***
Впервые распалённое каталонское солнце застаёт омегу спящим, с подрагивающими длинными ресницами и припухшим лицом, абсолютно беззащитным на мягких перинах. Чимин тихо сопит, пока лучи прыгают по его лицу. Они дразнят и хихикают, а затем, будто постыдившись, соскальзывают по расправленной кровати на тумбу. Украшения в позолоченной тарелочке переливаются драгоценными камнями и бликами сплетаются с солнечными, их едва трогает сладкий морской зефир с приоткрытого балконного окна. Ветерок щекочет лунные мягкие пряди, размётанные по подушке, от него же трепещут белёсые страницы книги, вместе с которой уснул омега. Ещё через некоторое время небо темнеет. Солнце будто в испуге прячется за облаками, пока голубую нежность затягивают тяжёлые грозовые тучи. Они грузны и мрачны, как переполненный сосуд, как вечные странники, обречённые на бесконечные слёзы. Иной, нетипичный для Испании, злой ветер подгоняет их, хлестает кнутом из молний, вынуждая следовать в нужном направлении. Под одним из таких порывов тревожно звенят подвески и тухнет окончательно едва тлеющая мирра. Сон блондина рассыпается под мягкие стуки о дверь. — Чимин? — голос Намджуна звучит глухо и немного обеспокоенно. Обычно лунный господин просыпался раньше, но сегодня телохранитель так и не дождался его тихого, срывающегося ото сна голоса и разрешения войти. Омега тяжело вздыхает и вытягивается на кровати, от его движений измятый плед лужей растекается на полу. Блондин натужно кряхтит и давит зевок, продирает сонные медовые глаза. Он приподнимает голову и смотрит в сторону шума. — Д... да? — мужчина прокашливается, а затем находит телефон под подушкой и несколько раз нажимает на кнопку включения, приподнимает брови от удивления. Время близилось к одиннадцати утра. Чимин прилично проспал. — Ох, чёрт… — нерасторопное после сна тело выпутывается из одеял и босыми щиколотками следит по паркету в сторону балкона, чтобы прикрыть дверь. Из-за сквозняка он подрагивает, шифоновый пеньюар не спасает от холода. Блондин обнимает себя и ещё раз широко зевает, спешит в душ, мимоходом щёлкая замком и впуская настороженного телохранителя. После вчерашнего потрясения они с Чонгуком ещё долгое время были вместе. Все домашние легли спать, а мужчины расположились на открытой веранде, под бархатным чёрным полотном и россыпью сверкающих драгоценностями звёзд устроились бок о бок на подвесных качелях. Дона Рита принесла горячий шоколад, а Мерседес закутал луноволосого в тёплый плед, пока Чимина било фантомной дрожью. Его лихорадка была вызвана не физическим недомоганием, а стрессом, который тот испытал. Омега тихо всхлипывал и позволял слезам вычерчивать неровные дорожки на его щеках, пока брюнет рядом с разрешения луноволосого медленно выкуривал шоколадную сигарету. Чонгук закинул ногу на ногу, а свободную руку уложил на спинку качелей, длинными татуированными пальцами едва-едва поигрывая с блондинистыми мягкими прядями на затылке Чимина. Между мужчинами образовалось комфортное молчание, в котором каждый из них врачевал раны внутри на удивление схожих душ. Когда фарфоровая чашка с ручной росписью узоров из кремовых роз опустела наполовину, Чимин в последний раз позволил себе долгий, судорожный выдох. Он представил, что выпускает из себя всё хтоническое и деструктивное густым тёмным потоком. Омега откинулся на мягкие драпированные подушки, тут же натыкаясь на руку Мерседес. Чонгук замер, пойманный с поличным, а затем медленно ладонь убрал, хватаясь за спинку до побеления пальцев. — Тэхён рассказал мне про вас, знаешь. Голос Чимина усталый, но всё ещё нежный. Даже ночные насекомые будто прерывают свой стрекот, чтобы дать наследнику виноградных лоз как следует расслышать омегу. В момент затишья внезапно раздаётся протяжный крик ночной выпи, которая засела где-то в кустах. Хрустальная переливчатая песнь фонтанирующих лебедей вплетается в общую какофонию звуков. Мерседес туго вбирает в себя обжигающую лёгкие сладость, из-за чего кончик коричневой папиросы тлеет ярким огоньком. Мужчина опускает её к тарелочке от чиминовой чашки с горячим шоколадом, постукивает татуированным пальцем, чтобы присыпать цветочные лозы серым невкусным пеплом. — И что говорил? — вместе с вопросом, который по интонации больше походил на риторический, брюнет выдыхает густо пахнущий белёсый дым. Он чуть отталкивается ногой от гладкой плитки, чтобы качели вновь начали баюкать их. Чимин так долго не отвечает, что мужчина даже поворачивает голову в его сторону, думая, что муж уснул. Чимин смотрит на Луну. Месяц совсем молод и тонок, напоминает обнажённый человеческий силуэт, выгнувшийся дугой в сладкой дремоте. От него прохладный серебряный поток, который льётся на макушку светлых волос, растекается по плечам и накрывает тонкой вуалью. Взгляд омеги — лунный мёд, липкий и сладкий. Из-за этой картины чонгуково дыхание сбивается, и звёзды на кончиках пальцев вспыхивают в желании коснуться, провести по мягкой щеке, чтобы оставить россыпь созвездий. — Я понял, что виноградные фермы для тебя сродни молоку, которым волчица выкормила Ромула и Рема. Пусть я и не признаю своей вины в том, что оказался здесь, оказался в твоих глазах варваром, который с нахрапом бросился отбирать то, что мне не принадлежит и никогда не будет… Чонгук набирает вдруг ставший тяжёлым воздух в лёгкие, чтобы прервать омегу, но тот окольцованные пальцы кладёт ему на колено, прерывая. –… Нет, пожалуйста, послушай. Послушай меня, Чонгук, — Чимин переводит испачканный в серебре взгляд на него, смотрит из-под ресниц совсем по-кошачьи. Когда омега смотрит так, Мерседес и правда ничего не остаётся, кроме как в слух превратиться. Он не гнёт свою линию, хотя что ему стоит прямо сейчас настоять, доломать Чимина с треском? Особенно после истерики, которая стала следствием стресса, пережевала и выплюнула омегу в объятия к мужчине. Брюнет, однако, кладёт ладонь на чужую, ощущает нежность кожи и холод от украшений. Он закрывает ореховые глаза на мгновение, а затем медленно кивает. — Я знаю, что требовать от тебя любви всё равно, что пытаться пантеру приручить. Заставить есть с руки, спать у своих ног, мурчать по приказу, лицо облизывать в ласке. Виноградникам удалось потому, что они стали твоим домом в момент, когда родительский превратился в невыносимый, — Чимин говорит неторопливо, словно много-много раз думает, прежде чем каждое следующее слово сказать: — я думаю, что твоё расположение очень трудно заслужить. Я не был готов драться за то, что в Корее получал как само собой разумеющееся. Признаться честно, я и не умею. Но это не значит, что я не думал об этом. Как и любой человек, наверное. Мы все склонны питать ложные надежды. Чимин прикрывает веки и переводит дыхание, а затем продолжает: — Надежда проросла во мне колючим плющом, а ты взял и вырвал её с корнем в первую же нашу встречу. Я знал, что вы никогда не примите меня, но и к открытой конфронтации не был готов. Разве можно вообще быть готовым к тому, что твоих неродившихся детей будут проклинать и желать им смерти ещё в утробе? — Чонгуку и самому отчего-то больно становится, он тушит о блюдечко наполовину докуренную сигарету с нечитаемым выражением лица, — вы чувствуете от меня опасность, верно? Исыль боится, что моя грязная кровь мафиози отразится на репутации Мерседес, Мануэль боится, что его отец больше привязан к едва знакомому омеге, чем к собственному сыну, ты боишься, что я заберу единственное, что помогает тебе жить, а не существовать. Ваши предубеждения подпитаны не ненавистью, а страхом, так? Но, Чонгук, мне не нужны виноградники. Чимин медленно наклоняется к нему, его глаза до сбитого дыхания неожиданно выхватывают сухие, тонкие губы брюнета, которые тот поджимает почти незаметно. До альфы доносится запах