***
Кинн прожигал экран собственного ноутбука невидящим взглядом. Фотосессия Дайкуня завораживала. Да, молодому человеку все еще требовалось серьезно поработать со светом и постановкой кадра, но потенциал был виден невооруженным глазом. Дайкунь однозначно обладал большим талантом в этой области и умел ухватить самую суть своих моделей, ему пока не хватало некоторых навыков и опыта, но это как раз было делом наживным. Для съемки Саммер переодели, как юную скандинавскую воительницу, отчего она прибавила пару лет в возрасте, и все же Кинн не мог не признать, что его дочери очень подошел выбранный фотографом образ. На снимках она опиралась на бутафорский меч в ножнах, выглядящий почти как натуральный или оглядывалась на брата. На Саммер было серое искусственно состаренное платье-рубаха в пол со шнуровкой у ворота и ремнем на поясе. Одежда, несмотря на общую мешковатость, удачно подчеркнула начавшую расти грудь, тонкую талию и стройные бедра. В распущенные пушистые волосы были вплетены цветные нитки, бусины и даже перья. Девочка смотрела прямо в объектив проницательным, жестким, суровым и серьезным взглядом, несвойственным детям двенадцати лет, но удивительно укладывающимся и в образ для съемки, и в ее собственный характер. За ее правым плечом возвышался Винтер в белой рубахе навыпуск с легкомысленно закинутой на плечо секирой — тоже воин, но более хулиганистый, шальной, хитрый, что только подчеркивала длинная сухая травинка в зубах и металлическая клипса в ухе в виде крупного кольца. — У этого мальчика явный талант, а у тебя охуенные дети, — поделился мнением Танкхун, с любопытством заглянув Кинну через плечо. — Я в курсе, — отозвался тот заторможенно, все еще находясь под впечатлением от фото, и пролистал фотосессию до конца еще раз, уже ради неприкрыто подглядывающего брата. Дети за четыре часа съемки примерили всего два образа: уже упомянутых маленьких воинов и свои повседневные наряды — джинсовый комбинезон-шорты на Саммер и порванная у ворота старая школьная форма на Винтере. Но было нечто неуловимо общее между двумя частями — в выражении глаз Саммер, в самоуверенной ухмылке Винтера, в нарисованном синяке на скуле мальчика и по-настоящему сбитых костяшках и коленках девочки. С такого ракурса Кинн четко видел, что его дети во многом пошли в Порша и Нампын, унаследовав не только привлекательную «кошачью» внешность и текучие повадки, но еще и неукротимый, упрямый, энергичный характер. Близнецы одновременно были похожими и совсем разными, как Инь и Ян, что по-хорошему завораживало. Кинн потупил в стену пару долгих минут, успокаивая взметнувшиеся вихрем мысли и слушая привычные бессмысленные причитания брата о том, что в его кабинете срочно необходимо обновить шкафы и обивку мебели. Собравшись с силами, Кинн напечатал ответное письмо Дайкуню с согласием на размещение фото в портфолио парня для одного престижного модельного агентства, куда он хотел поступить как подмастерье для известного в узких кругах маэстро. В ответ немедленно пришли многословные благодарности за разрешение на публикацию и за таких замечательных моделей. Кинн фыркнул, отправил короткое сообщение в два чата, дождался положительных ответов от собеседников, и решительно пригласил фотографа на ближайший семейный праздник. Танкхун, снова прочитавший сообщение через его плечо, одобрительно похлопал Кинна по спине и заверил, что это будет лучший праздник в их жизни.***
Как оказалось, мысль стравить талант Дайкуня и антиталант Графа посетила сразу несколько голов, включая Бена, Порче и Танкхуна. Так что уже к концу месяца в одном из загородных домов Вегаса, уединенном и вместительном, собралась здоровенная толпа сопричастных на празднование дня рождения Пита. Сам именинник хоть и кривился от неприязни к устройству и недовольства из-за своего положения, вполне бодро передвигался на инвалидном кресле, так что праздник было решено сделать вдали от шума мегаполиса, среди разросшихся плодовых деревьев, изумрудной мягкой травы, яркого солнца и покоя. Толпа собралась приличная — присутствовали почти все родственники и близкие друзья Тирапаньякулов, кроме отдыхающих в Италии Форта и Сайфы, Нампын и Чана, так как у женщины начался новый период активного лечения в санатории, и Сомсака с Чансудой — женщина приболела сезонной лихорадкой, и Вепрь остался с ней в доме главной семьи, преданно ухаживая, развлекая и служа моделью для новой эксклюзивной вязаной вещички. Кинн, прикладывая усилия, чтобы не улыбаться во все тридцать два зуба, вручил два совершенно одинаковых фотоаппарата Графу и Дайкуню и попросил фотографировать все, что покажется им интересным. Недоуменный График, так и не добравшийся за эти годы до курсов