Нет света в непроглядной тьме

— Прямо всех? — Как-то недоуменно спрашивает воспитатель, а я бледнею. — И детей? — Это она кого детьми называет? Младший корпус? — У нас не так много детей, да и думаю, они уже спят. Преимущественно подростковый корпус. Так же, обязательно позовите врача и воспитателей. — Смотрю на лицо Шольц и вижу неприятную такую ухмылку. — Я объявлю, а ваше дело смотреть чтобы те, кто не проснуться или захотят остаться в постели и не идти, все они вышли. В обязательном порядке. — Меня перехватывают за плечо и больно сжимая, выволакивают из комнаты. — Пойдем, Нина. — Нет. — Шепчу и тихо плачу, чувствуя боль в выбитом плече и боль во втором, которое она сжимает. — Катя. — Всхлипываю и смотрю себе под ноги, видя, как меня волочат к лестнице. Мы спускаемся на первый этаж и меня вытаскивают на улицу. Шольц поворачивает к учебному корпусу и я только всхлипываю, чувствуя, какие ватные у меня ноги и как тяжело дается каждое движение. — Ну, и? Как это произошло? — Слышу голос этой сволочи и принципиально молчу. Да даже если бы я хотела что-то сказать, вряд ли у меня это получилось. Я просто не в состоянии. — Нина? — Ее голос такой металлический и острый, что мне становится только хуже. — Ты меня тут игнорировать вздумала? — Женщина резко останавливается и разворачивает меня лицом к себе. Тут же щеку обжигает удар и я вскрикиваю, оседая на землю. — Еще секунда твоего молчания и я прижгу тебе язык, чтобы у тебя действительно было основание не разговаривать. — Только сильнее сжимаюсь на земле и открываю рот, в попытках сказать что-нибудь внятное. — Не надо. — Всхлипываю и пытаюсь подняться. — Я просто не могу говорить об этом. — Голос дрожит и принадлежит как будто не мне. — Мне тяжело. — Помочь встать? — Шольц вздергивает бровь и ухмыляется. Понятно чего она добивается, но я просто не вынесу еще какого-нибудь издевательства от нее. Мотаю головой и цепляюсь за ее ноги одной рукой, немного помогая себе, но тут же чувствую удар и меня резко отшвыривают. Охаю, так как удар от падения был достаточно сильным. Поднимаю взгляд на женщину и понимаю, что она и помощь — вещи несовместимые. Даже просто постоять ровно не может, пока я сама зацеплюсь и встану, поэтому опираюсь о землю и встаю, пошатываясь. — Мы сегодня с тобой все не можем расстаться. Может это знак, знаешь? — Меня снова хватают за плечо и мы уже подходим к корпусу. — Стоит и на ночь нам не разделяться. — Только не это. Мотаю головой и поджимаю губы. Неизвестно, что ей ночью в голову взбредет, так я вообще живой после этого не останусь. Меня затаскивают в корпус и мы быстро доходим до ее кабинета. Опираюсь о стену и смотрю, как директриса достает какую-то штуку, похожую на рацию и включает ее. — Внимание. — Слышу, как тут же ее голос транслируется на громкоговорителе, причем достаточно мощном. — Всем воспитанникам из групп Б и С с сопровождением воспитателей собраться на заднем дворе за корпусом С. Всем воспитателям и сотрудникам без исключения тоже требуется построится. — Шольц нажимает снова на кнопку выключения и ухмыляется, тут же садясь на стул и закидывая ногу на ногу. — Иди сюда, душа моя. — Сглатываю и смотрю на женщину, которая хлопает по своему бедру, явно подзывая меня. — Когда все соберутся и построятся, тогда и я с тобой приду. — Слышу шум, явно хлопки дверей, но все очень отдаленное. Еще раз сглатываю и на негнущихся ногах подхожу к Шольц, которая как-то оценивающе оглядывает меня. — Аделаида Юрьевна… — Молчать. — Приказным тоном слышу от нее и тут же вздрагиваю. — Душа моя, не надо слов сейчас. Садись ко мне и тогда поговорим. — Спорить и как-то перечить ей не хочу, но в глазах все еще стоит эта сцена с падением Кати и я только прижимаю руку к лицу и тут же начинаю громко плакать. — Аделаида Юрьевна, я просто… — Маленькими шагами начинаю к ней приближаться, все еще громко всхлипывая на каждом шагу. — Катя… я так любила ее. Я просто не смогу без нее… — Чувствую, как женщина хватает меня за здоровую руку и тут же я оказываюсь у нее на коленях. — Мне не нравится когда ты так себя ведешь. — Констатирует Шольц и я вздрагиваю от ее прикосновений к моему телу. — Ты должна быть послушной, не перечить и выполнять все, что я тебе говорю. — Женщина хватает мое лицо за челюсть и тут же впивается в губы. Мычу от недовольства и постоянных всхлипов и тут же чувствую, как меня кусают до крови. — Сиди смирно, сейчас уже пойдем. — Замечаю, как трясутся руки и Шольц вдруг трогает мое выбитое плечо. — Ты учти, мне же не составит труда повторить свое наказание и вернуть твое плечо в то положение, в котором оно было раньше. — Зачем-то киваю и кладу голову ей на грудь, закрывая глаза. — Нет, Нина. Я не люблю эти нежности. — Слышу от Шольц и тут же женщина резко встает, а я падаю на пол с глухим стуком и стоном от боли. — Не надо ко мне прижиматься, обнимать или еще как-то ласкаться. Без этого. — Смотрю на женщину и киваю, а в глазах стоят слезы. Даже не знаю от чего мне было так обидно и больно, наверное, мне все же хотелось, чтобы хоть кто-то в этой ситуации пожалел меня и обнял. Прижал к себе и прошептал, что все будет хорошо, но явно, что от такой женщины, как Шольц, я ничего, кроме побоев и унижений, не добьюсь. — Вставай. — Опираюсь на здоровую руку и встаю, пытаясь не пошатываться. Меня перехватывают и тут же выводят из корпуса. Понимаю, что слышу какие-то странные и даже страшные звуки, то ли крики, то ли плач. Вздыхаю, и появляется желание просто закрыть уши, чтобы не слышать этого. Мы подходим к моему корпусу, вернее меня тащат за собой, а я волочусь сзади, запинаясь о собственные ноги, а после заворачиваем за него на задний двор. Именно туда, куда упала Катя из окна нашей комнаты. Сразу вижу толпу из девочек. Все в пижамах и лица какие-то бледные и испуганные. Среди них были и воспитатели, которые выглядели хоть и спокойней, но тоже явно шокированы. Вздохи и плач усилились, когда мы подошли ближе. Я слышала даже крики, а у кого-то, по-моему, была истерика. Закрываю глаза и иду на ощупь, чисто положившись на