мирры и благовоний, воска и чего-то терпкого, сладковатого в своей ностальгии. Мужчину он медленно окутывает, словно кокон, погружает куда-то в безопасное местечко на границе сознательного и бессознательного. Чонгука промурашивает от того, насколько омега сейчас близко. — Мне нужен ты. Эта фраза насыщенно-красным, как его Феррари, как Картье и дорогая помада, как поцелуй в губы. Чимин видит реакцию Чонгука, его расширившиеся зрачки, заполняющие зелёно-карюю радужку, что в ночи и тёплой подсветке уличных фонарей кажутся тёмным лесом. От альфы шоколад и табак, и впервые омега в удушье ощущает мазохистское удовольствие. — Мне нужно твоё доверие. Мне нужно, чтобы ты был на моей стороне, — он продолжает, говорит не повышая голоса, но в то же время внятно и чётко. На несколько мгновений между ними образовывается тишина. Чонгук медленно наклоняет голову, прежде внимая каждому слову, а сейчас тщательно прокручивая их у себя в голове, пытаясь понять, что происходит внутри омеги напротив: — На твоей стороне касательно чего, Чимин? — Касательно моей роли в семье, — луноволосый будто готов был к этому вопросу. Он свободную ладонь тянет к чёрным смольным прядям альфы — мягкие, зачёсывает их назад деликатно, другой рукой всё ещё опираясь о колено мужчины, — касательно моей роли в бизнесе. В твоей жизни. Я не хочу ощущать себя кем-то вроде дополнения. Я не твой любовник, не мальчик для битья, не охотник за кошельком. У меня достаточно денег, чтобы родить от тебя ребёнка и забрать с собой в Корею, обеспечить безбедную жизнь ему и ещё паре поколений. Чонгук челюсть сжимает на последней фразе, но блондин всё равно продолжает: — Если мы не можем построить нашу Империю на любви, тогда давай попробуем на сотрудничестве? — Предлагаешь мне бизнес-партнёрство? — альфа внезапно тянет уголок губы в незлой ухмылке. Ему интересно, на что способен Чимин. — У меня экономическое образование, которое я получил в лучшем университете страны. У меня десятки лет практики, которую я провёл сам знаешь где, — луноволосый поддерживает вызов, без лишней скромности перечисляя свои достижения, — я хочу представить тебе и Лукасу проект, в котором вы выступите как спонсоры, но при этом значительно расширите свою аудиторию. Глаза Чонгука загораются ранее незамеченными омегой эмоциями. Азартом, предвкушением. Чимину удалось привлечь большого кота, втянуть в свою игру, где тот в конце, может быть, даже даст погладить себя по макушке. — Я поговорю с Лукасом и буду ждать тебя в офисе. Завтра? — брюнет приподнимает брови. Надо же. Интересуется, а не ставит перед фактом. — Завтра, — омега кивает, а затем аккуратно тянет свою ладонь обратно и привстаёт с качелей, чтобы скрыться в особняке. Уже на входе он внезапно задерживается. Мужчина оборачивается и стреляет медовыми глазами в одинокий силуэт. — Чонгук? — Мерседес не оборачивается и в принципе никак не реагирует, но Чимин уверен почему-то, что тот его слышит: — спасибо тебе. Луноволосый ещё пару секунд остаётся возле витражной двери, а затем всё-таки юркает в залитое тусклым светом торшеров фойе. Спешит подняться по лестнице и добирается до своей спальни. Велик соблазн выйти на балкон, с которого было хорошо видно открытую террасу, чтобы понаблюдать за наследником виноградных лоз. Чимин борется с ним и побеждает, потому что голову переполняют идеи. Несмотря на сильный стресс и истерику омега ещё некоторое время расписывает бизнес-план идеи, торопливо тапая по подсвеченным клавишам на макбуке. Засыпает он уже с книгой, под неторопливый перебор клавиш пианино, что слышится глухой игрой через стены. На часах время близится к утру, а комната только-только погружается в морок сна. Из-за этого его и теряет Намджун, который, не дождавшись приглашения, сам стучится настойчиво, и так будучи на нервах. Мужчина узнал о происшествии с Чимином только с утра и винил себя за случившееся. Он решил, что в условиях чужой обстановки отныне не будет уступать блондину в вопросах безопасности. Покой омеги был для него первостепенен, и он сможет обеспечить его, чего бы это ни стоило. Кроме того, Намджун всё меньше хотел существовать лишь молчаливым наблюдателем. Авария встряхнула его достаточно сильно для того, чтобы осознать: если не попробовать сейчас, то потом будет слишком поздно. Он следит за тем, как омега суетится по комнате, непривычно торопливый. — Сегодня немного холоднее. Обещали ветер и короткие осадки, — бритоголовый предупреждает, почёсывая колючий ёжик на затылке. Чимин кивает, принимая информацию к сведению, а затем отправляет альфу на балкон, чтобы переодеться. Особенный настрой играет свою роль при выборе сегодняшнего образа, и омега развлекается как может. Чёрный топ с горлом заправляет в расклешенные брюки классического покроя такого же цвета, а сверху натягивает кожаный тонкий плащ, завязывает пояс на талии потуже. На тонких ступнях устраиваются красные ботфорты на объёмном каблуке, из-за чего Чимин становится выше, чем на самом деле. Мужчина выбирает красную же брендовую сумку из Италии, которую подарил ему Юнги. Он осматривает себя в зеркале и подходит к постели, стуча подошвой глухо о ламинат. — Намджун-а, подойди, пожалуйста, — широкоплечий телохранитель тут же тенью оказывается рядом, на что Чимин всучает ему портфель с макбуком, нежно при этом улыбаясь. Он натыкается на нечитаемое выражение лица друга, на его едва заметную щетину и воспалённый взгляд. Омега тут же тянет уголки губ вниз: — что такое? Альфа молчит некоторое время, а затем хмурится: — Почему ты не позвонил вчера, когда всё случилось? Почему не позвонил, когда приехал? Глаза омеги расширяются, а сам он наклоняет голову вопросительно: — У меня не было времени? Ничего серьёзного не произошло ведь. Я имею ввиду, Чонгук всё уладил. — Ничего серьёзного не произошло? А если бы ты пострадал? Чимин, а если бы с тобой что-нибудь случилось? — друг распаляется. — Успокойся, Намджун, пожалуйста? — луноволосый никогда прежде не видел Намджуна таким. Он делает шаг назад и объясняет: — Чонгук мне помог, не было необходимости в том, чтобы беспокоить тебя. — Чимин, — мужчина подходит к омеге и берёт ладонями его щёки, сжимает и приподнимает лицо, обводит драконьими глазами, — ты не беспокоишь меня. Разве ты не понимаешь, что делаешь со мной? Сердце омеги пропускает удар. Он непонимающе хмурится, пытаясь догадаться, верно ли понял фразу Намджуна. Ему хочется списать всё на двойной смысл, но омега так долго игнорировал проблему, что самому от себя тошно. Конечно, мужчина напротив имел ввиду то, что было ясно едва ли не с самого начала. От осознания становится некомфортно, что-то неприятное вихрем клубится внутри, оно укоризненно взирает и плюется криком «неправильно!». Намджун решил сделать первый шаг, но Чимин не был готов и никогда не будет. Он просто не мог представить мужчину в роли партнёра, мужа… Потому что у луноволосого уже был муж. Даже несмотря на угрозы Чонгуку о том, что заведёт любовника, Чимин просто не смог бы решиться на такое. Они оба, и Чимин, и Намджун, достойны чего-то больше, чем отношения исподтишка. Намджун прекрасен. Блондин уверен, что у него будет прекрасная семья, с хорошим омегой и парой детишек. Но не с Чимином. Омега деликатно отстраняется и отрицательно качает головой. Он отступает назад, не отрывая сожалеющего, но в то же время твёрдого взгляда, а затем стремится к выходу. — Это не значит, что я не попытаюсь. — Брошенная другом фраза вынуждает его замереть. Блондин сжимает лямки сумок крепче и, не говоря ни слова, скрывается за дверью, тихо прикрывая её. Сердце колотится, но не так, как с Чонгуком. С Чонгуком оно полно чувств, даже если это ненависть, а тут неприятная тревога берёт до тремора рук. Чимин дрожаще выдыхает и наклоняет голову вниз, будто