Нет света в непроглядной тьме

— Анна Николаевна, извините. — Тихо стучу в дверь и опускаю ручку, понимая, что ждать пока она мне ответит, я не могу, так как Шольц явно может пойти именно в этот корпус или просто заметить меня. — Анна Николаевна. — Сразу закрываю дверь и смотрю на врача, что сидит за столом и рядом с ней какие-то маленькие стеклянные баночки с таблетками, блокнот, а в руке ручка. — А, Нина. — Протягивает она и невинно улыбается. — Уже приехали. — Она знает, что я уезжала? Хотя, это неудивительно, вряд ли директриса не предупредила о своем отъезде. — Что-то хотела? — Только сглатываю и подхожу к ее столу, ставя руку на него. — Анна Николаевна, мне восстановили девственность. — Шепчу ей, озираясь по сторонам, как будто боясь, что нас могут услышать. Ее мои слова, кажется, ничуть не удивили, она только продолжила на меня смотреть, как будто чего-то ожидая дальше. — И я теперь… снова невинна. — Поджимаю губы, так как не знаю что сказать еще. — Хорошо. — Она только пожимает плечами и посматривает на настенные часы. — И зачем ты это рассказываешь мне? — Даже впадаю в ступор от ее такого вопроса и сжимаю руку в кулак. — Я знала о том, что так будет. Не удивила. — Она произносит это каким-то безразличным тоном, а потом ухмыляется. — Пожалуйста. Анна Николаевна. — На глаза почему-то наворачиваются слезы и я всхлипываю. — Возьмите меня. Сделайте своей, прошу. — Вытираю подступившие слезы и смотрю на врача, которая как-то нахмурилась. — Вы же можете сейчас взять меня. Я вам отдамся добровольно. Буду делать все, что скажете. — Смотрю ей прямо в глаза и поджимаю губы, чувствуя, как по щеке бежит слеза. — Пожалуйста. — Нет, Нина. Даже не проси. — Слезы в миг застывают в глазах и я только смотрю на женщину, пытаясь глубже дышать. — Раньше нужно было думать. Я тебе уже говорила, что так будет, что ты будешь умолять меня взять тебя, а ты что сделала? — Врач кладет свою руку на мою, накрывая ладонью и сжимает. — Ты сказала, что никогда такого не будет и обозвала меня, хлопнула дверью, а сейчас осознала, что я была права, но… теперь уже нет, Ниночка. Поздно. — Только пошатываюсь, когда она убирает мою руку со своего стола, буквально скинув ладонь. — Теперь уже я выставлю тебя за дверь. — Подождите, Анна Николаевна. — Не верю, что она не хочет взять меня. Она просто боится Шольц, вот и все. — Но вы же помогаете мне. И отнесли в комнату, и таблетку дали. — Она кивает и как-то недобро ухмыляется. — Так помогите сейчас, пожалуйста. Просто поимейте меня и я буду вашей. У нас время до завтрашней ночи. Шольц возьмет меня именно тогда. — Даже не замечаю, что назвала эту стерву по фамилии. — Пожалуйста. — Дорогая Нина, пойми меня правильно. — Она стучит ногтями по столу и я сглатываю. — Соглашаться на мое предложение надо было раньше. Тогда, когда это было актуально. — Она все гнет свою линию. Похоже, просто бесполезно ей говорить что-либо иное. — Сейчас ты только зарабатываешь себе и мне проблем, а я их не хочу. Не знаю, как ты. Может быть тебе нравится и ты скрытая мазохистка, но меня в это втягивать не надо. Я могу помочь тебе, если посчитаю нужным. Но такую просьбу я выполнять не собираюсь. — Она вздыхает и смотрит прямо мне в глаза. — Уходи. — Она делает жест рукой, показывая на дверь. — Уходи, Нина. — Подождите… — Убираю руку со стола и встаю в более уверенную позу. — Анна Николаевна. — Уходи, Нина. — Ее тон становится жестче и строже, а сама она встает из-за стола, тут же оказываясь меня выше, причем намного. — Я больше повторять не намерена, сейчас просто выведу тебя из моего кабинета, если сама не хочешь уходить. — Почему она вдруг стала такой жестокой? Она мне даже Шольц сейчас чем-то напоминает. Хотя нет, директриса даже дважды не повторяет, а эта сказала, чтобы я уходила уже раз десять. — Вы делали вид, что хотите помочь мне, а теперь, когда есть реальная возможность избавить меня от дальнейших страданий, вы сразу снимаете с себя всю ответственность. — Вижу, что она явно уже теряет терпение, но у меня внутри все тоже закипает. — Вы же видите что со мной делают, что я просто не доживу до выпуска, но все равно упорно гнете свое. Если я вам нравилась, если вы меня заприметили. — Повторяю ее слова, что она говорила мне тогда, когда я отказалась от секса с ней. — То что сейчас? Если тут такие законы с этой девственностью, то неужели вы так боитесь директрису, что не можете даже сослаться на них? Вы просто под ней! Буквально, как ее шлю… — Меня прерывает резкая боль в лице и звук от сильной пощечины. Смотрю на врача, а она стоит и просто сверлит меня взглядом, буквально стараясь испепелить на месте. — Если бы все то, что ты сейчас мне наговорила было правдой, то я бы сейчас не возилась тут с тобой, а просто позвонила Аделаиде Юрьевне и попросила забрать ее девочку, так как она отвлекает меня от работы и мешает своим присутствием, а так же, не хочет уходить, но я продолжаю вести с тобой диалог и ждать пока ты поймешь почему я так поступаю. — Ее слова заставляют меня задуматься, но почему-то ощущение своей ничтожности перекрывает все мысли и заставляет только сжаться. — Нина, я еще раз повторяю, уходи. — На глазах появляются слезы от недавней пощёчины и боли в лице, а так же ее слов. — У меня нет времени тебя успокаивать сейчас, извини. — Это ее последнее слово было как будто для справки, а не для того, чтобы правда извиниться. Я не чувствовала искренности. — Да пошли вы. — Бросаю и тут же отворачиваюсь, боясь очередной пощечины и выхожу из кабинета, смотря в пол. Вытираю рукавом подступившие слезы и тихо всхлипываю. Я просто обречена. Мне никто не поможет. В том, что Анна Николаевна не расскажет Шольц о том, что произошло, я уже была не уверена. Я бы даже рискнула подойти к каким-либо воспитателям и попросить взять меня, но что если они уже знают, что я принадлежу директрисе, а потом доложат о моей просьбе ей. Таким образом, я просто сама выкопаю себе могилу и сама же в неё спущусь, дав перед этим Шольц лопату. Выхожу из корпуса и тут же меня кто-то хватает за талию, прижимая к себе. Сердце пропускает удар и я от испуга закрываю глаза, боясь открыть их. Я узнаю эту хватку, эти руки, эти касания и эту самую жестокость, в которой нет ни капли нежности. — Душа моя, ты что здесь делаешь? — Вся сжимаюсь и начинаю плакать от осознания того, что не знаю что сказать. — Я тебе сказала идти в свою комнату и делать уроки, а ты где была? — Ее грозный тон просто режет меня изнутри, заставляя дрожать от страха. — Простите меня. — Всхлипываю и открываю глаза, опуская взгляд на руки, которые продолжают удерживать меня. — Простите пожалуйста. Я просто испугалась. — Пожимаю плечами и вообще не знаю что еще сказать. Она все равно накажет меня, все равно ударит, поэтому делать себе хуже я не хочу. — Тебе вообще нельзя давать никакой свободы передвижения. — Это вопрос или утверждение? — Из-за того, что пока я не могу допустить того, чтобы ты понесла физическое наказание, я применю другое. — Чувствую, как меня разворачивают и я тут же сталкиваюсь с холодным взглядом Шольц. — Будешь делать уроки у меня в кабинете. Под моим присмотром. А после того, как станешь моей, вообще, подумаю над тем, чтобы ты жила полностью со мной. — Сглатываю от этого заявления и пытаюсь выбраться из ее мертвой хватки. — Жду тебя у себя через десять минут. Без опозданий. — Нервно киваю и вижу на ее лице ухмылку, от которой по телу пробегают мурашки. Аккуратно отхожу от нее и спешу скрыться в своем корпусе. Добегаю до комнаты и буквально влетаю в нее, тут же чуть не столкнувшись с какой-то девочкой. — Нина, привет. — Она улыбается и я признаю Полину, которая за время отсутствия как-то осунулась и даже похудела. Кожа у нее бледная, а под глазами мешки. В целом, выглядит