Thoughts that take away my pride

Продолжая ходить в школу, Честер все чаще ловил себя на мысли, что он совершенно одинок. Он не разговаривал НИ С КЕМ в классе, а когда в ожидании звонка стоял у подоконника, к нему НИКТО не подходил, хотя у каждого одноклассника у других подоконников появлялся сосед-собеседник. Он чувствовал себя пустым местом. Ему приходилось напоминать себе, что это он, Честер, виноват в таком обращении. Не будь он так зажат, боязлив и стеснителен, если бы мог подойти хоть к кому-нибудь, давно бы заимел пару-тройку приятелей. К сожалению, вымотанные тревогами и депрессией нервы подростка будто бы включили аварийный режим защиты — не страх даже, а просто… ступор перед незнакомцами, не поддающуюся объяснению невозможность элементарно подойти и завести разговор. В прошлом, когда-то, Честер был способен это сделать, но… Получая скупой и холодный ответ на свой вопрос, Честер моментально пугался и ругал себя за нерешительность, в будущем обходя потенциального знакомо далеко. Страх отвержения, глубоко впитавшийся в его кожу, словно второе лицо, мешал мальчику вести нормальную жизнь своих сверстников. Покинутость и одиночество сопровождали его каждый день. Утешение Честер находил в музыке и рисовании, а так же читал, если находил что-либо для себя интересное. И все же иногда на переменах он с такой грустью, что волком выть хотелось, смотрел на кудрявого мальчика по имени Брэд, весело общающегося с товарищами. Ему хотелось того же. Но тот же Брэд никогда не брал на себя инициативу в общении. Он мог, на правах помощника старосты в классе дать Честеру какое-нибудь указание, но тем все и ограничивалось. А сам чЕстер по вышеозвученной причине никак не мог изменить ситуацию. Открытое для других, вполне понятное и прозаичное оставалось недосягаемым для ученика старшей школы по имени Честер Чарльз Беннингтон. Мама справлялась каждый день о самочувствии сына, если тот слишком долго сидел на одном месте, ничем не занимаясь. Зная о ранимости своего подростка, она ласкала его — и то была несомненная привилегия. Честер отдавался каждому прикосновению, начиная в такие моменты чувствовать себя по-настоящему счастливым. Жаль, что эти объятия так и не могли до конца прогнать мысли, вопившие позади черепа «Ты никто!». Честер чувствовал себя еще более виноватым, вспоминая об этом. Еще более неприятно ему было прятать шрамы, о которых мама рано или поздно узнавала. То строго, то плача, она просила сына не совершать ничего подобного. Честер много раз давал зарок себе — бросить эту привычку. И с каждым разом убеждался, что это бесполезно — срывался рано или поздно. Обычно это происходило вечером после школы, когда пик тоски и боли сжимал грудную клетку до невозможности дышать, а сил на молитву небесам не оставалось. После этого он сжимался калачиком на полу своей комнаты. Тысячи раз Чес понимал, что попытки бесполезны, и тысячи раз проигрывал самому себе. И каждый раз с утра вставал и шел в школу, одевая совершенно равнодушную маску тихони. В конце концов, это было даже удобно.