фотографии, нервно уточнил, уверен ли Кинн в своем решении. В разговор, азартно сверкая глазами, влез Танкхун, приторным голосом заверил молодого мужчину, что все в порядке и они хотят именно этого. Критити пожал узкими покатыми плечами и пошел фотографировать гриль, раскладываемый по-дружески переругивающимися Вегасом и Пакином. Дайкунь тонко улыбнулся, явно начав подозревать подставу, но покорно повернулся в другую сторону, ловя в объектив играющих с Бадди в мячик Фаер, Саммер и Винтера. Кинн одной рукой перехватил у подуставшего Пита Люци, а второй запихнул в рот остатки пиццы с грибами. За закуски в этот раз отвечал Тэ, на которого всегда можно было положиться, так как он в совершенстве помнил вкусы и предпочтения каждого члена семьи и всегда подстраивал общее меню так, чтобы все остались сыты и довольны. Слева от Кинна Порче с блаженным видом поглощал свое пищевое извращение с обилием сыра, томатной пасты и ананасов. Кинна передернуло, и он поспешно повернулся направо, к мужу, о чем-то негромко спорящему с Чаем и Кимом. Вокруг царили уже привычный шум и гам, несмотря на то, что по периметру залегла охрана, и у каждого взрослого с собой на всякий случай было припрятано огнестрельное или холодное оружие. Праздник шел своим чередом. Люди общались, ели, пили безалкогольные — по просьбе Пита — напитки, веселились и играли с детьми, иногда чужими. Вегас за дальним столом учил Саймона и спонтанно присоединившегося к празднику Сина готовить острый карри по рецепту бабушки Пита. Дети, устав от подвижных игр, вповалку устроились под плотным навесом на покрывалах, играя в настольные игры с Саммер и Луной или просто болтая. Граф и Дайкунь ходили вокруг сборища по кругу, как два стервятника, жадно ловя удачные кадры. Макао, Тэ и Тайм о чем-то тихо переговаривались, сидя у прямоугольного бассейна под огромным ярко-синим зонтом на двух параллельно стоящих шезлонгах, при чем Тирапаньякул не выказывал и тени неприятия в сторону соперника в борьбе за сердце мужа. Тэ тоже выглядел расслабленным и уверенным в себе, а Тайм в кои-то веки не смотрел на мужчину перед собой оценивающим или похотливым взглядом. Видно, Дайкунь оказался не только хорошим фотографом и успешной моделью, но еще и неплохим воспитателем. Расслабленный Бен, наконец закончивший все свои многочисленные университетские дела, увлеченно рисовал в своем любимом скетчбуке Вениса, мирно читающего книгу под деревом. Ревность полностью отпустила Шторма, так как Син, в силу укрепившейся дружбы с Беном, пересекся с Дани и пропал надолго и качественно. Венис, понаблюдав пару дней за поведением Сина, резко глупеющего и нервничающего в обществе красивой и уверенной в себе девушки, перестал беситься и срываться на любой звук, Бен же облегченно выдохнул, успокоенный, что ему не придется больше все время мирить двух дорогих для себя людей. Син, со скрипом, но все же был допущен Венисом в ближний круг. Кинн привычно пересчитал друзей и родных по головам и дернулся, когда понял, что Чоко нигде нет. Передав Люци в руки мужа, он метнулся к ближайшему охраннику и отдал приказ найти ребенка. Тот сразу с крайне смущенным видом указал на дом, попросив проследовать туда. Кинн предупредил Порша, что скоро вернется, рассеянно чмокнул нагретую солнцем желтую кепку, которую сам же на супруга нацепил часом ранее, и пошел в двухэтажный просторный дом, насчитывающий почти два десятка комнат. Чоко обнаружился на кухне, на первом этаже — сидел прямо на полу под закрытым холодильником и с рук кормил нарезанным яблоком и колотыми орехами живого американского енота. Кинн протер глаза. Крупный, но тощий и грустный енот никуда не исчез, наоборот, жадно потянул в пасть очередной орешек. — Малыш, ты где его взял? — нарушил тишину в помещении Кинн, отчего и енот, и ребенок испуганно подскочили на месте. Чоко тут же прикрыл нового друга своим телом, а тот на всякий случай сгреб в лапки как можно больше угощений и забился под разделочный стол, начиная двигать челюстями в разы быстрее. — У соседей. Он от собак убегал, ко мне на ручки залез, — тихо ответил Чоко вслух, колупая заусенцы на ногтях. С каждым днем живое общение давалось ему все легче — ощутимо помогали профессионализм психологини, неустанная забота приемных родителей и улыбчивый, мягкий с детьми Пит, всегда выслушивающий мальчика с особым теплом и участием. Обдумав слова Чоко, Кинн вспомнил, что совсем рядом, буквально через дом, располагалась основная база контактного зоопарка, ежегодно гастролирующего в туристический сезон по стране уже более десяти лет подряд. — Он голодный. Я кормлю. — С чего ты взял, что он голодный? — Кинн подошел ближе и присел перед Чоко на корточки. — Все в рот тащит. И