она не очень хорошо. — Как же хорошо, что я тебя встретила. Я так соскучилась. — Мне показалось, что она сказала это со слезами на глазах. И тут же потянулась ко мне, чтобы обнять. — Я тоже. — Киваю и все же прижимаюсь к ней, обнимая одной рукой. — Ты была в карцере? — Поля отлипает от меня и кивает, поджимая губы. — А почему сейчас не на уроках? — Мы же явно приехали хоть и не утром, а ближе к обеду, но уроки точно не закончились еще. — Я за учебниками пришла. — Поля пожимает плечами и как будто в подтверждение своим словам кивает на свой стол и разобранный рюкзак на нем. — Меня только выпустили и тут же приказали идти на уроки. Поэтому я и собираюсь. — Полина берет со стола учебник литературы и пихает его в рюкзак, причем я вижу, что в него уже не влезают новые книги, но Поля усердно пытается запихнуть туда их. — Полин, а за что ты в карцер попала на целых три дня? — Сглатываю, а в голове пытаюсь прогнать план, как же рассказать Поле про Катю, так как по ее виду, она явно еще не в курсе. — Учителю нахамила… — Она говорит это с грустью в голосе, будто ей совсем не хочется вспоминать это. — Прости, я знаю, что ты говорила этого не делать, чтобы меня не наказывали, но она была неправа! — Поля всплескивает руками и чуть ли не топает ногой, пытаясь показать свое недовольство. — Она раскритиковала мое сочинение за мое собственное мнение. Она сказала, что оно не такое, как должно быть, ну я и стала с ней спорить, так как считаю, что мнения могут быть схожими, но в основном, разные и идентичными не могут быть. — Поля прямо вспыляет, будто все это происходит прямо сейчас и спорит она со мной. — Я не хочу писать по клише. Я хочу самовыражаться, иметь собственное мнение. — Только уныло киваю и понимаю, что Полина еще совсем юна, раз не понимает таких простых вещей, как-то, что здесь ее мнения не существует, по крайней мере, смысла не имеет. — Полин… ты не должна была вступать с ней в конфликт. — Я говорю ей это постоянно, напоминая о том, что может быть за то, что она не придержит свой язык за зубами. — В этот раз твое мнение не стоило того наказания, которое ты понесла. — Поля только потупляет взгляд и кивает, пытаясь запихнуть какую-то тетрадь в рюкзак. — Я понимаю, прости. — Для Полины я всегда была авторитетом и тем, кого надо слушаться и у кого просить совета, так же, как и Катя, вот только теперь я осталась с ней одна. — Кстати, а ты не знаешь откуда у меня в столе фломастеры? — Поля вытаскивает пачку и показывает ее мне, как бы демонстрируя. — Это не мои. — Она мотает головой и я киваю в подтверждение. — Что с тобой? — Смотрю на свою руку и понимаю, что меня трясет. Я просто не знаю как рассказать этой невинной девочке обо всех ужасах, что произошли недавно. — Нина? — Она явно уже волнуется и паникует, а я чувствую, как по щеке течет слеза. — Ниночка, что-то с этими фломастерами не так? Я не должна была их трогать? — Вижу, как бегают ее обеспокоенные глазки и она откладывает фломастеры, подходя ко мне и обнимая. — Наверное, ты просто устала. Я всегда когда устаю плакать хочу от чего угодно. Но потом легче становится, как выплесну эмоции. — Киваю на ее предположение и понимаю, что в какой-то степени она права. Я правда устала от всей этой жизни. — Ты прости меня, если я что-то не так сделала. — Шепчу, что я не злюсь, но это выходит так тихо, что вряд ли она расслышала. — И, наверное, не надо лучше спрашивать, но все же, этот вопрос волнует меня еще с того момента, как я только увидела тебя. Что у тебя с рукой? — Сглатываю слезы и кашляю, пытаясь не разрыдаться еще больше. — Поля, я должна тебе кое-что сказать, но не могу. — Всхлипываю и пытаюсь взять себя в руки, хотя это сложно, почти невозможно. — Катя подарила тебе эти фломастеры и карандаши еще. — Она ели заметно улыбается и я тоже пытаюсь натянуть улыбку, но вместо этого громко всхлипываю, закрывая лицо руками. — Я поблагодарю ее, Нина, все в порядке. — Полина разводит руками, а я уже и стоять не могу. Перед глазами мелькают кадры того злополучного вечера. Я снова чувствую Катину руку у себя в ладони и из-за этого по коже пробегают мурашки. — Ниночка, ну, расскажи пожалуйста, что с тобой. У тебя что-то болит? Давай сядешь. — Мотаю головой и приоткрываю глаза, видя свои руки. — Я не оставлю тебя в таком состоянии. Может врача позвать? — Нет! — Перехожу на фальцет и тут же вижу, как Полина вздрагивает от моего тона. — Не надо никого звать. — Мотаю головой и срываюсь с места, подходя к окну. — Полина… Поля, нам нельзя здесь оставаться. — Проговариваю себе под нос и оборачиваюсь, смотря на девочку, которая выглядит как размытое пятно. — Прости меня, я тебя, наверное, сильно напугала, но я не хотела, честно. — Смотрю на кровать и рядом с ней лежит мой рюкзак в котором все еще покоятся тетрадки и учебники с невыполненным домашним заданием. — Если я не смогла спасти Катю, я должна спасти хотя бы тебя. — Открываю ящик стола и, перерыв все, что там было, достаю свой дневник, открывая его на нужной странице. — В этот раз мы должны все предусмотреть. Во первых, нас не должны начать искать сразу, значит, все будем делать под покровом ночи, уже после обхода, так же, если вдруг отправятся вслед, мы должны быть в таком месте, чтобы нас не нашли, возможно, придется идти ближе к дороге, чтобы, если повезет, поймать попутку. — Рассуждаю вслух и вожу пальцем по, нарисованной от руки, карте. — Поля, иди сюда. — Подзываю ее, видя, что она уже закинула, явно тяжелый рюкзак на плечо. — Нина, ты меня пугаешь. — Она странно на меня смотрит, а у меня снова появляются слезы на глазах от ее тона. — Что с Катей? — Конечно, Полина не глупая девочка, да и я подводила к этому, поняла, что дело тут нечисто и явно связано с нашей подругой. — И что это? — Она разглядывает страницу-карту с набросками всех корпусов, леса и дороги. — Полин, у нас нет времени сейчас все это обсуждать. Просто слушай меня внимательно. — Она неуверенно кивает и поджимает губы. — Сейчас ты как ни в чем не бывало идешь на уроки и сидишь до конца. Ни в коем случае не смей пререкаться с преподавателями, вступать в конфликты или еще как-нибудь зарабатывать себе наказания. Ты должна быть полностью в порядке, без каких-либо увечий. — Она кивает и поправляет рюкзак. — На обеде, как и на ужине ешь по максимум, у тебя должно быть полно сил. Так же, попробуй стянуть пару кусочков хлеба, но не сильно старайся, этим в основном займусь я. — Поля смотрит на меня стеклянными глазами и я понимаю, что ей страшно от всего нашего диалога. Она явно не понимает что происходит. — Я тебе все расскажу вечером. И что случилось с Катей, и что с моей рукой, и почему медлить больше нельзя. — Обнимаю ее здоровой рукой и всхлипываю, чувствуя, как она прижалась ко мне. Она доверяет мне и я понимаю, что я осталась единственная из близких ей людей, как бы страшно это ни звучало, только она этого еще не знает, и надеюсь, я смогу потянуть и не рассказывать все хотя бы до того момента, как мы не окажемся далеко за пределами детского дома Ее истерика во время побега мне на руку не пойдет. — Иди. Иначе влетит за опоздание. — Поля кивает и поспешно выходит из комнаты, прикрывая дверь, а я же стою и кусаю свои губы. Я знаю на что иду и знаю, что в этот раз у меня все должно получится. Даже если я не выберусь сама, я сделаю все, что в моих силах, лишь бы вытащить из этого ада Полину. Эта девочка не должна была опробовать на себе такую же жизнь, как я, и многие здесь. Она слишком чистая, слишком невинная и хорошая для этого места. Хватаю рюкзак и скинув все, что лежало на столе, внутрь него, кое-как застегиваю, понимая, что времени категорически мало и я сейчас снова нарвусь на гнев Шольц. Меня успокаивало только одно — она не станет меня бить, ведь так