***
Кинн и сам не хотел в этом признаваться, но он скучал по поцелуям или разговорам с детьми на ночь. Саммер словно окутывала его своей детской непосредственной нежностью, а Винтер, пусть и выпускал колючки, но все равно позволял себя гладить и охотно отвечал на вопросы. Как оказалось, за месяц с лишним Кинн пристрастился к этим чувствам, и теперь, когда знал, что дети приручали их к себе только ради собственной безопасности, чувствовал, что что-то важное от него ускользает. Они с Поршем не заходили в детскую не по делу почти две недели. Каждый раз оба инстинктивно тянулись погладить, обнять, чмокнуть малышей в щеку или лоб, но одергивали себя, не решаясь подступиться — все же прощание перед сном для обоих было неким ритуалом, почти священным. В дверь спальни робко постучали, почти поскреблись, тем самым вырвав Кинна из раздумий. В эту ночь он остался один — Порш под надежной охраной уехал к одному из давних университетских друзей на мальчишник, а Кинн решил в кои-то веки лечь пораньше и выспаться, но у вселенной, видно, были на него другие планы. Накинув халат Порша — воровать вещи супруга любил не только Киттисават — Кинн подошел к двери, распахивая ее настежь. На пороге обнаружилась мнущаяся Саммер, босая, растрепанная и в одной пижаме. На миловидном личике девочки еще не просохли следы слез. — Пантерка? — Кинн тут же присел на корточки, встревоженно заглядывая ей в глаза. — Что случилось? Ты с Винтером поругалась? Кошмар приснился? — Я так больше не могу, — прошептала Саммер, едва разжимая дрожащие искусанные розовые губки. — Что случилось? — повторил Кинн, аккуратно убирая новые слезки костяшками пальцев. Кожа девочки была горячей на ощупь, и Тирапаньякул задумался, не позвать ли Чана или Арма, чтобы помогли успокоить расстроенного ребенка, но не успел. Саммер громко всхлипнула и бросилась к нему на шею, завалив на спину. — Тише, пантерка, тише. Что случилось? — Мужчина без труда принял на себя полный вес ребенка — после атлетично сложенного и тренированного Порша, разнеженным кошаком валяющегося на нем каждое утро, Саммер казалась совсем невесомой. — Папа, я скучаю! Я знаю, что мы виноваты, мы вас подвели и вообще, но ты не приходишь! И папа Порш тоже… — Стой, Саммер, ты плачешь, потому что мы не приходили в детскую на ночь? — удивился Кинн, поднимаясь на ноги с ребенком на руках. — Да! Мы скучаем. Винтер не хотел, чтобы я сюда шла, сказал, мы заслужили и должны молчать, но я так скучаю, папа!.. — Вам нужно было сказать об этом раньше, принцесса, — облегченно улыбнулся мужчина, похлопав малышку по спинке, чтобы успокоить. — Не плачь, пожалуйста, давай я в ванную тебя отнесу, мы умоемся, а потом пойдем к Винтеру? — Хорошо, — согласилась Саммер, хватаясь крепче за шею приемного отца. В детскую к Винтеру они зашли по-прежнему в обнимку. Умытая и успокоившаяся Саммер буквально не отлипала от Кинна, а тот и не думал сопротивляться, охотно таская ее на руках. Винтер что-то искал в телефоне, сидя на своей кровати в пижаме. Заметив гостей, он подскочил на ноги, враждебно и осуждающе глядя на сестру. — Я же просил не ходить, Сам. Нам не нужны его подачки. — Вот так вот, значит? Я к вам со всей душой, а вы мне «подачки»? — фыркнул Кинн, стараясь не допустить внутренней обиды на тон и слова Винтера. — Хочешь сказать, что скучал по старым временам, когда мы еще не были предателями? — ребенок гордо вздернул подбородок, не отводя взгляда. Такой же храбрый, воинственный и упрямый, как и его отец. Кинн улыбнулся, полностью расслабляясь, подошел к Винтеру и подхватил на руки и его, без труда удерживая обоих малышей. — Какой же ты все-таки вредный еж, Винтер. Пошли ко мне спать? Порш у друга с ночевкой, Бен у Вегаса ночевать остался. Мне холодно и одиноко. — Правда можно? — загорелись от радости глаза Саммер. — Ага. Идем? Винтер настороженно кивнул, поддаваясь обаянию сестры и спокойной уверенности Кинна. Мужчина отнес их к себе в спальню, уложил на кровать и предусмотрительно налил стакан воды для Саммер — она была тем еще водохлебом и могла проснуться среди ночи, чтобы попить. — Ой, а что это? — девочка указала на тумбочку Порша, к которой лежала ближе всех. Там, помимо прочих мелочей, пристроился медальон Анет. — Это подарок моей мамы для Порша. Можешь открыть. Кинн, затаив дыхание от неясного трепета, проследил за тем, как Саммер включает лампу, чтобы было лучше видно, мостится у изголовья, позволяя Винтеру придвинуться ближе, и очень аккуратно открывает замочек медальона. — Папа, это правда ты? — восхищенно выдала она, переводя на Кинна горящий восторгом взгляд. — Ага. В детстве я был тем еще пухляшом, пока… мой отец не взялся всерьез за тренировки. Кинн до сих пор помнил, каково это — падать от изнеможения сразу на выходе из спортзала. Чан пытался смягчить приказы Корна, как мог, но тогда его влияния не хватало, и Кинн часто плакал в своей комнате от усталости, боли в мышцах и чувства отверженности и неполноценности, пока не приходила мама с компрессами, лекарствами и теплыми, ласковыми руками, прогоняющими боль и тоску. Благодаря суровому и неподкупному Корну, Кинн слишком хорошо знал, что такое ненавидеть себя за слабость. И собирался не допускать того же в отношении своих детей, чего бы ему это ни стоило. — Ты был таким смешным и милым! — Саммер меж тем широко улыбнулась, пробуждая в душе Кинна целый ураган чувств — от нежности до глубинной благодарности. Девочка аккуратно закрыла медальон, погладила ровную крышку. — А у дяди Порче и дяди Чая тоже такие есть? — Да, можете попросить посмотреть, не думаю, что они вам откажут, — кивнул Кинн, вспомнив, каким огнем зажглись глаза Чая, когда Чан аккуратно опустил в его раскрытую ладонь подарок Анет. Танкхун в детстве выглядел еще потешнее Кинна — болезненно-худой, как кузнечик, большеглазый, лопоухий, с гнездом из волос на голове и едва видными веснушками на курносом лице. Чай смотрел