та весом внезапно стала со всё небо. Светлые пряди падают на его лицо, скрывая под лунной завесой переживания омеги. Три минуты — именно столько тот глазами отсчитывает на наручных часах, чтобы по окончанию этого времени взять себя в руки и продолжить свой путь. Три минуты — время, которое он может позволить себе на подобные переживания. Ничтожно мало. Но на любовь к Намджуну ему не отведено и секунды. Чимин спускается по лестнице, оставляя громкие звуки набойки о камень. Он торопится в сторону нулевого этажа, одновременно с этим пытаясь найти ключи от Линды, которые Чонгук вчера забыл у него. На середине пути до его ушей доходят крики, что раздаются из столовой. Блондин приподнимает голову и замедляется, вслушиваясь в отрывистые, хлёсткие фразы. Чимин узнаёт в холодном голосе Исыль и прикрывает глаза. Он переводит дыхание, стараясь выбросить это из головы и убедить себя в том, что ему нет дела до скандалов в семье Мерседес. — Я ненавижу тебя!.. Жалостливый вскрик вынуждает его замереть на одном месте. Ещё мгновение — и омега разворачивается, решительно направляясь на разгорающийся скандал. Где-то на подсознательном уровне он понимает, что излишняя эмпатия выйдет боком, но боль сожаления от несделанного в этот момент кажется несоизмеримо больше. Чимин застаёт самый эпицентр бури. Он останавливается у входа в помещение, укладывает сумки на тумбу. Исыль сидит за столом на своём привычном месте, педантично размазывая сливочное масло по поджаренному тосту. Его лицо бледное, щёки впалые, а челюсть напряжена. Карие глаза не выражают ничего, кроме острой неприязни. В это же время Мануэль рассерженным ураганом возвышается напротив. Он стоит возле отодвинутого стула и упирается ладонями в стол. Юноша не дожидается от родителя хоть какой-то реакции и в приступе гнева одним движением руки сбрасывает на пол немногочисленные приборы. Те со звоном и дребезгом падают на плитку. Тарелка с завтраком бьётся о кафель, осколки разлетаются по разным уголкам комнаты, из-за чего вздрогнувший от неожиданности Чимин шагает назад. От звука каблуков омеги оборачиваются в его сторону, будто только сейчас, в лопнувшем пузыре скандала замечая нежелательного свидетеля. На щеках Мануэля застыли слёзы, он акварельными глазами смотрит на Чимина, который недоумённый взгляд переводит с Мерседеса-младшего на своего свёкра. — Что здесь происходит? — его голос тихий. Он нерешительно проходит вперёд, хрустит по стеклу и фарфору, чтобы к юноше приблизиться. Мануэль похож на Падшего Ангела с картины Канабеля. У него голубая радужка, он смотрит исподлобья, а каштановые вьющиеся волосы падают на светлую полупрозрачную блузку. Рука Чимина сама тянется к нему, чтобы нежным, деликатным движениями стереть влажные дорожки. Испанский омега сначала дрожит испуганной тенью, а затем прикрывает опухшие веки и всхлипывает судорожно. Блондин оборачивается и находит Исыль, решительно огибает стол, чтобы подойти к нему и требовательно повторить: — Что происходит? Чем он провинился? — Это тебя не касается, — Мерседес как отрезает, а затем, видимо, растеряв весь аппетит, откладывает ножик и еду, встаёт из-за стола, кидая притихшему персоналу: — приберите здесь. Чимин горой вырастает перед омегой, не пропуская его дальше, на что Исыль сверкает глазами: — Вон с дороги. Я ведь уже сказал тебе. Хочешь, чтобы я вышвырнул тебя из этого дома? — Чтобы вышвырнуть меня из этого дома, нужно чтобы я здесь жил, — омега приподнимает тонкую бровь, — а я не живу. Для меня этот особняк не дом, временное пристанище, где вы — ненавистный надзиратель. — Ты заслуживаешь ненависти, — терпение Исыль явно на исходе, но Чимин лишь выше подбородок приподнимает. Эти фразы что-то ему напоминают. Или кого-то. То, насколько всё тут отравлено губительной философией этого человека, — поразительно. Исыль словно искусный садовод, который в каждого из своих детей вложил чёрное семечко, взращивая ядовитые всходы порока. — Никто не заслуживает ненависти, — Чимин выдирает голыми руками. Они несколько мгновений смотрят друг на друга неотрывно. В этом противостоянии третья мировая, а на кону — собственная личность. — У вас есть всё, Исыль, всё есть, — голос Чимина звенит и дребезжит от напряжения, он всматривается жадно в перекошенное бешенством лицо омеги напротив, — ах, если бы у вас было ещё и сердц… Хлёсткая пощёчина звучит как прут, которым луноволосого омегу стегнули по самому уязвимому. Узнали, где болит, а затем ударили со всей силы. Сзади слышится испуганный вскрик Мануэля. Голова Чимина плетью в сторону дёргается от удара, а сам мужчина жмурится и прикладывает ладонь к горящей болью щеке. Он несколько раз вдыхает и выдыхает, а затем замечает молниеносный силуэт, на движения которого Исыль в испуге расширяет глаза и делает несколько шагов назад. — Намджун! — омега успевает схватить мужчину за бицепс, прежде чем тот зажимает омегу Мерседес. — Намджун, нет. Он сжимает руку и встречает взгляд холодного телохранителя, для которого довести дело до конца — выверенный механизм. Бритоголовый псом вцепится в чужого, невзирая на статус и положение, стоит только Чимину подать знак. — Нет. Это мой приказ. Не трогай, — щека печёт от боли, но блондин отрицательно качает головой, замечая, как Намджун челюсть напрягает. Чимин знает, что телохранителю не сойдёт с рук и касание до старшего омеги, а потому не собирается подставлять его. Он медленно отпускает мужчину, а затем смотрит ещё раз на свёкра. В медовых глазах немое обещание мести, но в то же время и победа. Эта пощёчина — доказательство того, как сильно омега задевает Исыль. Сыплет соль на открытые раны, которых больше, чем много. В этом доме нет ни одного здорового человека, несмотря на то, что никто не жалуется на недомогания. — Мне вас жаль. Вы сами несчастливы, и не хотите, чтобы хоть кто-то здесь был счастлив, — он выплёвывает эту фразу презрительно, а затем разворачивается на каблуках и направляется к выходу, тыльной стороной ладони прикасаясь к воспалённой щеке. Омега приостанавливается возле Мануэля и с сожалением поджимает пухлые губы. Младший Мерседес смотрит на него буквально мгновение, чтобы в следующее сорваться из столовой в неспособности держать лицо перед Чимином, который заступился за него. Его поглощает стыд за то, что он с самого начала с неприязнью относился к Чимину, что тот пощёчину получил и из-за младшего омеги в том числе. Блондин провожает его взглядом, а затем покидает разбитое на осколки пространство. Сцена то и дело прокручивается в голове омеги, из-за чего внутри громом гремит точно так же, как и на улице. Он прикусывает губу до воспалённого красного, сжимает ладони в кулак, оставляя следы от ногтей в форме лунок. Угомониться. Нужно успокоиться, иначе сорвётся и выплеснет злость на ком-то в этой неправильной цепной реакции. Это его решение — пойти туда, некого винить. Следует переключиться, потому что сейчас некогда заниматься рефлексией. Уже на нулевом этаже он кидает ключи от красной Феррари Шину и взглядом находит белую Панамеру. И отпускает. — Моя славная лунная кошечка… — омега нежно воркует, подходит к машине и кончиками пальцев ведёт по глянцевому молочному цвету бампера. Он чувствует от неё что-то родное, как будто та вместе с собой привезла кусочек Сеула. Запах их многолюдных проспектов и уличной еды — рыбно-острой, свиных шкварок и персикового соджу, звук корейской поп-музыки и искусственного интеллекта, цветастые постеры с айдолами и рекламу на высоких зданиях. Резиденция, где жили Пак, находилась в пригороде, но несколько раз в юношестве Чимину удавалось сбегать от семьи и Намджуна и развлекаться в столице с одним из тех альф, которые ухлёстывали за ним. Только позже он понял, насколько это было необдуманно и опасно, но, к