переживает за мою искусственную невинность. Дневник снова, на всякий случай, зарываю вглубь стола и закрываю ящик. Выхожу из комнаты и буквально бегу в учебный корпус, понимая, что десна стала болеть меньше, видимо, заживает, да и плечо уже не так сильно отдает болью, поэтому, время для побега я выбрала, пусть и не самое удачное, но и не самое плохое. Дохожу до кабинета Шольц, чувствуя, какая у меня отдышка. Странно, я не думала, что все эти издевательства могут повлиять на физическую форму. Сглатываю, смотря на дверь и понимаю, как не хочу заходить внутрь и сталкиваться с тем, кто там сидит, но от понимания того, что чем больше я медлю, тем более злая она будет, я буквально заставляю себя постучать, и после утвердительного ответа с разрешением войти, открываю дверь. — Я уже думала послать за тобой кого-нибудь из воспитателей. — Сразу меня пронзает холод от ее жесткого голоса и я вздыхаю, не смея подойти без ее разрешения или приказа сделать это. — Ты где была так долго, душа моя? — Поднимаю на женщину глаза и все еще топчусь у двери. — Рюкзак собирала. — Начинаю, почему-то запинаясь. — Потом в туалет зашла, не думала, что слишком сильно задержалась, простите. — Смотрю на Шольц, а она все еще сидит в кресле, закинув ногу на ногу и осматривает меня с ног до головы. — Садись за стол со мной рядом. — Женщина кивает на место справа от себя, и я замечаю там приставленный второй стул с какой-то подушечкой на нем. Видимо она решила серьезно соблюдать рекомендации хирурга, которая делала мне операцию. Как же ей важна моя девственность, мне даже противно от такого. — Будешь сейчас делать все, что пропустила, так же, уроки на сегодня и то дополнительное задание, что я тебе дам. — Она ухмыляется и даже скалится, показывая ровные зубы. Только киваю и на дрожащих ногах подхожу к ней, аккуратно отодвигая стул и садясь на него, понимая, как же с ней некомфортно рядом, от этой женщины буквально исходит какая-то аура зла. — После ночи со мной, я обязательно накажу тебя за все твои промахи, которые были и будут в течении тех дней, когда я вынуждена тебя не трогать. — Шольц ухмыляется, а я сглатываю. — И за твой несанкционированный поход к Анне Николаевне тоже. — Не дождется, стерва, я ей не дамся живой. Я сегодня же сбегу и больше никогда сюда не вернусь. Встречусь с ней только для дачи показаний в суде. — Будь уверена, я уже знаю зачем ты к ней ходила, поэтому, наказание будет соответствовать тяжести этого проступка. — Поджимаю губы и мысленно матерю Анну Николаевну. Могла же не говорить правду. Могла же придумать что-то иное, зачем я к ней пришла, но видимо, сказала всю правду, явно понимая, что меня за это ждет. Двуличная сука. Сначала помогает, а потом вот так вот подставляет. — Все твое домашнее задание я выписала на листок. — Женщина кивает и я замечаю на ее столе тетрадный лист, на котором явно что-то написано строгим и красивым подчерком. Это каллиграфия? — Когда делаешь какой-либо номер, то даешь мне его на проверку. За любую ошибку будешь получать от меня пощечину. Больше двух ошибок в одном номере — сломаю, выбью или вывихну палец, тут уже будет зависеть от тяжести опечатки или недочета. — Сглатываю от ее тона и вижу на лице Шольц ухмылку. Ей явно доставляет удовольствие видеть страх в моих глазах. — Не надо так. — Мотаю головой, параллельно доставая учебники и тетради, складывая их аккуратной стопочкой на краю стола. — Я же писать не смогу. — Поджимаю губы, понимая, что сделать все без единой ошибки практически невозможная задача, а значит, пощечин с ее стороны мне не избежать, а про сломанные пальцы я даже думать не хочу. — Пожалуйста. — Если с твоих глаз сейчас упадет хоть одна слеза — твое лицо познакомится с моим столом. — Чувствую, как меня начинает трясти и икнув от нервов, беру лист дрожащими руками, пытаясь загнать слезы назад в глаза. — Начинай с алгебры и геометрии, а далее по списку. — Киваю и беру учебник, открывая нужные страницы. Всего в сумме за все пропущенные мной дни мне надо было выполнить восемь номеров, несколько из которых были с подпунктами чуть ли не в двадцать примеров. Смотрю на это все и понимаю, что даже при огромном желании и старании, я не смогу закончить все домашнее задание по всем предметам до сегодняшнего вечера. При этом, мне нужно быть неимоверно внимательной, следя за каждым своим действием, только бы не напортачить, а это еще драгоценное время, которое я потеряю. Открываю тетрадь и приступаю к решению, краем глаза замечая, как Шольц что-то подписывает, потом читает, далее открывает ноутбук и начинает что-то там печатать. Что меня удивило, так ее скорость печати. На клавиатуру эта женщина вообще не смотрела, только наблюдала, как появляются буквы на экране монитора, иногда еще умудряясь поглядывать на меня, как бы проверяя занята я делом или нет. — Аделаида Юрьевна, я сделала первый номер. — Я проверила его тысячу раз перед тем, как это сказать, да и, честно говоря, даже после такой доскональной самопроверки мне было очень страшно давать ей тетрадь. — Вы сказали давать вам после каждого номера. — Протягиваю свою работу и вижу, как дрожат мои руки. — Давать было бы неплохо. — Протягивает женщина как-то задумываясь, а я бледнею, понимая ее шутку. — Но пока нельзя, как бы не хотелось. — С этими словами она берет у меня из рук тетрадь и кладет перед собой, тут же начиная просматривать. Сердце бешено колотилось от каждого ее перехода во взгляде, я следила за тем, какую строчку она просматривает, а так же, следила и за выражением лица, которое, наверное, к лучшему для меня, не менялось, оставаясь спокойным и строгим одновременно. — Все верно, приступай к следующему и побыстрее. Заставляй мозг работать. На эти примеры хватает десяти минут, а ты возилась двадцать пять. Не заставляй меня засекать время и брать у тебя тетрадь тогда, когда оно выйдет. — Шольц ухмыляется и кладет мне обратно мою работу. — Мне же не составит труда это сделать, а так же, и наказать, если будешь опаздывать. Не так, как хотелось бы, конечно, но вернуть твое плечо в исходное состояние, думаю, позволить себе могу. — Сглатываю, а на глазах тут же образуются слезы, из-за чего я нагибаюсь над тетрадью, сложившись в три погибели, только бы не показать перед ней то, что плачу. Наверное, когда я в состоянии стресса, мозг начинает работать быстрее и эффективнее, так как я не знаю как по другому объяснить то, что последующие номера я тоже решила без каких-либо особых сложностей, при этом не получая от Шольц никаких наказаний за ошибки. Я по прежнему возилась достаточно долго, но зато качественно проверяла каждую строчку, не упуская возможности перерешать все заново, пока не стало слишком поздно. И все было прекрасно, пока я не наткнулась на то задание, в котором не то, что ошибку допустить боялась, я его просто не могла решить, как бы не ломала голову. — Душа моя, сколько можно сидеть над одним заданием? — Слышу грозный голос Шольц и тут же вздрагиваю, боясь даже пошевелится. — Давай сюда. Время вышло. — Мотаю головой и чувствую, как на глазах образуются слезы, которые я тут же смахиваю руками, пытаясь говорить более уверенно, а не себе под нос. — Аделаида Юрьевна, я не могу решить. — Поджимаю губы и смотрю то на задание, то снова на женщину. — Не получается. — Пожимаю плечами и всхлипываю, чувствуя, как по щекам дорожками бегут слезы. — Я перепробовала уже множество способов, но не выходит, простите меня пожалуйста. — Я знаю, что унижаюсь, я знаю, что распинаюсь так, будто от этого примера зависит моя жизнь, но я боюсь эту женщину. Она монстр в человеческом обличии. Мне страшно от одного ее взгляда, поэтому лучше уж я опущу себя, чем она просто уничтожит. — Простите. — Протягиваю уже в сотый раз и поворачиваю голову к