***
В следующий раз к Нампын они приехали через две недели, уже без Че — у парня началась сессия, и он валился с ног от усталости и напряжения. Кинн привез женщине в подарок роскошный букет из девяти черных роз, забив на то, что это вроде как плохой символ. На пороге мужчины замялись, не зная, можно ли беспокоить полностью ушедшую в себя художницу, замершую над незаконченной картиной, но Бен храбро постучал и, не дожидаясь разрешения, влетел в мастерскую, очень формально кланяясь и тут же обнимая хозяйку, на этот раз затянутую в длинный нежно-фиолетовый приталенный сарафан с красивым овальным декольте. Она выглядела едва ли на сорок, и Кинн в который раз невольно залюбовался ею, отыскивая общие с Поршем черты. — Здравствуйте, кхун Нампын! Вы такая красивая сегодня. Вообще вы всегда красивая, но этот цвет вам очень идет. Отец привез для вас ваши любимые розы, не хотите взглянуть? Кинн отлепился от косяка и подошел поближе, франтоватым жестом преподнося госпоже букет из девяти едва распустившихся роз, перевитых синей атласной лентой. Женщина приняла их и указала Бену на пустую пузатую прозрачную вазу, пристроившуюся на одном из заваленных красками и картинами длинных рабочих столов по периметру комнаты. — Нам в школе сказали изобразить натюрморт, но у меня получается какая-то фигня, — Бен по-хозяйски уселся на стульчик рядом с Нампын и достал из сумки альбом, в котором красовались несколько карандашных набросков тарелки с фруктами и пару не особо удачных акварелей вазы с огромным букетом нежно-фиолетовых ирисов. Макао приволок его недавно для Тэ в честь успешной сделки побочной семьи, в которой его партнер сыграл не последнюю роль. — Выглядит тупо и ненатурально, а что не так, я не понимаю. Нампын взяла альбом, полистала, приглядываясь к изображениям. Встала, кое-как расчистила угол стола, установила на него вазу с розами и оглянулась, видимо, ища лучший угол. Сообща они с Беном перетащили на понравившееся ей место мольберт и кисти, и женщина ткнула пальцем в пустой холст, видимо, прося Бена сделать набросок. Пока Кинн и Порш исподволь исследовали ее мастерскую и фотографировали все подряд, делая вид, что любуются многочисленными пейзажами, натюрмортами и даже почти законченным портретом одной из молоденьких медсестер, Нампын и Бен увлеченно возились с натюрмортом. Женщина показывала правильное положение кисти и исправляла ошибки, снова направляя руку ученика, а тот довольно фыркал и что-то постоянно уточнял, успешно перетягивая все внимание хозяйки помещения на себя. В итоге натюрморт получился хоть и несовершенным, но вполне смотрибельным, и Бен низко поклонился Нампын, благодаря за науку. — Кхун Нампын, а что было первым, что вы нарисовали в своей жизни? Ну, именно на холсте и всерьез? Порш замер на месте, Кинн тоже, взгляд Нампын затуманился, и она, медленно разлепив губы, ответила едва слышно: — Рассвет над рекой. — О, наверное, это было очень красиво. Природа вообще всегда красивая. А что значит вон та картина? Бен собирался ковать железо, пока горячо, и указал на картину двухгодичной давности — холст был разделен на две половины и изображал двух сидящих на ветке птиц, но с отзеркаленными цветами: справа черные птицы на белом фоне, слева — белые на черном. — Двойственность, — после долгой паузы так же тихо произнесла Нампын. — Это вы сами придумали? Классно! Хотел бы я рисовать как вы, из головы. Пока могу только копировать. Нампын сунула ему в руки альбом, прося попробовать. — Хорошо! В следующий раз привезу для вас свои наброски. Мне использовать, что захочу, или определенную тему? Нампын ткнула пальцем в птиц. — Двойственность? Хорошо, я попробую. Не обещаю, что выйдет хорошо, но я буду стараться. Женщина кивнула и вернулась к своему незаконченному пейзажу, показывая, что она устала от общения и хочет завершить встречу. Бен и Порш по очереди обняли ее на прощание, Кинн галантно поцеловал руку, украшенную тоненьким золотым браслетом, который ей когда-то подарил Корн. Ему безумно сильно хотелось сорвать это глупое украшение с нежной руки, с силой потрясти Нампын за плечи, заставляя проснуться и узнать наконец людей, которые были для нее раньше близки и дороги и все эти годы продолжали любить даже ее слабую тень из прошлого, но он не смел рушить тонкие ниточки понимания и доверия, что протянулись между ней и Беном с легкой руки последнего. В компании ребенка Нампын оттаивала и была меньше похожа на безучастную красивую куклу, и это внушало определенные надежды и Поршу с Че, и лечащему врачу Нампын.***
