Львенок

      Порш рвал и метал, Бен не отставал от приемного отца, Кинн же сидел в привольной позе в хозяйском кресле напротив юлящего и обливающегося потом мужика и потирал переносицу, все еще противно ноющую во время нервов из-за нескольких старых переломов. Управляющий одного из четырехзвездочных прибыльных и полностью легальных отелей Тирапаньякулов талантливо подворовывал, а его подчиненные умудрялись толкать постояльцам паленый алкоголь. Вскрылось все благодаря дотошности Арма, наметанному глазу Тэ и приехавшему в этот отель по делам Сину, новому другу Бена, весьма уважающему красное полусладкое, которым славился этот конкретный отель, и сходу различившему подставу.       Давно уже Кинн не видел мужа в такой ярости — сурово поджатые тонкие губы, глаза, мечущие молнии, раздувающиеся ноздри, играющие желваки и сжатые намертво пудовые кулаки жирно намекали, что не сносить управляющему головы. Однако даже в ярости Порш оставался для Кинна самым красивым и желанным, таким, что глаз не отвести.       Бен, перебесившись намного раньше младшего отца, наклонился к уху Кинна, шепча:       — Отец, прекращай давить своей харизмой, такое ощущение, что еще немного, и ты папу прямо на этом столе разложишь.       — Есть такое желание, — фыркнул Кинн в ответ на неприкрытую насмешку сына. — Что я могу поделать, если твой отец такой горячий?       — Не пускать на него слюни на работе? — невинно подметил Бен, пожимая широченными плечами. — Вам уже под сорокет обоим, а вы все как подростки по темным углам дома шарахаетесь. И да, я знаю, что вы делали на кухне в час ночи в прошлый четверг, хотя, наверное, предпочел бы не знать.       — Пошли на улицу, Порш тут и сам разберется, — Кинн с трудом оторвал взгляд от бушующего мужа, отдал жестовый приказ трем охранникам следить за ситуацией в оба и поманил старшего сына во двор.       Достав сигареты, Кинн прикурил, вполглаза наблюдая за Беном, заложившим руки в карманы штанов и расслабленно перекатывающимся с пятки на носок. Непроницаемый взгляд парня уткнулся в темно-серое, хмурящееся с самого утра небо, частично видное из-под крытой курилки для персонала. Нескладный мальчишка-кузнечик вырос в прекрасного, рослого и сильного молодого мужчину. Бен пропадал в зале точно так же, как его приемные отцы и любой из телохранителей семьи, а потому, помимо хороших генов и красивого лица имел пропорциональную, подтянутую фигуру с развитыми мышцами. Приталенный оливковый костюм-двойка поверх черной тонкой рубашки подчеркивал плечи, тонкую талию, крепкие бедра и красиво оттенял темные внимательные глаза. С годами Бен все сильнее походил на Бига, да и прическу упорно не менял, сохраняя короткий хвостик на затылке.       — Так о чем ты поговорить хотел?       — О Венисе. Ты не хуже меня знаешь, что ему скоро пятнадцать, и… –попытался объяснить свою позицию Кинн, но Бен резко выпрямился и качнул головой, непримиримо и упрямо. Его взгляд за секунду стал ледяным и жестким, а сам он неприязненно поморщился, пустив в голос гнев и недовольство:       — За кого ты меня принимаешь?       — Бен, ему пятнадцать.       — Вот именно, отец, ему всего пятнадцать! И пока ему не исполнится хотя бы шестнадцать, я на него, как на парня, даже не посмотрю, ясно?       — Бен, постой, я не то хотел…       — Я не насилую детей! И мне очень жаль, что ты вообще допустил такую мысль в отношении меня, — Бен скривился, окатил растерявшегося Кинна жестким взглядом и быстрым шагом ушел к стоянке.       Кинн, пытаясь вернуть душевное равновесие, выкурил две сигареты подряд, чего не делал уже очень и очень давно. Усмехнулся своим мрачным мыслям и поймал в объятия супруга, наконец сорвавшего всю злость на незадачливом работнике.       — Кот? Ты чего такой грустный?       — Со львенком поссорился, — буднично ответил Кинн, удобнее устроил ладонь на талии супруга и выдохнул в дождливое мартовское небо густой сигаретный дым.       — Из-за этого отброса? — нахмурился Порш, махая рукой назад, на отель.       — Нет. По поводу Вениса, — Кинн в двух словах пересказал диалог с сыном и немедленно получил от Порша крепкий воспитательный подзатыльник. Потерев гудящую макушку, Кинн отбросил бычок прямо на асфальт и во все глаза уставился на обозленного мужа.       — А теперь сам в свои слова вдумайся, придурок. Ты его чуть ли не в растлители малолетних ни с хрена записал. Конечно, он разозлился. Я бы на его месте тоже взбесился.       — Но ведь они друг друга любят, — возразил Кинн, пытаясь доказать то, что было очевидно всем, у кого был на месте хотя бы один глаз.       — Любят. Но это не значит, что Бен его сразу в постель потащит. Наш сын умеет терпеть и ждать, и он знает, что именно стоит на кону, — как маленькому, объяснил Кинну Порш и сокрушенно закусил губу. — Ты должен извиниться перед ним. Кинн, он еще ни разу такой хуйни не творил, так с чего ты взял, что сейчас подведет?       — Ладно. Ладно, я все сделаю, — согласился Кинн, хотя все еще не считал себя виноватым. Он очень любил сына, доверял ему, но и о кузене-племяннике тоже заботился. По себе зная, насколько приятными бывают любовные утехи после долгого перерыва, он опасался, что резьбу им обоим сорвет надолго, и Бен, сам того не желая, навредит Венису. О сексе в таком раннем возрасте Кинн особо не переживал — сам лишился девственности примерно во столько же. Сейчас его побуждения были благими, а вот исполнение подкачало, что ему в открытую и заявил честный и непосредственный с близкими Порш.       Набравшись смелости, Кинн вечером заявился в спортзал, где Бен топлес в одиночестве мутузил боксерскую грушу, скидывая накопившийся стресс. Кинн хотел позвать сына, но безбожно залип на перекатах мощных, развитых мышц. Его старший ребенок в приглушенном освещении спортзала казался настоящим богом войны, и Кинн даже пожалел, что ни разу не художник и не может воплотить все это великолепие на бумаге. Зато смог сфотографировать, не удержавшись и задумав небольшую шалость на отдаленное будущее.       — Что-то случилось? — Бен оторвался от груши, заметив вторжение, и повернулся к Кинну лицом, пытаясь стереть пот со лба не менее мокрым предплечьем.       — Прости, львенок. Я совсем не имел в виду, что ты животное, которое дальше похоти ничего не видит, — прямо выпалил Кинн, решив не ходить вокруг да около. — Но я хорошо знаю Вениса, он упрямый и настойчивый, и мне просто стало не по себе, что вы можете… перейти черту и не остановиться вовремя.       — То, что между нами — намного больше, чем просто похоть, папа, — Бен устало повел плечами и неуклюже стащил красные «лапы». Кинн машинально потянулся к аптечке, чтобы помочь обработать распухшие красные костяшки.       — Расскажи. Я же только со стороны ситуацию вижу, — миролюбиво попросил он и усадил Бена на лавку, приступая к обработке — таким образом мужчина мог сосредоточиться на поврежденных руках и не смотреть сыну в глаза, давая пространство и возможность собраться с мыслями и словами.       Бен все же взял паузу, обдумывая формулировки, пока Кинн неспешно возился с его руками. Наконец он набрал в грудь побольше воздуха и заговорил:       — Это началось давно. Еще в детстве, когда monkey был совсем малышом, я точно знал, что умру, только чтобы он жил. Тот день, когда нас с Макао похитили… Он что-то сломал во мне. Я видел, как monkey опоили той дрянью, а потом кидали, как мешок с мукой, и впервые чувствовал к кому-то настолько яркую ненависть, — Бен прикрыл глаза и сжал руки в кулаки, отчего только-только образовавшаяся корочка кое-где лопнула, и снова показалась кровь. Не обратив на это внимания, парень продолжил говорить, воскрешая в памяти страшные события: — Я рад, что