You give me your smile
A piece of your heart
You give me the feel
I've been looking for
You give me your soul
Your innocent love
You are the one
I've been waiting for
I've been waiting for
***
Длительный период ожидания дождя можно охарактеризовать как острое желание спасения от летней засухи или же духоты, иногда — жизненно необходимое. Порой такое ожидание не всегда заканчивается дождём. Иногда он проходит стороной и обманывает ожидания. Но на дворе стоял жгучий, во всех смыслах, ноябрь. Духоты и засухи не наблюдалось, но дождь обещал пойти с минуты на минуту. С дождями связано много примет. Солнце садится в тучи, дым припадает к земле, ласточки летают низко, без времени голосят по дворам петухи, облака вытягиваются по небу длинными туманными прядями, все это — приметы дождя. Оранжево-коричневое здание было абсолютно пустым и стояло разрушенным здесь уже добрых двадцать лет. Видимо, властям было некогда его убрать, посему они решили забросить этот, судя по табличке на парадном входе, завод, который производил мебель. К тому же, он был ещё и недостроенным. Пройдя в сторону чёрного входа, в который когда-то входили сотрудники завода, Виктор втянул носом воздух, который витал внутри. Сырость. И отвратительно неприемлемый запах гари. Здесь явно кто-то что-то жёг. У Цоя абсолютное неприятие к этому запаху: в животе моментально образовался ком, который по кишечному тракту медленно, но верно добирался до глотки, грозясь выйти наружу. Мужчина подавил явное желание убежать и не появляться здесь, открывая железную дверь, что вела на производство. Для ушных перепонок она неприятно скрипнула, и по помещению разнеслось гулкое эхо. От туда разило чем-то мерзким: это был не запах, а наитие о приближающемся ужасе. Слышались голоса, которые то приближались, то отдалялись — и это казалось чем-то странным. Цой сходил с ума. Аккуратно переступая через битые стёкла и прочий мусор, пытался понять, куда идти дальше. Следом за ним, примыкая к стеночке, шёл Айзеншпис, стараясь не шуметь. За ним, гуськом, шли офицеры в форме и парочку людей в гражданском — КГБшники. — Без самодеятельности. Товарищи милиционеры первые, следом — мы, а вы не суйтесь никуда, — шёпотом сказал один из мужчин в гражданском. — Поняли? — он внимательно зыркнул сначала на спокойного Шписа, а потом на нервного Цоя, который бы в любой момент бросился в самое пекло. — Не переживайте так, мы найдём её. Цой сдавленно кивнул, сглатывая ком в горле. Дышать стало легче. Наконец-таки. Приближаясь к массивной железной двери, все разом услышали сдавленный крик. Женский крик. Виктор встрепенулся, но понял — это не Агата. Но вот на её маму очень даже похоже. КГБшники и милиционеры навострили уши, расчехлили оружие и ощупью двинулись к двери, открывая её настолько тихо, насколько это было вообще возможно. За этой дверью было небольшое помещение, напоминавшее склад. Лампочка отдавала кисло-жёлтым светом, который расползался по комнате, неприятно давая по глазам. Цой зажмурился. От такого света раскалывалась голова. Крик повторился. Мужчины двинулись дальше, выходя из склада прямиком в широкое помещение: на полу, возле бочки с горючим, сидела заплаканная Елена, у которой вся нога была в крови — она наступила, видимо, на что-то острое, отчего её нога была проткнута и истекала кровью. Жуткое зрелище. Цоя затошнило, потянуло блевать. Но, вовремя пересилив такое желание, сел рядом с мамой Агаты. Женщина подняла свои глаза, руками хватаясь за грудки Цоя. Как тогда, в больнице. Только тогда это было с ненавистью. За то, что он якобы тогда обидел Агату. За то, что сделал больно, хотя не делал такового. А сейчас было с мольбой о помощи. Взгляд так и говорил: «Помоги. Помоги Агате». — Вы как? — он аккуратно поднял женщину, не давая ей упасть. — Держитесь за меня. — Не возись со мной. Иди за Агатой. Я прошу тебя, — дрожащим от страха и усталости голосом сказала она. — П-пожалуйста. Спаси мою девочку. Виктор кивнул и отдал Елену в руки одному из офицеров, делая пару шагов назад, чуть не падая от эмоций, переполнявших изнутри. — Вить, ты чего? Всё хорошо? Иди на улицу, воздухом подыши, — Айзеншпис кивнул на дверь, кладя на