В третье посещение Бен привез с собой небольшую — примерно тридцать на тридцать сантиметров — картину, на которую упрямо не разрешал никому смотреть, даже завесил ее холщовой бумагой, чтобы взрослые не подглядывали. Войдя в мастерскую к Нампын, он уже почти привычно обнял женщину, стараясь не помять ее ярко-желтое платье, и протянул свое творение, пламенея щеками и тут же начиная теребить заусенец на большом пальце в ожидании сурового вердикта профессионала. Тонкие пальцы с нетерпением сорвали обертку, и женщина задумчиво уставилась на небольшой лесной водопад, в сине-голубых пенящихся водах которого отражалось чье-то смутно различимое, искаженное струями воды мужское лицо, как будто кто-то стоял по другую сторону. — Ты понял, — Нампын протянула холст обратно, но Бен качнул головой и вернул его обратно. — Это для вас. Вы дали мне задание, я его выполнил. Теперь она ваша. Нампын кивнула, пристроила подарок на один из столов и вернулась, неся в руках другой холст, тоже запечатанный. Протянув его удивленному Бену, женщина властно повела рукой, приглашая открыть подарок. Ребенок послушался, вернулся к отцам, чтобы они могли полюбоваться вместе с ним, и снял непрозрачную упаковку. С холста на них смотрела мама Бена. На постели она сидела совсем одна, опираясь спиной на пышные большие подушки, и хоть ее вид, как и в то время, когда было сделано фото оригинала, уже изрядно подточила болезнь и постоянные капельницы, улыбка отражала то неиссякаемое душевное тепло и природное упорство, которое когда-то так привлекло в ней Порша и сполна передалось обоим ее сыновьям. Они действительно были поразительно похожи даже внешне — Биг, Бен и Мика. Одна маленькая, с самого начала неполная семья, которая теперь стала совсем крохотной. Кинн осторожно вытащил из дрожащих пальцев ребенка холст, а Порш крепко, по-отцовски обнял, снова наглядно доказывая сыну, что он не один и больше никогда не будет один. Бен быстро отстранился от Киттисавата, стер слезы с покрасневших щек, шатко подошел к Нампын и опустился на колени у ее ног, позволяя измазанным в синей краске пальцам потрепать короткий хвостик на макушке. — Спасибо, кхун Нампын. Это был очень, очень дорогой подарок, — прошептал Бен куда-то ей в юбку, на что женщина только сухо кивнула и снова погладила его по волосам. Когда Бен немного успокоился, а Порш запаковал холст обратно и отнес в машину, чтобы забрать домой, Нампын встала и вопросительно уставилась на Бена. Тот, догадавшись, о чем его спрашивают, с улыбкой достал из кармана телефон и что-то ей показал. — Я хочу научиться рисовать витраж. Ну, натюрморт, как в прошлый раз, но изображенный на витраже. Вот, я нашел примерные картинки. Художница так же долго смотрела на фото витража, как ранее на фото мамы Бена. Затем кивнула и поманила ребенка пальцем. Бен достал рисунок на листе А-4, показав ей уже готовый набросок букета чуть увядших лилий. Нампын довольно кивнула и стала показывать, как делать витраж. В процессе у них что-то не заладилось, видимо, техника оказалась особенно сложной, и Бен пообещал потренироваться дома сам. — Кхун Нампын, а откуда у вас этот пейзаж? — Кинн все же решил рискнуть и обратился к женщине, указав на ту самую картину, что узнал Бен в первый свой визит в мастерскую. Нампын постучала себе по виску, намекая, что взяла образ из головы. Кинн молча отложил картину, достал телефон и показал ей тот же самый пейзаж — небольшой холм, с которого открывался отличный вид на узкую, неглубокую речушку внизу и старую, заброшенную, изрядно растрескавшуюся и заросшую травой дорогу неподалеку. Фото сделали они сами, выбравшись на спонтанный пикник вместе с задолбанным сессией Че и не менее потерянным из-за выпуска нового