счастью, тогда всё обошлось. — Ты хорошо себя чувствуешь? Я поведу… Чимин услышал друга и отрицательно качнул головой. Благодаря Чонгуку он и правда более уверенно чувствовал себя за рулём, чем если бы не сел сразу. Омега был благодарен мужчине за решительность и доверие касательно Линды. После такого поступка его уважение к Мерседес возросло на несколько голов. — Я хочу сам. Так давно не был за рулём этой малышки, — он принял ключи из рук Намджуна и сел за водительское место, чтобы завести машину с мягким урчанием. Как только телохранитель устроился рядом, блондин потянулся к своей сумке, чтобы выудить косметичку и чёрный сатиновый платок. Чимин тронул губы алым, в тон ботинкам и аксессуару, а затем спонжем аккуратно вбил пудру в раздражённую кожу, пытаясь скрыть след от пощёчины. Он повязал платок на волосы и шею, убрал всё обратно и вздохнул, плавно трогаясь и выезжая из автоматических ворот. — Мы в Приорат? — Нет, в город. Нужно посетить штаб-квартиру Мерседес, — Чимин проехал частные земли и свернул в противоположную сторону от той, куда они направлялись раньше. Небо хмурилось, где-то вдали виднелись свинцовые тучи, дул порывистый злой ветер. Сегодня матушка-природа негодовала, несмотря на то, что ночью небо было чистое. Белая Панамера мурчала под управлением луноволосого омеги, несла их вперёд послушно по асфальтированной платной дороге средиземноморского побережья. — Сфотографируй море. Юнги просил больше фото, — несмотря на утренний разговор Чимин старался вести себя невозмутимо, будто ничего не случилось и между ними не было пустоты недопонимания, которая пожирала любого, кто к ней прикасался. Намджун кивнул и выудил телефон омеги из красной ив сен, чтобы в несколько кадров запечатлеть неспокойное море. Синие волны тем временем бьются о скалы, гонимые непогодой, в горькую пену превращаются и яростно целуют песочные пляжи, каждый раз как в последний. Чимин впервые видел море таким. Вскоре они минуют пригородный морской порт, где рядами устроились судна, ожидающие своего часа. Он навевает омеге воспоминания о Пусанском порте, где мужчина бывал в далёком детстве, будучи в гостях у дедушек. Омега помнит небольшой ресторанчик, где пахло рыбаками и сырыми морепродуктами, где подавали всегда свежий суп с клёцками. — Я скучаю по Корее, знаешь, — Чимин говорит это тихо, слегка растягивает губы в нежной улыбке и сжимает руль крепче, — как бы там ни было, думаю, она навсегда останется у меня в сердце. — Потому что это твоя родина, — Намджун пожимает широкими плечами, а затем неожиданно интересуется: — ты знаешь, почему Кихо пожелал, чтобы после его смерти ты уехал в Испанию? — Не всю историю. Знаю, что он помог Лукасу, когда тот нуждался в этом, но не знаю чем. Видимо, чем-то действительно значимым, иначе бы Мерседес не пообещал его будущему ребёнку половину от владения виноградниками. — У Кихо большое сердце. — Да, — подобные разговоры об отце ощущались ворошением тлеющих углей. Вроде не костёр, но всё ещё обжигает, болит. Пейзаж поросших зеленью гор и побережья медленно меняется на городской, когда их приветствует Барселона. Белые невысокие здания ратуш и жилых домов значительно отличаются от тех, что построены в Корее. Будто всё здесь сохранило свой облик со времён прошлых веков, отреставрированное, но пахнущее историей. Резные балконы и бежевые камни на тротуарах, высокие туи и пальмы, ветки которых напоминали Чимину сложенный павлиний хвост. — Да, это так, — омега продолжает, желая заполнить тоскливую тишину, — благодаря ему у меня появился Юнги. И ты. Луноволосый свернул согласно навигатору и притормозил на светофоре: — Если бы он узнал, что ты собирался за мной ухлёстывать, то содрал бы с тебя шкуру, — полушутливо дополняет он. — Он всегда любил меня, — открестился Намджун, широко и озорно улыбаясь, демонстрируя ямочки на щеках, — а вот твоему муженьку бы явно не поздоровилось. Чимину отчего-то неприятно становится, словно его самого по носу щёлкнули, а не Чонгука. Он передёргивает плечами и сворачивает с главной улицы. Издалека уже виднеется офисное здание, где располагались Мерседес. — Он не такой, как ты думаешь. — Посмотрим. Омега приподнимает брови и смотрит вопросительно на Намджуна, отвлекаясь от вождения буквально на секунду. — Что ты имеешь ввиду? Бритоголовый на это лишь отрицательно качает головой и смотрит в окно, давая понять, что не собирается отвечать. Чимин закатывает глаза и корчит мину, паркуясь во дворе здания. Он думает о том, чтобы позвонить мужу и предупредить его о приезде, но не решается. Омега просит Намджуна сходить за кофе и завтраком, потому что в животе неприятно тянет от голода, а сам направляется в сторону стеклянных дверей. В лифте на него с добрым интересом косятся незнакомые альфы и омеги, на что Чимин отвечает им дружелюбной дежурной улыбкой. — У вас очень красивые волосы, — кто-то из сотрудников делает ему комплимент, на что медовые глаза щурятся от удовольствия и Чимин по привычке начинает приглаживать те светлые пряди, что не спрятаны под шарфом. — Ах, спасибо. А мне больше нравятся ваши. У всех испанцев такие шикарные волосы? Очень густые и выглядят здоро́во… — О, святой Эшпедито, у вас такой чистый испанский!.. Чимин не знает, как так происходит, но спустя несколько минут достаточно большая компания из омеги и персонала устраивается возле ресепшена, обсуждая бальзамы для волос и здешних туристов. Кто-то угощает Чимина самодельным печеньем, пока некоторые альфы пытаются подобраться поближе. Ровно в один из таких моментов по талии омеги пробегаются уже знакомые, одетые в кожу перчаток, пальцы. Чимин поднимает голову и позволяет себе короткий вздох, пока Чонгук прижимает его к себе в собственническом жесте. От холодного взгляда Мерседес сотрудники тут же вспоминают об обязанностях и быстро прощаются с омегой и начальником. Они удивлённые взгляды не иначе, как силой воли отрывают от местечка, где фаланги брюнета поглаживают бок Чимина. — Привет?.. Не ругайся, это я их отвлёк, — омега демонстрирует жестяную расписную коробку с выпечкой, довольно улыбаясь, невольно заражая и Чонгука, — посмотри, меня угостили. — Если это от Пабло с маркетинга, то на твоём месте я бы избавился от них как можно скорее. — Какой же ты грубиян… — Чимин кусает губы, чтобы не рассмеяться. Их отношения со вчерашнего происшествия заметно потеплели. Омега был благодарен за то, что Чонгук по достоинству оценил его первый шаг, несмотря на непростой характер, услышал своего будущего мужа и, что самое главное, принял его предложение. Чимин догадывался, что Мерседес прекрасный управленец и талантливый бизнесмен. У омеги не только личный интерес, потому что поработать с таким, как Чонгук, являлось само по себе интересным и драгоценным опытом. Он не желал разочаровывать будущего мужа, и в эту самую секунду его недосып и кропотливая работа над скелетом проекта с лихвой компенсировались искрящимся гордостью взглядом цвета леса. С долгожданным штилем на душе Чимин раздумывал над тем, что, возможно, им всё-таки удастся стать если не любящими супругами, то поддерживающими друг друга партнёрами. И в нынешней ситуации едва ли второе проигрывало первому. Сам же Мерседес постепенно избавлялся от предубеждений касательно омеги. Его всё больше и больше завлекала личность луноволосого, харизма и умение очаровывать с первых секунд, живой интерес ко всему вокруг. Их диалог не остался для альфы пустыми словами, мужчина действительно был приятно удивлён достойной просьбой блондина. Он ещё из своего кабинета услышал переливающийся смех и громкие шутки сотрудников. Чонгук сразу же понял, в чём дело, держа в голове мысль о встрече с Чимином. На хорошее настроение и улыбку его мужа окружающие слетались как пчёлы на мёд. Чонгук давил своим авторитетом, пока