на его фото так жадно, будто видел редчайшее сокровище, чем сходу убедил всю семью, что уже взрослый Кхун выбрал правильного спутника жизни. — Папа, иди к нам, — Саммер закрыла медальон, отложила обратно на тумбочку и протянула руку, прося присоединиться к ним. — Переоденусь и приду, — Кинн прихватил из шкафа пижаму, которую использовал теперь крайне редко, ввиду того что они с Поршем обожали спать голышом, тесно прижимаясь кожа к коже, и отлучился в ванную. Дети удобно устроились на кровати, и мужчина хотел скромно пристроиться на краю, но ему не позволили, настойчиво заталкивая в середину. Саммер первой прижалась к левому боку, совсем как ее родной отец, укладываясь щекой поверх сердца Кинна. Винтер, страшно смущаясь, потихоньку и полегоньку подполз к правому боку, в любой момент готовый выпустить острые клычки и больно укусить. Кинн при виде этих потуг на окончательное примирение счастливо улыбнулся, покрепче притянул детей к себе и накрыл склоненные к его груди головы ладонями. — Сказку? — Да! — Саммер не скрывала своего восторга, и Кинн припомнил те сказки, что мама тайком рассказывала им в детстве вместо поучительных историй с глубокой моралью, о которой вечно твердил им отец. Вспомнив мать, Кинн по ассоциации вспомнил «Золушку» Шарля Перро. Потекла речь, щедро разбавленная пояснениями что такое «карета», «бал» и «паж». Закончив щадящим и расплывчатым «и жили они долго и счастливо», Кинн решил узнать у все еще бодрствующих детей их впечатления. Ну и мораль, так, шутки ради. — А почему Золушке все обязательно должны были помогать? — спросила Саммер, капитально выбивая Кинна из колеи. — Ну, сначала Фея-крестная, потом принц ее сам искал. Почему она сама не могла сделать себе платье и поехать на бал? — И почему терпела плохое отношение к себе столько лет? — дополнил Винтер, по привычке хмурясь и щурясь. — В те времена простых девушек в обыкновенных платьях не пускали на балы, а уйти из дома Золушка не могла, потому что любила отца и ей было негде больше жить, — попытался выкрутиться Кинн. — А отец ее, получается, не любил, раз позволял так издеваться над ней сестрам и новой жене? — хитро сощурившись, уточнила Саммер, и Кинн с нотками веселья подумал, что позорно проигрывает шестилетним детям. — Ладно, признаю, сказка несовершенна, — быстро сдался он, поочередно целуя пушистые макушки со свежим, ярким запахом грейпфрута — Танкхун с удовольствием и размахом баловал детей и пачками накупал им кучу каких-то детских средств вроде специальных шампуней, мыла или гелей для душа. — Но автор сказки жил в другой стране в семнадцатом веке, в то время и мораль была совсем другая. Девушки должны были скромно сидеть дома и слушать старших, помогать по хозяйству, и тогда им бы воздалось по заслугам, как Золушке. — Но ведь в королевстве наверняка было много других послушных и хороших девушек. А принца получила только Золушка. Это же нечестно, — теперь непонимающе нахмурилась уже Саммер. — И не потому, что была самой лучшей, а потому что ей помогла крестная, — дополнил мысль сестры Винтер, вызвав тем самым невольную улыбку на лице Кинна. — То есть мораль в том, что нужно иметь хорошие связи? — закончила близняшка, уставившись на Кинна в упор. — Ага. Именно так, милая, — едва сдерживая смех, отозвался тот, уже предвкушая, как будет пересказывать эту историю семье. Довольные своими рассуждениями дети прижались к нему совсем тесно, и Кинн почувствовал неладное, только когда пижамная рубашка на левом плече стала неприятно липнуть к телу. — Пантерка? Ты в порядке? Болит где-то? — забеспокоился он, пытаясь заглянуть девочке в лицо. — Папа, я тебя люблю, — прошептала Саммер, стирая прозрачные тихие слезки кулачками. Кинн успокоился, что с ребенком все в порядке, потом осознал сказанное и подскочил в положение сидя, не зная, как правильно реагировать. — Саммер, я… — Все хорошо, мы понимаем, что ты не чувствуешь то же в ответ. Нам вполне достаточно, что сейчас ты здесь, с нами, — по-своему утешил его Винтер, похлопав по плечу. Кинн молча сгреб обоих детей на колени, завернул в одеяло и накрепко прижал к себе. Сердце билось в горле, мешая говорить и дышать, но он пересилил себя и выдавил из груди короткое, но искреннее: — Я тоже вас очень люблю, котята. Дети замерли в его руках, внимательно вслушиваясь в слова, как в эхо в горах. Вскоре Кинн почувствовал, что рубашка мокнет уже с двух сторон. — Ну и чего вы хнычете, малыши? Все же хорошо? — нарочито весело и непринужденно попытался он подбодрить детей, хотя у самого ком встал в горле от эмоций и желания нежить и гладить мелких, пока не запросят пощады. — Нам первый раз сказали, что любят. Ты бы не хныкал? — обиженно отозвался Винтер, все еще не желающий показывать, что у него есть простые человеческие чувства. — Первый?.. А как же Порш? — Ты первый сказал, лучший папа, — Саммер несильно толкнула Кинна в плечо, заставляя опуститься обратно, и свернулась клубочком на его руке, используя ее вместо подушки. — Спасибо, что ты с нами. — Ага. Нам это… важно, — поддержал сестру смущенный Винтер, устраиваясь с другого бока. Лежа на спине и глядя в потолок, Кинн в который раз за последние месяцы подумал, что эти дети доведут его однажды до инфаркта, а ведь это еще даже не подростковый возраст. Впрочем, его все более чем устраивало. Однако белый натяжной потолок навел на другие, горячие, страстные и томные воспоминания, и Кинн улыбнулся прошлому, остро жалея, что мужа сейчас нет рядом. — У нас ночник есть со звездным небом, хотите, включу? — Да! Пожалуйста, мне страшно спать в темноте, — призналась Саммер почти робко. — Дядя и тетя иногда запирали нас в чулане, чтобы наказать. Я не сильно боялся, а Саммер пугалась и долго плакала, — пояснил Винтер, и Кинн сделал мысленную зарубку обновить во всем доме и в саду фонари и лампы. Он аккуратно привстал, дотянулся до своей тумбочки и зажег светильник Тэ и Макао, озаряя