альбома Кимом. Оба парня напоминали обтянутые кожей и едва шевелящиеся от усталости скелеты, так что несколько часов на природе, вдали от грязи и шума большого города, пошли им на пользу. Заодно Кинн ненадолго отлучился от общего веселья, чтобы наделать фото, сверяя ракурс с картиной Нампын. В глазах женщины появились слезы. Она оттолкнула телефон подальше, как ядовитое растение или змею, съежилась и обняла себя руками, будто пыталась спрятаться или стать меньше; ее губы мелко задрожали, а кисточка, вымазанная в белой краске, упала на пол. — Кхун Нампын! — Бен оказался рядом первым, обнял ее и прижал к себе, поглаживая по вновь распущенным волосам своим излюбленным жестом. — Отец не собирался вас обижать, он просто хотел узнать, что вы помните. В этот момент в комнату зашел Порш, о чем-то весело переговариваясь с медсестрой. Заметив расстроенную мать, он осекся и подбежал ближе, опускаясь на колени и встревоженно оглядывая ребенка и женщину. Рука Нампын поднялась вверх, осторожно огладила подбородок Порша, прошлась по скуле и носу, зацепила тонкую изящную бровь. — Ты не мой муж, — прошептала она, странно глядя на настороженно замершего под ее руками Порша. — Ты не Пат. — Нет, я его сын. Ваш сын. Меня зовут Порш Пачара Киттисават, — медленно, с трудом разжимая побледневшие от волнения и страха губы ответил Порш, глядя на мать с дикой смесью надежды и опаски. — Мой… сын? — Нампын растерянно приложила руку к почти плоскому животу, словно пыталась вспомнить, рожала ли она вообще. Лицо Порша исказилось от сильнейшей душевной боли, и он тесно прижался к женщине, не сдержав терзающих его разрушительных чувств. — Мама, пожалуйста, вспомни нас. Мы так скучаем! И я, и Че… пожалуйста… — Порш был совсем ребенком. Че… Порче?.. — пустое, кукольное лицо Нампын отразило эмоцию, очень похожую на удивление, смешанное с жадностью. Женщина всем телом подалась вперед, лихорадочно перебегая взглядом с одной черты лица Порша на другую. — Да, мама, он сейчас в университете, сдает сессию. Но он обязательно приедет к тебе, как только сможет, — Порш едва не плакал, но послушно продолжал говорить, радуясь тому, что мать вспомнила хоть что-то о прошлой жизни. — Корн… — в голосе Нампын послышалась отчетливая ненависть, смешанная с бессильным страхом слабого к сильному. — Мой отец мертв, кхун Нампын. И дядя Кан тоже. Они больше никогда не смогут вам навредить, я обещаю, — Кинн тоже шагнул вперед и, поддернув брюки, присел на корточки рядом с Поршем и растерянным Беном. — Ты?.. — Кинн Анакинн Тирапаньякул, сын Корна, неофициальный муж Порша и приемный отец Бена, нынешний глава семьи, — коротко отчитался Кинн, подавая знак вломившемуся в мастерскую врачу пока не вмешиваться. — Ты сын… Анет? — поднапрягшись, женщина даже вспомнила имя матери Кинна, и глаза Порша полыхнули нескрываемой радостью. — Да, я сын Анет. Второй. У меня есть старший брат, Танкхун, и младший Ким. Я рад, что вы вспомнили меня, кхун Нампын, — Кинн говорил от души. Он и правда был очень рад видеть, что женщина начала возвращаться к своей прежней версии — боль Порша, обреченного раз за разом ласково улыбаться равнодушной красивой кукле, его изрядно напрягала и злила. — Мои дети были совсем маленькими. А теперь у тебя уже взрослый сын… Сколько я спала? — Нампын спрятала лицо в руках, съеживаясь еще больше и начиная монотонно раскачиваться вперед-назад. Кинну даже стало ее жаль — теперь, побыв в роли отца почти девять месяцев, он знал, какой тяжелой и болезненной может быть даже мысль о потере ребенка. Нампын же это по-настоящему пережила, потеряв сразу двоих любимых маленьких детей, мужа и большую часть собственной личности. Тирапаньякулу снова потребовалось успокаивать расшалившиеся нервы дыхательной гимнастикой — желание выскочить на улицу и проорать в небо пару бессильных и пустых, но развесистых и искренних проклятий в адрес отца и дяди стало практически невыносимым. — Восемнадцать лет, мама, но это ничего, главное, что ты начинаешь вспоминать, — Порш поймал ее за руки и покрыл их частыми поцелуями, улыбаясь при этом, как безумный. — Ты очень похож… на отца, — тихо заметила