плечо музыканта ладонь. — Мы её вытащим. — Нет, — как отрезал. Без лишних прелюдий он двинулся дальше, игнорируя вопросительные взгляды со стороны. Виктор шёл напролом, не слыша ничего: ни голосов сзади о просьбе прекратить идти куда глаза глядят, ни других звуком. Он слышал только своё дыхание и стук собственного сердца. Шёл наобум, даже не слушая наставления майора милиции. Плевать. Найдёт Агату и без их помощи. — Стой, идиот, — в какой-то момент его развернул тот самый майор, крепко держа под локоть. — Хочешь уехать отсюда в катафалке с простреленным лбом? Двигайся за нами. Так безопаснее. — Нет, — он мотнул головой, развернулся на пятках и вышел в коридор, где было множество дверей. — Издеваешься? Виктор молчал, хотя всё прекрасно слышал. Может быть, ответил бы, но молчал. Его взгляд бродил по этим дверям, на каждой останавливая взгляд — чувство, что Агата где-то там, не покидало. — Она где-то здесь, — Виктор указала на восемь дверей (четыре с одной стороны и четыре с другой). — Как собака ищейка, — ответил один из милиционеров. Цой проигнорировал такую колкость со стороны, начиная открывать каждую дверь, не заботясь о том, что там может сидеть кто-то с пистолетом — и майор тогда бы оказался полностью прав. Виктору было плевать. Страха за собственную жизнь не было. А за чужую — однозначно было. «Я пообещал твоей маме, что помогу тебе!» — разъярённо думал Цой. Одна из дверей открылась не сразу, поэтому пришлось приложить довольно много усилий, чтобы хоть чуть-чуть, но открыть её. Цой с силой ударил её ногой. Та, поддавшись сильному напору, вылетела с петель. Свет коридора упал в проём двери, освещая хоть немного помещения. Цой зашёл первым, смотря налево: там, едва заметно в полутьме, лежала Агата в полной бессознательности. Её колени были прижаты к груди, а руки раскинуты вдоль тела. Цой резко выдохнул, понимая — он нашёл её. Она сейчас была такой маленькой, одной, совсем уязвимой. Грудную клетку словно чем-то тяжелым придавило, и Цой ещё раз, но уже более резко, выдохнул. Ноги будто приросли к земле, а глаза готовы были плакать. Виктор сделал шаг навстречу — и рухнул прямо возле неё, взял её холодные руки в свои. Она была без верхней одежды, и кроме юбки с футболкой, которую Цой удружил ей с утра, на ней ничего не было. А здесь, в этом помещении, было жутко холодно и кое-где продувал ветер. Виктор с испугом прикоснулся к её шее, нащупывая пульс. Она была жива. Она дышала. Тихонько, медленно, едва, но дышала! Цой с тихим, но протяжным стоном облегченно выдохнул, притягивая девушку к себе и вдыхая запах её волос. Ничего не чувствовалось. Никакого её запаха не было. Такого приятного и молочного, как раньше запаха, не было, кроме запаха плесени, сырости и ужаса. Он губами скользнул к её виску. А потом оставил лёгкий поцелуй за ушком. — Она здесь. Она жива, — Цой подхватил Агату на руки, в очередной раз удивляясь тому, какой она была маленькой и худой, и очень мило помещалась на его руки. Она была жива. Она дышала. Но Цой никогда себе не простит то, что смог оставить Агату одной. Это из-за него она оказалась в таком положении.***
— Отойдите, у неё остановка сердца! — кричала женщина-врач, начиная делать массаж сердца. Виктор сделал пару шагов назад, упираясь в плечо Айзеншписа. Тот сжал его руку, чтобы Цой совсем не терял рассудок. Но его взгляд выражал ужас, дикий страх и мольбу, чтобы всё закончилось хорошо. Хорошо, что мамы Агаты не было. Она бы точно не выдержала. — Завелось, — женщина кивнула в сторону мужчины, водителя скорой помощи, а тот быстренько вынес носилки. — Я с вами. Можно? — Виктор ринулся к дверям кареты скорой помощи. — Родственник? — она оглядела мужчину с ног до головы, видя его смятение на лице и ужас, заставший в глазах. Виктор отрицательно покачал головой. — Ладно, садитесь, — Цой тут же запрыгнул в машину. — Мужчина, а вы? — обратилась она к Шпису. — Да, поехали.***