глотает жадно. И я читал, что они должны больше весить. — Чоко поманил к себе зверька, и тот по чуть-чуть начал вылезать из-за стола, подбираясь к мальчику по сантиметру и все время пугливо оглядываясь на мужчину. Кинн замер, притворяясь мебелью, чтобы не смущать и без того нервное животное. — Малыш, его придется вернуть. Его дом — там. — Я знаю, но я хотя бы покормлю, можно? Чоко просительно уставился на Кинна невинными огромными глазами, подчеркнутыми массивным аксессуаром его матери, с которым мальчик до сих пор не расставался. Противостоять детским просительным мордочкам у мужчины никогда не получалось. Со вздохом признав, что дети давно вьют из него веревки, а он и рад, Кинн подобрал упавший кусок яблока и протянул еноту, стараясь казаться дружелюбным и неопасным. Тот робко выглянул из-за колена Чоко, перебрал по нему лапками, но все-таки цапнул угощение, сразу принимаясь за еду. — Кто еще есть в том зоопарке, не знаешь? — Кролики. Две большие змеи. Еще еноты. Два попугая. Два хорька. Опоссумы. Большой черный паук. Морские свинки. Две совы. Кошка с котятами. Пони. — Офигеть. Так, ладно, а откуда ты так много о них знаешь? — У них вольеры на улице под навесом, со второго этажа все видно, — невозмутимо ответил ребенок и почесал насытившегося енота за ушком. — Ладно. Бери его и пошли, — Кинн отыскал какой-то плотный красный пакет, щедрой рукой сгреб в него с полок упаковки с несолеными орешками, часть свежих фруктов и докинул наличку из карманов джинсов. Чоко без вопросов взял енота на руки, и тот доверчиво обхватил мальчика за шею, видимо, привыкнув к тесному контакту с людьми. Они втроем тихонько выбрались из дома, стараясь не попадаться родственникам на глаза, чтобы не вызвать нездоровый ажиотаж и не напугать животное еще больше, обошли участок по полукругу и постучали в расхлябанные зеленые ворота соседей. На звук выскочил лохматый долговязый и очень худой парень лет двадцати, чем-то сильно взволнованный. Увидев на руках у Чоко енота, он переменился в лице и побледнел так, что подростковые воспаленные прыщи на добродушном лице-сердечке стали еще виднее. Парень бросился к гостям, перехватил животное и начал громко и напряженно отчитывать, как маленького ребенка. Закончив с нотациями, он ласково погладил понурившегося зверька по пушистой спинке и попросил у Кинна и Чоко прощения за беспокойство, нервно уточнив, не навредил ли им питомец. Кинн покачал головой и сунул работнику зоопарка пакет с угощениями и деньгами. — Простите Ракету*, пожалуйста, он вечно хулиганит и сбегает, а мы потом ищем и огребаем от людей, на чьи участки он залез. Уже два раза так делал, забирался в дома, подъедал припасы. Нам очень жаль, что он вас побеспокоил. Мы постараемся, чтобы этого больше не повторилось. — Почему он такой голодный? — спросил Кинн, подчиняясь воле Чоко, с непрозрачным намеком потянувшего его за подол футболки. — У нас финансирование в этом году сильно урезали. Кхун Тонг, владелец зоопарка, говорит, если ситуация в ближайшие пару месяцев не наладится, придется и вовсе распускать. Ума не приложу, куда их всех девать. Им же всем нужны лечение, условия, правильная пища. Простите еще раз. Ой, а это что? — парень наконец додумался заглянуть в пакет и присвистнул, обнаружив там угощение и около тысячи бат наличными. — Купите новую клетку, чтобы больше не выбирался. И угостите питомцев, чтоб не голодали, — Кинн мелко поклонился на прощание и развернулся, чтобы вернуться к семье. Парень спешно поставил пакет на землю и по-простому поймал его за футболку, натягивая ткань на спине. — Спасибо большое, кхун! Может, ваш сынок захочет посмотреть на других животных? В качестве благодарности… — в ломающемся голосе парня звенела неприкрытая надежда на то, что удастся привлечь нового инвестора и хотя бы эти пару месяцев держать животных в хороших условиях. — Племянник. Чоко — мой племянник, — фыркнул Кинн, повернувшись к парню лицом. — И, если что, детей у нас много, семейный праздник все-таки. — Ведите, — улыбнулся работник светло и широко, выпустив многострадальную футболку Кинна. — Наши питомцы очень любят маленьких посетителей и сильно скучают без них. Уже через полчаса, которые потребовались телохранителям, чтобы осмотреть территорию, убедиться в ее безопасности и сменить дислокацию, в просторном и неожиданно чистом и убранном дворе старого одноэтажного дома стало шумно и тесно. Перт и его коллега Тильда, короткостриженая девушка с выбритыми висками, на пару лет старше, сплошь увешанная фенечками и украшенная цветными татуировками, охотно показывали любопытным детям и взрослым своих питомцев, рассказывали их истории и делились опытом содержания. Обычно хладнокровного и закрытого