директрису. — Анна Николаевна, подойдите сюда. — Вздрагиваю от крика Шольц в сторону и все-таки приоткрываю глаза, видя, что мы проходим через толпу. — А что у нас за толпа? Выстроились в шеренгу немедленно. — Тут же пара воспитателей начали ходить и выстраивать воспитанниц в линии и шахматный порядок. Смотрю только вниз, рассматривая свои ноги и дрожу. — Душа моя, и чего же ты не смотришь на свою подругу, раз так ее любишь? — Мотаю головой, сама не понимая от чего и вздрагиваю, видя, как к нам подошла Анна Николаевна. — Прекрасное зрелище. — Такой довольный голос, что меня мутит. — Вы что-то хотели, Аделаида Юрьевна? — Говорит врач и я слышу, что ее голос немного подрагивает, как будто она сильно испугана, но старается это не показать. — Мне кажется, что Нину не стоило… — Я тут решаю, что делать, а что нет. — Железный голос Шольц перебивает ее и решаю взглянуть на Анну Николаевну. Она какая-то бледная, но не сильно. Такое ощущение, что она старательно избегает встречи взглядами с Шольц и с чем-то еще справа. — Душа моя, вот там. — Тут мою голову хватает директриса и с силой поворачивает направо. От неожиданности даже не успеваю закрыть глаза и вообще как-нибуть среагировать. — А-а-а! — Кричу, завидя что-то, лежащее на траве. Я не увидела четко, да и не хотела бы этого, но мне хватило. Закрываю глаза и вся сжимаюсь, ноги дрожат и я чувствую, что если бы не Шольц, то я бы точно упала. — Нина, так не пойдет. — Какой-то недовольный голос с ее стороны. — Я, конечно, могу отрезать тебе веки, но не думаю, что ты бы так хотела уродовать себя. — Всхлипываю и еще сильнее начинаю дрожать. — Подойдем ближе. — Я так и не поняла, был ли это вопрос или утверждение, но Шольц потащила меня куда-то, явно ближе к телу Кати. — Не надо! Нет! — Кричу, вырываясь, все еще с закрытыми глазами. — Отпустите меня! — Чувствую, как меня удерживают одной рукой, а второй разворачивают голову опять в сторону. — Нина, мне приказать принести хирургические ножницы? — На секунду даже зависаю, пытаясь понять зачем, а потом приходит осознание, вспоминая ее прошлую угрозу. Вздрагиваю и приоткрываю глаза, все еще ничего толком не видя из-за слез. — Катя! — Кричу, кажется, чуть ли не срывая голос. Зрение проясняется, и я вижу свою подругу. Вернее, ее тело. Зрелище было отвратительным, я бы сказала, тошнотворным. Катя лежала на спине, в луже собственной крови, ее нога была вывернута в неестественном положении, подогнутом под нее саму. Крови было много, она медленно вытекала из-под ее головы и остального тела. Лицо было каким-то странным и спокойным, вот только глаза распахнутыми, так, что создавалось обманчивое впечатление того, что она все еще жива и сейчас встанет. Чувствую, что к горлу подкатывает ком и меня начинает тошнить. Даже сказать ничего не могу, только плачу, повиснув у Шольц на руках. Не могу смотреть на окружающих меня людей, я не знаю что они испытывают в данный момент, но догадываюсь, что что-то по ощущениям похожее на меня саму. Слышу только гул, такое ощущение, что мир для меня замер и вся жизнь остановилась в один миг. — Внимание. — Начинает Шольц своим громким и железным голосом. Для того, чтобы ее услышали все, ей даже не нужен был громкоговоритель. — Все вы по… — Она почему-то прерывается и я тут же слышу странные звуки со стороны Кати. — А вот это уже интересно. — Слышу ее удовлетворенный и какой-то заинтересованный тон голоса. Смотрю на Катю и тут же вижу, как она кашляет, выплевывая кровь. Ее так много, что она заливает ей лицо, но сама Катя не шевелится, только иногда кашляет, все еще забрызгивая себя кровью, Катина грудь вздрагивает, но не поднимается, как бы дыша, а только выпускает, оставшийся в легких, воздух вместе с кровью. Слышу какой-то взволнованный шепот Анны Николаевны и она тут же подбегает к моей подруге. Распахнув глаза, смотрю на происходящее и тут же слышу со стороны, как кого-то начинает рвать. Врач приставляет два пальца к шее Кати и к чему-то прислушивается или пытается что-то нащупать. — Пульс есть! — Слышу от нее какой-то возглас, как будто радостный и она смотрит на Шольц. — Аделаида Юрьевна, нужна скорая. У нас очень мало времени, но успеть можно. — Значит ее еще можно спасти. — Поднимаю взгляд на женщину и вижу неприятную ухмылку. — Слышала, Нина? Твоя подруга еще жива. — Вздрагиваю от ее голоса и того, как резко она перевернула меня лицом к себе. — Вызывать? — Обеспокоенный голос врача привлекает внимание Шольц и я опять вижу ее ухмылку. — Боюсь, что из-за того, что ехать достаточно долго до сюда, могут не успеть, но шанс есть, особенно, если сейчас оказать первую помощь. — Бедняжку можно спасти. Какая прелесть. — Вздрагиваю от ее смеха и у меня даже ноги подкашиваются, а сердце начинает быстрее биться от осознания, что Катя жива. — Но я ведь конченая сука, да, Нина? — Бледнею, и чувствую, как сильно она сжимает меня. Это она сейчас припомнила мне то, как я ее обозвала по пути к кабинету врача? Я думала, что она не услышала. — Поэтому, скорую я не позволю вызвать и помощь оказать тоже. Анна Николаевна, встаньте на место. — Нет! — Кричу и тут же начинаю вырываться с новой силой. — Не смейте! Вы должны вызвать скорую! Она жива! Жива! — Буквально ору и слышу недовольные возгласы, плач и крики со стороны толпы. — Анна Николаевна, сделайте что-нибудь! — Еще раз вскрикиваю и захлебываюсь в слезах. — Кто-нибуть! Помогите! — Вы все видите то, что стало с этой девочкой после падения. — Снова начинает свою речь Шольц, а я вижу бледное лицо Анны Николаевны, отходящую от Кати, все еще редко кашляющую. — Это глупый и слабый поступок, что понес за собой такие последствия. — Снова кричу и пытаюсь вырваться, изворачиваясь, и тут же чувствую какую-то неприятную и резкую боль в плече. — Ей сейчас больно. Она буквально в аду. — Слышу, как кто-то плачет, а кого-то все еще тошнит, мне даже становится жаль этих людей. — И даже после смерти она будет страдать. Страдать, как суицидница. — Всхлипываю и пытаюсь сесть, но руки Шольц только сильнее сжимают меня. — Если вы пойдете на такой же шаг, то вас