женщина, забирая у сына ладони, но взамен обхватывая ими преступно красивое лицо. — Знаю. Мне это уже говорили, и я видел ваши фото. — Дай мне вон ту кисточку, — попросила Нампын у Бена, не сводя с сына завороженных, живых, горящих интересом и нежностью глаз. Ребенок послушно протянул запрошенное, Нампын взяла кисть и неожиданно толкнула Бена на Порша, заставив их обоих неловко упасть на пол. Прячущееся в рукояти кисточки тонкое, но поразительно острое лезвие замерло на расстоянии человеческого волоса от яремной вены Кинна. — Мой сын. Что ты с ним делаешь? От «куклы» не осталось и следа — сейчас на Кинна придирчиво смотрела пусть и сводная, но сестра Корна и Кана и одна из лучших убийц клана Тирапаньякул прошлого поколения. Но страшно ему не было — он точно знал, что Нампын, как мать, никогда не убьет никого при своем ребенке, даром что тот ребенок давно вырос и сам отлично выучился использовать по назначению пистолет и нож. Мысли о том, откуда Нампын взяла в закрытом санатории оружие и почему не применила его раньше, он благоразумно отложил на потом. — Люблю, — честно ответил Кинн, предупредительно выставляя руку между Поршем и Нампын, чтобы не спугнуть наконец заговорившую пациентку. К клинкам у горла ему, как сыну Корна Тирапаньякула, было уже давно не привыкать. — Кхун Нампын, я понимаю, что у вас нет причин мне верить. Мои отец и дядя поступили с вами несправедливо и непростительно, и я не знаю, как за это извиниться, но я люблю вашего сына и Че, и никогда не обижу никого из них. — Почему? — Почему люблю? — уточнил Кинн, гулко сглотнув — сталь приблизилась и начала неприятно холодить кожу на шее. Нампын кивнула, и он заговорил, старательно вытаскивая нужные и правильные слова из самой глубины души: — Порш упрямый. Веселый. Красивый. Искренний. Заводной. С ним не бывает скучно или грустно. Он умеет заставить мое сердце биться быстрее. Я влюблен в его улыбку и смех. Иногда я не верю, что он со мной, что выбрал меня, но я каждый день благодарю небеса за то, что он рядом. Кхун Нампын, в прошлом я совершал ошибки, я много раз ранил его сердце, но он всегда прощал. И я клянусь, я сделаю все, чтобы Порш больше никогда из-за меня не расстраивался. — Почему? — женщина перевела суровый взгляд на Порша. — Мама, не трогай его, пожалуйста! — взмолился тот, со страхом глядя то на относительно спокойного Кинна, то на мгновенно изменившуюся мать. — Почему? — лезвие сильнее надавило на кожу Кинна, так что показалась первая капля крови. — Он мой! — выкрикнул Порш, порывистым и жестким движением стирая слезы со щек. — Он упрямый, грубый, властный, слишком сильный и совсем не умеет быть в паре, но он мой. Мама, пожалуйста, я люблю его, не делай ему больно. — Он причинял боль тебе. — Это уже давно в прошлом. Он осознал все и исправляется, я клянусь. Мама, пожалуйста, я не знаю, как выбрать между вами. Он спас мне жизнь, он полез из-за меня под пули, хотя это я должен был его защищать. Я его люблю, не вреди ему! Не на глазах Бена. — Покажи, — оценивающий, жесткий взгляд женщины обратился к Кинну. Тот медленно, чтобы не напрягать и не пугать и без того нервную Нампын, расстегнул пиджак, затем рубашку и обнажил бок, на котором остался шершавый темный след от входного отверстия. — Почему? — Я испугался. Что он умрет из-за меня, что я его потеряю. Я не знаю, как жить в мире, где нет Порша, — объяснил Кинн легко. В самом начале, когда рана еще была свежей, он и сам пытался найти причину, по которой сломя голову кинулся спасать своего телохранителя, напрямую рискуя своей драгоценной жизнью. Даже мысленное осторожное признание далось ему с большим трудом, но после долгих колебаний Кинн смог окончательно принять тот факт, что жизнь Порша незаметно стала для него куда важнее и ценнее своей. Просто потому, что иначе рядом с Поршем и быть не могло — слишком светлым, непосредственным, верным и замечательным он был, чтобы позволять неукротимому огню его души угаснуть по чужой вине. Тем более, по вине Кинна, в жизни которого после смерти матери не осталось ничего правильного и хорошего. Нампын кивнула, удовлетворившись ответом, и ловко