Чимин ставил приоритетом человеческий фактор, с добродушием относился к окружающим — и те отвечали ему взаимностью. У них совершенно разные подходы к жизни, которые с поражающей перспективой успеха можно попробовать совместить в один. Альфа и омега были похожи и одновременно с этим совершенно нет. — Они сказали, что у меня хорошенькие волосы, — Чимин посмотрел на альфу из-под ресниц, не зная, что на него это действует как валерьяна на кота, а затем под добрый смешок мужчины в наигранном кокетстве заправил передние пряди за платок. Внезапно брюнет напрягся, улыбка сползла с тонких губ. Взгляд его потемнел, а челюсти сжались. Он перехватил тонкую омежью кисть и убрал её от лица, наклоняясь прямо к Чимину. Тот сначала не понял, в чём дело, а затем прикрыл глаза и тяжело вздохнул: — Чонгук… — Кто это сделал? — голос альфы глухой и требовательный, совсем как в начале их знакомства. — Чонгук, всё в порядке, ну же, — мужчина пытается убедить мужа в том, что ничего не произошло, смотрит не отрывая взгляда. — Это след от пощёчины, омега. Чонгук не дурак. Он действительно не глуп, по крайней мере не до такого, чтобы не понять, откуда у Чимина мог быть припухший покрасневший отпечаток на скуле. Всё внутри бесновалось от одной только мысли о том, что кто-то мог и пальцем тронуть Чимина, а тем более ударить. Это вопрос не только едва зарождающейся привязанности, но и чести. Чимин — будущий муж Мерседес, оскорбить его — значит оскорбить Чонгука. Он любого заставит заплатить за это неуважение, если нужно будет, то с зубами на чужой глотке притащит обидчика, швырнёт омеге в ноги. Его нутро брало верх, оно приказным тоном в голове альфы взывало. Отомстить стало ярко-красной целью. — Чимин. Я спрашиваю в последний раз. Блондин вперивается в него взглядом, не скрывая сыплющихся искр недовольства от того, что альфа вновь упрямится. Однако Чимин не может отрицать, что в это же время за ярким раздражением стоит более чувственная эмоция, что подсвечивает остальные, из-за чего всё и ощущается глубже, сильнее, вкуснее. Он с юношества знает толк в альфах. Вокруг него всегда были только волевые, сильные, те, что не разбрасывают слов на ветер и в случае чего готовы бросаться телом на амбразуру. Ради Чимина они были способны на всё, несмотря на то, что лунный омега и сам мог за себя постоять. Чего стоит один только Намджун. Но Чонгук… Чонгук ощущался иначе. Куском шоколада, голосом джазового певца, крепкой ладонью в татуировках, которая прямо сейчас сжимала талию омеги. Лучший из лучших, сильнейший из сильнейших. Чимину не хотелось уступать ему, совсем нет. Он не хотел быть поглощённым, но обласканным — ох, как же да. Омега где-то на бессознательном чувствовал, что именно с таким, как Чонгук, он сможет проявить себя во всей красе. Альфа мог стать его галактикой, где Чимин — сама себе Луна, купающаяся в бесконечных внимании и любви. Такому, как Чонгук, хотелось довериться. Они могли бы идти рука об руку, где опоясывающая его ладонь альфы — жест не только собственничества, но ещё и демонстрации быть готовым не дать омеге упасть. — Это Исыль, — внезапно голос Намджуна вмешивается в их безмолвную войну, сдаёт Чимина с потрохами. Омега резко выдыхает и оборачивается гневно, сверкает глазами строго. Намджун смотрит на него невозмутимо, пока Чонгук поражённо и озлобленно переспрашивает: — Исыль? Охранник коротко кивает, в то время как Чимин переводит взгляд с одного альфу на другого. Омега берётся за сильное чонгуково предплечье, осматривает его лицо бегло, пытаясь найти в нём хоть что-то от рациональности. Злость гудит в голове брюнета, мешая думать о чём-то кроме. На этот раз Исыль зашёл слишком далеко. Чимин выдыхает, а затем вновь поворачивается назад и резко отчитывает своего друга: — Намджун! Ты слишком много на себя берёшь, — его тон не выражает ничего хорошего, омега в тихой ярости, что копилась ещё с утра. — Намджун. Как это случилось? Альфа ловит блондина в кольцо рук и прижимает к себе спиной, чтобы в успокаивающем жесте ладони уложить на низ омежьего живота. Чимин на это закатывает глаза и поджимает губы, тем не менее, не ощущая себя дискомфортно. Наоборот, непривычный и, даже можно сказать, сакральный жест Мерседес как укол седативного: неожиданно, но действенно. Намджун, который буквально пару часов назад говорил о своих чувствах, даёт слабину на секунду. Он отводит от парочки драконьи глаза, но затем вновь берёт себя под контроль и отвечает на вопрос альфы: — Я подошёл к тому моменту, когда всё произошло. Это моя ошибка. Я должен был защитить господина Пак. — Господина Мерседес, — тут же поправляет его Чонгук, заметив реакцию мужчины, но не придавая этому значения. Он кивает и тянет Чимина в сторону кабинета Лукаса: — я разберусь с этим. Идём, Чимин. — Не разберёшься, Чонгук. Я не хочу, чтобы ты вмешивался. Это касается только меня и Исыль. Омега выпутывается из рук альфы и встаёт напротив, ясно выражая свою позицию. — А я не хочу, чтобы кто-то думал, что может поднимать руку на моего мужа. — А я всё ещё не твой муж, альфа, — блондин наклоняет голову и стреляет медовым взглядом из-под ресниц, мельком облизывая губы, из-за чего Чонгук сразу же переводит взгляд на них. Мужчина с трудом отводит глаза и прикрывает их. Он задумывается над тем, что Чимин начинает подозревать о своём влиянии на него. Будто давит на слабые места Мерседес, который сам лишь недавно начал понимать, насколько омега обольстительный. — Это лишь вопрос времени, омега. Перестань делать так, — он подталкивает мужчину, на что тот разворачивается и ловит его взгляд, а затем снова облизывает губы, пытаясь сдержать улыбку. — Как? — Ты плюёшь мне в лицо, Нино, — наигранно ворчит альфа, а затем, видя, как омега едва душит смех, укоризненно прищуривается. Между ними повисает молчание. Они смотрят друг на друга так, что аж больно становится. Однако боль эта иная. Она как воск, который капают во время секса для стимуляции, как укусы во время поцелуя. Всё настолько чувствительное, чувственное, что эта боль — ещё одна грань удовольствия. Мазохистского, извращённого, такого, где ненависть сплетается с любовью в страстном танце, где они друг в друге растворяются. Мерседес в одно движение и тонкий омежий вскрик подхватывает луноволосого на руки. Чимин тут же инстинктивно обвивает сильную шею ладонями, смотрит не отрываясь в темнеющие глаза цвета леса. Их запахи мирры и табака смешиваются. — Кажется, так будет быстрее, — мужчина произносит это хрипловатым голосом, а затем стремительным шагом направляется в сторону кабинета. Все сотрудники, которые встречаются им на пути, удивлённо смотрят на то, как крупный черноволосый альфа несёт на руках хрупкого омегу. Платок Чимина спадает с волос и мягкие лунные пряди рассыпаются по его узким плечам. Они любуются ими и перешёптываются, пока мужчины, в конце концов, не скрываются за углом коридора.***