даже не похоронят. Не будет ни гроба, ни кладбища. — Продолжает эта сволочь, а я снова кричу, не понимая в целом, что происходит. — Надеюсь, что теперь все понимают как не стоит поступать. И это касается не только лишения себя жизни выходом из окна, но и вскрытие вен, удушье, намеренное отравление. В любом случае, вас оставят умирать медленно и мучительно. Закопают в сырой земле на территории нашего детского дома. Вы не оставите после себя никакой памяти. О вас никто не вспомнит. — Вы просто сволочь! Самая настоящая. — Из-за слез не вижу ее реакции, но, по-моему, она улыбается. — Ненавижу вас! Да вас все тут ненавидят! Это вы будете гореть в аду за свои поступки! — Кто-то из воспитателей охнул, а гул в толпе даже немного затих от таких моих слов. — И еще один урок от меня. — Шольц ухмыляется и отпускает меня, смотря с какой-то насмешкой. — Что будет, если позволять себе открывать рот в мою сторону с такими высказываниями. — Она только успевает договорить, как тут же по моей скуле прилетает удар с кулака и вскрикнув, я, не устояв на ногах, падаю на землю. — Никто не смеет так выражаться в мою сторону. Ни в моем присутствии, ни в моем отсутствии. — Интересно, как она проверит то, что про нее говорят без ее ведома? Блефует? Опираюсь на одну руку, чувствуя, как ноет та, в которой выбили плечо. Пытаюсь встать и тут же вижу, как Шольц только ухмыляется и даже посмеивается. — Душа моя, просто сдайся. Тебе не победить меня, как бы упорно ты не пыталась сейчас противостоять мне. — Пошли вы. — Плююсь и вижу, что слюна во рту смешана с кровью. Поднимаю на Шольц глаза и тут же вижу, как она замахивается, причем явно не мешкая, как будто поставленным ударом и тут же мне прилетает кулаком в челюсть. Резкая боль на секунду ослепила меня, голова дернулась, а после я почувствовала, как падаю и погружаюсь в темноту.

***

Просыпаюсь достаточно медленно, как будто выходя из состояния глубокого сна, сразу в реальность. Поворачиваю голову и оглядываю место, где нахожусь. Вижу свою комнату и облегченно вздыхаю, даже не знаю из-за чего. Возможно, потому, что я ужасно боялась увидеть Шольц, но к моему облегчению, комната была совсем пуста. Приподнимаюсь на одной руке и кое-как сажусь, видя, что кровать расправлена, я переодета, а в самой комнате выключен свет. Это Шольц сделала что ли? Прямо не верится. Осматриваюсь и взгляд тут же приковывает кровать Кати. Пустая, все еще с лежащей на ней ее мягкой игрушкой. Глаза наполняются слезами и я всхлипываю, вспоминая, что Катя все еще была жива когда мы стояли и смотрели на нее. Возможно, она даже слышала то, что происходило и то, что говорила Шольц. То, что отказалась вызывать ей скорую и то, что избила меня, просто отправив в нокаут. У меня все еще есть чувство, что удар у нее поставлен, значит ли это, что она чем-то занималась или занимается? Закрываю лицо ладонью, вытирая слезы и поворачиваю голову к этому злосчастному окну, которое было плотно закрыто, а ручка снята. Видимо, Шольц все же переживает, что я могу пойти по тому же пути, что и Катя. За окном было темно, видимо сейчас еще поздняя ночь, а мой организм решил, что на сегодня я выспалась и с меня достаточно. — Это еще что? — Смотрю на какую-то записку, лежащую на столе, которой тут явно раньше не было. Может это Катя написала, а я не заметила? Как бы предсмертное послание. Тут же хватаю ее и разворачиваю, смотря на достаточно аккуратный, но плохо понятный подчерк. «Нина, запомни, ты проснулась на улице и пришла в комнату сама. Сама разложила кровать и сама переоделась. Помни об этом и не подставь ни меня, ни себя. Я не могла оставить тебя на сырой земле в твоем и так плохом состоянии. Очень надеюсь, что прочитаешь ты это раньше, чем она все поймет сама. Бумажку спрячь в надежное место или даже съешь. В любом случае, лучше уничтожить. Подпись: Анна Николаевна.» Смотрю на эту бумажку и верчу в руке, пытаясь переосмыслить все, что только что прочитала. Получается, что меня принесла в комнату Анна Николаевна? И все, что она перечислила тоже сделала она? Но почему это надо держать в тайне? Шольц запретила? Она, что ли, хотела оставить меня на улице, пока я в себя не приду? Понемногу пазл в голове начинает складываться, но я все еще верчу эту бумажку в руке. Есть ее мне точно не хотелось, сжечь я не могла, а прятать в комнате особо было некуда, только если отодрать кусочек плинтуса и заснуть туда, но перечитывая эту записку снова и снова, я чувствовала какое-то тепло, идущее от нее. Поэтому, навсегда прощаться с ней не хотелось. Встаю с кровати и подхожу к своему столу, открываю ящик и, перерывая все учебники и тетради, добираюсь до моего заветного блокнота. Личный дневник я начала вести еще три года назад, записывая только самые важные и значимые в моей жизни события. Он был исписан почти до конца, хоть в нем было больше восьмидесяти листов. Я много сюда клеила разных стикеров и картинок, постоянно оформляла страницы маркерами и рисунками. Мне нравилось это занятие, оно как-то расслабляло и помогало на время уходить от реальности, выплескивая все произошедшие хорошие и травмирующие события на листы. Беру записку от врача и взяв клей карандаш, начинаю склеивать из отдельных листов бумаги что-то вроде кармашка. После, запихиваю туда эту записку и приклеиваю на чистую страницу, обводя розовым маркером. Далее, беру ручку с черными чернилами и с самого начала страницы, начинаю описывать то, что произошло сегодня, назвав это самой черной страницей в моем дневнике. Во время описания смерти Кати, я не выдержала и снова расплакалась, капая слезами на бумагу и видя, как растекаются буквы. Одной правой рукой справляться было очень сложно, иногда буквы соскакивали и мои записи были даже нечитаемыми в каких-то местах и похожими на прописи первоклассника, который не так давно взял в руки ручку. Но не писать я тоже не могла, так как внутри все кипело и жаждало высказать хоть кому-то, а в моем случае, чему-то. Далее, я вылила абсолютно весь свой гнев, что во мне есть, на Шольц. Я описывала как хотела бы, чтобы она