крутнула запястьем — клинок улетел в ближайшую стену и насквозь пробил холст «Двойственность», вонзившись черной птице точно в грудь. — Пиздец семейка, — выпалил Бен и бесстрашно подлез женщине под руку, параллельно обнимая за талию. — Не злись на отца, он очень любит папу и всегда нервничает, если они ссорятся. Они хорошие. И тебя любят. И мы так и не доделали витраж. — А ты?.. — Нампын немного растерялась от такого тесного контакта с едва знакомым ребенком, но возражать не стала, аккуратно кладя обе ладони на пока еще узкие плечи мальчика. — Бен. Мой старший брат Биг был телохранителем отца и погиб, защищая папу. Мама умерла в больнице из-за тромба, и папы взяли меня к себе. Почти год назад. — Он тебя бьет? — Отец? Нет. Я и сам сначала думал, что будет. Мафия же, все дела. Но они ни разу меня не ударили, максимум, запрещали в комп играть. И в семье меня все очень любят, я даже не знал, что так можно. Пи’Вегас и пи’Пит учат меня боксировать, скоро будет матч между школами, хочешь, я привезу тебе с него видео? Нампын кивнула, ласково поглаживая Бена по загривку. — Вегас? — ее взгляд затуманился, но быстро вернул прежнюю остроту, требовательно вперившись в Кинна. — Мой кузен. Старший сын дяди Кана, — пояснил тот спокойно, как можно незаметнее стирая кровь с шеи, чтобы не нервировать Порша. — Старший? — Есть еще младший, Макао, он теперь студент и встречается с моим лучшим другом. — Как он мог это допустить? — по боязливо-презрительному тону Кинн уловил, что Нампын имела в виду Корна. — Никак. Нет смысла спрашивать у мертвых, кхун Нампын. В выразительных темно-карих глазах, которые в полной мере унаследовал Порче, мелькнуло облегчение, щедро разбавленное торжеством и горькой радостью, что обидчик больше никогда не сможет тронуть ее семью. — Кто? — Чан. — Ложь. Он не мог. Он предан ему, как пес, — отрезала женщина, непрерывно качая головой. — Как оказалось, его преданность Танкхуну немного крепче преданности отцу. Мне очень жаль, что все сложилось именно так, кхун Нампын. Что мы не убрали его раньше, и это все случилось в вашей жизни. Кинн говорил от сердца — он безумно любил Порша, был искренне привязан к Че, и мысль, что по вине его семьи эти двое в свое время хлебнули горя с дядей-игроманом, постоянными долгами, уличными боями и вечными коллекторами, причиняла ему смутную, неизбывную боль в районе сердца. Если бы у него была лампа с джинном, первым его желанием было бы отмотать время назад и спасти семью Киттисават. Пусть бы даже они потом с Поршем никогда не встретились и прожили отдельные друг от друга жизни — Кинн был готов и на такую жертву, лишь бы возлюбленный не переносил так много тягот и невзгод. — Ты зовешь неправильно, — женщина бросила на смешавшегося Кинна недовольный взгляд. — Простите, я не знаю, как… — Ты — муж моего сына. Кинн по-прежнему ничего не понимал и только глазами беспомощно хлопал, Порш хватал воздух широко распахнутым ртом и только ребенку было весело. — Она хочет, чтобы ты называл ее кхун мэ*, — пояснил Бен Кинну, ластясь к руке Нампын, как общительный и игривый щенок к руке дорогого хозяина. — Ты тоже зовешь не так, — пожурила его женщина, но совсем беззлобно. — У меня язык не повернется назвать тебя бабушкой. Ты слишком молодая и красивая, можно, я буду называть тебя пи’Нампын? — Можно. — Мама, как много ты вспомнила? — Порш сиял от нежности и счастья, с любовью и легкой тоской глядя на вполне активную и бойкую мать, наконец выпавшую из своего анабиоза. — Только то, что у меня был муж и дети. Пока между нами не встали Кан и Корн. Остальное в тумане. Куда-то ходила, что-то рисовала, лишь бы они не лезли, пила таблетки, которые мне давали под угрозой вашего убийства. Иногда мне приносили ваши фото или вещи с вашим запахом, чтобы показать, что вы живы, но их быстро забирали, и все начиналось сначала, — Нампын двумя руками схватилась за голову, запуская в распущенные волосы пальцы и потягивая пряди у корней, будто этой болью пыталась сама себя отрезвить. — Мне жаль. Я не могу передать словами, как мне жаль. Он годами кормил вас таблетками, подавляющими волю, — объяснил Кинн, в скупом жесте