***
Это произошло на следующей неделе, когда Честер второй раз увидел Майка в школе — пятницу по неизвестной причине японец пропустил. Майк снова поговорил о чем-то с Робом и Брэдом, но парочка… оставила его. И оставшуюся часть перемены так и стояли они одинокие у подоконников — так похожие в своем одиночестве друг на друга. Честер едва мог извлечь из этого урок. Ему было просто больно. За последнюю неделю он привык к этому чувству, зачастившему и в будни, и в выходные. Хотелось свернуться калачиком на полу в ломающих тело судорогах. Но такая привилегия будет позволена ему лишь дома, после школы. По своему обыкновению, отпросившись в коридор, Честер с облегчением заперся в туалетной кабинке, прислонившись лбом к дверце. По щеке скатилась горькая слеза, сразу же начало нестерпимо щипать глаза. Слабак. Жалкий слабак. Жалкий слабак, обреченный на прозябание в собственном болоте. Из той породы, что дохнут под забором из-за передозировки, даже не осознавая этого. Все потому, что обречены вариться заживо в адском котле собственных мыслей… В глазах возникли обрывки страниц дневника, который Честер разорвал в клочья в приступе ненависти к себе. В приступе дичайшей ненависти к собственному ничтожеству. Он устал молиться и верить, что Бог когда-нибудь вызволит его из дыры разума. Он устал каждый раз подниматься с колен. Он так устал… Нет! Честер всхлипнул и саданул кулаком по дверце, сам испугавшись этого звука. Он пребывал наверное, в самой долгой завязке на данный момент его селфхармных настроений. Две недели он не прикасался к лезвию. А сейчас ставки были неизмеримо круче. Он не хотел возвращаться на урок. Идти домой. К своим демонам. К гитаре, которую вдумчиво требовалось осваивать долгие годы, а не каких-то жалких пару лет разыгрывания всех подряд мелодий. И пел он… Тонкий голос срывался в хрип, каждый раз напоминая об оставшейся где-то в прошлом мечте о собственной группе. Ничего этого у Честера больше не будет. Он перешел черту. Он закончит это здесь и сейчас. И одним махом порвет с привычкой. Честер умылся напоследок и пригладил влажные волосы. Из зеркала на него смотрел худой подросток с хрупкой шеей, чуть длиннее обычного кудрявой шевелюрой, с синяками под карими глазами, так жалко-привычно прятавшимися от мира за прямоугольными стеклами… Честер поправил рубашку, закатал рукав и провел припрятанным в спичечном коробке лезвием по запястью. Получилось… да ничего не получилось. Едва заметная красная полосочка. Честер с удивлением осознал, что у него дрожат руки. И тут… его пронзила дикая ярость, которая обескуражила и удивила. Господи, закричал про себя подросток, и это — Твоя воля? Второй порез был злее и больнее. Яркая кровь выступила незамедлительно. Следующее, что Честер услышал — звук шагов по коридору к туалету. «Не успел,» — только и подумал. Спрятал коробок с лезвием. Надвинул как ни в чем ни бывало рукав рубашки, не подумав о том, что она, вообще-то, песочно-светлая. Хотелось разбить кулак о стену, да со всей силы… Разбить. Кулак. В туалет вошли и Честер встретился глазами с Майком Шинодой. — Привет, эээ… — неловкая пауза была прервана, как ни странно, самим Честером. Майк смешно моргнул своими узкими глазами. На его костяшках были шрамы. Свежие. Майк перехватил взгляд одноклассника, тот хотел что-то сказать, но вдруг… — Подождешь меня? — вдруг попросил Шинода. Что-то такое было в его голосе, что отозвалось в груди нашего героя неприятной, болезненной щекоткой… — Эээ… хорошо, — Честер послушно постоял у входа, рассеянно глядя в окно. На пасмурное небо. На изрисованные граффити соседние дома. На голые по-осеннему деревья. Сами собой запросились на бумагу строчки, но бумаги не было под рукой, и в своих сумбурно пляшущих мыслях Беннингтон так ничего и не разобрал. Руку пронзило резкой, щиплющей болью. Честер зашипел и схватился за запястье. — Все нормально? — уточнил Майк. Наш герой вздрогнул и постарался