столу, смотря на то, как на тетрадь капают слезы, смачивая бумагу в клеточку и оставляя на ней следы. Неожиданно чувствую, как на мою голову сзади опускается рука и тут же, со всей силы меня бьют лицом об стол, да так, что я даже среагировать не успеваю, просто меня обжигает резкая боль в носу и на лбу, куда пришлась большая часть удара. — Не надо! — Кричу, тут же желая прикрыться и просто убежать от нее, но женщина, поняв мои намерения, хватает меня за руку, не позволяя встать. — Я предупреждала насчет слез, душа моя. — Строго говорит Шольц, а я продолжаю плакать, держась за нос и чувствуя, как из него струйкой течет кровь, пачкая мне руки и ей стол. — Непослушание — это твоя основная проблема. Ты не забывай то, что если я сейчас не могу нанести тебе тяжких телесных повреждений, наказав таким образом, не значит, что я не могу бить тебя менее сильно и по верхней части тела, головы, не трогая низ. От этого швы не разойдутся. — Всхлипываю, а кровь просачивается через пальцы и капает мне на джинсы, от чего меня почему-то начинает мутить. — Открой ящик рядом с тобой и возьми салфетку. Потом вытрешь все за собой. — Киваю и убрав одну руку от лица, выполняю то, что она потребовала, пачкая кровью ручку ящика. — Давай учебник. — Киваю и вытерев наспех одну руку, протягиваю ей учебник, указав на задание. — И что в этом сложного? — Пожимаю плечами и кусаю себя за губы. — Решать за тебя я не буду. Рассказывай идеи и решения, которые использовала и где спотыкалась? — Киваю и со слезами на глазах от боли в носу, прижимая салфетку, я рассказала все, что она требовала. — Понятно. — Кивнула женщина, как бы сама себе и посмотрев на меня, взяла ручку и листок. Надо отдать ей должное. Шольц действительно прекрасно разбирается в алгебре и вряд ли так хорошо только в ней одной. Женщина объясняла все подробно, постоянно обращаясь ко мне, не давая этим самым потерять ход решения. В одно мгновение я даже захотела, чтобы она была нашим учителем, но вовремя одернула себя, стараясь выкинуть эти мысли из головы. Если она за каждую ошибку наказывала бы так же, как и сказала, что будет наказывать меня, у нас бы почти все в классе, спустя пару уроков с ней, были бы со сломанными пальцами и не только на руках, видимо, так как десять пальцев бы не хватило уже на столько ошибок, сколько допускают некоторые мои одноклассники в одном уравнении. Наверное, после такого объяснения и полного разъяснения задачи, я была ей даже благодарна, но явно не от всего сердца. Все затмевало ее отношение ко мне, ее характер и дьявольская сущность. — Отработаешь. — Это слово прозвучало, как точка в конце предложения, буквально завершающая ее объяснение и так же, подписывающая мне приговор. — Все же, помни, что моя помощь не бесплатная и обращаясь ко мне за ней, будь готова заплатить. — Шольц ухмыляется, а я бледнею, забирая у нее назад тетрадь. — Все аккуратно записывай и приступай к следующему предмету. — Аделаида Юрьевна, но сейчас обед начнется. — Смотрю на время внизу экрана ее ноутбука. — Я есть хочу. — Протягиваю тихо и вся сжимаюсь, как будто попросила что-то нереальное и за гранью дозволенного. — Можно я хотя бы на пятнадцать минут схожу? Я быстро. — По ее лицу вообще не понятно о чем она думает и какого ответа мне ожидать, а может и не просто ответа, а удара за нелепую, по ее мнению, просьбу. — Не заслужила. — Эта ее фраза полоснула, как ножом по сердцу. — Доделываешь алгебру, приступаешь к геометрии. Будет все правильно — накормлю. — Смотрю на нее самым несчастным взглядом, который могу сделать и поджав губы, беру учебник, боясь с ней спорить. — В твоих же интересах работать качественно и быстро, иначе передумаю и останешься голодной до ужина. — Шольц ухмыляется, а я понимаю, что по геометрии номеров не меньше, а даже больше. — А может и без ужина. — Последнее она произносит медленно, приближаясь ко мне. — Приступай, душа моя. — Киваю и нервно всхлипнув, наклоняюсь над тетрадью. Я не знаю сколько прошло времени, пока я наконец-то доделала всю геометрию. Ошибки были, и их было намного больше, чем в алгебре. Я постоянно делала глупые опечатки, буквально из-за невнимательности. Одну задачу я неправильно решила, просто неверно переписав условие. Мои щеки, да и все лицо горело от ее пощечин, благо до переломов пальцев не доходило, по крайней мере, пока. — Это было последнее задание. — Поджимаю губы и слышу, как урчит у меня живот, явно привлекая этим внимание Шольц. — Можно мне пойти поесть? — Грустно вздыхаю и надеюсь, что она, все же, разрешит, ведь обещала. — Была бы внимательнее, то посмотрела бы на время прежде, чем задавать такие глупые вопросы. — Женщина усмехается и я бросаю взгляд на монитор. — Обед закончился двадцать минут назад, поэтому сиди и работай дальше. Тебя химия ждет. — От этого по коже пробегает холодок, а внутри все обрывается. Не то, чтобы я совсем не знала этот предмет, но в целом, могла сказать, что даже базовых знаний у меня не было достаточно, что уж тут говорить про задания, которые мне нужно будет сделать сейчас. Почти все время учебы я вывозила эту химию только благодаря Стасе, которая, думая, что мы подруги, давала мне ее буквально просто так, только за общение. А что мне делать сейчас? — Аделаида Юрьевна, можно сначала русский сделаю или историю? — Вздыхаю и вижу учебник химии. Может я смогу потянуть время до вечера и тогда химию перенесем на завтра, а тогда меня уже здесь не будет. — Ты плохо меня слышала? — Сглатываю и мотаю головой, беря химию в руки. — Я дважды не повторяю. — Только проговаривает она и тут же я чувствую подзатыльник, из-за которого вскрикиваю и беру ручку в дрожащие руки, понимая, что я просто влипла по полной. — Работаем точно так же. Делаешь номер — даешь мне на проверку. — Киваю, а сама пытаюсь понять что от меня вообще хотят в задание. Какие-то иероглифы. — А вы и химию знаете? — Может она тоже особо не разбирается, так меня это хоть немного спасет. — Всей школьной программой я прекрасно владею, поэтому проверить смогу. — Шольц ухмыляется, а я чувствую, как по щекам текут слезы. — Хватит разговоров, иначе всю ночь сидеть и заниматься будешь. — От такого даже сердце удар пропускает. Мне нельзя допустить того, чтобы я осталась с ней на ночь, особенно запряженная делать уроки. В планах побег и я должна его осуществить именно сегодня. Нет времени больше ждать. Сижу и вообще не знаю что писать, у меня нет знаний или хоть какой-нибудь идеи для решения. Я просто не знаю химию, не понимаю ее и вряд ли буду когда-нибудь понимать. Я даже задание нормально прочитать не могу. Как можно сделать что-то с буквами, которые никак не соответствуют друг другу? Я всегда списывала у Стаси бездумно, не понимая ничего, что пишу. У доски стояла редко, а даже если и стояла, то мне могли украдкой подсказать или на крайний случай, опозорившись, я могла просто переписать, закрыв двойку домашним или дополнительным заданием, списанным как раз у Стаси. Контрольные и проверочные работы закрывались точно так же. Я всегда ненавидела химию, всегда считала это бесполезным предметом в моей жизни, поэтому, никогда не задумывалась, что когда-то химия может буквально спасти мне жизнь. Как мне сейчас говорить Шольц, что я задание даже не понимаю, а учебник открывала последний раз, чтобы посмеяться над смешной картинкой вместе с Катей? — Время вышло. — Этот голос разрезал тишину, которая иногда нарушалась только звуками от клавиш на ноутбуке, когда Шольц что-то начинала на нем печатать и исправлять. — Хватит сидеть, давай то, что сделала. — Киваю, а сама бросаю взгляд на кровавую салфетку, лежащую на краю стола. Она буквально напоминает мне о прошлой боли и о том, что плакать не стоит, но внутри ужасное понимание того, что мне сейчас явно будет