спальню вспышками далеких серебристых звездочек. — Как красиво!.. — Саммер, затаив дыхание, уставилась на потолок, восторженно подобрав к груди кулачки с зажатым в них одеялом. Винтер тоже выглядел впечатленным. Кинн усмехнулся такой бурной реакции и лег обратно, укладывая детей на себе и медитативно поглаживая маленькие головы, чтобы поскорее убаюкать. Поддавшись очарованию момента, он даже начал мурлыкать себе под нос мамину колыбельную, хотя раньше ни перед кем, кроме Порша и все той же Анет, никогда не пел, опасаясь услышать повторение отцовских слов о своей бесталанности. — Папа, ты красиво поешь, — Саммер сонно потерлась щечкой о грудь мужчины, заботливо натягивая одеяло на его плечо. — Ага. Спой нам еще, — зевая, попросил Винтер с другой стороны. Потолок на пару секунд расплылся перед глазами Кинна, но мелодия не прервалась ни на секунду. Он и сам чувствовал мерный гул, рождающийся в его груди, словно морской прибой. Ровный. Успокаивающий. Убаюкивающий не только детей, но и его самого. Впервые в жизни Кинн истово молился, чтобы Будда уберег близнецов после того, как его не станет. Чтобы позаботился о том, чтобы эти дети и Бен как можно меньше страдали. Он не понимал Корна, как ни пытался. Как можно было лишить Нампын этого счастья, тоже будучи отцом? Как можно было бросить этих детей на произвол судьбы? Слезы капали с висков одна за другой, неслышно впитываясь в наволочку, а Кинн лежал без сна, мурлыкал под нос старую мелодию, которой убаюкивали в свое время еще его бабушку, и обещал себе, что сделает все, чтобы по-настоящему защитить малышей, даже несмотря на то, что они не были ему родными.***
— Кинн, я вернулся, хочешь?.. — вошедший в комнату слегка нетрезвый Порш осекся, наблюдая, как на их супружеской кровати два крохотных котенка жались к его мужу, совсем так же, как любил делать по утрам он сам, благо широкая грудная клетка Кинна легко вмещала их двоих. Порш тихо достал свой телефон и успел сделать около десятка фотографий, прежде чем Кинн почуял вторжение и открыл заспанные глаза. Порш заговорщицки приложил палец к губам, улыбнулся и вышел из комнаты, прихватив домашние вещи. Приняв быстрый душ в одной из гостевых, он на цыпочках вернулся обратно, застав Кинна и детей в таком же положении. Аккуратно приподнял одеяло со стороны Винтера и проскользнул в постель, ловко умещаясь на небольшом пространстве, словно настоящий кот. Кинн бережно, чтобы не потревожить детский сон, переложил Саммер на другой бок между собой и вторым малышом. Порш улегся на бок, засунув руку под подушку, чтобы Кинн мог протянуть свою в ответ и переплести в прочный замок их пальцы. Прижал пальцы второй руки к губам и потянулся через детей, прижимая их к щеке мужа вместо полноценного поцелуя. Кинн улыбнулся, любуясь своим чуть помятым, но все еще безмерно сексуальным и красивым партнером. Это утро по праву могло считаться одним из самых уютных и счастливых в жизни обоих мужчин.***
Неделю спустя Кинн в одиночку выбрался на крышу среди ночи, чтобы посмотреть на звезды и подышать прохладой, хотя большая часть его души протестовала и упиралась, когда он силой отрывал себя от теплого, уютного, домашнего Порша с морщинками в уголках глаз и приоткрытыми губами, которые так и хотелось зацеловать. И все же нужно было подумать, собраться с мыслями, освежить голову, а рядом с Поршем этого сделать никак не получалось — мысли уплывали либо в плоскость плотских удовольствий, на которые супруг Кинна был весьма горазд, либо в сторону риторических вопросов вроде: «Твою мать, почему этот великолепный мужчина выбрал меня?». Однако крыша оказалась уже занята. У самого края непокрытого пространства, где спокойно мог приземлиться небольшой вертолет, сидел Бен, свесив ноги за невысокую, сделанную чисто для проформы металлическую оградку и положив на нее же подбородок. Бессменный хвостик на его макушке грустно поник, широкие плечи жалко ссутулились, вся фигура выражала сомнение и подавленность. — Все хорошо, пи’Пол, я скоро пойду спать, — не оборачиваясь, сказал Бен пустым, усталым голосом, и Кинн беззвучной тенью скользнул к краю крыши, устраиваясь слева и точно так же свешивая ноги в пустоту. — Львенок? Что случилось? — Отец? — Бен испуганно отшатнулся и попытался прикрыть лицо рукой, но Кинн успел увидеть на его лице следы слез. — Бен?.. Что с тобой? –Тревога захлестнула Кинна широкой удушливой волной, но сам Бен не позволил ей по-настоящему разрастись, отворачиваясь в сторону и бормоча под нос: — Ничего такого, правда. Мелочи, завтра буду как новый. — Львенок, ты же знаешь, что можешь поделиться со мной, если тебе больно или плохо? Ты с нонг’Дани поссорился? — предположил Кинн, гадая, что такого могло произойти в жизни его бойкого, смелого, сильного ребенка, чтобы тот в одиночестве плакал на крыше в полночь. — С Дани невозможно поссориться, ты же знаешь, — невесело хмыкнул сын, и Кинн задумчиво покивал — лучшая подруга Бена была на редкость уживчивым, неконфликтным и эмпатичным человеком. Настолько, что даже капризный, ревнивый и нервный Венис спокойно мирился с ее постоянным присутствием в жизни любимого кузена. И все же слезы сына, тем более такие тихие, непоказные, горькие, все еще не на шутку тревожили мужчину. Кинн прикинул, когда в последний раз видел у него такие яркие отрицательные эмоции, и вспомнил, что это было больше года назад, когда двое телохранителей, с которыми Бен поддерживал неплохие приятельские отношения, не вернулись со сложного задания на чужой территории. — Ты будешь сильно злиться? — Бен замялся, будто все еще колебался, доверять ему свою тайну или нет. Это зацепило самолюбие мафиози, но самым краешком: Кинн, как сын всесильного Корна Тирапаньякула, прекрасно знал, насколько важно иметь личное пространство и границы, и как муторно и мерзко становится, когда приходится отстаивать их у собственного родителя. — Смотря что ты сделал, львенок, но