Виктор сновал по отделению туда-сюда, терроризируя и Юрия, и медсестру, сидящую за стойкой регистрации. Она, подперев свой подбородок, устало смотрела на Цоя и считала минуты, когда он успокоится. Только вот мужчина ни на минуту не успокаивался. Ещё бы чуть-чуть, и он бы начал крушить здесь всё подряд, но рука продюсера с силой сжала ладонь музыканта. — Сядь, — серьезно сказал Юрий. — Не мельтеши. С ней всё нормально, она под присмотром врачей. Виктор не успокоился, но сел. Ему было плохо. Прям до одури плохо. «Я мог её потерять. Я чуть её не потерял! Какой же я идиот. Просто натуральный. Ненавижу», — думал про себя Цой. «Да, ты виноват. Она умерла бы из-за тебя!» — шептал чёрт на левом плече. «Главное, что она жива. Ты её спас. Ты её почувствовал, ты её нашёл», — отвечал ангел на правом плече. «У неё была остановка сердца. Если бы не врач, она бы умерла. Это ты её довёл до такого состояния!» — не унимался демон. «Ты её любишь. Ты её спас. А она любит тебя», — добродушно отвечал ангел. Виктор раздражённо топнул ногой, встал с места и вылетел пулей из здания больницы, закуривая. «Я не люблю её. Я не люблю её. Я не могу её любить. Я смотрю на неё и испытываю только сексуальное желание», — пытался вбить себе в мозг Цой. Ничего не помогало. От чувств не денешься, как бы он себя не уверял в обратном. Когда в ход пошла третья сигарета, Цой выбросил её в сторону. «Нельзя курить. Агата не любит запах сигарет, а мне к ней сегодня ещё идти. Если пустят…». Его пустили. Агата лежала на койке, её руки были натянуты струной вдоль тела, а глаза прикрыты. Сама она была бледной, а от былой девушки не осталось и следа. Цоя вдруг охватила внезапная нежность, которая заставила его чуть ли не взвыть в голос. Он рухнул на стул рядом, взял ладонь Агаты в свою. По-прежнему холодная. Она вообще когда-нибудь бывает с тёплыми руками? За окном полился косой ливень. Виктор поёжился. Ехать домой наотрез перехотелось. Вообще уже ничего не хотелось. — Почему ж так тяжело? — вслух произнёс мужчина, закрывая лицо руками, ставя локти на колени, сгорбившись. Было тяжело сидеть прямо, тяжело было смотреть на Агату. Вообще всё казалось таким тяжёлым, что, нагнувшись и закрыв глаза, Цою казалось, что так хоть немного ему станет легче. Легче не было. Становилось вновь дурно, как тогда, на заброшенном заводе. Дышать вновь становилось тяжело, глаза увлажнились, а душу в самом деле щемило.When you came into my life
It took my breath away
Cause your love has found it's way
To my heart
Агата проснулась от того, что кто-то сначала коснулся её руки, а потом стал шумно дышать и, похоже, плакать? Лучезарная открыла глаза окончательно, почувствовав какую-то даже бодрость, и увидела рядом сидящего Цоя. Поникшего, грустного, плачущего… «Это он из-за меня?» — ошарашенно подумала Агата. Брови сначала взмыли вверх, а потом забавно встали домиком, губы приоткрылись, чтобы что-то сказать, но слов не было. Цой плакал беззвучно. Если бы Агата не проснулась, то никто бы, наверное, и не знал о его этой слабости. Но слабость ли? Самой главной его слабостью была Агата, а не слёзы. Слёзы — ничего. Слёзы — всего лишь вода. Агата, на секунду задумавшись, подняла руку вверх, дотягиваясь до волос Цоя, кладя на них руку. Осмелев, она стала гладить его по голове, в конечном итоге добираясь до подрагивающих плеч. Её ручка аккуратным движением стала мять плечо мужчины, поглаживать, успокаивать. Цой не сразу понял, что что-то происходит. А когда понял, поднял взгляд на Агату и начал говорить: — Я… — голос вдруг резко пропал. Прокашлявшись, продолжил: — Я виноват… — Всё… Нормально, — тихо ответила она. Говорить было трудно. — Сейчас же всё нормально, — попыталась улыбнуться, но ничего не вышло — лицо будто онемело. Улыбаться и говорить не хотелось. — Я тебя оставил одну… — он аккуратно стряхнул со своего плеча ладонь Агаты. Та, поняв всё, убрала её и положила себе на живот. — Ты не мог знать. — Я подвёл тебя. — Я не обижаюсь. — Я… — Цой открыл рот, но тут же, закрыв его, глухо простонал и уткнулся лицом в живот девушке, где лежала её рука. Агата убрала ладонь из-под его лица и положила её на его голову. — Прости меня. Пожалуйста. Я жутко виноват. Я не должен был тебя оставлять, не должен был уходить! — Ты не должен извиняться. Ты не виноват. Мой отец — да, а ты — нет, — с отвращением ответила она. — Пусть он горит в аду. Цой поднял лицо и серьёзно посмотрел на девушку. — Не