больно, заставляет появится на глазах новые слезы. — И? — Смотрю на Шольц, а она разглядывает мою тетрадь с написанным только номером задания и даже без записи условия. Все это время я только переписывала сами тексты номеров, перерисовывая какие-то схемы на черновик, но в чистовик ничего не заносила, так как смысла в этом все равно было мало. — Что ты все это время делала? — Кусаю себя за губы и опускаю взгляд вниз, стараясь слиться со столом или стулом. Она злая, я по голосу слышу, и тем более, уже даже мне понятно, что тупиц она не любит, а по химии я как раз ей и являюсь. — Я не знаю как это сделать. — Всхлипываю и понимаю, что сдерживаться все сложнее. Эта женщина доводит меня до слез одним своим присутствием. — Простите. — Глубоко дышу, пытаясь не уйти в истерику. — Так. — Слышу этот тон и понимаю, что ничего хорошего в ближайшем будущем мне не светит. Морально подготовить себя к удару сложно, но хотя бы напрягаюсь, готовясь физически. — А раньше в тетради ты все писала без единой помарки. — Смотрю, как Шольц просматривает прошлые записи, переворачивая листы. — И домашние задания выполнены, и лабораторные, и все конспекты есть. — Перечисляет женщина каким-то довольным тоном. — А сейчас не можешь решить задание по теме, которая является повторением. — Сглатываю и чувствую, как сердце стучит так быстро и громко, что отдает в виски. — У кого списываем, душа моя? — Мотаю головой, а по щекам уже во всю текут слезы. Женщина молчит, а я пытаюсь взять себя в руки, но это просто невозможно в такой ситуации. Поднимаю на Шольц глаза полные слез и замечаю ее презрительный взгляд в мою сторону. — Я… — Всхлипываю, не успевая договорить и тут же мою щеку обжигает пощечина, от чего я вскрикиваю и хватаюсь руками за лицо, закрывая его. Это она меня за слезы ударила или за молчание? — У знакомой. — Понимаю, что врать и отпираться мне нет смысла, так как проверить мои знания очень легко, тем более, что она уже это сделала. — Имя и фамилия. Класс. — Мотаю головой, понимая, что если скажу, то подставлю ее, а делать это мне совсем не хочется. В правилах школы было четко прописано, что при списывании карается не только тот, кто списывает, а и тот, кто дает и позволяет это делать у себя добровольно, чем и занималась Стася. Я не хочу, чтобы она пострадала из-за меня. — Хотя не сложно догадаться, что она из твоего класса. — Плачу, все еще не отрывая руки от лица. — Нина, мне же не составит труда разбить тебе нос снова, и делать так до тех пор, пока ты мне во всем не признаешься, а чем больше ты будешь молчать, тем более жестокое наказание получит твой помощник. — Буквально рыдаю, успевая только набирать воздух в легкие для нового приступа истерики. — И ты. — Я понимаю, но я не хочу ее подставлять. — Нервно пожимаю плечами и всхлипываю. — Я не могу. — Шепчу, как бы сама себе и тянусь к руке Шольц, касаясь ее, чувствуя, какая же бархатная у нее кожа. — Пожалуйста, поймите меня. Мне не дается химия, я ее просто не понимаю. — Чувствую, как брезгливо убирает мою руку женщина, и тут же я снова получаю пощечину, которая была еще сильнее и обиднее, чем предыдущая. — Я не могу. — Протягиваю и меня снова бьют по лицу, от чего я буквально кричу, захлебываясь слезами. — Ну, что ж. Ты сама виновата в том, что произойдет сейчас. — Мотаю головой и тут же Шольц хватает меня за шею и прижимает к стене, да так, что я тут же чувствую, что начинаю задыхаться. — Ты думаешь, что если тебе провели операцию и я пока не могу наказывать тебя серьезными наказаниями, то можно не слушаться меня? — Мотаю головой, а сама хриплю, понимая, что в глазах уже темнеет. — Ты смотри, пока я воспитателям скажу ее просто выпороть, а продолжишь молчать, так и до розг дойдем, а еще позволишь игнорировать мой вопрос, так и лично ее накажу. — Вздрагиваю, а в глазах появляются мушки, которые мешают мне видеть ее лицо. Если сейчас не скажу кто мне давал списывать все эти года, то только ухудшу положение Стаси, а так же и свое. Наверное, я буду себя ненавидеть за то, что сделаю, а если меня заест совесть, молчанием с Шольц лучше не сделаешь. Прости меня, Стася, если сможешь. — Станислава. — Шепчу, пытаясь глотнуть воздуха, чтобы не потерять сознание от его нехватки. — Милонова. — Тут же Шольц убирает руку от моей шеи и я захожусь в кашле, медленно опускаясь на пол. Мне кажется, что от ее пальцев у меня на шее останутся следы, если не синяки. — Пора бы уже понять тебе, что со мной лучше не пререкаться и отвечать на все вопросы, которые я тебе задаю сразу. — Киваю и все еще кашляю, понимая, как люблю кислород и свободу дыхания. — Садись, и приступай к русскому языку. С преподавателем по химии у тебя теперь будут дополнительные занятия. Я так понимаю, что там нужно начинать с основ, поэтому смысла в том, что я сейчас начну с тобой разбирать эти задания, не будет никакого. Только время потеряю. — Киваю, а сама чуть ли не ору внутри себя. Дополнительные занятия по химии звучат так, будто мой смертный приговор или самый страшный ночной кошмар воплотили в жизнь. Я уже чувствую, как буду идти в этот кабинет, как на эшафот. Хотя, если у меня все получится и я, все же, сбегу, то никакой химии не будет. Только свобода, поэтому не стоит отчаиваться и настраивать себя так заранее. — Так, у вас сейчас по расписанию как раз химия. Надо же, какая удача. — Вижу, как женщина ухмыляется и смотрит на меня. — Вставай. Сейчас пройдемся. — Не понимаю что она задумала, но киваю, боясь перечить, да и тем более, я достаточно сильно устала, пока делала уроки, хотелось хоть какого-то перерыва. Взяв меня за руку, Шольц вышла из кабинета, закрыв его на ключ и мы направились к классам. Рассматриваю двери и наконец-то мы доходим до этого кабинета — кабинета химии. Слышу приглушенные голоса и даже различаю в них монотонный голос нашей учительницы. Понятия не имею, что задумала Шольц, но предчувствие у меня очень плохое. Хочет рассказать преподавателю о том, что на самом деле я ничего не знаю? Но зачем это делать сейчас? Неужели не могла потерпеть до вечера или до перемены, чтобы не врываться посередине урока? Хотя, она директор — ей все и всё подвластно здесь, а значит, если что-то захотела сделать прямо сейчас, то откладывать не будет. Женщина делает коротких два стука и не дождавшись хоть какой-нибудь реакции, заходит в класс, затаскивая меня следом. — Добрый день, десятый класс. — Все тут же встают и кивают головой в знак уважения, а я понимаю, что мне здесь почему-то становится ужасно некомфортно. Все смотрят на меня, будто я какой-то экспонат. Замечаю Стасю, что стоит у доски и выводит какие-то иероглифы, и тут же бледнею, понимая, как мне стыдно перед ней. — Здравствуйте, Аделаида Юрьевна. — Говорит учительница и тут же встает со своего места, подходя чуть ближе в нам. — Стасенька, садись пока на место. — Кивает она, но Шольц тут же останавливает девочку, преграждая той путь. — Нет, Станислава, именно ты мне сейчас и нужна. — Стася бледнеет, испугано бегая глазами по кабинету, но послушно кивает, нервно перекидывая из руки в руку маркер, который все еще не положила обратно. — Хорошо разбираешься в химии? — Девочка даже как-то оживляется и улыбнувшись, кивает. — А правила поведения в школе так же хорошо знаешь? — Стася чуть заминается, обводя взглядом класс и поджав губы, снова смотрит на Шольц. — Думаю, да. — Она пожимает плечами, а я, кажется, начинаю понимать к чему ведет директриса. — А соблюдаешь ли? — Женщина ухмыляется, а я вижу, что и учительница, и мои одноклассники непонимающе смотрят на Стасю, при этом кто-то сочувствующе, а кто-то осуждающе. Директриса приходила редко, особенно так в классы, да посреди урока, то есть, если пришла, то что-то серьезное. И наказание за проступок не требует никаких