–… проект по поддержке начинающих писателей? Лукас, после того, как поприветствовал омегу, откидывается на спинку кресла, смотря задумчиво на то, как Чонгук помогает Чимину настроить проектор для презентации. — Да, — омега просит брюнета сесть за место рядом с макбуком, а сам встаёт у интерактивной доски, — именно так. Он ведёт по сенсорному экрану, настраивает яркость и с нежной улыбкой оборачивается к мужчинам. Чонгук расставляет ноги и складывает руки на груди, перехватывает взгляд Чимина. Мужчина приподнимает брови скептически, наклоняет голову, приглашая к выступлению и давая понять, что на этот раз его чары не сработают. Лунный омега смотрит на него и щурится котом, тянет пухлые губы в улыбке. Их переглядывания замечает Лукас и наигранно громко кашляет, на что Чимин кусает губы и, наконец, приступает к презентации. — Итак… Я изложил некоторые положения на слайдах, а остальные выписал в ворд-документ. Сеньор Чонгук может ознакомиться с бизнес-планом, пока я представлю наиболее значимые моменты. После этого будет часть для вопросов от вас. Альфа игнорирует задиристое обращение мужа и ищет папку с необходимым файлом. Его тёмные глаза быстро, но сосредоточенно бегают по строчкам, а лицо не выражает ровно ничего для того, чтобы понять реакцию Мерседес. Чимин расправляет плечи и выдыхает, а затем прикладывает все ораторские умения, которые получил в своём опыте. — Многие творческие люди любят качественный алкоголь, возводят его в эстетику и равняют со свечами и другими предметами, что создают идеальную атмосферу для рождения своих шедевров… Он описывает задумку, не забывая упомянуть и своё участие, выделяет роль спонсоров, то, какую нишу смогут занять предприниматели. Чонгук полностью осваивает файл ещё на середине выступления Чимина. В оставшееся время он просто смотрит на омегу, который достойно защищает собственное детище. Как раз в тот момент, когда Чимин заканчивает с теорией, телефон Лукаса звонит входящим. Альфа мельком смотрит на экран, а затем извиняется и говорит, что это срочно, выходит торопливо из кабинета, принимая звонок. Блондин пользуется передышкой и переводит дыхание. Он обращает внимание на своего мужа, который встаёт с кресла, подхватывает пиджак со спинки и натягивает его на плечи. — Что ты думаешь, Чонгук? Альфа оборачивается и неторопливо подходит к блондину, обводит его оценивающим взглядом. Снова это молчание. — Я скажу тебе на наших уроках каталанского. Сегодня вечером, — Чонгук ходит вокруг лунного омеги котом, хвостом обводит его ноги. Чимин качает головой и незло усмехается: — Ты ведёшь себя как мальчишка. — Избалованный? — альфа тянет тонкие губы в ухмылке. Блондин наклоняется к лицу мужчины и с вызовом отвечает, чуть ли не мурча от того, какое иррациональное удовольствие доставляет тугое напряжение между ними: — Избалованный. Чонгук улыбается, а затем направляется в сторону выхода: — У меня ещё остались дела. Буду ждать тебя в библиотеке, на этот раз не убей никого по дороге. — Какой же грубиян, — Чимин почти ахает от наигранной задиристости этого мужчины, поражённо покачивая головой. Он вдыхает и выдыхает, пытается утихомирить разбушевавшееся сердце. Омега даже не может понять, было ли проще, когда они с Чонгуком ненавидели друг друга и огрызались, или сейчас. Этот царапающий флирт доведёт его. После ухода мужчины ещё некоторое время они с Лукасом обсуждают мелкие детали, когда тот, наконец, даёт согласие. Испанец был доволен идеей Чимина и пообещал предоставить всё, что потребуется от Мерседес. Ему дали полное добро. Омега выходит из кабинета в прекрасном настроении. Он показательно игнорирует Намджуна и отводит руку, когда тот тянется за его сумками. Он считает, что конфликт между ним и Исыль принадлежит только двоим. Блондин не хочет впутывать всю семью, не хочет, чтобы в случае чего его обвиняли в подстрекательстве кого-либо. Чимин в состоянии справиться с этим самостоятельно. Намджун действует слишком грубо, совсем не в стиле омеги, вмешивается туда, куда не следует. Мужчина хлопает по карманам кожаного пальто в поиске ключей от машины. Он выуживает их, отвлекаясь и наклоняя голову, чтобы буквально в следующее мгновение столкнуться с кем-то плечом. Чимин роняет ключи с брелоком на пол и с дежурными извинениями тут же опускается за ними. — Извините… — чужая кисть рефлекторно тянется вниз и омега выхватывает блеск знакомого лунного камня. Раньше он принадлежал ему. Блондин поднимает глаза и натыкается на лисий взгляд Давида. Его ошпаривает. — Здравствуйте, — Гарсия неловко щурится, на что луноволосый отвечает неуверенной улыбкой и кивает, — извините, мне нужно лучше смотреть по сторонам. — Ничего страшного. Ты… носишь мой подарок, — Чимин указывает на браслет, выпрямляется и мягко обводит глазами серебряное украшение, — тебе очень идёт. — Да, мне он понравился. Спасибо вам ещё раз. Чимин старается скрыть удивление и горечь на кончике языка. Омега кивает и подхватывает звенящую связку, одновременно с этим интересуясь как можно спокойнее: — Ты… Работаешь здесь? Вопрос звучит совершенно глупо, учитывая статус Давида и то, в каких отношениях он состоял с Чонгуком. Или состоит. Чужой омега ожидаемо отрицательно качает головой, чуть поджимая красивые губы, смотрит немного боязненно. Что-то неприятное тут же отзывается в Чимине. Так вот какие дела остались у Чонгука. — Что ж… Я тороплюсь, извини, пожалуйста. Всего доброго. Луноволосый похлопывает Давида по плечу, а затем направляется к лифту, стараясь не обращать внимания на гложущее его ощущение. Он всё ещё не считал Давида виноватым в том, что Чонгук выбрал его в качестве любовника. Но от этого почему-то не становилось легче. От мыслей, что Мерседес волен спать с кем угодно, потому что они всё ещё недо-супруги с отношениями бизнес-партнёров и кусачим флиртом; пока сам Чимин не мог без лишних мыслей обнять даже Намджуна, зрело ощущение детской несправедливости. И едва ли омега собирается оставлять это просто так. — К чёрту, — Чимин нажимает кнопку лифта и глубоко вздыхает, чтобы привести себя в порядок. Что может произойти за один вздох? От начала, пока ты вбираешь густой, наполненный собственной горечью, воздух, пропускаешь в лёгкие, благосклонно позволяя тому отравить себя, и до конца, когда вместе с ним выдыхаешь принятие. Принятие — как «все дороги ведут сюда», как сжечь конверт с признанием в любви не прочитав. Чимин садится в Панамеру без единого слова, укладывает пакеты на заднее сиденье и пристёгивается. Погода будто готовится к своему самому яростному концерту. Ветер рвёт пространство, хлестает неугодных, пока белая машина пролетает по побережью, управляемая безмолвным хозяином личной непогоды. Тем временем в особняке своя буря разгорается. — Не смей отчитывать меня, щенок! Маска Исыль трескается, когда сын, который был опорой и во многих случаях вставал на его сторону — ополчается против него. Острый подбородок подрагивает, а в карих глазах застыл священный ужас. — Не смей поднимать на него руку, Исыль. Никогда. — Голос Чонгука холодный, он бьёт тем оружием, которым родитель сам научил пользоваться. — Ты неблагодарный, Чонгук, неблагодарный мальчишка… Чонгук сидит в кресле, расставив ноги. Он подпаливает кончик шоколадной сигареты и поднимает взгляд зелёных глаз, в которых лес бушует, щурится, ладонь поднимая, призывая к тишине. — Ты воспитал меня таким, папа́, — мужчина выделяет последнее слово, сбивая пепел в пустой стакан из-под виски, а затем затягивается дымом. Он выдыхает и продолжает медленно и снисходительно, будто нерадивому ребёнку объясняет правила поведения: — я предупреждал тебя в прошлый раз, не так ли? Я перегрызу горло за своих детей. И за отца своих детей тоже. — Угрожаешь мне? — голос Исыль больше напоминает шипение. — А ты? Чонгук встаёт, опираясь ладонью о подлокотник, и пристально осматривает замершего родителя. — Я?.. Я лишь хочу уберечь тебя, Чонгук! Ты не знаешь, кто они такие, не знаешь, кто родители этой дряни! — лицо омеги перекашивается, пока мужчина кидает на него предупреждающий взгляд. — Как будто для тебя есть хоть кто-то хороший. Исыль выдыхает поражённо. — А что, не так? Чимин плохой, отец Чимина плохой, Лукас плохой, Мануэль плохой, — брюнет перечисляет насмешливо, а затем приподнимает брови и меняется в лице: — я больше не могу это слушать. Я и так слишком обидел Чимина, потому что доверился тебе. Стыдно и за меня, и за тебя. — Гуклито… — Исыль. Клянусь на Библии, я бы довёл дело до конца, не будь ты моим папой. И я предупреждаю: если будет следующий раз — я камня на камне не оставлю. Чонгук выхватывает звук шин по гравию через открытое окно, а затем