поддержки кладя ладонь на обтянутое тканью платья колено женщины. Иногда по ночам, после особенно тяжелых рабочих дней или крупных размолвок с партнером, его накрывало мощным приступом самобичевания из-за того, что Порш и Че пережили по вине его семьи. В такие моменты Кинну страстно хотелось как-то наказать себя за то, что ничего не делал, что бессмысленно трахал направо и налево сладких однодневных мальчиков, наслаждаясь всеми благами родительских денег и влияния, пока Че учился прятаться в чулане от кредиторов даже не своего родного дяди, а Порш сбивал кулаки и получал синяки на уличных боях. К счастью, сон Порша был в достаточной мере чутким, чтобы он быстро просыпался из-за полуночных ворочаний соседа. Пустой и бессильный гнев Кинна на самого себя и уже мертвых отца и дядю растворялся в его теплых уверенных касаниях, в надежности сильных рук и безграничной нежности взгляда. Даже если бы Кинн попытался описать свои чувства к этому потрясающему мужчине всеми словами рода человеческого, у него не вышло бы сделать этого даже на сотую часть. — Все в прошлом. Я не хочу об этом думать, мальчик, мне больно. Кинн уважительно поклонился, без звука проглотив отстраненно-уничижительное «мальчик». Его семья слишком много дерьма сделала этой статной, но сломанной изнутри женщине, так что, даже если бы она материла его последними словами, Кинн бы только ниже склонил голову, молчаливо признавая вину. — Я… все как в тумане. В голове ничего не держится. Я могу не узнать вас в следующий раз, — расстроенным голосом проговорила Нампын, продолжая рассеянно поглаживать пригревшегося под ее руками Бена. — Ничего. Ничего, мама, мы повторим все это столько раз, сколько нужно, чтобы ты запомнила. И я постараюсь привезти к тебе Че, как только у него закончатся экзамены, — немного пришедший в себя Порш окончательно очистил лицо от слез и встревоженно осмотрел рану Кинна. Царапина была хоть и неприятной, но угрозы для жизни совершенно не представляла. — Вы с Порче… хорошо жили? — Нет, мама. Корн приставил к нам своего человека, который говорил нам, что он наш дядя. Он играл в карты и в казино и часто проигрывал, так что приходилось выплачивать его долги. Но мы сохранили ваш дом! Если твой врач разрешит, мы тебя туда отвезем. — Почему не продал? — нахмурилась Нампын, оглядывая сына недовольным взглядом. — Это все, что у меня от вас осталось. Пара семейных фото, Че и дом. Я не мог его потерять. — Дурачок, — женщина потрепала Порша по макушке, и он с готовностью подставился под ее ласку, пытаясь скрыть заблестевшие в глазах свежие слезы. — А еще смотри, — Порш быстро разделся и обнажил спину, на которой все еще красовалась татуировка феникса, каждый изгиб которой Кинн по утрам покрывал нежными поцелуями. — Ты рассказывала нам про птицу феникс, и я подумал, что это хороший символ. — Но это же больно, — нахмурилась Нампын, невесомо скользя тонкими пальцами вдоль чернильных линий. — Она такая большая. — На плече не так уж и больно, и это работало на мой образ, когда я участвовал в уличных боях. — Бедный мой мальчик. А Че?.. Он тоже? — Нет. Нет, мама, я делал все, чтобы Че был здоров и цел. Он ходил в престижную школу с языковым уклоном, он отличник и просто умница. Поступил в университет, скоро станет профессиональным музыкантом, — Порш буквально лучился гордостью за младшего брата, и Кинн хорошо его понимал. Несмотря на небольшой спонтанный загул после расставания с Кимом, Че смог вовремя собраться, взять себя в руки и пойти по той тропе, о которой мечтал с самой юности. Благо за руку его теперь крепко держал его одумавшийся кумир и вместе с тем самый преданный поклонник — Вик. — Мой сын… музыкант?.. — Ага. Они с Кимом часами зависают в студии, придумывают новые песни и мелодии. Он так счастлив сейчас, мама, — говоря о брате, Порш расцвел, испытывая за него почти отцовскую гордость. — С Кимом? — женщина легко вычленила из слов сына главное и перевела потяжелевший взгляд на Кинна. — Я люблю Порша, а мой младший брат любит Че. Простите, кхун На… кхун мэ, что разобрали ваших детей, — почтительно склонил голову Кинн, хотя особой вины ни за