Кима знатно перекосило при виде Луны, восхищенно разглядывающей огромного мохнатого темного жирного паука, мирно сидящего у нее на ладошке. Девочка могла только держать членистоногое, так как вторая рука все еще находилась в том самом бандаже, подаренном Тхи, но даже так они с пауком явно нашли общий язык. Порче, у которого с самого детства проявлялась ярко выраженная арахнофобия, смотрел на паука, как на монстра из самых черных своих кошмаров, прятался за Кимом и агрессивно наглаживал толстого крупного серого кролика, которого ему сунули работники ради успокоения расшатанных нервов. Еще два пушистых милейших черно-белых существа топтались рядом с Армом, хрустя листьями капусты, которые тот, сидя на траве на корточках, подавал им по очереди. — Мафия, криминал, пиздец! — вполголоса, но с чувством провозгласил Пакин, подобравшись к наблюдающему за бардаком вокруг Кинну. На шею владельца самой престижной гоночной трассы страны вместо шарфика был накинут меланхоличный грязно-белый хорек. Второй — рыженький и помельче — грелся на руках, млея от машинальных почесываний. За спиной Пакина Граф и Дайкунь, передав на время свои камеры Макао и Тайму, увлеченно гладили с двух сторон крупную сипуху, привязанную за лапку к клетке, тычущуюся под пальцы и подставляющую светлую голову под почесывания. Чоко, сидя на траве в позе лотоса, буквально обнимался с тем самым енотом, Венис и Бен, хихикая, как гиены, тискали трех сильно уставших от жизни опоссумов в большом вольере, Син с пришибленным видом гладил пальцем филина с забавно торчащими перышками на месте ушек, спокойно сидящего на специальном плотном кожаном нарукавнике на его руке и довольно жмурящего янтарные глаза. Порш болтал с Тильдой, пока Саммер и Винтер с двух сторон плели косички карамельному пони, кажущемуся игрушечным и совершенно плюшевым. Деймон и Саймон не отлипали от двух ярких какаду, изредка скрипуче вопящих на два голоса «привет», «рады» и «добро пожаловать». Люци сидел на покрывале в сторонке и восторженно возился с тремя месячными котятами, которых ему принесла кошка-мать, прибившаяся к контактному зоопарку, когда настала пора рожать. Серо-белые полосатые котята потешно пищали, пытались залезть мальчику на ручки и все чаще поглядывали с теми же намерениями на Пита, мирно сидящего рядом с сыном на инвалидном кресле и наглаживающего кошку, устроившуюся у него на коленях и мурчащую, как трактор. Фаер восседала на руках Пола и восхищенно разглядывала копошащихся в опилках в клетке двух крохотных морских свинок. Танкхун обнимался с меланхоличным и наверняка тяжеленным питоном, пока стоящий рядом Чай пытался удержать в руках свою нервозность и не отобрать у мужа хоть и неядовитую, но крупную змею. Вегаса напрягли кормить удава, и он периодически с крайне одухотворенным лицом поворачивался к мужу, пересказывая новые подробности пищеварения рептилий. Также в зоопарке обнаружилась пожилая крупная зеленая игуана, почти не покидающая вольер. Грустный Бадди, которому не давали играть с другими животными, чтобы не пугать их, потерянно скулил, надежно привязанный к дереву, пока к нему не подошел пони с явным намерением познакомиться поближе. Со слов Тильды, Рэйнбоу вырос на ферме, где было много собак, поэтому представителей этого вида животных всегда любил и быстро шел на контакт. — Не ссы, бро, подумаешь, зверят тискают, — отмахнулся от друга Кинн и покорно опустился на колено, чтобы взять на руки маленького енота, уменьшенную копию Ракеты, забавно потянувшую его за штаны. — О, вас нашел Карл, это редкость, он редко идет на контакт со взрослыми, больше любит детей, — заметила Тильда скрипучим голосом, проходя мимо них в сопровождении Порша. Поймав Вегаса за локоть, она попросила его присмотреть заодно и за игуаной, и мужчина послушно перешел к другому вольеру, знакомясь с ящерицей. — Вы какие-то предприниматели серьезные, да? — к мужчинам неслышно подкрался Перт, да так, что оба мафиози — не последние бойцы — подскочили от неожиданности. — Да, можно и так сказать. Бизнес держим, гостиничный. А это, вон, владелец мотосервиса. — О, приятно познакомиться, — рассеянно заметил Перт, переводя взгляд водянистых светло-карих глаз с Кинна на Пакина. — Но это только прикрытие, да? Вы — криминал? — Не будешь об этом болтать, и мы сделаем щедрое пожертвование, — толсто намекнул Пакин, на несколько секунд превращаясь из язвительной заразы в очень опасного и собранного дельца. Перт пожал узкими плечами и выдал в ответ: — Кхун, вы можете нас не пугать, это пустое. Во-первых, мы себе не враги, а во-вторых, нам нет дела до того, кто вы такие, пока вы не обижаете наших питомцев. Кстати, у вон того мальчика явный талант к дрессировке, — Перт