я постараюсь выслушать тебя бесстрастно и серьезно, как глава семьи, — попытался легко пошутить он, но затея очевидно не удалась, когда Бен съежился еще сильнее, обнимая себя здоровой рукой за плечи — вторая все еще была закреплена в черной лангете. — Но мне нужен не глава семьи, пап, мне нужен ты, — почти отчаянно прошептал парень, и Кинн без колебаний продвинулся ближе, обхватил рукой широкие, почти такие же, как у него самого, плечи и вжал Бена в свой бок. — Львенок, расскажи. Я сделаю все, чтобы помочь. Не как мафия или бизнесмен, а как твой отец. — Мы не контролируем свои чувства, ты и сам это знаешь. Я просто… я ревную. Знаю, что это глупо, знаю, что не имею права, но все равно ревную. Я видел… видел, как вы целуете Саммер и Винтера на ночь, как таскаете их на руках. Я каждый день вижу, как папа на них смотрит. Они так похожи на него, оба… я уже взрослый, самостоятельный, мне восемнадцать, блять, я не должен чувствовать себя ущемленным, но это давит, и я… Пытаюсь не злиться на них, но ничего не получается. Прости, я не должен был все это говорить. Бен виновато сжался и опустил глаза вниз, совсем как в тот раз, когда в неполные семнадцать случайно раздолбал на треке лучший байк Макао, а тот только щупал потрепанного падением племянника дрожащими руками и громким срывающимся голосом отчитывал, вперемешку с очень нецензурными словами, чтобы не смел больше так пугать семью. Вместо ответа на сбитую и неровную речь сына Кинн накрыл ладонью его узловатые, сильные пальцы, рассеянно теребящие шнурки от спортивных штанов. Слова нашлись сами, стоило подумать о том, каким потешным и милым был Бен, когда только пришел в их семью, и каким красивым, сильным и умелым стал сейчас. — Львенок, мы тебя очень любим. Неважно, чей ты по крови, неважно, сколько тебе лет, неважно, сколько нам лет. Ты всегда останешься для нас с Поршем нескладным, испуганным мальчишкой, который однажды зашел в комплекс и стал нашей семьей. Нашим первым и любимым ребенком. Я тобой горжусь. Мне очень, очень повезло с сыном, я бы не смог пожелать лучшего, даже если бы захотел. И Порш гордится тобой тоже, я это точно знаю, — Кинн перевел дыхание и еще крепче сжал теплую шершавую ладонь сына в своей руке, успокаивая и себя, и его: — Ревновать в такой ситуации нормально, малыш. Знаешь, как я поначалу ревновал Порша к тебе? На стены был готов лезть — просто представь, что твой парень сбегает из вашей общей спальни и вместо секса предпочитает таскаться с каким-то мальчишкой по комплексу. Шутка ли. Кинн легко ухмыльнулся себе прежнему — ревнивому, глупому, ограниченному, пока не принявшему новые правила, болезненно жадному до телесного и душевного тепла любимого человека. — И как ты справился? — Хотел бы я сказать, что получилось само, но меня пнул Порче, ты знаешь, он в этом профи. Выслушал мои претензии, покивал и сказал, что я должен быть рядом с вами и помогать, если хочу заслужить свое место в вашем прайде. Что я — не центр мира Порша, как бы мне того ни хотелось, и это абсолютно нормально. — Стало легче? — Не сразу. Сначала я жутко бесился и обижался на тебя, Че и Порша, хотя мне хватило ума этого не показывать. Потом смирился и всерьез заинтересовался тобой. Чем ты живешь, что любишь, а что нет. Как ты мыслишь, смеешься, ешь, спишь. Я много думал о тебе, наблюдал, как ты общаешься с остальными, и постепенно пришел к мысли, что не против сблизиться сильнее. И мне было жутко завидно, что со всеми ты поладил, а со мной нет. Потом, в саду, я первый раз назвал себя твоим отцом, ты это подтвердил, и все вложенные до того усилия окупились в один момент. Львенок, я знаю, что тебе очень тяжело принять мелких. Не только из-за руки, а из-за крови и отношения Порша. Они всем реально как снег на голову. Но мы не будем любить тебя меньше из-за них, понимаешь? Ты все равно наш, от макушки и до пяток. Помнишь Чон Ёнджуна, сына Минхо? Он как-то сказал, ты похож на нас с Поршем так сильно, что уже не понять, чей ты кровный сын. Бен помолчал, раздумывая над словами Кинна и глядя на темно-серые, кажущиеся мягкими, объемными и плюшевыми тучи. Они закрыли плотным одеялом темно-синее бархатное ночное небо над столицей, которая даже в такой час задорно переливалась цветными огоньками фар, окон и уличных неоновых вывесок. — Спасибо, папа, мне стало легче. — Обращайся, малыш. Кинн тепло улыбнулся и хотел было сжать здоровое плечо сына, но дверь на крышу снова распахнулась, и к ним вылез зевающий во весь рот Порш в темном халате супруга — с годами его желание носить вещи Кинна только увеличивалось, к полнейшему восторгу последнего. Во-первых, Кинн был лишь совсем чуть-чуть шире в плечах и талии, так что вещи не смотрелись нелепо, во-вторых, Порш с его фигурой и лицом был бы хорош даже в мешке из-под картошки, как Мэрилин Монро, а в-третьих, собственник внутри Кинна при виде своих вещей на супруге урчал, как дикая кошка, поймавшая крупную добычу. — Кот, львенок, что за ночная сходка? Почему меня не позвали? — Иди к нам, — приглашающе поманил его Кинн. Порш, сонно и неловко запинаясь о воздух, подкрался поближе, потеснил Бена и уселся с другого края от него, тоже закидывая руку поверх твердых плеч выросшего ребенка. — Так что случилось-то? Танкхун опять забыл свои таблетки выпить и всех заебал приближающимся ремонтом? Стой, львенок, ты что, плакал?.. Что случилось? Ты снова с Дани расстался? — Да нет, пап, я… — Бен попытался дать заднюю, но бдительный Кинн зарядил ему локтем под ребра, намекающе шевеля густыми бровями. Бен скривился, словно целый лимон за раз съел, но выдавил из себя, опасаясь столкнуться взглядом с младшим опекуном: — Я ревную вас к близнецам. Сильно. — А я до сих пор ревную тебя к Венису, — спокойно произнес Порш, не меняя ни позы, ни интонации, и Кинн подавился от неожиданности воздухом на пару с Беном. — А? Почему?.. — Потому что ты его любишь до беспамятства и все ему