит, попробовать порыскать по комнате… но Агнес не могла вечно полагаться на удачу. Ей нужно выпить целый чан Феликса Фелициса, чтобы, пока она копалась бы в его вещах, он не проснулся и не заметил. Да даже если бы не заметил сразу: чересчур велико совпадение. Пустил в свой дом, пригрел в своей постели, а на утро обнаружил пропажу… Нет. Глупо. Неоправданно рискованно даже для неё. Агнес поднялась в сидячее положение, прохладный воздух спальни холодил горячую обнаженную кожу. Остатки её блузки были где-то на столе, поэтому она разрешила себе обнаглеть, стащить с края постели его рубашку, натянуть на свое почти нагое тело, не застегивая, просто прикрывая тканью грудь и утопая руками в длинных рукавах. — Думаю, я все же вернусь к себе, — отозвалась она, немного скованно, выправляя волосы из-за воротника, и Реддл ей не возразил. В какой-то другой реальности Агнес хотела бы остаться. Не чувствовать угрызений за то, что отдалась мужчине, которого желает. Не бояться рядом с ним, а напротив, искать в нем покой. Ластясь кошкой, уткнуться ему в грудь и заснуть так, у него под боком… Такая приторность, Агнес и саму мутило: она осознавала, что, вероятно, в чересчур спокойных, лишенных всякой опасности отношениях умерла бы от тоски. Но хотя бы изредка. В качестве исключения. Нужда в чем-то обычном, в чем-то нормальном, давала о себе знать. Агнес помнила, как однажды, например, положила голову Реддлу на колени, и помнила его успокаивающие пальцы, ласково перебирающие её пряди. Записать бы это в список пресловутой нормальности, но о каком «покое» может идти речь, если у нее в тот момент была дырища в грудной клетке размером со всю Великобританию? Из-за него же. Всё. Всегда. Из-за него. Её взгляд упал на собственные руки. На эти небольшие засохшие кровавые разводы. — Воспользуюсь твоей ванной? — попросила она, сгибая испачканные пальцы. — Привести себя в порядок. — Конечно. Атмосфера странная, тянущая, очень контрастная по сравнению с тем, что было «до». До — метались молнии, стояла весомая, очень даже реальная угроза, что кто-нибудь кого-нибудь просто убьет. Сейчас — терпимая легкая неловкость. Агнес к такому не привыкла. Не знала, как вообще себя вести, после того как буквально переспала с кем-то, кого знаешь девять лет, и не просто с «кем-то», а с… Агнес вздохнула. Насильно остановила набирающий оборот поток мыслей. Поднялась со смятой постели, босыми ногами на холодный пол, ощущая напряжение в уставших мышцах, едва не подгибающее ей колени. Добрести до своей сумки — в рубашке Реддла, под взглядом Реддла — оказалось тем ещё испытанием, но вскоре она подхватила все же свои вещи и скрылась в ванной комнате. Дверь закрылась на замок, опустились веки, воздух покинул лёгкие медленным, тяжёлым выдохом. У нее не было слов. Никак не описать произошедшее — уж точно не цензурно. Мысленное пустословие все равно ничего ей не даст. Не стоит терять понапрасну время. Агнес отыскала в сумке палочку, нащупала на дне склянку. Открутила крышку, поставила флакон на полку у раковины и направила палочку на свои пальцы. Ее руки дрожали. Агнес еле справлялась с подступающей истерикой. Дыши. Дыши. Вдох и выдох, вот так. Это ничего. Это должно было случиться. Рано или поздно, учитывая это постоянно висящее между ними напряжение — однажды стоило разрезать эту натянутую нить. Оставить этот этап позади. Они еще долго продержались, если так посудить. Не время об этом думать. Категорически. Брахман дал ей накануне заклинание, которое изрядно облегчило бы ей существование, когда она отмывала от себя целые пинты крови, если бы только она о нем тогда знала. А она не могла его применить сейчас, даже сейчас, когда нужно просто отделить от кожи пару капель. Соберись. Ведь все ради этого, да? Все произошедшее. Ради долбанной крови. Ее глаза начало унизительно щипать. Когда Снейп говорил ей, что у нее куда больше шансов найти крестражи Тома Реддла, она не предполагала, что в этом смысле. Раздвинула ноги перед главным злом во имя спасения мира. Героиня, которую Магическая Великобритания заслужила. Агнес издала смешок, смаргивая жалкую пелену перед глазами, и все же заставила руку уже с третьей попытки проделать твердое движение палочкой. Магия наконец отозвалась: неприятно припекла кончики пальцев, сжижая засохшие пятна обратно в теплые капли, которые Агнес притянула, заставляя сперва повиснуть в воздухе, а затем опуститься в склянку. Вот и все. Груз на душе должен был стать легче — самая сложная часть ритуала позади, — а Агнес смотрела на эту кровь в склянке и думала. Надо ли ей это всё было вообще. Перед глазами стояли детали его человечности, эти бережно убранные в отдельный отсек памяти кадры кратковременной уязвимости. Какой сволочью нужно быть, чтобы после этого… А он — нет? Он ведь хуже, Агнес, одумайся. Это все какие-нибудь коварные гормоны после разрядки, вакуум в голове, угомонись, вспомни — все началось с его «награждения». С проклятых браслетов. С его ублюдского желания заковать свою игрушку, над которой он терял контроль. Есть ли хотя бы один процент вероятности, что он действительно хотел сделать её сильнее, а не подчинить? Что Том… О, нет-нет-нет, никакого «Тома». Агнес осекла себя, резко и безапелляционно. «Том» — только для произнесения вслух, для фальшивой игры в то, что ничего не изменилось. Для мыслей — Реддл. Темный Лорд. Немерник, в конце концов, хоть она так и не знала точный перевод, да и не хотела знать, оставляя приятную неопределенность и широкий выбор бранных вариаций. Так или иначе — некто, кого ей нужно разрушить. И теперь, когда у неё всё для этого на руках, едва ли она позволит неуместным сентиментальностям забрать этот шанс.