подходит к нему и выглядывает, опираясь локтями о подоконник. Он слышит, как старший омега покидает кабинет, громко хлопая дверью, едва заметно морщится и переводит взгляд на Чимина. Блондин выходит из машины в тот момент, когда мелкий дождь накрапывает по тротуарной плитке. Волосы омеги темнеют из-за влаги, а сам он поднимает лицо к небу, позволяя каплям омыть светлую кожу. Удивительно, как люди могут одним своим появлением в жизни других изменить её к лучшему или худшему. Человеческий фактор — настолько непредсказуемая вещь, что хуже только пятничный вечер в баре, что начинается со слов «сегодня ограничусь только одной рюмкой». И вот, вроде бы, смотришь на него — мягче пуха кажется, хрупче фарфора, его бы упаковать и этикетку «осторожно, бьётся!», а потом наблюдаешь за тем, как окольцованными пальцами двигает горы из чужих предрассудков. Не испытывать что-то к нему — из ряда глупости или самообмана, а испытывать — неминуемость. С таким, как Чимин, — лебединая любовь. Раз и навсегда, а после смерти одного из партнёров тосковать и во снах видеть. С ним не получится просто сотрудничать, потому что глупости это, пытаться закрыть просыпающийся интерес к нему как к омеге на подкорках сознания на ключ. Любая стена в их случае рассыпается в сигаретный пепел, любой замок не сложнее, чем играть самому с собой в карты. Блондин будто чувствует чужой взгляд, поднимает глаза на окно второго этажа и натыкается на взгляд Чонгука, который выдыхает дым в заряженный воздух. Он с вызовом смотрит на Мерседес, чуть поджимая пухлые губы. Мужчина бровь выгибает вопросительно, делая ещё одну затяжку. Омега тем временем передаёт подошедшему с чёрным зонтом шофёру ключи от белой машины, подхватывает аксессуар и делится им с Намджуном. Он что-то объясняет альфе, то и дело кивая в сторону автомобиля. То, как молочный Порш Панамера идеально подходит Чимину, — просто удивительно. Лунный господин на своей карете. Однако Линда, если быть до конца откровенным, идёт ему не меньше. Даже несмотря на то, что Чонгук не любит делиться своим. Эти машины олицетворяют две стороны омеги: серебристо-белую, нежную и сладкую, в стиле дрим-поп и пломбирного мороженого, а ещё тягуче-красную, со вкусом вишни и страсти, запахом роскоши и кожи. Мерседес не может сказать, какая привлекает его больше.***
Есть что-то трагическое и любовное в том, как в кровавом закате солнце предпочитает себя убить, чтобы дать луне взойти на небосвод. После грозы небо особенно измученное. Оно в последний раз оглядывает умытые фермы виноградников и апельсинов, оливковые деревья, уснувшие вечным сном горы, гладит успокоившееся море, чтобы укрыться чёрным полотном. День переходит в ночь, когда в особняке загораются многочисленные торшеры и светильники, высокие свечи в канделябрах. Ужин проходит на удивление спокойно. Может потому, что Исыль «неожиданно» плохо себя чувствует и не спускается. Тэхён, который вернулся с виноградников, разбавляет тишину своей болтовнёй, Чимин и Мануэль с интересом слушают альфу, а старшие переговариваются между собой о работе. Блондин впервые за долгое время позволяет себе насладиться едой, с относительно хорошим настроением покидает застолье. На выходе его задерживает Чонгук, на что он бросает короткое «я помню, скоро подойду в библиотеку», тут же юркая в сторону лестницы. У омеги ещё остался неприятный осадок от встречи с Давидом, который он не мог скрыть при всём желании. Сегодня на занятии они поговорят об этом, хочет этого наследник виноградных лоз или нет. Мужчина принимает душ и переодевается в домашнюю блузу с подвязками на спине и широкие домашние штаны. Он мажет кремом руки, осматривает чистое лицо в зеркале и вздыхает. Чимин находит свой старый ежедневник для записей, берёт его и макбук на случай, если информации будет слишком много. — Останься. Отдохни сегодня, — он оставляет Намджуна в своей комнате, вскидывает ладонь, прежде чем тот открывает рот для возражений: — обсудим позже. Омега неторопливо спускается в фойе и направляется в сторону библиотеки. Помещение встречает его тёплым светом. Высокие балочные потолки в несколько метров создают ощущение безграничности, в огромных шкафах полок не сосчитать и больше. На полу пушистый ковролин, а сверху свисает шикарная хрустальная люстра. На диване из тёмно-красной кожи Мерседес-старший устроился, закинув ногу на ногу и изучая одну из многочисленных книг. Чимину внезапно хочется коснуться щиколотками мягкости. Он на выходе снимает обувь и ступает бесшумно кошачьей походкой, присаживается на другой конец от мужчины. — Тут красиво. Чонгук отрывается от мемуара, следит за тем, как омега раскладывает свои вещи на низком деревянном столике, сдвигает прозрачный поднос с графином вина и парой фужеров. — Что-то успело случиться за то время, пока мы не виделись? — брюнет заметил холодное настроение омеги ещё из окна двора. — Да, — омега коротко отвечает и откидывается на спинку, складывает руки на груди и смотрит открыто. Мужчина кладёт объёмный талмуд рядом с подносом и разводит руками, предлагая начать этот разговор. — Я тебя слушаю. — Ах, подобные слова от тебя, Мерседес, бальзам на душу, — Чимин ехидничает, смотрит на альфу насмешливо, на что тот закатывает ореховые глаза: — да, знаешь, встретил твоего любовника на работе. Чонгук приподнимает брови и смотрит неотрывно. Мужчина ощущает сгущающийся воздух между ними. Омеге явно не по нраву его реакция, потому что блондин отводит взгляд на мгновение и вздыхает. — У меня на работе? — он уточняет, пытаясь разобраться в этой ситуации. — Нет, у меня, — Чимин злится и не собирается это скрывать, кошачьи глаза сверкают недовольством, — а то ты не знаешь. Чонгук большим чёрным котом мурчит, наблюдает за мужчиной как за своей жертвой, с которой поиграться хочет перед тем, как под себя подмять. Он наклоняется к нему медленно и, не скрывая улыбки, лукаво интересуется: — Ты бесишься, потому что ревнуешь? Для Чимина это словно укусить в лопатку. Ему щекотно и больно одновременно, и дотянуться не может — не достать. Неожиданно. Он отворачивается от альфы, чтобы дать понять, что не намерен вестись на эту провокацию. Низкий бархатный смех Мерседес вызывает кучу мурашек. — Ты нахальный. — I ets més dolça que el sucre, Neno, — голос раскатистый, каталанский Чонгука чист и прекрасен, на языке сладостью. Омега ведёт плечами и признаёт: — Красиво. Это странно, — он вновь поворачивается к брюнету, который смотрит ожидающе: — я понимаю тебя. Но сам вряд ли могу сказать хоть слово. Получается, каталанский это своего рода диалект? — No. La llengua catalana, com la cultura catalana, presenta diferències significatives amb el castellà. En sentit estricte, som més catalans que espanyols, perquè vivim a Catalunya… — Воу, воу, сеньор, помедленнее, — омега в притворном приступе схватился за виски, выражая озадаченность. — D`acord, Neno. Чимин некоторое время выводит что-то в тетради, записывает непонятные слова и делает пометки по грамматике. Он постукивает ручкой по губам, прикусывает кончик, а затем снова смотрит на расслабленного Чонгука. — К слову. Давно хотел спросить. — М? И снова этот взгляд. Омега мажет мёдом и Мерседес падает плашмя, пачкается в сладости, сдаётся, увязший. — Ни́но. Чонгук улыбается с хитрецой и замолкает. Альфа раздумывает буквально несколько мгновений, чтобы задумчиво предложить: — Как насчёт игры? Три вопроса. Задаём по очереди. Чёрный кот сам вручает в руки омеги палочку со звучным бубенцом на кончике, предлагает подразнить себя. Ему с Чимином интересно. — Хорошо, — и блондин соглашается, — я могу засчитать это за вопрос? — Что угодно, Чимин. Несмотря на то, что ты и сам прекрасно всё знаешь. Иначе бы не краснел в машине, когда я назвал тебя так в самый первый раз, — мужчина