указал на Чоко, к которому потихоньку подполз самый пугливый и робкий зверек зоопарка — третий енот по имени Дарла. Теперь Чоко подкармливал и тискал сразу двух зверят. Одобрительно покивав осторожным, но твердым действиям мальчика, Перт указал на Луну: — И блондинка тоже сможет быстро приручить кого угодно. Луна как раз подбежала к отцам похвастаться пауком, с которым явно поладила. Порче в обнимку с кроликом с тихими ругательствами спрятался за Тайма, как за стенку, благо рост и ширина плеч мужчины позволяли. Луна удивленно посмотрела вслед младшему опекуну и повернулась к Киму, отважно встретившему ее энтузиазм слегка натянутой улыбкой. — Это не дети, это трында, — подытожил Пакин и поймал в объятия непоседливого мужа, приподняв хорька во второй руке, чтобы не придавить. — Кин, Кин, они такие классные! Ой, это хорек? Дашь погладить? — Граф дисциплинированно вымыл руки после общения с совой и подхватил у мужа рыженького хорька, сразу свернувшегося на его руках в уютный клубочек. В глазах Пакина при виде детской непосредственности и одухотворенного лица Графа мелькнуло что-то сложно различимое, глубокое, первобытное, на грани с отчаяньем и неутолимой жаждой. Граф, словно почувствовав на себе этот взгляд, вскинул голову, перевесил хорька себе на плечи и скользнул к мужу, жарко целуя в губы под улюлюканье Вегаса. — Люблю тебя, Кин. — И я тебя, малыш, — Пакин предупредительно наклонился, чтобы более низкому Графу было удобно его целовать, и оставил россыпь нежных поцелуев на мило покрасневших щеках. Наблюдать за таким откровенным проявлением обожания с его стороны было непривычно — Пакин славился жестким и закрытым характером и очень редко проявлял привязанность на людях. Тем ценнее они были для Графа, которым можно было спокойно освещать улицы города вместо фонарей, настолько счастливым и радостным его сделали нежные поцелуи и пара фраз. Кинна и самого со спины облапил Порш, пропуская руки под мышками и начиная гладить пригревшегося енота. Тот покорно обхватил черными жесткими пальчиками руку мужчины, щекоча и поглаживая в ответ. Кинн бросил короткий взгляд в сторону Пита и обнаружил, что мужчина вместо спрыгнувшей к котятам кошки с восторгом гладит черно-белого маленького кролика, которого ему любезно поднес Арм. — Пит сказал — это был самый охуенный праздник в его жизни. К его словам могу добавить, что ты лучший, кот. — Скажи Чоко спасибо, это он енота случайно украл, — отозвался Кинн, неудобно выворачивая шею, чтобы чмокнуть мужа в чуть колючую щеку. — Мы ведь поможем им? — вкрадчиво попросил Порш, умеющий вить из Кинна веревки ничуть не хуже детей. — Все что пожелаешь, малыш, — пообещал Кинн, ответно цокая на демонстративно закатанные глаза Пакина. Этот день и правда стал одним из самых лучших праздников за всю их разнообразную и богатую на события семейную хронику. Кинн пообещал связаться на днях с непосредственным начальником мини-зоопарка и поговорить об инвестициях, Перт и Тильда часто кланялись, не уставая благодарить мужчин за внимание и поддержку. Как оказалось, они оба работали почти без оплаты труда, на добровольных началах, тратя свои и без того небольшие зарплаты на корм и ветеринаров для любимых подопечных. Даже тех денег, что выдал им Кинн в самом начале, хватило бы, чтобы немного поддержать животных, и благодарность ребят не знала границ. Поздним вечером, довольные и счастливые дети, галдя и хвастаясь взрослым и друг другу новыми знакомствами с необычными зверушками, расселись по автомобилям, чтобы вернуться домой. Кинн сел на заднее сидение машины, устроил на своем плече задремавшего Винтера и поцеловал пальцы, прижимая их к щеке Порша, сидящего на переднем пассажирском в жесте привязанности и нежности. — И я тебя, кот, — тихо, чтобы не разбудить сына, ответил тот, бросая полный обожания взгляд через зеркало заднего вида. Ради таких моментов Кинн и жил.***
Зоопарку они в итоге помогли, неплохо подняв финансирование и, с подачи Кхуна, став его совладельцами. Всеми сопряженными с зоопарком вещами занимался теперь старший Тирапаньякул, как наиболее свободная от дел мафии личность, тем более, с Тонгом у них нашлось много общего, вплоть до любимых дорам и книг. Задуманные Кинном и Кхуном фото дня рождения тоже вышли шедевральными — Дайкунь четко улавливал настроение своих подопытных, правильно выстраивал кадр и не валил горизонт, в то время как Граф во второй раз умудрился поймать все самые смешные, глупые, нелепые и стыдные моменты, вроде перекошенного лица Чая при виде Кхуна со змеей или Чоко, похожего как две капли воды на енота, которого держал на руках. Альбом в итоге делали совместный, хохоча, переговариваясь и громко обсуждая качество полученных