***
— Хэй, Чазз! Ты же сделал домашку по физике? Дай списать! — Как оно, бро? — Крепкое рукопожатие в согнутых локтях, дополняемое похлопываниями по плечу. — Ого, адидас? Паленый! Каких-то пару-тройку лет назад Честер имел друзей. И любил их так сильно, как только мог, несмотря на то, что будучи учеником шестого класса, ни разу не пробовал сигарет. Остальные были старше на год, и некоторые уже преуспели в табуированных занятиях. Честер, которого в более успешной части класса было проще избить или обсмеять — с такого худосочного очкарика немного возьмешь, а заработать имя он себе не умел, да и, в общем-то, не хотел. Когда-то он пытался выдумывать истории, призванные создать своему рассказчику некий ореол важной недосягаемости, но, быстро раскусив неловкие попытки выделиться, его только избивали сильнее. Честер умел врать, но мама, быстрым родительским взглядом отмечая синяки и ссадины, вскоре дала знать отцу, работающему полицейским. Тот как бы невзначай приехал встретить сына из школы, и насмехающиеся рожи с оттопыренными средними пальцами, что шли по пятам дохляка от ворот школы, сковало изумление, перешедшее в трусливый испуг за собственную шкуру. Эффекта хватило на оставшуюся часть учебного года, — конечно, это не значит, что исчезли насмешки и шутки (чел, у тебя совсем нет чувства юмора! поплачь на коленках у мамочки!) невзначай. С началом следующего года все повторилось с удвоенной силой, как будто обидчики пополнили за лето запас приемчиков и оскорблений. Хорошо, если рядом проходил Шон — парень из параллели, лучший друг Честера на то время. Он мог отвлечь обидчиков шуткой, которые выходили у него совсем легко. Чес и сам умел так… Но в последнее время случалось все реже — лишь в их маленькой компании, что любила выбраться в свободное от учебы время на самый край города, в степь, с одной стороны отгороженную лесом. Там жарили сосиски и играли на гитаре под аккомпанемент кобылок и сверчков, обращая взгляды на золотой с розовым закат. Эти теплые в прямом и переносном смысле воспоминания останутся с Честером надолго. Уже тогда подросток знал это. Но Шон, высокий и полноватый, никогда не становился на сторону Честера. И часто, словно показывая моральное превосходство, в своих словесных перлах, призванных отвлечь внимание одноклассников от изгоя, все чаще звучал так, как не каждый из тогдашних задир, награждая Честера самыми дурацкими эпитетами, которыми мог придумать. Честер слышал все, но был благодарен за то, что в итоге представлялся шанс разминуться с недружелюбной компанией. Словно в дурацкой игре выслушивая постоянные поддевания, мальчик думал, что Шон не такой, как остальные, другой, взрослее и добрее. Он пытался разделять насмешки от компании "друга" и остальных компаний только потому, что Шон не давал ему коротать вечера в одиночестве, в таком одиночестве, от которого становится уныло и страшно. Это уже потом Чес понял, что настоящие друзья так не поступают. Настоящие друзья не говорят «Смотрите, ботаник четырехглазый возвернулся» после ссор в ответ на слова примирения. Настоящие друзья не говорят «извини, у меня срочное дело», заметив недружелюбную компанию. Честеру впору было порадоваться, что он расстался с таким человеком (никто из компании Шона — ни Стив, ни Джон, ни Джейсон — не вспоминали про Честера, с тех пор, как их лидер вычеркнул худого парня из своей жизни), но все, что у него было тогда — одиночество и боль потери. Тогда у Честера обострилась давняя детская тревога. Иногда он представлял, как с наслаждением превращает нахальные рожи единственных, кто с ним общался (в смысле, награждая прозвищами или риторическими до невозможности вопросами), в кровавое месиво. Потом сам пугался своих мыслей, оказываясь в жутком тупике. И просто хотел надолго исчезнуть из мира. Тогда он впервые задумался об этом. Через два года появилась болезнь. Он не мог учиться, не мог рисовать, не мог спокойно жить. Тогда Честер задумался о том, как стоит сделать это, и стоит ли вообще — он совершил ничтожно мало хорошего для этого мира, а его мечтой с раннего детства была мечта быть хорошим. Хорошим сыном, хорошим художником и музыкантом, хорошим учеником. Больше всего Честер боялся, что учитель, родители, или бабушка с дедушкой скажут ему: «Как тебе не стыдно. Ты думаешь только о себе, маленький негодяй». Иногда ему снились кошмары, где родители беспощадно его ругали, а горло перехватывало от слез и все сливалось в какой-то жуткий полубред. «Нет, это неправда, я никогда не хотел ничего плохого…» Потом сны стали жизнью. Как он мог объяснить, что стоит почувствовать себя злодеем, поправшим впитанные с младых ногтей заветы и обеты, тут же в руке оказывается нож и неистовое желание провести им по синему рисунку на внутренней стороне запястья? Обычно Честер делал шрамы так, чтобы их скрывали даже самые короткие рукава. Обычно это происходило, когда он сидел на холодном полу в темноте, обняв колени. И только в последнее время раны, тщательно скрываемые телесного цвета пластырями, появились на предплечьях. Он знал, что это неправильно. Но теперь, спустя четыре года потерь, изможденный разум решил за него — даже рискуя терзаться одиночеством до новых и новых порезов и затяжек, он никогда не заговорит с новым человеком. Никогда больше не попытается найти друга. И навсегда останется один, потому что не нужен никому в этом небольшом городе. Кроме, разве что, собственной семьи.***
— Ну как ты насчет психолога, сын? — Да, давай, мам… — (Я мог бы позвонить ей сам, но это слишком для меня).- Спасибо. В самом деле, стоит ло бы поговорить с кем-нибудь. Не важно с кем, но с кем-то кроме родителей и сводных родственников, с которыми он не виделся уже давно.