горела в аду за свои поступки и как бы я хотела, чтобы она была сейчас на месте Кати. Я бы тоже смотрела за ее страданиями и смеялась, зная, что ей больно, зная, что она не может ничего сделать в этот момент. Я бы хотела видеть в ее глазах боль и мольбы о пощаде. Я бы хотела, чтобы ее загрызли дикие животные или чтобы она, принимая ванну, случайно уронила себе в ванну, включенный в розетку, фен. Чтобы ее било током и никто не пришел ей на помощь, а она просто умирала. Медленно и мучительно. Перевожу дух и смотрю на то, что вышло. Перечитывать не хочу, просто из-за боязни снова расплакаться еще сильнее, чем сейчас, поэтому подвожу стрелкой к кармашку с запиской и начинаю писать дальше. Я писала о том, что эта записка от Анны Николаевны и о том, что вижу в этой женщине сейчас что-то вроде своего спасения. Она не такая жестокая, как Шольц и явно пытается помочь мне, хоть и тайно. Я хочу быть с ней, а не с Шольц и сказать по правде, я жалею о том, что тогда не послушалась ее и не отдалась сразу. Тогда бы ничего того, что происходит сейчас — не было. Мне не стоило совершать тот необдуманный поступок и лишать себя девственности самой. Я, так же, жалею о том, что тогда обозвала Анну Николаевну, хлопнув дверью в ее кабинет. Я надеюсь, что она что-нибудь придумает и спасет меня от гнева и действий этой страшной женщины. Я надеюсь, что смогу выйти из этого детского дома живой. Дописав последнюю строчку, я опять заплакала и закрыв блокнот, убрала его в стол, зарыв под учебники и тетради. Из головы не выходило несколько мыслей и среди них был вопрос о неожиданном исчезновении Поли. Где она сейчас и что с ней? Была ли она среди всех этих девочек, что стояли в шеренгах, обязанные смотреть на тело Кати? Встаю со стула и подхожу к Катиной кровати, разглядывая ее. Кровати у нас были достаточно новые и светлые, а под ними было два выдвигающихся ящика для одежды или просто для хранения различных вещей. Вздыхаю и нагибаюсь, открывая один из ящиков. Вижу вещи моей подруги и начинаю перебирать, параллельно утирая слезы. Не знаю, что я хотела найти и надеялась ли вообще найти что-то, но, почему-то, мне хотелось перебрать все ее вещи, пока Шольц не приказала их выкинуть или уничтожить у всех на глазах. Не знаю, что ей может взбрести в голову на этот раз. Среди футболок, кофт, джинсов и штанов, я нашла несколько тетрадей, которые она зачем-то хранила здесь, а не в столе, цветные карандаши и несколько простых. Стирательную резинку и в самом низу ящика розовый блокнот с блестками. Я знала, что он есть у Кати, но никогда не знала что там. Она говорила, что это тайна и что она не особо хотела бы показывать то, что там пишет. Впрочем, когда я говорила ей, что так нечестно и мы подруги, она просто молча указывала на мой личный дневник, который я ей тоже не давала и тогда я замолкала. Но сейчас Кати нет и может, мне можно теперь посмотреть что там? А вдруг она там рассказывает о чем-то таком, что я не знала или может приставания она заметила раньше, чем я? В любом случае, теперь ее разрешение не требуется, поэтому, всхлипнув и вытерев слезы, что снова скопились в глазах, я открыла этот блокнот. Во первых, это оказался не личный дневник для записей, а скетчбук с довольно хорошей бумагой. Во вторых, на первой же странице был довольно интересный и, я бы сказала, странный, рисунок. Девушка или девочка сидела за партой и, походу, мастурбировала, засунув руку в трусы. Вокруг нее были нарисованы знаки восклицания и решетки, наверное, означающие возбуждение. В углу была подпись — «О чем все?». Нарисовано было достаточно хорошо, некоторые линии и штрихи выделены черным маркером. Лица у девушки не было, вместо него просто хаотичные штрихи. Сглатываю и листаю дальше, тут же распахивая глаза, видя рисунок ничуть не уступающий по пикантности прошлому. В этот раз было уже два главных лица и тоже девушки. Одна из них сидела на парте, а вторая навалившись сверху, целовала первую в губы. Руки ее находились на талии, а у второй на голове, явно как бы прижимая девушку к себе ближе. В этот раз лиц тоже не было, были прорисованы только губы, явно слившиеся в глубоком поцелуе. Как и на прошлом рисунке, тут в углу страницы тоже была подпись — «Твои нежные губы и сладкий привкус вишни слишком опьяняющие». Встряхиваю головой и пытаюсь хоть как-то отойти от того, что сейчас вижу. Несомненно, из Кати бы вышла превосходная художница, так как прорисовка деталей была просто до максимума, но у меня теперь появился вопрос по Катиной ориентации. Я никогда не сомневалась в том, что она гетеро, мы даже часто вместе обсуждали как выйдем замуж, а теперь, смотря на эти рисунки, я думаю, что либо она лесбиянка и просто поддерживала со мной об этом разговоры из-за дружбы, либо би, либо ей просто нравилась эстетика девушек лесбиянок. Перелистываю страницу и чуть ли не закрываю глаза от увиденного. Если на прошлых рисунках Кати все ее персонажи были в одежде. Как та девочка за партой в школьной форме с юбкой, как и те целующиеся девушки, одна в брюках и рубашке, а вторая в коротком платье, под которым, кстати, находилась одна из рук стоящей девушки, то теперь же две девушки были обнажены и лежали на кровати. Одна из них находилась сверху и прижимала вторую руками за плечи, в тоже время нижняя, сжимала грудь той, что нависала над ней. В этот раз детально были прорисованы тела. Каждый изъян. Особое внимание было уделено заднице, груди и, почему-то, пальцам ног и рук. Даже ногти были и костяшки пальцев. Все рисунки до этого были черно-белыми, только с обводкой черным маркером, а на этом было видно, что верхняя девушка брюнетка с вьющимися волосами, а нижняя более светлая с темными прямыми прядями. Мне кажется, что я даже засмущалась пока смотрела на эти рисунки. По привычке уже смотрю в верхний угол страницы и опять же вижу надпись — «Будь моей первой и я отдамся в твою власть». Ничего не понимаю. Первой в плане постели? И к кому она обращается? Быстрее перелистываю страницу, чтобы не видеть больше эту и тут же понимаю, что лучше мне не станет пока я смотрю