фото, транслируемых на всю стену через проектор Арма. Только Дайкунь не веселился, наоборот, задумчиво косился на совершенно красного Графа, а затем и вовсе предложил ему как-нибудь выбраться в парк и сделать еще одну совместную фотосессию — уж больно кадры у Критити получались необычными, оригинальными и яркими. Тот, немного успокоившись от дружеской поддержки более опытного коллеги, пообещал, и теперь все с нетерпением ждали новых фото. Кинн как раз шел согласовывать с братом поставки оружия и обсудить улучшившиеся условия содержания животных, когда напоролся в коридоре на Саймона, слепо бредущего в неизвестном направлении. Не на шутку испугавшись за парня, которого по праву считал племянником, Кинн остановил его, бредущего в никуда, и заглянул в бледное лицо с запавшими красными глазами: — Что случилось, змейка? — Отец… мой отец сегодня умер в клинике. — Мне жаль, — Кинн не лгал, он действительно преисполнился искреннего сочувствия, но не к мужчине, всю жизнь унижавшему и избивавшему собственного ребенка, а к горю Саймона, безвозвратно потерявшего последнего близкого кровного родственника. Кинн без колебаний притянул парня в свои объятия, окружая теплом живого тела, и ласково погладил по загривку: — Как это случилось? — Передозировка препаратами. — Что?.. Я их, блять, с землей сровняю! — попытался возмутиться Кинн, но Саймон крепче вцепился в тенниску на его спине, удерживая на месте. — Ты не понял, пи’Кинн, он сам… Он сам украл и выпил лекарства, я видел по камерам с клиники. Отец… хотел умереть. Он тоже меня бросил, как мама. — Тише. Тише, малыш, тише, — Кинн дотащил Саймона до ближайшего кресла, приземлил туда и уселся на широкую ручку, чтобы быть как можно ближе к подавленному подростку, находящемуся на грани слез, но все еще сдерживающему эмоции, чтобы казаться взрослым и суровым. Мужчина без колебаний прижал его к своему боку, кладя руку на плечо, и произнес, вкладывая в голос железобетонную уверенность: — Это был его выбор, тайпанчик, ты не несешь за него ответственность. Он взрослый человек со своими желаниями и виденьем ситуации. Ты не виноват. — Я знаю. Я все это знаю, пи’Кинн, я не дурак и уже давно не ребенок, — Саймон вскинул голову и заглянул Кинну в глаза, показывая душу как на ладони. — Я не скорблю. Я ужасно злюсь, потому что он снова не справился и подвел меня. И злюсь на себя, потому что, как сын, должен чувствовать совсем другое. Понимаешь?.. Я так старался быть хорошим человеком, так хотел соответствовать ожиданиям гэ и Чай-гэ, но я не… я все равно урод. Я недостоин их любви. — Если бы тут был Танкхун, он бы за такие слова оттаскал тебя за уши, — честно поделился с парнем Кинн, еще крепче обнимая теплые плечи. — Саймон, твои эмоции нормальны. Да, это не самые лучшие ощущения в жизни, я понимаю, но Кхун и Чай никогда бы не разозлились и не обиделись на тебя за это. Твой родной отец не был хорошим человеком, он бил тебя, издевался, даже попытался подложить под своих друзей в уплату сраного карточного долга. Он был очень плохим отцом, тайпанчик. И я не считаю тебя недостойным любви только за то, что ты испытываешь злость из-за того, что он снова нашел способ тебя ранить и бросить. Ты не плохой человек, малыш. Поверь мне, я намного хуже. — Почему?.. — Потому что, когда Чан выстрелил в лоб моему отцу, я не испытал ничего, кроме громадного облегчения. Что Корн больше никого из нас не тронет. Что моя семья без него будет в большей безопасности, чем с ним. Что мне больше не придется играть по его правилам и каждый день ломать себя ему в угоду. Я испытал почти счастье и видел его отражение в глазах Танкхуна и Кима. Сказать по правде, это Кхун чуть Корна не убил, Чан едва успел вмешаться. И знаешь… не будь там Чана, я уверен, рука Кхуна бы не дрогнула. Танкхун наш старший брат, он всегда заботился о нас с Кимом с яростью тигрицы, точно так же он будет защищать и тебя. Что бы ни случилось. — Я знаю. Кхун-гэ только кажется шумным и нервным, а на самом деле он очень заботливый, чуткий, хороший, — по губам Саймона скользнула совсем слабая, но все же улыбка. — И Чай-гэ тоже хороший. Строгий, но справедливый и теплый. — Вот видишь, тайпанчик, — Кинн ласково взъерошил жесткие темно-каштановые волосы племянника: — У них у обоих руки по локоть в крови. Они оба много раз совершали в своей жизни не самые хорошие и правильные с точки зрения морали поступки. Но разве ты считаешь их плохими людьми? Нет. Вот и ты не плохой. Ты имеешь право на любые эмоции, ты же человек. Я лишь надеюсь, что однажды ты сможешь отпустить эту обиду на своего биологического отца и со светлой грустью вспомнить то хорошее, что между вами было. Саймон доверчиво прижался щекой к плечу