Семейные ценности Эрика Леншерра

Утро его встречало невероятной прохладой: недавнее похмелье казалось легким недомоганием, по сравнению с тем, что Питер испытывал сейчас. У него просто адски болела голова, во рту пересохло, шея ныла, и все тело было как чужое. Проснулся он на полу, в мятой простыне, все ещё голый, но хотя бы он добрел до своей комнаты. Все произошедшее накануне казалось ему чем-то идиотским, он даже не мог вспомнить, говорил ли он что-то или что он делал в спальне отца? Он помнил, как познакомился с девушкой, как надрался с ней, как привёл её домой… дальше была темнота. Вообще ничего связного! Питер на четвереньках дополз до ванной комнаты и там присосался к крану. Он жадно лакал воду, даже не слыша ничего вокруг себя и думая лишь о том, что, возможно, Эрик не приезжал вчера домой и… — Доброе утро, Питер, — раздался голос где-то сквозь толщу похмелья. Питер с трудом оторвался от крана и развернулся в сторону двери. Эрик стоял в дверном проеме ванной комнаты и смотрел на мальчика, который сидел на полу голый и держался рукой за бортик ванны. Впервые за последние пару недель Питер видел тот самый взгляд своего отца, от которого кишки слипались в заднице. Тот самый взгляд, которым Эрик смотрел на него во время похорон. Питер нервно кашлянул и попытался встать с пола, опираясь рукой о раковину. — Приведи себя в порядок и спускайся в столовую. Нам нужно серьезно поговорить, — холодно произнес Эрик и вышел из комнаты. Питер ненавидел себя. Он отвратительно себя чувствовал, а выглядел ещё хуже. Кое-как и с грехом пополам он принял душ, оделся и долго чистил зубы, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса во рту. Его шатало из стороны в сторону, а живот крутило от похмелья и голода. Питер спустился вниз, изо всех сил стараясь держаться прямо и не выглядеть жалко в глазах отца. Ему казалось, что он физически ощущает, насколько Эрик зол, и то, насколько ужасным сейчас будет разговор с ним. — Присаживайся! — Эрик указал Питеру рукой на противоположную часть стола, где лежал вскрытый конверт и какие-то бумаги, — я решил, что тебе стоит ознакомиться с некоторыми бумагами, чтобы больше между нами не возникало вопросов. Питер сел за стол и, с трудом фокусируя взгляд, стал вчитываться в убористый текст. Эрик тем временем поднялся со своего места и обошел стол, встав позади сына. — Зачем ты мне это показываешь? — спросил Питер, оборачиваясь на мужчину. — Там есть что-то, чего ты не понимаешь? Ты внимательно прочел то, что там написано? — спокойно спросил Эрик, положив руки на спинку стула. — Да… Я просто… Зачем мне это читать? Пап, я не… — договорить у Питера не вышло в силу того, что его лицо внезапно встретилось с поверхностью стола. Чужая рука с такой силой вдавила его лицом в столешницу, что Питеру показалось, он услышал, как хрустнула его переносица. Он с трудом смог повернуть голову на бок под стальной хваткой, чтобы и правда не сломать себе нос. — Вы только послушайте! Помнится, вчера я был «посторонним мужиком», а сегодня я снова «папа»? Какая же ты дрянь, Питер! Кто бы мог подумать?! Из всех сопливых дырок этого города ты приволок сюда именно мою бывшую! Понравилось её трахать? Или это она тебя объездила? Ну давай, расскажи папочке, какой ты теперь мужчина! — Эрик больно вздернул его из-за стола за шею и толкнул вперёд. Питер всё-таки упал на колени у стола. — Ещё раз я её здесь увижу — я тебя самолично кастрирую кухонными ножницами. Не хватало ещё с тобой шлюх делить! Не вырос ещё одних баб со мной драть! — Эрик был зол как черт, а Питер был в ужасе и прострации. — Ты внимательно прочел то, что написано в постановлении суда? — Эрик расхаживал взад-вперёд перед Питером, засунув руки в карманы, — я хочу знать, что там написано. — Что ты