Катин скетчбук. На рисунке была девушка, сидящая на стуле лицом именно ко мне. Ноги широко раскрыты, а носочки натянуты. Одна рука покоилась на ее бедре, а вторая находилась около промежности, причем не просто находилась, а два пальца были явно внутри этой самой девушки. Лица опять не было. У меня уже впечатление, что Катя просто не умела его рисовать. Вместо него опять же были простые штрихи. Но даже без лица детализация была просто превосходной, особенно четко были выделены именно руки и пальцы, что бы явно было понятно где они и сколько. Я даже видела на них прорисованную влагу от смазки. В углу снова была запись — «Ради тебя я всегда и в любом месте готова раздвинуть ноги и позволить войти в меня». Меня даже скривило от такого. Как-то очень мерзко и пошло это звучало. Вздыхаю и листаю дальше. Еще я нашла пять таких рисунков, которые были горячими и все именно с девушками. То с одной, то с двумя. Подписи с каждым разом становились все пошлее и, лично для меня, отвратительней. Захлопываю блокнот и перевожу дыхание, просто смотря в стену. Я даже не догадывалась, что Катя может рисовать такое. Мне просто даже в голову бы не пришло, что она может скрывать от меня именно это. В голове было слишком много вопросов и без того, но сейчас к ним прибавился очень важный и буквально, занявший у меня первое место по началу поиска ответа. Кто эта девушка, которой она готова была отдаться? Кого она представляла когда рисовала это? И себя ли она рисовала? Или знала какую-то другую пару? Я была настолько шокирована тем, что сейчас увидела, что просто не могла заставить себя продолжать рыться в вещах подруги, поэтому просто открыла свой ящик и стала складывать ее вещи себе. Я боялась того, что Шольц могла сказать выкинуть их просто мне на зло, просто для того что бы я пострадала, поэтому я решила их спрятать у себя. Хотя бы парочку самых любимых. Беру ее толстовку и прижимаюсь к ней лицом, чувствуя ее запах. Такой родной и знакомый. Я просто не могу осознать, что Кати больше нет в моей жизни, что мы больше никогда не посмеемся вместе от какой-нибудь глупой шутки, что мы больше не сможем поддерживать и успокаивать друг-друга. Этого просто больше не будет. Всхлипываю и запихиваю толстовку под свои вещи. Складываю еще пару футболок и джинсовку. Так же решаю взять джинсы, которые она в последнее время почти не носила, так как поставила на них пятно, которое не отстирывалось и, конечно, взяла ее скетчбук, спрятав его в своем столе под тетрадями. Немного помешкав и постояв посередине комнаты, подхожу снова к кровати Кати и открываю второй ящик в кровати, смотря на очередные вещи и несколько полотенец. Меня не покидает чувство, что Катя прятала от меня что-то еще. Что-то, что я обязана найти. Перерываю все вещи, что находятся там и ничего интересного или подозрительного не найдя, выбираю еще пару кофт и убираю к себе. Внезапно в голове что-то щелкает и я вспоминаю посмертное желание Кати. Что бы я отдала фломастеры Поле. Поэтому открываю первый ящик и найдя их и карандаши, иду к столу Полины и кладу их ей в ящик. Если Поля все-таки придет, то будет для нее такой посмертный подарок от Кати. Как рассказать ей о том, что случилось, если она не в курсе, я не знала. Травмировать ее психику, если все-таки ее не было в толпе, я не хотела, поэтому пока решила просто дождаться ее возвращения, ну или отправится завтра на ее поиски. Всхлипываю и вытерев слезы, закрываю все ящики, что открыла за это время. Наверное, мне не стоит забивать голову этими вопросами по блокноту, так как все эти рисунки могли быть просто Катиной фантазией и ничем больше. Простым увлечением или практикой рисования женских тел. Вздыхаю и ложусь на кровать, поморщившись от боли в спине. Чувствовала я себя просто отвратительно. Болела спина и плечо, в голове стоял какой-то гул, что постоянно мешал расслабится, а низ живота ныл, напоминая о том, что я сделала в туалете. Поворачиваюсь на живот и утыкаюсь лицом в подушку. Закрываю глаза и тут же вижу ту самую сцену с падением Кати из окна, потом вижу ее тело, лежащее на земле, все в крови. Вижу, как она кашляет кровью, а в голове все еще эхом отражается смех Шольц когда она узнала, что Катя до сих пор жива. Вскакиваю с кровати, так как лежать в таком состоянии просто невозможно, наверное, в данный момент я бы не отказалась от снотворного. Встаю, поджав губы и выдохнув, подхожу к окну, аккуратно выглядывая и смотря вниз. Вижу только примятую траву и следы крови, но самого тела Кати нет. Наверное, в этот момент я испытала даже какое-то облегчение. Если ее унесли, значит она наконец-то отмучилась и умерла, возможно, ее уже закопали. Ну, не оставит же Шольц Катю где-нибудь просто разлагаться, явно же прикажет закопать, поэтому, пусть и не по человечески, но она хотя бы будет закопана. Я бы хотела что бы у Кати была могила, что бы я бы смогла приходить к ней, но из слов Шольц о том, что ее хоронить не будут, я могу быть уверена, что о ее могиле или памятнике я могу лишь мечтать. Вся ночь прошла в каком-то смятении, я иногда снова ложилась на кровать, но стоило мне закрыть глаза, как тут же я видела сцену с публичным обзором Катиного тела и тут же подрывалась, обхватывая голову руками и плача. Я чувствовала усталость, чувствовала, что мне надо поспать, но просто не могла это сделать. Надеюсь, что меня скоро перестанут беспокоить эти видения, а то я так сойду с ума. — Пономарева, доброе утро. — Дверь резко распахивается и я вижу на пороге воспитателя. — А, ты уже не спишь. Ну и хорошо. — Как-то удовлетворенно произносит она и осматривает мою комнату. — Одевайся и на завтрак. — Дает она указания и я только киваю, смотря в одну точку. — Не опаздывай на занятия, а то наказания тебе не избежать. — Опять киваю и слышу ее вздох. Она видимо тоже не в восторге от недавних событий. Воспитатель закрывает дверь, а я ложусь на кровать, зарываясь лицом в подушку. Решение не идти на уроки я приняла еще давно. Я понимаю, что просто не в состоянии пойти на них и даже толку в том, что я все-таки пересилю себя, не