***

— В мое время все дружили и вместе гоняли мяч по двору, — так любил говорить мистер Беннингтон своему сыну. — Мне очень жаль, мальчик, но я не могу найти тебе друзей. Честер чувствовал на своих лопатках эти сильные крепкие руки, так не похожие на собственные худощавые запястья. С отцом они виделись редко, и иногда мальчик утыкался ему в грудь, пряча постыдные всхлипы. — Опять эта ерунда! — восклицал Ли, натыкаясь на пачку сигарет на столе сына. Честер убегал во двор соседних многоквартирных домов и курил там. Сомнительное решение проблем, так же как и селфхарм, но выбирать особо было не из чего. Честер смотрел, как заходит рыжее солнце, и щипал струны воображаемой гитары. Иногда он качался на качелях с плеером и в наушниках, иногда рисовал граффити в укромном месте. А главное, всем этим он занимался СОВЕРШЕННО один. Что бы там не говорил отец, для Честера жизнь никогда не была проще, чем кажется. Его разум омрачали психологические проблемы и творческие конфликты, поделиться ровным счетом было не с кем, а родители недоумевали, когда их сын впадал в прострацию, пытаясь сделать что-то совершенно обычное. честер предпочитал не вести с ними никаких разговоров о том, что творится в его душе и голове. Все равно они не знали, как бороться с внезапной (на деле — тянущейся несколько лет) напастью, списывая ее то на возраст, то на что-нибудь еще, то отделаются парой заученных фраз. Все это еще сильнее ранило и так тонкую «кожу» Чеса. Он любил и ценил своих родителей, несмотря на то, что они были не в состоянии вникнуть в его личные проблемы. Но подростку был просто необходим кто-то «свой». Кто не выдаст и всеггда выслушает. Честер не встречал людей своего возраста, в которых не было холодности, или легкомысленности, или высокомерия, или подлости и лукавства. Или просто в его мозгу остались только самые тяжелые и ранящие воспоминания. Во время приступов на носу оказывались вместо обычных очков пугающе-черные, высасывающие все краски окружающего мира. Тогда Честер не мог вспомнить что-либо хорошее, даже если хотел. Он не раз ходил на крышу и и привык сидеть на подоконнике. Наверное, одна из причин, по которым он продолжал это делать много незаконченных раз, вместо одного точного шага вниз, заключалась в том, что он бы хотел умереть сильным. Сильным и свободным, как герои книг и фильмов, которые он так любил.

***

На выходе из школы сегодня у него было особенно плохое настроение. Но вдруг Чеса обогнал Роб — тихоня, сидевший за одной партой с бойким Брэдом. Махом перепрыгнув через все ступеньки, он нагнал Делсона, кудрявого парня, сидевшего позади Честера. Они начали громко и экспрессивно болтать. Честер испытал жуткое разочарование. Захотелось подбежать к друзьям и влиться в их разговор… Парень не понимал толком, почему он все-таки не может этого сделать. Просто знал — стоит возникнуть рядом и промолвить хоть слово, сначала повиснет осуждающая тишина, а потом собеседники начнут переговариваться на закрытую тему. Вопреки настрою подростка, погода стояла просто сказочная, напоследок одаривая перед восьмью месяцами испытаний ласковым светом и кристально-чистым синим небом с редкими облаками. Беннингтон вскинул голову. От разочарования, несправедливости и злости на себя хотелось плакать. Он знал, что слезы когда-нибудь найдут дорогу по щекам вниз. Но очень не хотел себе в этом признаваться. Придя домой, он долго крепился. Но все же потянулся за спасительной пачкой сигарет, благо мама ушла. И принялся заполнять легкие дымом, глядя на горизонт — вид на него открывался с отопительных труб на краю площадки среди многоэтажных домов. Трубы проходили параллельно стене, опираясь на невысокий (если смотреть со стороны двора) бетонный забор. Если же встать на трубы, и опираясь руками об плоский шероховатый верх забора, посмотреть на другую сторону, то можно было увидеть, что дорога, выходящая со двора и огибающая дом через сквозную арку, становится все более ухабистой и каменистой, уходя на понижение. Склон зарос деревцами, уже начавшими ронять листву. Впереди, далеко на юго-восток, уходили сине-зеленые туманные полосы редких лесов, степей и многоэтажных домов, образовывавших соседний район… И все они так гармонично-неравномерно на занятом природном ландшафте, что… Заходящее солнце окрасило картину медово-рыжим. Затягиваясь, Честер засмотрелся, и даже раскашлялся. Наверное, все-таки заразился. Впрочем, оставалась надежда, что едкий дым просто-напросто попал «не в то горло». Скинув рюкзак, подросток выудил блокнот и запечатлел картину легкими штришками, подписав быстрым почерком главные цвета. Обычно наброски у него лежали долго, но сохраненная про запас идея через пару лет может показаться откровением. Вверху Честер добавил строчки, пришедшие кстати на ум. Выплюнув окурок в мусорку и кинув скетчбук в рюкзак, со странным настроением отправился домой.