мой… ты мой отец, — глухо пробормотал Питер. — Я не слышу. Громче! — требовательно произнес Эрик. — Там написано, что ты мой отец! — выкрикнул Питер, ощущая, как внутри него закипает злость. — Там написано, что я спустил в твою мамашу шестнадцать лет назад, и вчера я очень долго искал различные причины, по которым ты все еще должен находиться в одном доме со мной… — Я не виноват, что она не сделала аборт! — оглушительно взорвался Питер, вскакивая перед отцом, больше не в силах выносить его грубые упреки: — Прости, что тебе приходится теперь со мной возиться! Я об этом не просил! Думаешь, мне легко было с ней жить?! Ты нихрена не знаешь про меня! Моя мать была истеричкой, которая постоянно про меня забывала из-за своих любовников! У неё было четыре передоза снотворным, а я отмывал ее от блевотины и уговаривал не делать так больше! Она у меня под носом трахалась со своей очередной любовью всей жизни, думая, что я сплю. Она оставляла меня на парковке супермаркета, уезжая по очередным «делам», и всем вокруг было похуй на восьмилетнего меня, торчащего всю ночь на улице. Она долго болела, и я, как мог, ухаживал за ней, а она ни разу не сказала, что любит меня! Она умирала на больничной койке и даже не смотрела в мою сторону! Я любил маму, пусть она и не была идеальной, но она была моей матерью, и мне больно каждый день от того, что я остался один! Я живу с тобой, но я один! Ты ни разу не спросил каково мне приходится! — Питер орал на Эрика, захлебываясь слезами, срывая голос. Он больше не мог. Его лимит закончился. — Меня не интересуют твои отношения с твоей мёртвой мамашей. Теперь ты живёшь со мной. Ты мой, а не её! Чем быстрее ты это поймёшь, тем лучше для тебя будет, — в голосе Эрика чувствовалась горечь. Он был зол на Питера и на всю ситуацию в целом. — Что ты хочешь от меня?! Эрик?! Что ты хочешь от меня?! — Питер уже хрипел от крика и весь трясся, с трудом стоя на ногах. Он опустился на пол и разрыдался. Питер рыдал в голос, согнувшись пополам и схватившись рукой за спинку стула. Эрик продолжал наблюдать за истерикой сына, абсолютно ничего не предпринимая. Он ждал, когда тот сам успокоится. Мужчина вышел из комнаты и вернулся спустя пару минут со стаканом в руках. Он поставил его на стол и подошёл к сыну, поднимая его с пола за предплечье. Питер подниматься не хотел, все еще рыдая и всхлипывая. Эрик посадил его на стул, встал слева от него и, прижав его голову к себе, взял со стола стакан. Питер закашлялся, стукнув зубами по кромке стакана, когда его горло обожгло от содержимого. — Пей, я сказал, — Эрик буквально вливал его в глотку спиртное, удерживая, — не хватало еще, чтобы тебя припадок долбанул с бодуна. Наорался? — Ненавижу тебя… — Питер всхлипывал и ныл на одной протяжной ноте, цепляясь за руку Эрика. — Хочешь меня ненавидеть — сначала найди причину. Не желаешь жить с отцом? Будешь теперь жить с незнакомым мужиком. Теперь тебе придётся постараться заслужить моё внимание, — Эрик высвободил руку из цепких пальцев мальчишки и, развернувшись, направился в выходу. — Надеюсь, ты ещё помнишь наш уговор? Так вот, он все еще в силе, — бросил через плечо Эрик, оставляя Питера одного. Питер чувствовал себя как тряпка, которой вытерли дерьмо. Он чувствовал себя разбитым и несчастным. Он понимал, что позволил себе лишнего, но ему стало легче дышать. Его больше не душило чувство вины за то, что он мало скорбел о матери. Где-то глубоко он понимал, что Эрик прав, и жизнь с ним — это новый этап, и как бы он не обижался на мать и не срывался — мертвых не воскресить. Питеру нужно было как-то оклематься и прийти в себя. Лучшего варианта, чем залечь обратно в кровать он не видел. Питер провалился в душный, полупьяный сон, надеясь, что все случившееся как-нибудь само образуется.