он тогда провалялся без сознания. Не хотелось бы его пугать стрельбой и смертями тех отбросов. Я знал, что либо его вытащу, либо с ним могут сделать что-то страшное. Они смеялись, мерзко, липко, и все перечисляли грязные подробности. Я решил, что скорее сам умру, чем подпущу их к нему хоть на шаг. А после он и сам не отходил от меня, часто просыпался среди ночи от кошмаров. Когда мы оставались у пи’Вегаса на ночь, Венис всегда приходил ко мне, лип, как жвачка, а я и не сопротивлялся. Пока он мирно спал у меня под боком, я знал, что он в безопасности и порядке, и моя фоновая тревога за него утихала.       — Но ведь это не все, — проницательно заметил Кинн, поддерживая разговор.       — Конечно, нет, — улыбнулся Бен воспоминаниям. — Он часто интересовался моими рисунками, просил нарисовать его, а я потакал. Никто не знает, даже сам Венис, но у меня больше четырех сотен его портретов. Он очень хороший и терпеливый натурщик, несмотря на взрывной характер. Я много и часто рисовал его, а когда рисуешь, просто не можешь остаться к натурщику равнодушным, его надо хоть немного, но почувствовать. Я быстро научился понимать его без слов. Знаешь, несмотря на то что пи’Пит их всех просто обожает, Венис лет до десяти был твердо уверен, что он — всего лишь якорь для Пита, что тот остался с Вегасом только потому, что однажды пообещал заботиться о чужом ребенке. Ну и винил себя за это страшно. Не мог примирить характер и страх, что Пит уйдет, если что-то пойдет не так, и это будет только его вина. Когда Люци появился, ему стало немного легче, да и Вегаса его загоны отпустили чуток. Но все равно он… Венис только кажется маленькой манерной сучкой. На деле он очень чувствительный, ласковый и ранимый, а весь его эгоизм сводится к потребности быть любимым просто так, а не за какие-то заслуги.       — Когда ты понял, что он — твоя душа? — спросил Кинн, все же набравшись смелости для такого интимного вопроса.       — Когда меня похитили люди Торна. Висел на том крюке, как свиная туша, и думал, какой же я идиот и что если еще хоть раз его увижу, то в ноги упаду и буду умолять простить меня и забыть все то дерьмо, что я ему наговорил.       — Он много плакал из-за тебя в тот день. Впервые видел его таким… разбитым, — вспомнил Кинн загнанное, болезненное, совершенно не детское выражение на заплаканном и опухшем лице одиннадцатилетнего Вениса.       — Я знаю. Когда мирились, он мне все высказал в не самых цензурных выражениях. А окончательно я понял, что буду ждать только его, когда ему тринадцать исполнилось, помнишь, перестрелка была в доме дяди Вегаса, и он людям Ким Сону в спины выстрелил? Мелкий паршивец, и ведь хватило же яиц в одиночку им в тыл забраться.       — И ты правда готов его ждать?       — Готов, папа, — Бен поднял голову, посмотрел Кинну прямо в глаза и улыбнулся, немного грустно, немного весело, немного устало. — Его я готов ждать хоть всю жизнь. Не хочется мне это признавать, но ты по большей части прав в своих опасениях: стоит нам хоть раз поцеловаться взасос, и чердак сорвет мгновенно, поэтому мы пока решили ограничиться объятиями.       — Он — твой парень?       — Нет. У нас есть еще год, чтобы найти других людей и разойтись. Но я не хочу никого искать, просто подожду его шестнадцати.       — Он никогда не смотрел ни на кого другого, — задумчиво проговорил Кинн, впервые за эти годы осознавая, что его племянник оказался еще более ярым однолюбом, чем все Тирапаньякулы вместе взятые.       — Знаю. По его словам — и не посмотрит. Я понимаю, что со стороны это все кажется пиздец странным, стремным и запутанным. Но, пап, клянусь: я его не обижу и не причиню боли. Он — буквально самое дорогое, что у меня есть, я никогда не поступлю ему во вред ради сиюминутных удовольствий.       — Я знаю, львенок, — Кинн ласково потрепал сына по голове. — Я просто… переживаю за вас, вот и все. Ты мой сын, а он — маленький кузен, я не могу не переживать.       — Я люблю тебя, — Бен подался под его ладонь, бодая лбом, а затем и вовсе потянулся всем телом навстречу, обнял за спину, шепча практически в шею: — Держаться вот так безумно тяжело. Невыносимо. Не смотреть на других. Заниматься сексом ради секса, а не из любви. Не смотреть на него как на парня до его шестнадцати. Но мой приз того точно стоит.       — Будь осторожен, львенок. И помни: мы с Поршем тобой гордимся.       Кинн ласково потрепал сына по загривку и встал, выпутываясь из объятий. Сгреб использованные препараты в кучку и понес на выход, буквально умоляя небеса послать его сыну и племяннику сил и терпения. После разговора по душам стало намного легче. Привыкнув доверять своему старшему ребенку, Кинн лишний раз уверился в мысли, что не ему лезть в эти странные, но по-своему гармоничные отношения. Венис и Бен очень тонко чувствовали друг друга, это подкупало и внушало какое-никакое, но успокоение. Кинн выбросил в ближайшую урну мусор и усмехнулся, уступая детям в их упрямом желании быть вместе, несмотря ни на что.       

***

      Совершеннолетие Саймона было решено отмечать в кругу самых близких и родных. Для этого Вегас повторно предоставил свой загородный дом, хотя на этот раз потискать животных детям не удалось — зоопарк, получив желанное финансирование и немного обновив оборудование, отправился гастролировать по окрестностям столицы, постепенно увеличивая радиус и нигде не задерживаясь дольше, чем на две недели, а пессимистичная пожилая игуана так и вовсе на время переехала к Танкхуну на постой, и Чоко не отлипал от рептилии, воркуя с ней не хуже, чем в свое время ворковал с бессознательным Питом. Сам Понгсакорн уже встал с инвалидного кресла, но все еще быстро уставал и истощался от любых активных действий, поэтому рядом с ним всегда находился либо Венис, либо кто-то из доверенных телохранителей Вегаса.       Сейчас же Тирапаньякулы, пара школьных друзей Саймона и лучший друг Кхуна Джим суетились в столовой, сдвигая несколько столов, чтобы на всех хватило места — снаружи зарядил несильный и надоедливый, хоть и не холодный дождь, так что запланированные посиделки на природе пришлось переносить в помещение. Саймон светился ярче солнышка, охотно принимая поздравления от друзей и приемной семьи. Все подарки было решено отложить в угол гостиной, и теперь там возвышалась небольшая гора разноразмерных, заранее подписанных и красиво упакованных коробок, на которые с любопытством косились младшие члены семьи и Бадди.       Кинн расслабленно сидел на веранде вместе с Вегасом, Чаном, Пакином, Сомсаком и Кимом, отстраненный мужем от праздничной суеты, чтобы не путаться под ногами у других, более привычных к организации праздников, родственников. Они курили, лениво обсуждали текущие дела и наслаждались редким для их образа жизни умиротворением и покоем, которые принесли проливной дождь и временное затишье в кругах мафии. Кинн так замечтался, глядя на капельки дождя, распадающиеся в пыль от ударов о деревянные перила веранды, что услышал веселый зов Пита только со второго раза. Зайдя вместе с остальными в прямоугольную хорошо освещенную двумя люстрами комнату, он занял место неподалеку от центра — так как день рождения был у Саймона, три места во главе стола заняли он и его приемные отцы. Чай выглядел гордым и довольным, а Кхун честно старался держать в себе эмоции, но покрасневшие уголки глаз все равно выдавали внутренние метания, как и дрожащая, неверная улыбка, возникающая на тонких губах при одном взгляде на повзрослевшего и возмужавшего воспитанника. Саймон, несмотря на то, что усердно занимался в зале, не выглядел грозным и свирепым. Если Бен в его возрасте из-за ширины плеч и массивности фигуры уже начал напоминать шкаф, то Саймон оставался худым, как щепка, жилистым и костлявым, хотя в силе, росте и выносливости давно не уступал самым юным телохранителям семьи.       