Дорогой супруг

1777. От секретаря императрицы передали бумагу. Павел взбесился, как только увидел суть документа. Сам открыл двери покоев и едва ли не бегом бросился в парк, где обычно в этот час гуляла матушка. Только завидев, не поклонившись, не поприветствовав, закричал: — Почему? Какое вы имели право?! — Успокойтесь, Павел Петрович. Вокруг часовые и фрейлины. Они о ваше выходке весь дворец, а потом и Петербург оповестят. Подумаете, как вы будете выглядеть в глазах народа. В чем меня обвиняете на этот раз? — веселым тоном спросила Екатерина. — Вы, матушка, вынуждаете меня отдать герцогство, наследство отца, паршивой Дании! Как жаль, что он не возглавил поход против этой страны, а прежде того не сослал Вас в монастырь, как узурпаторшу царевну Софью мой великий прадед! — Вы правы, ваше высочество: мой покойный муженек совсем не походил на великого Петра. Что касается Вашего недовольства, то Вы являетесь Наследником Российской империи, в первую очередь, а уже потом владетельным герцогом Голштейн-Готорпским. Земли России намного шире и плодороднее, чем и Голштиния и Шлезвик вместе взятые. Лицо Пала стало страшным. Глаза полезли на лоб и налились кровью. Он выхватил у часового ружье. Направил на мать. Бежать Екатерина не пыталась. Во — первых, в кринолине это почти невозможно. Во — вторых, она готова была рискнуть жизнью, чтобы проверить так ли ее родной сын ненавидит, готов ли он убить ее и взойти на трон? — Павел Петрович, уж если взяли оружие и прицелились, не стоит тянуть с выстрелом. Ну же! Не бросайте начатое на полпути. Стреляйте! Палец уже оттянул спусковой крючок. Караульные боялись неосторожным действием спровоцировать роковую развязку. Не шевелились. Бросив карту Екатеринослава и отчет по приросту населения, Григорий Александрович побежал к трясущемуся, то ли от страха стать убийцей, то ли от нетерпения отправить мать в фамильную усыпальницу, Павлу. Девушки завизжали от выстрела. Глаза застил порох…

***

— Пустите меня, господин Циклоп! Потемкин схватил его высочество за ворот сюртука, а второй рукой направил ружье высоко в небо. Пуля застряла в ветках дерева. Бледного наследника под конвоем увели во дворец. — Лапти! Что же вы стояли, как статуи? Ждали пока монарх смениться? Я вас в подвалы Шешковского за бездействие отправлю! — Так, Ваше высокоблагородие, наследник же… Как мы можем его трогать? — растерянно оправдывался один из караульных. — Руками. Если вы забыли крестоцеловальную клятву, я напомню. Наследник или сам Господь Бог — неважно! Пока матушка-императрица жива — долг ваш до последней капли крови защищать ее от любого, кто представляет опасность! — Хватит, хватит, Григорий Александрович. Их вина невелика. Всем людям свойственно бояться и теряться. Пойдем и мы в дом. Мне нужна еще одна чашка кофею. — пыталась успокоить его женщина.

***

— Ты не человек, а мой ангел-хранитель! Уже не в первый раз убеждаюсь в том! Проси, чего хочешь. — Я прошу тебя осторожнее быть с Павлом. — Он разозлился из-за Царскосельского трактата, но ничего, завтра подпишет, как миленький! А ты мой друг, сделай милость, отошли всех своих часовых к черту! Ты два месяца пропадал в Новороссии, я страсть как соскучилась, голубчик, мой муж дорогой! Два обстоятельства удерживали от того, чтобы не броситься ему в объятья сейчас же: то, что без служанок потом не одеться и то, что через час бал по случаю рождения внука. А часа ей будет мало. Просьба князю польстила: — Вашему величеству и Зорич уже не мил? Наигралась? — Семен — тварь презабавная и остроумная, но любит карты больше моего и пьет в три горла. Скоро я нагружу его прощальными подарками и отправлю в поместье. А ты останешься со мною. Он театрально поклонился. — И душой, и телом раб ваш навсегда.