собой, ни за Кимом не усматривал. Все в их семье — однолюбы, и раз уж сердце выбрало конкретного человека, сделать с этим ничего было нельзя, только смириться и пытаться приспособиться. Да и Ким Порче больше не обижал, относясь как к величайшей драгоценности, помогая с учебой и медленно, но верно перебарывая тлетворное влияние отца и становясь для Порче поддержкой и опорой. — Приведи обоих. Я хочу видеть их вместе. Кинн живо представил еще один острый клинок у горла брата, но согласился, понимая, что познакомить Нампын с Кимом все-таки нужно, к тому же, его младший брат не из пугливых и ради своего парня способен на многое, если не на все. — Вы можете… оставить меня? Болит голова, мне нужно полежать. — Конечно, кхун мэ, мы приедем к вам в следующее воскресенье с Кимом и Че, — пообещал Кинн, дал добро на вторжение врачу и медсестрам и увел семью к машине. — Отец? — тихо позвал Бен, выводя мужчину из задумчивого состояния, пока Порш задерживался, прямо в коридоре обсуждая произошедшее в мастерской с Сомчаем, лечащим врачом Нампын. — Да, львенок? — Почему ты позволил ей себя поранить? Ты легко мог увернуться или вовсе выбить нож, дядя Чан же нас одинаково учил. — Нужно было, чтобы она расслабилась и доверилась нам. Ты же видел, как обрадовался Порш, когда она его узнала. За его счастье царапина на шее — сущая ерунда. Усталый, смятенный и выпотрошенный сильными чувствами Порш подошел к ним, и Кинн снова лично сел за руль, отвозя домочадцев в комплекс. Недрогнувшей рукой отложив все дела на завтра, он приказал охране их не беспокоить, содрал одежки с потерянного, заторможенного Порша и затолкал его в большую теплую ванну со сладко пахнущей карамельной бомбочкой. Уселся позади, упреждая от неприятного соприкосновения с холодным бортиком, начал поливать спину и грудь ароматной водой из сложенных лодочкой ладоней, помассировал напряженные широкие плечи, ласково расцеловал смуглую кожу, водя чуткими пальцами, а затем и приоткрытыми губами по темным линиям татуировки. Спустя полчаса такого расслабленного недомассажа Порш немного успокоился и пришел в себя, повернулся к Кинну лицом и, обжигая уверенным взглядом раскосых глаз, непроницаемо-черных из-за расширившихся от возбуждения зрачков, попросил его трахнуть. Так, чтобы ноги после секса отказывались выпрямляться. В ответ на такую бесстыдную и пошлую просьбу любимого человека Кинн хищно и предвкушающе улыбнулся, уточнив лишь, где его феникс хочет начать марафон. Вместо ответа Порш гибко прогнулся, как ивовый прут, потянулся к губам Кинна и запечатал их влажным и грязным поцелуем. Спустя четыре часа и три раунда в разных позициях с перерывами на отдых и долгие поцелуи, к ним в дверь тихо, как котенок, поскребся Бен, и мужчины, затраханные и усталые, переглянувшись, открыли. — Хрена-а, я успел пропустить нападение? — Бен, зайдя в спальню Кинна и Порша, изогнул бровь и улыбнулся уголком губ, совсем как Вегас, обводя осуждающим взглядом две разбитые дорогущие вазы, сметенные на пол разворошенные и местами истоптанные документы и полностью мокрое от пота и спермы постельное, неопрятным комом валяющееся возле заново перестеленной кровати. — Нет, мы просто… — Кинн замялся, не зная, как внятно объяснить ребенку, чем они тут таким занимались, что по комнате будто ураган прошел. Бен же как ни в чем не бывало прошлепал к кровати, скинул тапки, улегся рядом с Поршем поверх одеяла и отмахнулся от второго отца, как от надоедливой мухи: — Я знаю, что такое секс, можешь не напрягаться. Но вообще я не думал, что вы тоже настолько бешеные. — Откуда ты об этом знаешь? И почему «тоже»? — прокаркал Порш неверным и хриплым голосом, снова панически переглядываясь с Кинном. — Ну… я как-то видел, как пи’Пит и пи’Вегас развлекались в саду у себя дома. Подсматривать не стал, это все-таки личное, но то, что увидел… впечатлило. И Че тоже кое-что рассказал, когда я их с Кимом на горячем застукал. Ребенок не испытывал ни малейшего смущения и стыда от такой табуированной темы, будто не секс родителей и родственников обсуждал, а цены на том-ям-кунг** в ближайшей забегаловке. — Пиздец, — забывшись, протянул