будет, так как домашнее задание я так и не сделала, а получать отрицательные оценки или позориться у доски мне тоже не особо хотелось. Я знаю, что меня накажут и скорее всего доложат директрисе о прогулах, но буду надеется, что это не настолько сильный проступок что бы подключать ее и обойдутся только наказанием от воспитателя. Все же, Шольц правда редко показывалась и появлялась в жизни учеников, но почему-то именно в моей она решила задержаться. Я снова плакала, чувствуя, как сильно болит моя голова. Я даже просто не знала куда себя деть. Спать было невозможно, куда-то пойти тоже, так как я сейчас должна быть на уроках, поэтому я продолжала только лежать и страдать, изредка всхлипывая. Снова предпринимаю попытку закрыть глаза и заснуть и вижу силуэт Кати, потом Шольц и так по кругу. И опять в голове этот смех. Такой злорадный и властный, что меня мутит. Переворачиваюсь на бок и закрыв уши, снова закрываю глаза. — Нина! — Слышу откуда-то издалека, но как-то расплывчато. — Пономарева! Подъем! — Чувствую, как меня начинают трясти и открываю глаза, смотря на воспитателя в своей комнате. — Ты вообще обалдела? — Сажусь на кровати и смотрю на недовольную Светлану Сергеевну. — Ты на уроках не была. На завтраке тоже, и на обеде. Ты во сколько легла, что все проспала, а? Я же будила тебя утром. — Я… — Зеваю и потягиваюсь, тут же смотря на кровать Кати и вздрагивая. — Неужели вы не понимаете… — На глаза наворачиваются слезы и меня начинает трясти. — О каких уроках сейчас я могу думать, когда у меня лучшая подруга умерла?! — Всхлипываю и закрываю лицо рукой, вытирая слезы. — Так, Нина. — Она складывает руки в замок и вздыхает, глядя на меня. — Я, конечно, понимаю, что у тебя шок и ты сильно расстроена, но хотя бы для вида надо было идти на занятия. — И для вида всего лишь получить двойки по всем предметам. — А если уж не могла, то надо было предупредить меня или пойти к врачу, сославшись на плохое самочувствие. А теперь что? Ты просто прогуляла уроки без уважительной причины. — Смотрю на нее через пелену слез и даже задумываюсь серьезно ли она. — Вы сейчас серьезно? Без причины? — Начинаю громче плакать и замечаю, как трясутся руки. — Я вчера видела тело своей подруги. Своей мертвой подруги, которая выпала из окна на моих глазах. Которая была жива в момент, когда я видела ее лежащей на земле! — Срываюсь на крик и вижу, как Светлана Сергеевна недовольно смотрит на меня, но капля сочувствия, все же, видна в ее взгляде. — Ты была не одна. Все так же видели тело Екатерины, но почему-то эти все сегодня присутствовали на занятиях, кроме заболевших или болеющих до этого, а ты нет. — Она указывает на меня пальцем и я всхлипываю, опуская взгляд в пол. Мне нечего ей больше сказать. — В целом, опустим это все, я пришла, чтобы передать тебе, что тебя вызывают в кабинет директора, а так же, и отвести туда. — Распахиваю глаза и смотрю на воспитателя, поджав губы. — Не пойду к ней. — Мотаю головой и всхлипываю. — Не пойду. — Протягиваю и только больше начинаю плакать, сжимаясь на кровати. — Нина, я не поняла, что значит «не пойду»? — Она еще так удивляется, будто обычно все прямо радостные бегут в кабинет к директрисе. — У тебя нет выбора. Тебя вызвала директор, значит ты должна просто встать и пойти. Давай переодевайся. Нечего в пижаме к директору являться. — Я не хочу к ней. Она меня просто убьет, как вы не понимаете. — Всхлипываю и вижу, как воспитатель всплескивает руками. — Она сам дьявол. Я не хочу идти. — Трясусь и тут же Светлана Сергеевна открывает мой ящик под кроватью и смотрит на одежду, что там лежит. — Пожалуйста. Помогите мне. — Где твоя форма? — Спрашивает она и я киваю на шкаф. — Нина, я не могу тебе никак помочь, если ты нарушила правила, то должна понести наказание. — Накажите меня вы! — Вскрикиваю и воспитатель кидает мне в руки форму. — Я готова понести наказание от ваших рук или рук другого воспитателя, только не от Аделаиды Юрьевны! — Одевайся. — Только кивает она и я, дрожащей и единственной нормально функционирующей рукой, начинаю стягивать с себя пижаму, даже не стесняясь воспитателя. Мне все равно. Пусть смотрит. — Нина, я, конечно, не могу помочь тебе, но могу дать совет. — Проговаривает Светлана Сергеевна и я прислушиваюсь, с трудом натягивая юбку. — Не сопротивляйся. Тебе все равно не избежать того, что случится, поэтому просто будь послушной. — Ну афигеть. Это совет смириться? — Она сложный человек, но ты должна справиться. — Не чувствую в ее словах реальную веру в меня. Такое ощущение, что это сказано только что бы хоть немного утешить. — Готова? — Она осматривает меня и цокает, смотря на голову. — Растрепанная такая. Причешись и пойдем уже. И так задерживаемся дольше, чем нужно. — Только киваю и открываю ящик стола, извлекая расческу. Я готова делать пока все, что угодно, только бы немного отсрочить мой приговор. Правой рукой это делать было ужасно неудобно, расческа то и дело норовила уйти в другую сторону, не туда, куда я хотела ее направить, но все же, я справилась. — Все, идем. — Воспитатель хватает меня за руку и выводит из комнаты, под мои всхлипы. Я пыталась идти ужасно медленно, притормаживать ногами, но Светлана Сергеевна постоянно дергала меня за руку и подгоняла что бы я сильно не отставала и попросту не теряла времени. До кабинета Шольц я шла, как в тумане, даже не сразу поняла, что мы уже подошли. Из тумана меня вывел стук воспитателя в дверь и ответ на это Шольц. — Войдите. — Слышу этот железный тон и тут же начинаю вырываться, надеясь взять воспитателя эффектом неожиданности, но, к моему сожалению, она не ослабляла хватку и ловко перехватила меня, тут же распахнув дверь и затолкнув меня в кабинет. — Аделаида Юрьевна, как вы просили, привела вам Пономареву Нину. — Смотрю на женщину, что сидит за своим столом, откинувшись на кресле, закинув ногу на ногу и курит, выпуская дым в сторону. — Свободны. — Кивает Шольц и воспитатель тут же покидает кабинет, оставляя меня с директрисой один на один. — Доброе утро, душа моя. — Вздрагиваю от того, что женщина обращается