откидывается на спинку, закидывает ногу на ногу, — или нет, детка? У души Чимина словно золотые стрекозьи крылышки вырастают. Не треклятые бабочки в животе, что он грозился высушить. От откровения Мерседес внутри дрожит, и если бы не его самообладание — расплылись бы пухлые губы в улыбке. Он лицо держит, потому что не собирается сдаваться. — Я засчитаю это за ответ. Твоя очередь, — он подрагивающими пальцами зачёсывает лунные волосы назад, держит осанку прямой. Мерседес делает вид, что глубоко задумывается, а затем невозмутимо выдаёт: — Был ли у тебя кто-то в Корее на тот момент, когда тебе пришлось уехать сюда? Наступает черёд Чимина мстительно ухмыляться. Он вперёд тянется, приподнимает брови и наигранно тонко зеркалит: — Это что, ревность? Мерседес щурится и языком в щёку толкается: — Предостережение. — Ах, вот уж нет, сеньор. Запрещаешь мне иметь любовников, пока твой разгуливает там, где ты работаешь? — Я понятия не имею, откуда он там оказался и что делал, Чимин, — на лице альфы ни капли смеха или ужимок. Смотрит в медовые глаза, так, чтобы омега смог прочитать его, словно открытую книгу, потому что скрывать нечего, — я бы просто физически не успел добраться в особняк раньше тебя, не будь оно так. Блондин молчит некоторое время, а затем произносит твёрдо: — Что бы ты ни думал, я не собираюсь держать тебя на поводке, потому что ты не пёс, а я не твой хозяин. Если ты сам не в состоянии контролировать свои желания, то мне бесполезно стеречь и высматривать тебя. Я не собираюсь опускаться до подобного. Мы помолвлены только на бумаге, в остальном же и ты, и я вольны делать, что заблагорассудится. Но если ты требуешь от меня верности — будь добр предоставить то же самое в ответ. — Хорошо. Я согласен на это, Чимин. Альфа упрям не меньше него. Он не ощущает вины, потому что не сделал ничего, чтобы себя скомпрометировать. Мужчина и правда не знал, что понадобилось Давиду, с которым они работу Чонгука при встрече даже не упоминали толком. Омега кивает, давая понять, что услышал Чонгука и принял его ответ. Чимин сцепливает ладони на коленях, переводит взгляд на руки мужчины в перчатках, и следующий вопрос возникает в голове сам собой. — Почему ты скрываешь свои татуировки? Мерседес ухмыляется, разряжая атмосферу, а затем начинает медленно чёрную кожу стягивать, обнажая чернильные узоры. — В высшем обществе не очень хорошо относятся к подобным явлениям. У людей это ассоциируется с… — Мафией, — заканчивает за него Чимин, рассматривая с любопытством узоры на тыльной стороне ладоней. — Именно, — Чонгук вытягивает кисти, давая омеге до мельчайших подробностей рисунки оглядеть, — я сделал их в период юношеского максимализма. В один день молча пошёл к мастеру, а вернулся домой уже с ними. Исыль рвал на себе волосы. Они оба заулыбались — луноволосый от сцен в воображении, где угрюмый Мерседес-подросток выслушивает вопли от папы, а Чонгук примерно от таких же воспоминаний. — Можно мне?.. — большой кот благосклонно кивает на вопрос потрогать. Чимин аккуратно берёт тёплую ладонь в свою, вертит её, подушечками пальцев повторяет лозы, оплетающие фаланги альфы. — Виноград, — объясняет он, ощущая приятное поглаживание от мужчины напротив. Когда тот обводит морду и рога животного, вновь неторопливо воркует: — бык. Символ Испании, наш фамильный герб. Но не только это. Есть ещё кое-что. — Что? — омега отпускает Чонгука, хотя внутри что-то похожее на недовольство ворчит. Руки Мерседес красивые, смесь аристократии и плебейства: выпирающие голубоватые вены и длинные музыкальные пальцы, но одновременно с этим застарелые мозоли на внутренней стороне. Благородные, потому что труд облагораживает. Чимин давит в себе желание переплести пальцы со своими, чтобы проверить, как они будут выглядеть. — Позже узнаешь, — альфа тянет тонкие губы в улыбке, испускает тихий смешок на скуксившееся личико Чимина, — а как насчёт твоих? Омега выдыхает бесшумное «оу», а затем отводит взгляд будто в смущении и неуверенно переспрашивает: — Ты хочешь увидеть мои тату? — Хочу. Это мой вопрос, — Чонгук ждёт ответа с замиранием, хотя сверху маска невозмутимости. В голове ещё свежо воспоминание обнажённого лунного омеги, из-за которого ему пришлось принимать холодный душ и на пианино играть особенно громко, чтобы заглушить мысли глубинные, пошлые. И кто бы смог осудить? Чимин берёт время на подумать. Он вновь смотрит на альфу, прикусывает губу, из-за чего чёрный кот чуть ли не рычит в приступе нервозности. В конце концов омега отрывисто кивает, а после медленно оборачивается, предупреждает нежным голосом: — Мне придётся снять блузку. Поможешь с узелками сзади? Чонгук глазами тут же находит парочку завязок, которые атласными молочными лентами держатся разве что на божьем слове. Он густо выдыхает, — у луноволосого табун мурашек по телу, — а затем ближе подбирается и принимается распутывать небольшие банты. Омега обнимает себя и прикрывает глаза. Он спину обнажает перед своим ещё недавно врагом. Ощущает мимолётные касания Чонгука и каждый раз сдерживается, чтобы не вздрогнуть. Его опутывает запах табака и шоколада, тяжёлых феромонов. Дуновение ветерка из открытого окна — и полупрозрачная ткань разлетается, демонстрирует Мерседес красочные картинки на нежной коже. Мужчина замирает от восхищения. Он почти не верит в то, что ему удалось так близко подобраться, что злой Ханню почти альфе в лицо смеётся уродливо-красиво. — В клане Пак каждый из нас, неважно омега или альфа, по достижении осознанного возраста набивает эти татуировки в знак приверженности. Отец говорил, что Ханню дарует хитрость и изворотливость, олицетворяет грань радости и горя, добра и зла. На удивление, у Чонгука татуировки, которые напрямую относятся к преступной деятельности, не вызывают неприязни или брезгливости. Они на спине Чимина кажутся настоящим искусством, за право владеть которым рекой кровь, пот и слёзы. Мужчина тянет пальцы и дотрагивается до узкой спины, ведёт щекотно и до содрогания нежно по контуру. — Ря… Рядом животные, которые символизируют Корею, — голос луноволосого срывается, когда он чувствует касание Чонгука. Мужчина переводит дыхание и заставляет себя продолжить уже более сиплым голосом: — дракон и тигр, которые сплелись в знаке инь и ян. В воздухе густое напряжение. Внутренний омега реагирует, он кутается в сильные феромоны, как в одеяло, чуть ли не урчит от удовольствия. — Как же это… Величественно. От похвалы Чонгука низ живота предательски тянет, и блондин побеждённо оборачивается, чтобы найти своим взглядом чужой, заблудиться в тёмном лесу, потеряться в его хозяине: — Тебе… Нравятся? Мерседес прикрывает веки на мгновение, а затем смотрит прямо на Чимина, демонстрируя поволоку желания. Он вкрадчиво отвечает, не собираясь елозить и скрывать: — Ты восхитительный. Каждый сантиметр лунной кожи. Воздух настолько приторный и тугой, что становится больно дышать. Чимин медовые глаза скашивает на губы альфы. Обводит напряжённые до желваков скулы, едва пробивающуюся щетину. От комплиментов всё мурчит и дрожит, он сейчас не больше, чем комок из оголённых нервов. Мерседес прекрасно это видит. Он медленно руку кладёт на мягкий подбородок омеги, и видя, что блондин не против, большим пальцем скользит по его плюшевой губе. Сквозь сжатые зубы выдыхает, потому что те зефирные до невозможности, именно такие, какими он себе их и представлял. Чонгук наклоняется ниже, почти ощущает чужое дыхание, опаляющее его лицо. Между ними буквально пара сантиметров, единственное касание — и рухнут небеса, расплющив остатки мнимой неприязни, потому что никогда им врагами не быть, потому что слеплены из одного теста и друг для друга. Ещё жалкое мгновение, и… — Ох, дерьмо Господне, вы в курсе, что для такого существуют спальни?!