прощаешь. Хотя твои родители — мы. — Пап, я люблю вас, как ты вообще мог такое подумать? — заныл Бен, но Порш оборвал его, приложив ладонь к губам. — А как ты мог подумать, что из-за близнецов мы станем любить тебя меньше? Глупый маленький львенок. — А я большой глупый лев, — со смехом добавил Кинн, бодая лбом плечо наклонившегося к нему через сына Порша. — Умница, — мафиозному королю досталось мягкое почесывание под подбородком, Бен получил ободряющий хлопок по колену. — Ты наш сын, малыш, это никто никогда не изменит. Просто наш прайд расширился на двух маленьких запутавшихся и заплутавших львят. Примешь их? Пожалуйста. — Хорошо, пап, спасибо. — Бен что-то быстро напечатал в телефоне, старательно отворачивая экран от родителей. — И они не львята, они пантера и леопард. — Нарисуй их портреты, вдруг это поможет понять их лучше, — посоветовал Кинн, вспомнив двойной портрет Нампын и Бена, который он поставил в стеклянную с двух сторон фоторамку и гордо установил на свой рабочий стол. Сквозь тонкий лист поверх открытой счастливой улыбки пролегала гримаса ярости, придавая рисунку еще больше загадочности и неопределенности. Это изображение стало для Кинна одним из любимых творений Нампын и Бена, хотя он в этом никому и не признавался. — Папы, хиа’? Кинн обернулся на чуть хриплый голос Винтера. Несмотря на то, что на часах было хорошо за полночь, оба ребенка не выглядели только поднятыми с постели. Да, в пижамах — Винтер в серой с петардами, а Саммер — в пудровой с рюшами, босые, растрепанные, как два воробушка, но почти не сонные. За ними семенил Ноа, один из самых старших телохранителей комплекса, по пути упрашивая молодых господ взять хотя бы плед. Бен поднялся на ноги, ловко балансируя с одной рабочей рукой. Приблизился к детям, забрал у Ноа плед и отпустил обратно на пост. Пригласил детей к Кинну и Поршу, предусмотрительно отползшим от края на адекватное расстояние. Расстелил плед на еще теплой от летнего зноя крыше, приглашая присесть. Дети послушались, и Бен аккуратно накинул второй край им на спинки, чтобы не продуло. Замялся, не зная, куда сесть, и Порш, сообразив первым, потянул сына за локоть, опуская прямо позади близнецов. Сам Киттисават уселся в позе лотоса слева, касаясь бедра старшего сына коленом. Кинну достался правый фланг. — Папа Кинн, ты обещал нам поездку в Сеул, — припомнила девочка, хитро сверкая глазами и оглядываясь на взрослых. — Помню, малышка. У Бена в январе каникулы, мы можем слетать туда все вместе. Согласны подождать? — Да! А Сеул больше Бангкока? — спросила любознательная Саммер, и Бен полез в телефон уточнять. — Больше. По численности людей так точно. Я там однажды был, это очень красивый, хоть и шумный город. Мне кажется, он вам понравится, — Бен тепло улыбнулся, и Саммер ответила такой же неприкрытой нежностью. — Хиа’, ты правда не злишься? — Нет, конечно, пантерка, ты чего? — Твоя рука… — девочка замялась, отводя пристыженный взгляд. — Все хорошо закончилось, сестренка. Мне не на что злиться, — голос Бена звучал почти ровно, а сам он старательно удерживал на лице нейтральное выражение, хотя Кинн, отлично знающий повадки и привычки сына, видел, что тот сильно нервничал и терялся от таких откровенных вопросов Саммер. — Я знаю, что тебе сложно с нами жить, но ты этого никогда не показывал, был таким добрым и хорошим. Ты самый лучший старший братик на свете. В глазах Бена промелькнуло что-то сложное, но вместе с тем растерянное и уязвимое. Он медленно, будто сомневаясь в том, что делает, протянул вперед руку и погладил девочку по щеке. — У меня очень сообразительная и мудрая сестренка. И хитрый, находчивый братец, — мистеру колючке тоже достался приязненный взгляд и похлопывание по макушке. — Мне сильно повезло. Вместо ответа Саммер выпуталась из пледа, подползла вплотную и свернулась клубочком на коленях Бена, греясь его теплом. Кинн облегченно выдохнул, уверенный, что старший сын воспринял его слова правильно и действительно над ними подумает. И протянул руку, маня к себе чуть сонного из-за муторных дневных разъездов Порша. — Отец, а мы скоро в школу пойдем? Или так и будем дома учиться? — уточнил Винтер, но без недовольства в голосе — после нападения младшего Чона на дом главной семьи дети старательно учились, не высовывались, не капризничали и восприняли как должное наказание от Чана — усиленные, но сбалансированные физические тренировки и месячный запрет на сладкое. Старшие мужчины растерянно переглянулись, совсем упустив из виду образование детей. Учителя для близнецов, оперативно найденные Питом и Тэ, были превосходными специалистами и сходу поладили с подопечными, но помимо знаний детям требовались также социализация, друзья, общие проекты и темы для разговоров. — А давайте их в мою школу отправим? — предложил Бен с хитрой улыбкой и огнем предвкушения огромной шалости в глазах. — А теперь представь лицо своего директора, — хмыкнул Порш, намекая на то, что на голове кхуна Уайта за время обучения Бена в школе изрядно прибавилось седых волос. Парень был не то чтобы капризным, проблемным или неуживчивым, но справедливость отстаивал всегда и везде и не стеснялся пускать в ход тяжелые кулаки, если того требовали обстоятельства. — Хорошая идея, я за, — сладко улыбнулся Кинн, тоже вспомнив грузного мужчину в квадратных очках, на которого много раз шипел аспидом, видя на лице и руках сына следы очередной драки. — Это какая-то очень крутая школа для богатых? — с легким оттенком грусти предположил Винтер, многозначительно переглядываясь с сестрой. — Нет, обычная школа. Ну, мы, конечно, существенно подняли им финансирование и неплохо обновили штат, усилиями Бена в том числе, но школа и правда обычная, разве что языковой уклон сильный. — Химик был сам виноват, ты же знаешь, он пытался избивать детей, –возмутился Бен на полном серьезе. Именно благодаря его усилиям жестокого преподавателя удалось застать на