ко мне и опускаю взгляд в пол, стоя у двери. — Здравствуйте. — Проговариваю тихо и вытираю слезы, что еще не успели высохнуть. — Скажи-ка мне, Нина. — Слышу этот вкрадчивый голос и вижу, как Шольц тушит сигарету в пепельнице, что стоит у нее на столе. — Почему ты сегодня не была на уроках? Кто разрешал тебе не идти? И чем ты весь день занималась? — Женщина складывает руки в замок на груди и я смотрю на ее строгое лицо глазами, наполняющимися слезами. — Я просто уснула и проснулась только сейчас. — Всхлипываю и вытираю лицо рукавом от рубашки. — Я очень сильно переволновалась из-за смерти… Кати. — Слова даются с трудом и я то и дело прерываюсь на всхлипы. — И не могла заснуть всю ночь, а потом… потом заснула под утро и не проснулась, пока не разбудили. — Смотрю на Шольц и вижу, что ее лицо вообще никак не поменялось, только как будто она стала испытывать отвращение к тому, что слышит или видит. — Простите. Простите. — Поспешно говорю, понимая, что хуже я все равно себе уже не сделаю, но может хотя бы немного вызову у нее сочувствия ко мне. — Простите меня, пожалуйста. — Терпеть не могу слезы. — Слышу ее шепот и смотрю, как Шольц закатывает глаза. — То есть, говоря по правде, ты прогуляла сегодня занятия. — Мотаю головой, а Шольц ухмыляется. — Прогулом считается пропущенный урок или несколько без уважительной причины, подтвержденной справкой или словами педагогического состава. — Говорит она, как будто зачитывая и выжидающе смотрит на меня. — Естественно, еще я имею право снимать с уроков, но я тебя не снимала и все вышеперечисленные пункты к тебе тоже не имеют никакого отношения. Значит, прогул. — Констатирует женщина и я потупляю взгляд, понимая, что спорить с ней все равно бесполезно. — Уроки сделала? — Сердце замирает и я мотаю головой, понимая, что если отвечу неправду, то она, скорее всего, попросит принести выполненное домашнее задание и тогда я получу еще больше за вранье. — А теперь, я хочу, чтобы ты сама подвела итог моего монолога. — Поднимаю взгляд на Шольц и вижу ее ухмылку. — Я наказана? — Слова застревают в горле и я сглатываю, пытаясь прийти в себя. Смотрю на Шольц и вижу по ее лицу, что она явно ждет что-то другое. — Я наказана. — Говорю более утвердительно. Может ей не понравился именно вопросительный тон, так как все же, она сказала подвести итог. — Верно, душа моя. — Шольц снова ухмыляется и встает с кресла, тут же отодвигая на своем столе какие-то бумаги и пепельницу в сторону. — Ложись грудью на стол. — Только начинаю больше плакать, даже не сдерживая себя. Я просто не могу. — Помочь? — Она усмехнувшись, поднимает бровь и смотрит на мои нерешительные шаги к ее столу. — Аделаида Юрьевна, пожалуйста. Не надо. — Замечаю, как меня трясет и решаюсь на отчаянный шаг. Хуже уже все равно не будет, так может она хочет, чтобы я сделала это? Резко поворачиваюсь к ней и, обвив здоровой рукой вокруг талии, прижимаюсь всем телом, обнимая. — Прошу, не надо меня наказывать. Я не… — Не успеваю договорить, как чувствую железные руки Шольц на своей талии и на руке. Тут же женщина с силой отталкивает меня от себя и смотрит строго и презрительно. — Не смей меня обнимать. — Проговаривает женщина и я сглатываю от ее тона. — На стол. Живо. — Стою, и с непониманием, и какой-то обидой, смотрю на Шольц, которая зло выдыхает и сверлит меня взглядом. Я прямо чувствую, что если хоть секунду еще помедлю, то меня ударят. — Я… — Всхлипываю и поворачиваюсь обратно к столу, кладя руки на него. — Юбку сними с нижним бельем вместе. — Вздрагиваю от ее требовательного голоса и нехотя, дрожащей рукой, стягиваю с себя юбку, а трусы, зацепившись за нее, снимаются вместе и падают на пол. Опускаюсь грудью на стол и слышу, как Шольц что-то открывает, по-моему, шкаф или комод. — Душа моя, даже предоставлю тебе выбор в виде лотереи. Назови число от одного до трех. — Ее явно веселит вся эта игра, но мне совсем не до смеха. Я не хочу, чтобы она меня снова била. Я просто не выдержу. — Один. — Говорю тихо, но она явно слышит, так как до меня долетает ее властный смех. — Прекрасный выбор. — Ее голос мне что-то прямо вообще не понравился. Если прекрасный для нее, то точно ужасный для меня. — А теперь только два варианта. Один или два? — Значит ли это, что наказания будет два? И что у нее за желание поиграть со мной в какую-то ерунду? Я же сейчас умру от страха неизвестности. — Два. — Все-таки, повторяться с единицей не хочу. Да и откуда мне знать, что она играет честно и выберет действительно то, что под той цифрой, что я назвала? Ей может просто нравится издеваться надо мной. — Я чувствую твой страх, душа моя. — Вздрагиваю, когда слышу ее шаги в мою сторону и замираю, почувствовав руку Шольц на своих ягодицах и тут же получаю удар по ней ее ладонью. Вскрикиваю и получаю очередной удар. Она будет меня шлепать? — Я хочу, чтобы твоя кожа здесь стала алой. Люблю этот цвет. Один из моих любимых. — Хорошо, что у нее любимый не фиолетовый или синий, так как не хочу, чтобы она порола меня до синяков. Снова вскрикиваю от удара и вся сжимаюсь на этом столе. Когда это закончится? Очередной хлесткий удар в сопровождении, соответствующему его звуку, и снова мой всхлип. Она шлепала меня достаточно долго, до такой степени, что к коже на заднице было не прикоснуться, настолько она болела. Но все же, я была счастлива, что била она меня не ремнем или розгой, а еще хуже, ее кнутом. — Превосходно. — Протягивает Шольц как-то удовлетворенно. — Так мне больше нравится. — А мне нет. — Что ж, приступим к основному наказанию. — Сердце на мгновение пропускает удар и я даже теряю дар речи. Основному? Что она задумала? — Учти, душа моя, это наказание совмещает в себя несколько твоих проступков: то, что ты меня послала вчера на заднем дворе и то, что ты пропустила уроки. — Вся дрожу и слышу какой-то странный звук, как будто что-то открыли. — Тебе повезло, если бы ты второй раз выбрала единицу, то смазку бы не взяла, а так, может даже без травм получится. — Подождите. Что вы… — Замираю, когда чувствую, как ее пальцы, смазанные в чем-то