Кинн, в красках представляя, как будет пиздить своего неадекватного и несдержанного кузена каким-нибудь тяжелым и тупым предметом. — Не, чего, было прикольно. Блин, папы, два дома парочек, конечно, я бы на кого-то наткнулся, это простая статистика. И вообще, думаешь, я не знаю, почему Ким вечно с расцарапанной спиной ходит или почему у Макао на плечах укусы? По сравнению с ними ты еще хорошо выглядишь, — улыбнулся он Кинну. — Хотя ты сейчас в халате, так что сказать сложно. — Вот же язва маленькая, — Кинн подошел к постели и залез на нее с другой стороны, попутно запихивая сына под одеяло. Хорошо хоть кровать в их с Поршем спальне была воистину королевских размеров, не в пример относительно скромным двуспальным гостевым, на одной из которых они втроем уже однажды ночевали. — Пап, тебе нормально? Может, водички? Или таблеток каких? — неожиданно забеспокоился Бен, с состраданием глядя на Порша, неплотно завернутого в банный халат. Кинн не мог не отметить, что смотреть на такого Киттисавата — с порочно-красными, опухшими от поцелуев губами, следами засосов на шее и ключицах, размякшими, желейными мышцами и поволокой во взгляде — ему жутко льстит, согревая эго, однако для непосвященного человека Порш и правда казался измученным. — Твой отец страстный и выносливый, но не до такой степени, чтобы мне понадобились лекарства, — улыбнулся Порш, с нескрываемой нежностью поглядывая то на Кинна, то на Бена. — Он не делает мне больно. — А ты ему? — Я не… конечно, нет, о чем ты говоришь? — непонимающе нахмурился Порш, обеспокоенно привставая с подушек. — Пап, отец почти всегда спит на спине, а сейчас лег на бок. И халат с себя так и не снял. Как думаешь, почему? Чего я там такого не видел, чтобы от меня спину прятать? — Маленький проницательный львенок, — Кинн ласково щелкнул мальчика по носу и перелег, уютно зажимая его между их с Поршем телами. — Кинн? Больно? — не на шутку забеспокоился Киттисават, но Кинн только лукаво и довольно улыбнулся и покачал головой, радуясь тому, что смог довести любимого человека до состояния, когда тот совершенно не помнил, оставлял ли на нем царапины. Спину немного пекло после душа, Порш тоже был отзывчивым и страстным в постели, да и крышу им сорвало капитально, но Кинн ни о чем не жалел. Ему было хорошо до умопомрачения и в процессе, и после него, и то, что партнер напрочь забылся в его руках, стало только лишним поводом для гордости. — Пап, ты сейчас лопнешь от довольства, — рассмеялся Бен, ерзая между ними в поисках самого удобного положения. — Вы уже спать или еще хотите наедине побыть? — Спать, — тяжело сглотнув, ответил немного успокоившийся Порш. — Можно тогда я с вами? Сложный день и все такое. — Конечно, львенок, — Порш ласково поцеловал Бена в лоб и подпихнул ему под голову мягкую пышную подушку, как часто делал для Кинна или Порче. — Может, тогда отца в центр положим? — Почему? Не хочешь рядом со мной лежать? — Порш тут же предположил худшее и попытался отодвинуться, но Бен не дал, клещом цепляясь за его руку и удерживая рядом с собой. — Нет, конечно! Вечно ты сразу о плохом думаешь. Я имел в виду, что ты любишь на нем спать, а я буду мешать, если останусь между вами. — Спи, львенок. Ты нам не помешаешь, — Кинн взъерошил длинные волосы ребенка, не скованные привычной тонкой резинкой, чмокнул его в висок и обнял Порша за талию через Бена. Порш тоже повернулся на бок, поцеловал пальцы и прижал их к щеке Кинна в их нежном и милом памятном жесте. — Спокойной ночи, — тихо проговорил он, щурясь и едва не мурча. Кинн пожелал того же в ответ, и закрыл глаза, проваливаясь в теплую и мягкую дремоту, навеянную нервами, усталостью и изнурительным секс-марафоном. Этот день стал еще одной драгоценной жемчужиной в копилке его памяти; тот самый день, когда Порш хоть ненадолго вернул себе часть своего счастливого прошлого и обрел семью. Пусть совсем не такую, как раньше, пусть Нампын полностью изменилась и потеряла целых восемнадцать лет жизни, но пока они все живы, можно попробовать наверстать хотя бы часть упущенных моментов, чем оба мафиози собирались заняться вплотную в самое ближайшее время.