говори так, — укоризненный взгляд не заставил себя ждать. — Как я могу не говорить так, если он конченный идиот? — Агата… — Он бил мою мать, меня, пил, а теперь влез в долги, и из-за него пострадала я и мама! — выпалила девушка, резко поднимаясь и принимая сидячее положение. Тело заныло, а голова стала тяжёлой. — Я его ненавижу! Он должен поплатиться за то, что делал и продолжает делать! Понимаешь? Мне врачи говорили, что у мамы насквозь нога проткнута, что крови много потеряла! Я волнуюсь, лежу здесь. А он что? Где он? Он ничего не думает, ни о чем не волнуется! Его только деньги волнуют! — Лучезарная встала с койки и двинулась за своей одеждой, которая висела на спинке стула. — Куда ты собралась?! — Виктор встал с места и пошёл следом за девушкой. — Я ухожу. Я устала тут лежать, — без лишних эмоций, Агата стала одеваться, игнорируя взгляд Цоя. Он беспокоился. И вообще не понимал, откуда в этой девочке столько сил. Не только физических, но и моральных. Она не сломалась, оставалась смелой и сильной, и оставалась такой даже в этот переломный момент, когда отец задолжал кучу денег, у мамы проблемы с ногой, а она только недавно вообще очнулась от похищения. Агата знала, что делала. Хотя, по правде, боялась. И отца, и тех людей, которые её привезли на ту заброшенную стройку. Она их не помнила. Смутные силуэты в голове, мужские голоса — ничего другого больше не было. Они о чём-то говорили, об отце Лучезарной, о каком-то шефе. Но ничего конкретного Агата не помнила, или вовсе не хотела. Это — дела отца, и влезать в них Агате не хотелось. Агата сняла белую больничную рубаху, в которой была до этого, забывая о Викторе. А тот смотрел, даже не думая о том, что она сотворит такой финт. Цой остался стоять передом к ней, но взгляд отвёл. Она специально? Агата вспомнила о музыканте позади себя. Её щёки и уши приобрели пунцовый оттенок, а осознание того, что на неё, похоже, смотрели, вдарило в мозг нездоровым и дурманящим азартом. Таким, что руки стали трястись, живот будто связал тугой узел, а меж ног стало мокро. Виктор честно пытался не смотреть на неё. Взгляд блуждал по двери, по тумбам, по больничным кроватям, по всему, чему было только можно. Но Агата стояла, не торопилась одеваться, и именно это заставило его внимательно на неё посмотреть: единственная вещь, которая была на ней, — белоснежное белье, которое обтягивало упругую попку; волосы, такие полюбившиеся Цою, лежали на плечах, немного свисали вниз. Родинки украшали спину, и были похожи на созвездия, напоминая космос. А небольшие шрамики на правом плече только сильнее приковали его взгляд. Агата сильнее сжала ноги, руками обняла себя, закрывая грудь, и опустила голову вниз. Два тихих шага, и Цой стоял сзади. Она чувствовала его тёплое дыхание возле ушка, его тело, и даже пресс, который ощущался сквозь футболку. Она чувствовала желание. Самое настоящее желание. Не только своё, но и его! Попросить его о том, о чём язык не поворачивался сделать? Попросить о том, о чём думать было всегда стыдно? Попросить о… большем? Агата не могла. Молчала, как партизан, и вся тряслась, словно осиновый лист. Цой грубо, почти насильно, схватил её за талию, сжимая в руках. Она была худенькой, отчего её талию можно было спокойно сжать в двух руках, а пальцы бы встретились. Лучезарная ахнула от напора. Ей понравилась эта грубость, и даже ещё больше возбудила.You make me dream
By the look in your eyes
You give me the feel
I've been longing for
I wanna give you my soul
All my life
С Морозовым не так. С ним был страх, отчуждённость, а с Цоем это было будто бы желанно, будто бы правильно и нужно. Указательным пальцем он коснулся её пупка, обводя его по кругу, повёл вниз, касаясь края трусиков. Задержался. Дальше не решился. Дальше стал ждать. — Я могу перестать, — он убрал руку с её живота, но по-прежнему сжимал другой рукой талию. — Да, — вопреки всем мыслям в голове сказала Агата. Ей хотелось сказать «Нет», чтобы он продолжал, но вырвалось другое. Совсем не то, что она хотела. Цой убрал руки и сделал пару шагов назад. Тепло его тела моментально пропало, а на душе стало как-то пусто и одиноко. — Одевайся. Отвезу тебя домой.