горячем и исключить из коллектива, несмотря на все прошлые профессиональные заслуги. — М, ладно, — серьезно кивнул Винтер, принимая информацию к сведенью. — Когда нам готовиться? — На следующей неделе, думаю, можно выходить в люди. Как раз за выходные найдем вам форму, заберем учебники, докупим нужное, — прикинул Кинн, думая, как бы лучше втиснуть в свое плотное расписание поход с детьми за одеждой и канцеляркой. — Не грузись, пап, мы с Дани сходим, — тронул его за плечо Бен. — Давно никуда не выбирались, да и я, может, тоже себе что-то присмотрю. — Ты чудо, львенок, — Кинн благодарно улыбнулся сыну и обхватил рукой Порша, целуя в макушку. Сидя на крыше посреди ночи в окружении любимых людей, он чувствовал себя практически всесильным. А когда наступила пора расходиться по комнатам, Кинн, хитро улыбаясь, шепнул на ухо мужу пару слов, и тот, лихо сверкнув глазами, подхватил на руки близнецов, пока глава семьи брал на закорки удивленного Бена. Ребенок ведь жаловался на то, что младших носят на руках, а его нет, и Кинн решил исправить досадное упущение. Судя по тому, как цепко сомкнулась на его шее здоровая рука сына, а ухо обожгло тихое, но искреннее «спасибо, папа», он все сделал правильно.***
Месяц спустя Когда в кабинет Кинна в очередной раз без стука ввалился Ноа, телохранитель, приставленный к близнецам в качестве добродушной шкафоподобной няньки, глава семьи рефлекторно схватился за пистолет, со страшной скоростью прокручивая в голове последние события, сделки и партеров, чтобы найти виновных в похищении или перестрелке. Однако Ноа, бешено сверкая глазами, просто потянул ничего не понимающего начальника на этаж детей, цепко держа за локоть влажными пальцами. Кинн бегом двинулся за верным работником, предполагая худшее. В длинном коридоре у стенки прямо на багровом ковролине сидела Саммер, а рядом с ней хлопотали две горничные — улыбчивая и легкомысленная нонг’Эми и пожилая строгая, но справедливая пи’Нари. Винтера нигде видно не было. Кинн рывком преодолел последние метры, падая на колени рядом с дочкой и обхватывая ее руками. Дети всего месяц как ходили в новую школу и до сих пор проблем ни с успеваемостью, ни с дисциплиной не было. — Малышка, что случилось? Ты поранилась? Где Винтер? Саммер странно дернулась в руках Кинна, подняла голову и обожгла Ноа жестким, типично Киттисаватовским взглядом, бросив короткое: — Предатель. Кинн похолодел, когда разглядел на лице девочки свежий синяк и разбитую губу. — Маленькая, откуда травмы? — прохрипел он, хватаясь то за свое сердце, то за плечи дочери. Только сейчас он заметил, что школьная рубашка девочки была порвана в районе ворота, а клетчатая коричнево-черная юбка изгваздана в пыли и каком-то белом веществе. — Ничего такого, папа, я просто подралась, — как само собой разумеющееся произнесла девочка, пока Кинн пытался подобрать челюсть с пола. — А Винтер за льдом побежал, скоро вернется. Отдавая детей в школу, Кинн и Порш были морально готовы к тому, что вызывать их будут из-за драк Винтера — мальчишка был более бойким, бескомпромиссным и дерзким, чем его сестра. И умел жалить словами так же больно, как Тэ или Порче, что могло сильно не понравиться его одногодкам и вызвать конфликты. От тихой и в целом мирной Саммер подобной крупной подставы никто точно не ожидал. — Малышка, расскажи мне все с начала, пожалуйста, — Кинн уселся у стены, опираясь на нее спиной, и затащил дочку к себе на бедро, попутно засветив, что колени у нее тоже основательно разбиты. Горничные с поклонами удалились, хихикая и переглядываясь — почему-то абсолютно всех женщин в комплексе безмерно умиляли родительские замашки Кинна. — Ну… — Сам, я все уладил, родителей дергать не… да ну блять, — Бен бросил на виновато поежившегося телохранителя сердитый взгляд и опустился рядом с отцом и сестрой, пряча телефон в карман насыщенно-синего пиджака, который обычно носил с джинсами. — Покрываешь младших, значит, — нехорошо сощурился Кинн, но Бен и не подумал тушеваться и отступать. — Да, потому что считаю, что в этой ситуации Саммер — права. — Она девочка! — возмутился Кинн, не желая признавать, что его милая принцесса с ангельскими глазами и кротким нравом на деле может серьезно кому-то вломить. Уж слишком сильный разрыв шаблона получался, даже для него. — У девочек что, кулаков и принципов нет? — высокомерно уточнил Бен, изящно изгибая широкую бровь. — Слышала бы тебя сейчас Элли… Да и папа рассказывал, как тебя чуть девчонка пи’Вегаса в клубе не нагнула. — Объяснит мне хоть кто-нибудь, что происходит? — Кинн тоже вспомнил этот не самый светлый эпизод их с Поршем биографий, да так удачно, что спина вспыхнула от фантомной боли из-за мощногоо пинка благоверного. Мужчина решил на время отложить в сторону вопросы мизогинии в собственной семье и сосредоточился на более важных сиюминутных делах, таких как истекающие сукровицей коленки дочери. — Подругу Саммер задирали девочки на пару классов старше. Когда решить вопрос мирно не получилось, Саммер пустила в ход кулаки. — И что они такого сказали, что у тебя нервы сдали, принцесса? — строгим голосом спросил Кинн, уже прикидывая возможные наказания за проступок. — Что Цинь Се И — она китаянка и совсем недавно сюда переехала — должна себя убить, потому что здесь ей не место. Что ее семья нищая и не подходит для этой школы. И если она не уйдет сама, они начнут травить ее младшего брата. А когда я влезла, мне сказали, что вы — два педика, которым стало мало одного приемного ребенка, и вы решили взять для своих развлечений сразу двух. — Надеюсь, ты врезала им сильнее, чем они тебе, — резко изменил мнение Кинн. — Разумеется, папа. Я выбила зачинщице молочный зуб и выдрала клок волос, — гордо произнесла дочь, пока Ноа пораженно качал головой, а Бен гиеной хихикал в кулак. — У меня во всей этой ситуации только один вопрос: львенок, почему кхун Уайт позвонил тебе, а не нам? — Понимаешь, когда