отсрочек. — Насколько я знаю, ты являешься старостой. — Девочка кивает, а я почему-то хочу провалиться сквозь землю. — А допустимо ли старосте, Станислава, нарушать одно из главных правил учебы? — Стася непонимающе смотрит сначала на директора, потом на меня, почему-то задерживая взгляд. — Пункт пятый из обязательных. Запрет на списывание. — Видимо, видя, что девочка молчит, говорит за нее Шольц. — На поощрение списывание, на предложение о списывании. — Я не списываю. — Стася мотает головой, а я хочу просто исчезнуть и от того, что не могу это сделать, отворачиваюсь и смотрю в окно на мрачное небо. — Правда, Аделаида Юрьевна, я никогда бы не позволила себе списывать такой предмет, как химия, да и другие тоже. Я считаю это для себя недопустимым. — Рассматриваю облака и чувствую, как мою руку, которую держит Шольц, сжимают сильнее, будто молча приказывая повернуться и смотреть на всю ту сцену. — Вы можете спросить у кого угодно… я не списываю. — Последнюю фразу она говорит так твердо и уверенно, что даже если бы это было неправда, я бы все равно ей поверила. — И никому не даешь списывать у себя? — На этой фразе от Шольц Стася бледнеет и переводит свой взгляд на меня, от чего я тут же снова отворачиваюсь, как будто вообще не понимаю о чем тут речь идет. — Это является нарушением правил и если ты их хорошо знаешь, как положено всем воспитанникам, то должна была понимать какой проступок совершаешь и как он карается. — Замечаю, что Алена Геннадьевна, стоящая все это время и смотрящая на Шольц, перевела взгляд на Стасю, как-то странно, но сочувствующе смотря, будто понимая, что девочке ничего хорошего не светит. Одноклассники же притихли, боясь даже дышать. — Аделаида Юрьевна, я не давала списывать. Я помогала. — Снова поворачиваю голову на Стасю, пытаясь понять что она задумала. — Два человека из нашего класса совсем не понимают химию, а третий биологию и я помогала им разобраться, понять задания и просто занималась дополнительно. — Она все еще перебирает в руках маркер и мне становится ее ужасно жаль. Стася, пусть и не самый приятный человек, но явно не заслужила быть наказанной за то, что давала списывать, тем более, мне. — Это же не запрещено. Просто помощь дружеская. — Вижу, как Шольц усмехается и тут же подтаскивает меня к себе и буквально толкает вперед так, что я оказываюсь прямо перед Стасей. — Тогда почему, Станислава, тот человек, которому ты помогала, ничего не знает? — Нервно улыбаюсь и смотрю на Стасино лицо, искаженное страхом и даже злобой, явно направленной в мою сторону. — Мне заставить ее что-то решить перед всем классом, чтобы доказать отсутствие у нее знаний? — Стася мотает головой и опускает взгляд в пол. — Хотя ты и сама это прекрасно знаешь, но сейчас пытаешься оправдаться, при этом врешь в лицо директору, зарабатывая себе еще одно наказание. — Стася смотрит на учителя, будто ища в ней поддержку, а я же не могу оторвать взгляд от девочки, рассматривая ее юбку и складки на ней. — Аделаида Юрьевна, извините, что вас прерываю. — Вмешивается вдруг Алена Геннадьевна, видимо понимая умоляющий взгляд Стаси. Она, вообще, была ее любимицей. Часто Стасю ставила в пример, часто хвалила, показывала ее лабораторные работы, как образец, но все же, при всей моей нелюбви к любимчикам, она это заслужила своим упорным трудом и действительно глубокими знаниями в области естественных наук. — Я понимаю, что Стасенька поступила неправильно, но я могу вас заверить, что это не из плохих намерений. — Поворачиваю голову и вижу, что Шольц ухмыляется, смотря на всю сжатую Стасю. — Она хорошая и умная девочка. Она бы не стала… — Правила нарушены. — Шольц перебивает Алену Геннадиевну и та замолкает. — Доказательства нарушения есть. — С каждым словом по моему телу пробегают мурашки и я вижу, как женщина отходит от меня и тут же приближается к Стасе, кладя ей руку на плечо, от чего та сжимается. — После уроков Станислава понесет наказание за свой поступок. — Вижу, как у девочки на глазах образуются слезы и она всхлипывает, а все одноклассники начинают шептаться, явно предполагая какое наказание и от чьих рук. — Какая бы хорошая она не была по вашим словам, я вижу нарушение, а значит, вынуждена назначить наказание. — Стася вся сжимается, явно понимая, что ничего хорошего ей в будущем не светит, а может от боли в плече, которое сжимает Шольц. — Продолжайте вести урок. — Приказывает она Алене Геннадьевне и та только кивает, как-то недобро посмотрев в мою сторону, будто поняла все и то, что я в первую очередь причастна к тому, что Стасю накажут. — Всем продуктивного дня. — Это было сказано с издевкой, явно для галочки, но все поблагодарили и тут же Шольц отпустила всю сжатую Стасю и подойдя ко мне, снова схватила за руку, выведя из класса. Всю дорогу до ее кабинета я молчала, да и Шольц была немногословна. Не знаю, о чем думала директриса, но я просто предчувствовала то, что будет мне от Стаси и одноклассников. Привяжется прозвище «крыса», может, вообще, будут игнорировать и устроят бойкот. У нас не любят доносчиков и презирают их, если появляется на кого-то подозрение. Стася была вынуждена это делать, так как являлась старостой, поэтому никто никогда ничего не смел ей сказать, а что будет со мной? Устроят темную и что тогда? Сомневаюсь, что с выбитым плечом и всеми моими травмами я смогу как-то обороняться и наносить ответные удары, а значит, получу по полной. В любом случае, надо просто выкинуть это все из головы. Я сбегу и забуду обо всех, с кем была в этом детском доме, кроме Поли, конечно. Она навсегда отвоевала место в моем сердце. Для нее я буду готова сделать все, что угодно и пойти на все, что угодно. — Ее сильно накажут? — Я решилась говорить только тогда, когда уже сидела за столом и делала русский, параллельно поглядывая на то, чем занималась Шольц. — Ее ждет порка ремнем. — Киваю на ее слова, а сама сжимаюсь. — Я проверила. Станислава редко попадала на наказания, а значит, и этого ей будет достаточно, чтобы осознать все и больше не нарушать правила учебы. — Продолжаю писать упражнение, а сама думаю о том, как же больно и страшно ей будет. Она явно сейчас вся на нервах, сидит под пристальными взглядами одноклассников, и, скорее всего, проклинает меня или директрису. — Переживаешь? — Киваю и нервно всхлипываю. — Ничего, ее потом Анна Николаевна пожалеет. — Это было сказано каким-то странным тоном, что-то вроде насмешки или издевки прослеживалось, но вроде, при этом она была серьезна. Это она про то, что Стася девочка врача? Шольц и это знает, еще и насмехается над этим, будто сама лучше. — Делай. Время идет. Время действительно шло. Я сделала русский, заслужив всего две пощечины и один удар об стол, к которому не была готова и даже заплакала, после чего меня снова ударили, только в этот раз учебником по голове, который из-за своей увесистости смог создать звездочки у меня перед глазами. Я даже потерялась во времени, пока занималась, просто сидеть над тетрадкой и не видеть ничего дальше ее достаточно сложно, тем более, мысли омрачались тем, что произошло недавно, я буквально была в вакууме, спокойствие и тишину которого нарушала одна женщина, сидевшая рядом. Физику я делала почти никакая, буквы расплывались, а некоторые задачи я даже не понимала, не доходя еще до решения. Из-за этого Шольц пришлось объяснить мне целых два номера, сказав то, что я их, естественно, отработаю. Радует то, что сейчас я в любом случае не смогу это сделать, а значит, у меня есть шанс этого избежать, совершив удачный побег. — Это было последнее. — Забираю у Шольц тетрадь и кладу на край стола. — Осталась история, обществознание. В общем, остались предметы, по которым заданы устные задания. — Проговариваю, пробегаясь уставшим взглядом по