Кинна, немного помолчал, укладывая его слова в голове, поднял голову и несмело улыбнулся, проговорив на мандарине: — Спасибо, дядя, мне стало намного легче. Пойду найду гэ, он должен узнать об этом от меня. — Конечно, малыш. Рад, что смог тебе помочь, — ответил Кинн так же тихо и выпустил успокоенного мальчишку из рук, внимательно глядя ему вслед. К его большому облегчению, с плеч Саймона будто пропала невидимая тяжесть, гнущая мальчишку к земле. Дождавшись, пока тот скроется за поворотом, Кинн повернул голову к аппендиксу коридора и негромко произнес на тайском: — И много ты услышал, ифу? — Достаточно, чтобы часть давней вины спала и с моих плеч, — Чан выступил из закутка под пожарной лестницей, как густая чернильная тень. Приподнял уголки губ, лукаво сверкнул глазами, показывая, что услышал и правда многое. — Не знал, что ты воспринял его смерть вот так. — Он был нашими оковами всю нашу сознательную жизнь, — Кинн указал мужчине на пустое кресло, и тот, поколебавшись, все же принял приглашение. — Ифу, я по-настоящему благодарен. Тебе. Кхуну. Поршу. Я — плохой человек, но я все еще рад, что Корн мертв. — Знаю. Я тоже плохой человек, раз предал его доверие, но я бы поступил так снова, если бы пришлось. Кхун… — Твой любимчик, я в курсе, — хмыкнул Кинн, сполз на пол и уже сам привалился спиной к коленям мужчины, позволяя властной руке зарыться в волосы тем ласковым, типично отцовским жестом, на которые всегда был так скуп Корн. — Но нас с Кимом ты тоже любишь. Я знаю, сколько ты для нас сделал. В юности не обращал на это внимания, наглый был, самоуверенный, эгоистичный. А сейчас оглядываюсь назад и понимаю, что, если бы не твое вмешательство, я бы сломался намного сильнее и раньше. И Ким тоже. — Я все равно сделал слишком мало. Если бы я был храбрее и умнее, этот шрам был бы на мне, а не на тебе, — грубые и сухие пальцы Чана скользнули по спине Кинна, безошибочно нащупывая под футболкой ровный длинный шрам, который остался после того, как разозленный провалом одного из первых рабочий заданий Кинна Корн со всей дури хлестнул среднего сына тонким кабелем. — Ты не мог предусмотреть всего, ифу, — примирительно сказал Кинн, постаравшись вложить в голос максимум поддержки и тепла. — Спасибо за то, что вообще появился в нашей жизни. Вместо ответа Чан потрепал Кинна по загривку, выражая ограниченную и жестко дозированную, но все-таки ласку. Рядом с этим человеком, особенно, наедине, Кинн ненадолго превращался если не в ребенка, то в подростка, которому только предстояло научиться важным в жизни вещам. Но это не пугало, наоборот, рядом с Чаном и он, и Кхун, и даже ершистый и упрямый Ким чувствовали себя в безопасности. Так, как Кинн истово надеялся, чувствуют себя рядом с ними их дети. — Иди к котятам, тебя уже заждались, — Чан в последний раз погладил Кинна по волосам, возвращая прическе более-менее опрятный вид. Кинн со вздохом поднялся на ноги, разминая затекшие мышцы, благодарно кивнул воспитателю и двинулся к пожарке — от нее было быстрее дойти до комнаты детей. В спину ему ударило короткое и емкое: — Я горжусь тобой, Медвежонок. Кинн замер на середине движения, так и не опустив ногу на землю. Прошли десятилетия с тех пор, как Чан называл его так в последний раз, в честь маленькой забавной игры, затеянной Анет в детской в присутствии Чана. Беспокойного Кхуна назвали зайцем** — пугливым, осторожным, но умеющий дать сдачи и запутать следы зверьком. Кинн стал медвежонком, косолапым и потешным, добродушным и улыбчивым. А кроха-Ким, к тому моменту едва научившийся бегать — тигренком, потому что забавно картаво рычал, стоило забрать его любимые игрушки или сделать что-то, что не нравилось маленькому принцу. Любопытный Кхун спросил у заливисто смеющейся от удачной шутки Анет, кто же она, на что женщина призналась, что она — хитрая, красивая и смелая лисица. Тогда Кхун ткнул пальчиком в сторожащего дверь в детскую Чана и наивно спросил, а кто тогда дядя Чан. Анет перестала смеяться, окинула смешавшегося и покрасневшего молодого телохранителя долгим пронзительным взглядом и медленно ответила: — А дядя Чан койот. Вы знали, что койоты — одни из самых преданных животных? Чан стал еще краснее, Ким залился смехом, вряд ли понимая, о чем говорят взрослые, Кхун задумчиво покивал на слова матери, а шестилетний Кинн задумался о том, что это животное и правда подходит Чану, тогда еще совсем молодому, но преданному, надежному и доброму человеку, который всегда старался в меру сил покрывать невинные шалости трех детей своего господина. Тридцатисемилетний Кинн вынырнул из воспоминаний о залитой солнцем и любовью детской, повернул голову и показал Чану профиль, зная, что в ярком свете, свободно