чуть ли не каждый месяц видишь у себя в кабинете постепенно взрослеющего человека, то волей-неволей учишься с ним договариваться, чтобы избежать таких ситуаций в дальнейшем. Ну и я поспокойнее папы буду, а ты у нас вообще жуткая мафия. — Он там не хочет уволиться еще? — Он перманентно этого хотел, еще когда я учился. Теперь их таких двое, — хмыкнул Бен, ласково поглаживая сестру по спине. В его глазах светилась неприкрытая гордость за достойную смену самому себе, и Кинн только головой покачал, уже прикидывая, каким образом будет задабривать директора на будущее. Кажется, тот что-то упоминал про еще один компьютерный класс… — Что родители той девочки? Ты говорил с ними? — Кхун Уайт сказал, все уже замяли. Свидетелей скандала было много — целых два класса, Саммер внесли замечание в личное дело, обязали походить две недели к школьному психологу, но и обидчицы тоже не ушли просто так. — Стой, обидчицы? Так их несколько было? — Ну да. Четверо, — как ни в чем не бывало ответил Бен, будто с самого начала не сомневался, что его младшие способны справиться с таким количеством старших ребят. — И вы раскидали четверых? — поразился Кинн, удивленно глядя на спокойную дочь на своих коленях. — Я сама. Винтер просто не давал им подняться и снова полезть, — кивнула Саммер невозмутимо. — Ты точно дочь Порша, милая, — Кинн вспомнил текучий, обманчивый стиль боя Порша, его ловкие подсечки и впечатляющую выносливость. Даже спустя годы совместной жизни он обожал приходить в спортзал во время тренировок супруга или лично участвовать в спаррингах с ним. Секс после такого адреналинового скачка получался особенно пикантным, ярким и страстным. И настолько предсказуемым, что в подсобке со старыми карематами уже целое десятилетие не переводились одеяла, салфетки, смазка с презервативами и запас питьевой воды. Саммер от похвалы довольно прижмурилась, как кошка, которую погладил вредный и переборчивый хозяин. Вернулся Винтер со льдом в полотенце, упаковкой пластырей и перекисью. Сообща Кинн и Бен обработали травмы Саммер, которая кривилась от боли, но стойко терпела. Уже поздно вечером, пересказывая эту историю взволнованному Поршу, Кинн обронил, что очень гордится их дочерью и ее принципами. — А я горжусь тобой, — ответил Порш, выворачивая шею, чтобы лучше видеть Кинна, стоящего позади и полотенцем сушащего ему волосы. — Из тебя вышел потрясающий отец, Кинн. Я безумно рад, что ты не похож на… своего отца. Эта похвала медом разлилась внутри Кинна, заставляя его душу взмыть к небесам в порыве нежности, благодарности и любви. Он и правда многое вложил в этих детей, перебарывая внутренние установки, иногда буквально ломая самого себя, чтобы поступить не как научили, а как правильно. Ни разу не поднял руку на Бена вне спаррингов. Ни разу не сорвался на бессмысленные крики, жестко контролируя свои порывы и склочный характер. Получить весомое подтверждение заметности усилий было приятно, как будто кто-то гладил его по шерсти, как породистого кота. — А знаешь, как благодарят мужей хорошие жены? — Не знаю и не хочу знать. Мне достаточно моего роскошного мужа в зоне доступа и его «спасибо, Кинн, я оценил твои усилия». — Эй! Я уже настроился на глубокий минет, — обиженно надул губы Порш, стремительно теряя налет прожитых нервных и сложных лет и превращаясь в того хулиганистого и немного наивного уличного котенка, что пересек порог особняка главной семьи по принуждению Корна и Кинна. — Отлично, ложись удобнее, — Кинн рывком опрокинул негромко вскрикнувшего мужа на кровать, нажал коленом на подтянутые бедра, раздвигая их и давая себе больше пространства для маневров, опустился ниже, надежно уперся коленями и ладонями в матрас, и присосался к смуглой коже, неповторимо пахнущей Поршем, возбуждением и их общим гелем для душа. — Кинн, я не то… А-ай, продолжай! Скульптурные смуглые бедра Порша призывно раздвинулись еще шире. Он по своей воле закинул ноги на плечи Кинна, демонстрируя хорошую растяжку и свою знаменитую выносливость, распространяющуюся и на постель. Кинн обожал видеть мужа таким — растрепанным, нуждающимся, потерянным в удовольствии и их страсти, а потому, больше не медля, пропустил в рот его член до половины, смачивая слюной и крепко обхватывая губами. Весь остальной мир расплылся, словно погруженный в густое марево, остались только реакции Порша, ранимые, трепетные звуки, что вылетали из его рта, знакомый вкус кожи на кончике языка и его руки в волосах Кинна в момент яркого, выламывающего все тело оргазма. Уже после полноценного секса, получив и свою долю неги и удовольствия, Кинн валялся на кровати, поглаживая пригревшегося рядом обессиленного Порша, и размышлял о жизни. Он выиграл у жизни чертов джек-пот и даже не один раз, а четыре. Любовь к Поршу необратимо изменила его, позволила взглянуть на привычные вещи под совсем другим углом, когда лощеный и самоуверенный, но пустой, как картинка в журнале, мальчик-мажор столкнулся лицом к лицу с серым, мрачным и безнадежным миром бедняка, вынужденного драться на уличных боях, чтобы прокормить себя и свою маленькую семью. Бен научил Кинна быть отцом — не кукловодом, дергающим ниточки и прикидывающим расклад фигур на доске на каждом шагу, не всевидящим и жестким главой семьи, а обычным отцом, с которым можно обсудить девочек, всласть повалять друг друга на карематах, пострелять на точность и спросить совета, не ожидая удара в спину после неосторожных слов. Братья Тирапаньякулы в свое время о такой роскоши могли только мечтать. Близнецы же существенно расширили горизонты Кинна. Показали, что маленькие девочки тоже умеют драться за то, что считают правильным, а колючие неулыбчивые ежики на деле очень нежные, ранимые и трепетно льнут к рукам, стоит проявить немного усердия, любви и заботы. — О чем думаешь? — Порш пристроил подбородок поверх груди мужа, пытаясь заглянуть ему в глаза. Его высокий лоб все еще был