тетрадному листу с вычеркнутыми пунктами, чтобы легче было ориентироваться. Женщина кивает и вдруг закрывает ноутбук. Закончила работать? — Этим займешься завтра после уроков. Опять же, в моем кабинете. — Облегчённо и устало вздыхаю, понимая, как же сильно я хочу спать. Сил на побег почти не осталось, надеюсь, когда я окажусь в комнате, чувство свободы придаст мне сил и мотивации. — А сейчас, душа моя, оплатишь мою помощь. — Сглатываю и непонимающе смотрю на женщину, видя, как она ухмыляется. — Это и есть мое дополнительное задание. — Аделаида Юрьевна, но я же не могу. — Запинаясь произношу, чувствуя, как краснею. Уши почему-то начинают прямо гореть. — Вы же говорили, что лишите меня девственности не сегодня. — Она кивает и как-то загадочно кивает под стол. — Ты отработаешь по другому. — Шольц отодвигается на стуле и я начинаю понимать к чему она клонит. — Залезай под стол. Только аккуратно и без резких движений. Подушку положи под себя и так садись. — Тошнит от ее мнимой заботы. Я бы и могла подумать, что она так переживает о моем комфорте, но в душе понимаю, что это совсем не так. Ей важна безопасность моей девственности. — Отработаешь и пойдешь на ужин. — От этих слов внутри что-то загорается теплым пламенем. Наконец-то я поем, наконец-то уйду из этого кабинета и от этого дьявола. Спускаюсь вниз и сажусь так, как сказала женщина, теперь видя ее ноги в брюках. Я знаю, что она хочет, чтобы я сделала, но мне страшно. Я никогда в жизни не отлизывала и внутри стоял какой-то психологический барьер, не позволяющий доставить удовольствие тому, кто меня истязает. Смотрю, как Шольц достает из брюк черный кожаный ремень и сглатываю, понимая, как же не хочу, чтобы он когда-то прошелся по мне. Женщина расстёгивает пуговицу и снимает свои штаны до бедер, тут же вдруг складывая ремень вдвое и закидывая мне на шею. Не успеваю среагировать, как он затягивается и я понимаю, что еще немного и она перекроет мне кислород. — Вот так, душа моя. — Слышу ее довольный холодный тон и бледнею, когда женщина притягивает меня к себе ближе, потянув за ремень. — Приступай. — Она кивает вниз и я сглатываю, видя ее черное нижнее белье с кружевом. — Надеюсь, что это твой первый раз, когда ты кому-то отлизываешь? — Киваю и тут же обрываю себя, понимая, что любое неловкое движение затягивает ремень сильнее. — Смелее, иначе накажу за медлительность. — Пугаюсь и, пытаясь забыть кто это, стягиваю с нее нижнее белье, тут же пугаясь. Мне просто страшно, но мысль о скором побеге и ужине греет, поэтому хватаю ее руками за бедра и только хочу приступить к тому, что она мне приказала, как тут же чувствую, как затянулся на моей шее ремень и я начинаю кашлять, не понимая, что сделала не так. — Руки свои от меня убери. — Тут же убираю с ее бедер ладони и Шольц ослабляет удавку. — Приступай. — На глазах почему-то появляются слезы, видимо от удушья, но я прижимаюсь лицом к промежности женщины и высовываю самый кончик языка, проведя ей по половым губам. Не чувствую, чтобы она вздрогнула от этого или, чтобы от нее была хоть какая-то реакция. Шольц вообще была сухая, явно не возбужденная, так зачем заставлять меня себе лизать? Просто, чтобы унизить? Почувствовать в очередной раз, что она тут главная и имеет надо мной превосходство? Наверное, именно так работает ее сознание. Мне не понять, я никогда не хотела самоутвердиться за счет других, я скорее хотела бы помогать всем, интересно, а это хорошо или это моя проблема? На вкус она была никакой, чуть солоноватой, но этот привкус я даже особо не ощущала. Начинаю активнее работать языком, будто умею это делать, интересно, приятно ей вообще или все равно? Лично мне все равно, только дискомфорт от того, что язык уже устал. Когда она меня отпустит? Чувствую, как натягивается ремень и становится труднее дышать. Интересно, а если я проникну в нее языком, она разозлится или наоборот похвалит? Хотя, такая женщина похвалить не может, скорее просто ничего не скажет или мне прилетит по голове или лицу. Чуть проникаю и тут же, пугаясь, вытаскиваю язык и продолжаю лизать, пытаясь думать о том, что скоро уйду и сбегу отсюда. Я спасу Полину, я вытащу ее отсюда. Все будет хорошо. Мы пойдем в полицию, я спасу и других воспитанниц, кто тоже подвергся сексуальным домогательствам. Пусть некоторым и нравится это, пусть некоторые и смирились, но я думаю, что это просто от того, что им уже сломали психику, а я пока держусь и я должна спасти тех, кто в ловушке своего сознания и вынужден подчиняться власти этого дьявола в человеческом обличии. Интересно, а вдруг она правда не из этого мира и просто притворяется человеком, а на самом деле монстр из ада, который пришел на землю поглумится над чистыми душами, а потом забрать их в ад? От этих мыслей по телу пробегает холодок, но я продолжаю лизать, как заведенная. Нахожу клитор и обхватываю его губами, чувствуя, как ремень натянулся. Наверное, что хоть что-то она испытывает, по крайней мере, я на это надеюсь, так как если она совсем ничего не почувствует, то явно накажет меня за плохую отработку. — Достаточно. — Слышу от Шольц и такое ощущение, что она даже устала от моих действий. Значит, что все было так плохо? Отрываюсь от ее промежности и поднимаю взгляд, смотря на Аделаиду Юрьевну. Вытираю рукой рот от ее смазки и тут же, не успевая среагировать, мне прилетает ее ладонью по губам, а после и по лицу, от чего я вскрикиваю и вся сжимаюсь. — Не смей вытирать рот после меня в моем присутствии. — Шольц ухмыляется и за ремень вытаскивает меня из-за стола. Чувствую себя собачкой на поводке, но не перечу. Нельзя, надо показать покорность, чтобы она наконец-то отпустила меня. — Сейчас идешь на ужин, потом в комнату и спать. Завтра идешь на уроки, а после них жду у себя в кабинете. — Киваю и Шольц снимает ремень с моей шеи. — Иди сюда. — Женщина натягивает нижнее белье и брюки, а потом хлопает по бедру. Сглатываю, но послушно подхожу, аккуратно садясь с краю. — Душа моя, я не люблю стеснительных девочек, будь раскрепощённой. — С этими словами она усаживает меня поудобнее и тут же впивается в губы. Мычу от недовольства и чувствую, как ее зубы смыкаются на моей нижней губе. Снова мычу, чувствуя боль и чуть ли не плачу, когда она кусает меня снова, причем явно до крови, будто она вампир и ей обязательно надо выпить капли моей крови, чтобы оставаться молодой. Язык женщины проникает ко мне в рот и я терплю, чувствуя, как она вдруг кладет руку мне на голову и сжимает волосы. По щекам начинают катиться слезы от нового укуса, теперь уже на верхней губе и запекшаяся рана вспыхивает новой болью. Видимо, губы у меня никогда не заживут, пока я с этой женщиной. — Аделаида Юрьевна, я могу идти? — Говорю сразу, как женщина наконец-то отлипает от меня. — Свободна. — Чуть ли не спрыгиваю от радости с ее колен, но вовремя спохватившись, аккуратно слезаю и собрав все свои вещи обратно в рюкзак и закинув его на плечо, иду к двери. — Нина. — Оборачиваюсь на ее голос, уже сжимая ручку в руке, готовая выскочить из ее кабинета в считанные секунды. — Я вижу по тебе, что ты что-то задумала. — Сердце пропускает удар и мне кажется, что я бледнею от ее слов. Где я могла проколоться? — Учти, если ты посмеешь меня ослушаться, посмеешь нарушить хотя бы одно правило или его пункт, твой первый раз тебе запомнится такой болью, что ты всю жизнь потом будешь ее помнить, как одну из самых страшных. — Сглатываю, но киваю, пытаясь не разревется от страха и безвыходности прямо перед ней. — И это далеко не все. Я найду наказание, которое будет соответствовать твоему проступку, который ты явно задумала совершить. У тебя на лице все написано, а я далеко не глупая женщина, душа моя. — Чувствую, как меня почему-то начинает трясти, но снова киваю