холодном, касаются моей задницы. — Аделаида Юрьевна… — Именно в этот момент я на себе испытала всю полноту фразы «онеметь от ужаса». — Расслабься, Нина, будет больно, так как подготавливать и как-то растягивать тебя пальцами не собираюсь. — Дрожу на столе и чувствую, как слезы стекают по щекам и капают прямо на стол. — Он небольшого размера. Не самый маленький, конечно, но и не самый большой, что у тебя был на выбор. — Мотаю головой, как будто это ее остановит и тут же чувствую, как в меня упирается что-то твердое. — Нет. Пожалуйста, не надо. — Понимаю, что толку от того, что я сейчас буду говорить эти слова, не будет, поэтому вздыхаю и пытаюсь расслабиться, все равно сделать в этой ситуации я ничего больше не могу. — А-а-а! — Кричу, как только Шольц входит в меня страпоном, кажется, совсем немного, но этого хватает для понимания, какая боль меня сейчас ожидает на протяжении непонятного количества времени. — Не надо так кричать, душа моя. — Слышу ее какой-то довольный голос. Эта стерва явно наслаждается моими страданиями. — Это тебе все равно не поможет. — Я и сама это понимаю, но сдерживать крик просто невозможно. Всхлипываю и вся напрягаюсь когда Шольц просто начинает иметь меня грубыми и быстрыми толчками, глубоко проталкивая в меня страпон. — А-а-а! Хватит! — Захлебываюсь слезами и пытаюсь хоть как-то извернуться, чтобы страпон вышел из меня, но стол мешает с одной стороны, а сама Шольц с другой, поэтому мне остается только плакать и кричать, ожидая, когда эта пытка кончится. Толчок, и я снова кричу, срывая голос и переходя на хрип. Такое ощущение, что она просто пытается впихнуть в меня то, что по своей сути войти в меня не может. Из-за смазки страпон прямо хорошо скользит и беспрепятственно входит и выходит из меня, причиняя боль. Чаще дышу и вцепляюсь в столешницу, чувствуя, какая ладонь мокрая, что прямо скользит, не давая мне нормально держаться за стол. — Смотри-ка, кровь. — Констатирует Шольц и я только всхлипываю на это заявление. Даже видеть не хочу, что там происходит, просто быстрее бы это все закончилось. — Все-таки, без повреждений не обошлось, но это к лучшему. За такие проступки наказание должно быть соответствующим. — Просто уже рыдаю у нее на столе и чувствую, как страпон входит и выходит из меня, издавая неприятный звук. — Я больше не могу. — От боли в глазах уже темнеет и я чувствую, что если она продолжит и дальше так насаживать меня на этот страпон, то я просто потеряю сознание. — Аделаида Юрьевна, — выходит очень сдавленно, но разборчиво. — Я сейчас отключусь… — Может это ее остановит? Не будет же она иметь меня, когда я нахожусь без сознания? — Не придумывай. — Отрезает она и у меня появляется желание потерять сознание просто ей на зло, доказав, что она ошибалась, а я была права и говорила правду. — И не думай, что это меня остановит. Я приведу тебя в чувства и продолжу наказание, пока не посчитаю, что ты достаточно отработала свой плохой характер и дурное воспитание. — На себя бы посмотрела, а после мне бы предъявляла за характер. — А-а-а! — Кричу от еще одного толчка и ощущение у меня, что она вошла еще глубже, как будто на всю длину страпона. Сколько он сантиметров? Даже знать не хочу. — А-а-а! — Такими темпами голос ко мне вернется еще не скоро, если я продолжу напрягать, уже и без того слабые, голосовые связки. Надеюсь, что она устанет быстрее, чем я просто умру здесь от болевого шока. Да лучше бы она выпорола меня, я уже и на кнут согласна, только бы она перестала истязать мой зад. Шольц насиловала меня, наверное, вечность. Мне кажется, что она могла продолжать это делать еще долго, но видимо посчитала, что с меня достаточно, ведь по ее мнению, я все осознала и отработала свое плохое поведение. — Душа моя, все закончилось. — Только плачу, так как даже после выхода страпона из меня, я все равно как будто ощущала его внутри себя, да и боль никуда не делась, хоть и стала меньше. — Вставай и одевайся. — Снова дает указания женщина, а у меня нет сил даже привстать с этого стола, я как будто просто прилипла к нему. — Продолжишь так лежать и я возьму тебя еще раз. — Громче всхлипываю и пытаюсь пересилить себя, приподнимаясь на одной руке и сползая со стола Шольц вниз на пол. Смотрю на свои бедра и вижу кровь, которой было не мало, и выглядело это все так мерзко, что меня тут же начинает мутить. — Завтра утром поедем с тобой кое-куда. — Натягиваю трусы и тут же чувствую как они пропитываются кровью. — Рано утром. Поэтому уже в шесть часов ты должна быть готова и стоять в моем кабинете. Отсюда вместе пойдем к машине. Если опоздаешь… — Шольц подходит ко мне и наклонившись, приподнимает мое лицо за подбородок, смотря прямо в глаза. — Я вырву тебе ноготь на руке. — Она кивает на мою руку и я широко распахиваю глаза. — Щипцами и без какого-либо обезболивающего. — Только часто киваю на ее слова и тут же Шольц впивается мне в губы, которые и так болели после ее кровавых поцелуев. Мычу, чувствуя, как она прикусывает мою нижнюю губу, заставляя запекшиеся ранки вспыхнуть новой болью и снова открыться. По щекам текут слезы и Шольц снова кусает меня в одном и том же месте. У меня создается ощущение, что она вампир и ей доставляет удовольствие ощущать вкус моей крови у себя во рту. — Аделаида Юрьевна, я могу пойти? — Сглатываю и говорю, когда Шольц наконец-то отлипает от меня. — Иди. — Кивает она и я облегченно выдыхаю, кое-как поднимаясь с пола и глядя на кровавый след, что оставила на нем. — Только прибери за собой. — Киваю и стою в ожидании хоть какой-нибудь тряпки. И Шольц явно понимает мой намек потому что идет к столу и извлекает из него влажные салфетки. Беру их у нее из рук и вытащив парочку, вытираю за собой кровь, как и в прошлый раз в этом ее злосчастном кабинете. — Я все. — Мямлю себе под нос и сжимаю в руке окровавленные салфетки. — Теперь могу уйти? — Шольц кивает и я поджимаю губы, направляясь к двери. — Все уроки, что ты не сделала к сегодняшнему дню, должны быть выполнены. — Киваю и открываю дверь, выходя из кабинета директора. — До встречи, душа моя.