проникающем в коридор из большого окна, прекрасно видна его влажная от слез щека. — Я тобой тоже, папа койот, — голос хрипел и не слушался, и Кинн, желая скрыть сильнейший душевный раздрай, сбежал по пожарной лестнице, не оглядываясь. Сдавленный вздох за своей спиной он предпочел проигнорировать, чтобы еще больше не бередить вскрывшийся и смутно ноющий старый шрам внутри. По дороге к детям он почти смог взять себя в руки, но показное спокойствие разлетелось, как невесомый карточный домик, стоило Винтеру бросить на него один-единственный проницательный взгляд. Мальчик странно свистнул, и залипающая в телефоне Саммер тут же вскинулась, оглядываясь по сторонам в поисках опасности. Винтер указал на Кинна и приподнял бровь. Саммер нахмурилась, поджала губы, отложила телефон на кровать, подошла к мужчине и преданно заглянула в глаза снизу вверх, высоко закинув для этого острый подбородок. — Пап, ты как? Что случилось? Кто тебя обидел? — Никто, малышка. Я в порядке. — Пап, у тебя лицо мокрое. Кинн прикоснулся к щеке и бессильно выругался — снова натекли редкие слезы, которых он даже не заметил. Саммер утянула его за собой на ковер, села напротив и нежно погладила по щеке: — Что с тобой? Что-то со бабушкой или дедушкой? — Нет, принцесса. Я просто… иногда память может сделать очень больно. Я в порядке, не тревожьтесь за меня. — Ты наш папа. Как мы можем не тревожиться, если тебе плохо? Саммер поймала пачку салфеток, которую ей кинул брат, и принялась вытирать слезы с покрасневшего от смущения и стыда лица Кинна. Бадди, тонко чувствуя настроение взрослого хозяина, подался к нему всем своим мохнатым здоровенным телом, потоптался, громко сопя, уселся сбоку и пристроил слюнявую пасть на плечо, горячо дыша в шею. Кинн высвободил правую руку, благодарно потрепал собаку по лобастой голове и поманил ближе Винтера. — Так что случилось? Что ты вспомнил? — Ваш дедушка дал мне возможность снова почувствовать себя маленьким. Это немного… выбивает из колеи. Сейчас я соберусь, все вытру, выдохну и снова стану для вас большим и ответственным взрослым, — ломко ответил Кинн на вопрос сына. — Но ты не обязан всегда быть сильным рядом с нами, — слова Саммер ударили Кинна под дых не хуже кулака. А девочка, отложив комочки использованных салфеток в сторонку, взяла Кинна за руки, чтобы поддержать не только словами, но и физическим контактом. — Папа, мы знаем, что ты сильный. Нам многого еще не говорят, вы вообще часто от нас прячете всякие взрослые неприглядные штуки, но ты все равно один из самых сильных людей, кого мы только знаем. И ты не обязан быть сильным всегда-всегда. Мы дома, мы в безопасности, мы с тобой, а ты с нами. Ты можешь побыть слабым и грустным. Ты можешь плакать при нас, если тебе больно. Мы в курсе, что ты не железный робот. Твои чувства — нормальные. Слова Саммер гулким эхом отдались в черепной коробке Кинна и тесно переплелись с теми, что он сам сказал Саймону часом ранее. — Я люблю вас, — Кинн порывисто прижал к груди обоих детей и прикрыл глаза, впитывая кожей тепло и чувство безопасности, разлитое в воздухе. — Котят, я тут хотел… — Бен, со стуком зашедший в комнату, осекся, скинул обувь рядом с домашними туфлями Кинна, чтобы не испачкать пушистый ковер, и подсел к младшим, обнимая мужчину со спины. Знакомый успокаивающий запах его одеколона окружил Кинна надежным облачком, собранные в короткий хвостик волосы защекотали щеку и висок, когда парень приподнял голову и заговорил: — Все хорошо, отец. Что бы это ни было, мы разберемся, вместе. Ты не один. Ты больше никогда не будешь один. Кинн чувствовал спиной, как при разговоре гудит мощная грудная клетка Бена, совсем незаметно для родителей из львенка превратившегося в самостоятельного, взрослого и красивого льва, готового яростно защищать свой прайд от любой угрозы. Но в то же время он оставался для мужчины ребенком. Подвижным, любопытным, талантливым, бесконечно родным и любимым. — Я вас тоже, котята, очень-очень сильно, — Кинн с чувством поцеловал каждую склоненную к нему макушку, включая собачью, взамен оставляя соль от новых слез. Вскрывшаяся благодаря разговору с Чаном рана не стала меньше, но на нее словно наложили толстый слой лечебной мази и бинты, прикрывающие уродство. До легкой боли сжимая руки вокруг детей, Кинн надеялся, что со временем эта рана сможет окончательно затянуться и превратиться в еще один шрам, вроде того, который «украшал» его спину. Он действительно больше не был один, и это знание окрыляло, а сволочь-память, играя с ним злую шутку, переплетала воспоминания о той детской с событиями в этой, но одно оставалось неизменным — тепло, приязнь и острое, всепроникающее чувство доверия, защищенности и любви.