на ее слова. — Я могу сломать тебе любую часть тела, которую только захочу, я могу вырвать тебе ногти, забить в твое тело гвозди, засунуть под твои ноготки иглы, запихнув так глубоко, что подковырнув их, можно было бы оторвать ноготь с корнем, поставить клеймо. — На последнем она делает какую-то паузу, будто задумывается, а после снова переводит взгляд на меня, буквально прожигая им. — Спокойной ночи, душа моя. — И вам спокойной ночи, Аделаида Юрьевна. — Проговариваю, чувствуя, как мой голос дрожит и тут же выхожу из кабинета, закрывая за собой дверь. Стою, и пытаюсь осмыслить все, что мне сказали. Почему-то накрывает чувство дежавю. Точно так же я стояла и думала, что мне делать и в прошлый раз ухода из ее кабинета. Эта женщина постоянно оставляет меня в растерянности и полном смятении, сказав что-нибудь важное и интригующее в самый последний момент. Как она догадалась, что у меня есть какой-то план? В чем я прокололась и на каком месте? А может она блефовала и просто сказала это все, чтобы припугнуть меня? Чтобы я боялась ее еще больше, чем сейчас? Медленно иду по корпусу и завернув за угол тут же останавливаюсь, слыша голоса и видя Анну Николаевну и Стасю. Аккуратно прячусь обратно за стену и наблюдаю за их диалогом, пытаясь не привлекать внимание. — Тише, девочка моя, тише. — Вижу, как врач явно успокаивает Стасю, а та плачет навзрыд ей в грудь и обнимает, прижимаясь сильнее. — Тебя на руки взять? — Даже впадаю в ступор от такого и продолжаю наблюдать. Стася была очень худенькой девочкой, я бы даже сказала худощавой, но, все же, не слишком легкой для того, чтобы ее поднять и взять на руки женщине, как мне казалось. Не, если говорить о Шольц, то та даже Анну Николаевну поднимет явно, но врач? — Не надо. — Стасин голос такой жалкий, что у меня даже сердце сжимается от такого. Никого больше в коридоре нет, явно на ужине уже, да и мне очень хочется, но попадаться на глаза этим двум не хочу точно. — Анна Николаевна, я хочу ее убить. — Это она про кого? — Так, малышка, нельзя так говорить. — Как она ее мило называет, даже смущаюсь от такого, будто меня тут малышкой назвали. — Я тебе так скажу, у нее не было другого выбора. Я понимаю, скорее всего, что произошло между Ниной и Аделаидой Юрьевной. Ты же знаешь директора. Если ей не сказать правду, она может наказать так, что твоя порка даже близко стоять с этим наказанием не будет. — Сглатываю, понимая, что опять появляется чувство и желание провалится сквозь землю. Они обо мне говорят, и это меня хочет убить Стася, и, в целом, я ее понимаю, но она должна понять и меня. У меня, правда, не было другого выбора. — Вы ее оправдываете. — Обижено кивает Стася и прижимается к врачу сильнее. — Она меня сдала, хотя я ей давала списывать несколько лет и ничего не просила взамен. — Анна Николаевна кивает на ее слова и тут же целует в макушку. — Она просто подставила меня. — На этих словах Стасю будто снова прорывает и она начинает плакать громче и сильнее. — Меня опозорили перед всем классом, меня унизили, меня выпороли. А за что? — Стася отлипает от халата врача и я вижу, как та снова целует ее, только теперь в заплаканное лицо. — За то, что я знаю химию? За то, что я добрая и готова была помогать без отдачи? За это? — Врач что-то шепчет ей на ухо и Стася только громче всхлипывает. — Да, я нарушила правила, но на первый раз можно было бы и простить. Обычно бьют ремнем за такие провинности, как списывание на контрольной, за хамство, за прогул, а меня за то, что людям помогала! — Мне становится так гадко от того, что она такое кричит. Я правда подставила ее, я правда не заслуживаю ее прощения и в целом, ее общения со мной. — Тише, малышка, тише. Пойдем ко мне в комнату. Там и поговорим, а то в коридоре не очень хорошо, тем более, рядом кабинет директора, а ты так кричишь. — Стася кивает, но успокоится ей явно сложно. — Пойдешь на ручки? — Она с ней возится, как с маленькой, но почему мне это нравится? Как будто я бы тоже хотела сейчас быть на месте Стаси. Вижу, как девочка кивает, а Анна Николаевна улыбается, тут же беря Стасю за талию и укладывая у себя на руках, да так легко, будто Стася ничего не весит. — Дам тебе успокоительное, малышка. — Вижу, как Стася мотает головой, но врач только ухмыляется, целуя ее в щеку. — Надо, надо. — Ее тон стал каким-то приторно-ласковым, будто в этот раз мягкость куда-то пропала, а появилась строгость. Они вместе идут на выход из корпуса и когда наконец-то скрываются, я вздыхаю с облегчением. На глазах появляются слезы от всего произошедшего и я, опустив голову, плетусь в столовую. Почему я не отдалась Анне Николаевне сразу, как у меня была такая возможность? Тогда бы я тоже могла бы получить всю эту ласку, которую дают Стасе. Почему я сейчас в такой ситуации, выхода из которой у меня нет? Почему я такая? За что мне все это? Так много вопросов и так мало на них ответов, точнее, вообще нет. В столовую я зашла, как в тумане, было ощущение, что все смотрят на меня, хотя, возможно, мне просто это казалось. О той ситуации, что произошла, могли знать только мои одноклассники и, возможно, пара людей из соседних, которые общаются с моим классом, но, в целом, не так и много людей, а казалось, что осуждающе смотрит вся столовая. Взяв черный чай с лимоном, макароны с мясом и какой-то салат, иду за столик в самый конец столовой и буквально пихаю в себя еду, понимая, как тяжело дается мне каждая вилка. Такое ощущение, что мой организм просто отторгает еду, хотя до этого я чувствовала насколько голодна. Не съев даже половину, отношу посуду и аккуратно встав около подносов с хлебом и батоном, начинаю складывать его себе в рюкзак. Я все равно сбегу, я все равно сделаю все, чтобы спасти Полину, спасти всех девочек из этого детского дома, поэтому слова Шольц, хоть и пошатнули мою уверенность, но не убили ее до конца. Я обязана это сделать, чтобы искупить вину перед всеми, поэтому, сложив батон и хлеб так, чтобы никто не видел, закрываю рюкзак и выхожу из столовой, стараясь сделать вид, что ничего такого не задумала. В столовой Полины я не видела, а значит, она должна была уже быть в комнате, что мне на руку. Надо бы быстрее начать готовиться к побегу нам обеим. Я уже не в первый раз, а вот ей нужно рассказать о многих тонкостях и неожиданностях, которые могут ее поджидать там, где она их не ждет. Дохожу до комнаты и открываю дверь, тут же видя, что за своим столом сидит Поля и что-то пишет в тетрадке. Возможно, это домашнее задание, а может и очередная история, которую Поля могла бы мне почитать вечером, ожидая от меня критику и оценку, но не сегодня, Полина, сначала нужно выбраться из этого ада и тогда ты сможешь спокойно писать и развивать свои творческие навыки там, где это будут ценить, там, где ты будешь в безопасности. При виде меня она улыбается и приветливо машет ладошкой. — Привет. — Протягивает она, а я только киваю ей в знак приветствия и тут же подхожу к своей кровати, кидая на нее рюкзак. Сейчас надо будет убрать из него все лишнее и начать складывать необходимое. Хлеб заверну в салфетки, чтобы крошки не распространились по всему рюкзаку. — Как день прошел? — Она совсем забыла обо всем, что я ей говорила перед тем, как она ушла на уроки? К чему такие светские диалоги? Или пытается развеять гнетущую атмосферу и отдалить неприятный диалог, связанный со смертью Кати? — Катя не с тобой? — От этого вопроса вся сжимаюсь и чувствую, как меня начинает трясти. — Просто она в комнату еще не возвращалась, да и на обеде и ужине ее не было. — Сглатываю и киваю, как будто подтверждая ее слова. Да, ее и не могло там быть. — Поля, нам с тобой предстоит очень серьезное испытание. — Она откладывает ручку и поворачивается ко мне. — Сегодня ночью мы совершим побег.