расслабиться. Путь в класс был пропитан неестественным напряжением. Кажется, у них обоих было столько слов, но совсем некому их высказать… Только в какой-то момент Честер отвлекся, погрузившись в прежнюю беспросветную дрему, потому что уже на уроке Майк охнул: — Чес, у тебя кровь! — Где… — Честер почувствовал окатившую его волну жаркой дрожи, панически взглянув на руку. На правом запястье расплывалось темно-красное пятно. — Первая парта, что у вас? — грозно вопросила учительница. — Н… нич… ничего… — Честер почувствовал, как теряет дар речи и прижал руку к парте. Стало еще больнее. — Честер руку ушиб! Сильно! — выкрикнул Майк. Его уши пылали, как факел. Класс притих. Честер чувствовал что сейчас провалится сквозь землю от горячего стыда. Но… Было и кое-что еще. Наш герой не поверил своим ушам — в голосе соседа по парте звучал страх, искреннее волнение… За друга — Писать не можешь? — Словно не веря своей удаче, готовый признать все за нелепую ошибку, Чес закивал. — Иди в медпункт! — Я его провожу! — со все тем же необычайным рвением подорвался Майк. — Да что он тебе, не первоклассник… — Историчка махнула рукой. — Ладно, идите, голубки. Класс дружно прыснул, но Майку все было не по чем. Хлопнув Чеса по спине, он быстро покинул класс. Так они побежали вниз.***
Майк бодро выпросил у медсестры йод и бинты. Честер промыл рану — рукав оказался безнадежно запачкан, — и замотал для надежности еще и поверх рукава. Не без помощи Майка, конечно. В карих глазах японца читалась глубокая, давняя грусть, и это почему-то напугало Честера еще больше, хотя казалось — хуже некуда. Поэтому смотреть он старался на аккуратные золотые колечки в оттопыренных ушах Шиноды. Наш герой ощущал очень и очень непростое, когда внезапный заступник прикасался к его такой интимной ране. Но Майк не говорил ни слова, помогая товарищу… В какой, кстати момент они стали товарищами? Наверное, когда сидели на скамейке в коридоре под небольшим деревцем в здоровущем горшке. Напротив висела доска почета и всякие плакаты. Особенно запоминался один — о вреде наркотиков. Честер почувствовал на себе внимательный взгляд Майка. Они так и не говорили ни разу. Но взгляд Майка был непривычно для школьника его возраста серьезен и печален. — Честер… Честер смотрел в эти грустные темные глаза, так не похожие на его под своими овальными стеклышками — в тех же разводах слез, — и все же, как две капли воды одинаковые… Смотрел, и не отводил взгляд. Не хотелось. Снова разбивать себе сердце. Снова убеждаться в том, что то, во что он верил — неправда. Снова осознавать как никогда кристально чисто — он совершенно один. Майк просто взял и накрыл его руку своей, с разбитыми суставами. Сглотнул с усилием. — Мне жаль, — только и всего сказал. Честер ощущал себя так, будто происходящее — сон, который никогда не снился никому. Он был не здесь — он был в одиночестве на отопительных трубах соседнего двора два года назад, смотря на один из одиноких закатов в своей жизни, в далеком прошлом. Майк же продолжал: — Не делай этого, Чес. Пожалуйста. Внутри всколыхнулось привычное возмущение — горазды вы просить, а сами-то? Горазды лишь поддевать, игнорировать и обесценивать… Честер смотрел теперь уже в сторону и молчал. — Давай дружить. Если… хочешь, — вместо этого «хочешь» должно было быть «не брезгуешь». Честер знал. Он сам бы так сказал. Если бы мог. — Я ведь тоже… резался раньше. Чес слышал его будто бы издалека. Волна прострации накрыла его с головой. Это не может быть правдой. Не может быть, чтобы в одной школе, в одном классе, за одной партой с ним сидел человек, подросток, который понимал бы его безо всяких слов. Без ненужных объяснений. Просто потому что знает. Знает, каково это. На собственной шкуре знает. И как по писаному кивнул. И вдруг, словно зная, как нужно, Честер обнял Майка здоровой рукой. И не удивился, когда рука друга ответным касанием легла на плечи. Будто так и было все эти дни до…