влажным от пота, губы распухли от жестких, требовательных поцелуев, а мышцы тела слабо подрагивали после двух оргазмов — Кинн легко улавливал эти мелкие движения, ибо Порш по давней привычке развалился прямо на нем. — О том, как мне с тобой повезло. Папа был мразью, конечно, но мне стоит поблагодарить его за то, что он настоял на твоей кандидатуре и свел нас вместе. И Ким бы то же самое сделал, я знаю. — Я до последнего думал, что Че его нахуй пошлет. Малой на деле куда упрямее и жестче меня, — с незлой усмешкой признался Порш, рассеянно целуя плечо Кинна. — А ты бы смог его простить на месте Че? — полюбопытствовал Кинн, чувствуя, как трещит под его ногами метафорический лед — он ступал на очень опасную территорию, которую они с Поршем обычно игнорировали или замалчивали. — Ну, я же смог простить тебя. — Порш, мне правда жаль, что все так сложилось, и… — Забей, — отмахнулся Порш так легко, словно речь шла не о его ранимом и чувствительном сердце, по которому Кинн много раз топтался грязными ботинками, а о последней мелкой сделке относительно поставок алкоголя в казино. — Мы вместе. Мы женаты. У нас общий бизнес и трое детей. Все в норме, Кинн. — Но тебе все еще больно, — возразил Кинн, перекатываясь, чтобы зажать Порша между своим телом и кроватью, чтобы не отвертелся от тяжелого и давно назревающего разговора. — Больно, — признал Порш спокойно, пока не предпринимая попыток вырваться и спихнуть с себя мужа. — Я отходчивый и безмерно тебя люблю, но это не значит, что твои слова иди действия меня не ранят. — Есть что-то, чего ты мне так и не простил? — Говорить на откровенные темы было трудно, Кинн ужасно боялся подорвать доверие, что уже успело протянуться тонкой нитью между ними, но бездействие в данной ситуации становилось не менее опасным, и он решил рискнуть, сорвав старый, порядком износившийся «пластырь» одним рывком. — Нет. Я все простил. — Порш явно хотел замять разговор и снова сбежать, утечь сквозь пальцы, как вода, но Кинн не позволил, не сильно, но все же ощутимо надавливая на личные границы. — Тогда что оставило самые глубокие раны? Пожалуйста, Порш. Нам нужно это обсудить. Киттисават замялся, то ли пытаясь подобрать слова, то ли действительно вспоминая все провалы супруга. Кинн затаил дыхание, борясь с собственническим и отчасти трусливым порывом заткнуть приоткрытые губы жарким поцелуем и провалиться в страсть, сбегая от неудобного и тяжелого разговора, который сам же и затеял. Наконец Порш резко выдохнул, глубоко вдохнул, готовясь к длинной речи, и заговорил, тихим и спокойным голосом, будто сказку детям рассказывал, а не о своей боли упоминал: — То, что ты пренебрег мной после первого секса. То унизительное наказание в спортзале и мое чувство одиночества и использованности, что ли. Осознание, что я для тебя просто очередная теплая узкая дырка, а не кто-то важный. Еще то, что в лесу ты меня отпустил. Я оценил шаг, ты поступил благородно и честно, но мне все равно было обидно, что ты решил выбросит меня из своей жизни. Уже тогда я хотел, чтобы ты держал меня рядом с собой вечность. — Порш перевел дыхание и продолжил, неосознанно раня Кинна новыми подробностями: — Таван, конечно. Ублюдок умело давил на больное, подначивал, бередил мою и без того хуевую уверенность в себе и тебе. Еще тот момент на банкете Понга, когда ты позволил какой-то шлюхе на себе повиснуть в моем присутствии. Каждый раз, когда верил своему отцу, а не мне. Когда сорвал мою сделку с итальянцами, не сказав. Да, в той ситуации ты в целом поступил правильно и рационально, но неужели так трудно было предупредить заранее и не выставлять меня перед всеми идиотом? О, и твоя тупая ревность к нонг’Ричи тоже доставила — как вообще можно было приревновать меня к двадцатилетнему ребенку? Ну и из самого крупного близнецы и тест, конечно же. Я понимаю, что ты был расстроен и подавлен, но я думал, ты больше мне веришь. Кинн слушал и не мог поверить: неужели он столько раз лажал в отношении Порша? Неужели именно столько раз ранил любимое сердце, которое тайком слушал по утрам, прислонясь ухом к твердой груди? Неужели он настолько плох как муж? — Прости, малыш. Прости, пожалуйста. Прости, мой Порш… — выдавил он, едва соображая, что говорит. Извинения не смогли бы ничего изменить. Не залечили бы ран Киттисавата, не вернули бы ему пролитые слезы и не стерли бы из воспоминаний обиду, боль и разочарование. Но и молчание для Кинна стало невыносимым, как для Кима, когда тот пришел мириться к Че, понимая, что может не получить не то что прощения, но и брошенного вскользь взгляда. — Простил уже давно, Кинн. Я люблю тебя, помнишь? Ни одна обида не стоит времени с тобой. «Мы можем умереть в любой момент. Я не имею права и времени баюкать свои обиды, пока мы оба рискуем собой», — услышал Кинн между строк. — Ты — самое лучшее, что со мной случилось, Порш. Мне не хватит жизни, чтобы доказать, как сильно ты мне нужен. Вместо ответа Порш молча потянулся к его губам, касаясь сначала трепетно, а потом все более активно и пылко. Умелые, ласковые руки оплели шею Кинна, словно шелковая удавка, и он сам откинул голову назад, предоставляя прекрасную возможность кусать и ласкать себя. Позволяя Поршу вести, что случалось между ними довольно редко. — Кинн, ты правда?.. — Все, что захочешь, котенок. Мое тело — в твоей власти, — подтвердил Кинн, вытягиваясь на спине и передавая всю власть в руки Порша. Киттисават просиял, оседлал белоснежные бедра с едва видными полосками старых шрамов и наклонился, ложась грудью на грудь Кинна. Тот обхватил все еще поразительно тонкую талию супруга, позволяя вдоволь играть со своим телом, и постарался сосредоточиться на Порше, а не на собственном возбуждении, залившем теплом вены и сосредоточившемся внизу живота. Ночь обещала быть долгой и мучительно-сладкой, но Кинна все более чем устраивало, пока Порш смотрел на него настолько жадно, страстно и нежно.