Когда все наконец расселись и угомонились, со своего места встал виновник торжества. Сильно волнуясь и теребя в руках салфетку, он срывающимся, ломающимся голосом поблагодарил всех собравшихся за то, что пришли и выразил горячее желание в следующий раз собраться тем же составом. Едва смущенный всеобщим вниманием парень опустился на свое место, на ноги подскочил Танкхун, но тут же настороженно замер, сжимая в руке бокал с виноградным соком, когда дверь отворилась, и в помещение, затравленно оглядываясь, вошло четыре человека, одним из которых был хмурый полноватый очень коротко стриженный мальчик лет семи. Охрана сухо доложила Кхуну от дверей, что прибыла семья Прадит. Чай тоже гибко вскочил на ноги, встревоженно глядя на своих родителей. Худая невысокая молодая женщина с вытянутым бледным лицом и надменным, холодным, змеиным взглядом окатила Саймона и Кхуна хорошо различимым презрением, заставив присутствующих на празднике мафиози насторожиться и подобраться.       — Мама? Папа? Бин? Вы зачем здесь? — начал разговор Чай, разорвав повисшую в помещении неприятную, липкую, удушливую тишину.       — Нас пригласил твой… партнер, — неопределенно махнул рукой в сторону Кхуна мужчина, очень похожий на постаревшую и приземистую версию Чая, даже строгий, подогнанный по массивной фигуре черный костюм и белоснежная рубашка были на месте.       — Я по умолчанию отправлял приглашение на каждый семейный праздник, — признался Кхун, отвечая на вопросительный взгляд супруга и уважительно, низко поклонился в сторону его родителей. — Обычно ответа не получал, но рад, что сегодня вы почтили нас своим присутствием.       Отец Чая скупо кивнул в ответ на поклон и перевел тяжелый, физически ощутимый взгляд на растерявшегося от такой невиданной «чести» Саймона, поманив его к себе. Парнишка покосился на младшего опекуна, и, получив сухой кивок в качестве согласия, направился к гостям. Вперед выступила мать Чая — ростом такая же, как муж, кругленькая, с седыми корнями волос, улыбчивая и миловидная. На вытянутых руках она протянула парню небольшую коробку в безвкусной, чересчур блестящей серебристой упаковке, от которой сильно рябило в глазах. Саймон принял и еще раз поклонился, дрожащими пальцами стягивая ядовито-синий бант. В полной тишине порвалась оберточная бумага, и на свет появилась какая-то толстая книга с вложенной в нее бумагой. Саймон с замершим выражением показного равнодушия на лице открыл ее, достал бумагу и скользнул по ней взглядом.       — Это дарственная. На хорошую однушку в спальном районе, — произнес отец Чая прохладным голосом. — Тебе уже есть восемнадцать, пора начать жить своим умом и отстать наконец от нашего сына.       — Отец! — рявкнул Чай, пока Кхун судорожно глотал раскрытым ртом воздух, пытаясь прийти в себя.       — Что, Паначай? Ты достаточно поиграл в эти игры, пора вернуться к нормальной жизни. Твой подопечный теперь взрослый человек, а Бини и ее ребенку нужна нормальная полная семья!       — При чем здесь я? — вскипел Чай. Близкие люди редко видели его настолько взбешенным и готовым крушить все подряд. Кхун даже оббежал стол и прижался к боку мужа, крепко обнимая за руку, чтобы не натворил глупостей, а Пакин на всякий случай отдал жестовый приказ охране в дверях быть готовыми к драке. Чай меж тем продолжил, не глядя на мужа, но неосознанно прикрыв его плечом от беспокойных родственников: — Бин — взрослая женщина, у которой своя голова на плечах есть, не понимаю, почему именно я должен воспитывать ее ребенка.       — То есть, воспитывать какого-то неблагополучного отброса с улицы ты можешь, а моего ребенка — нет? — вскрикнула женщина высоким тонким голосом, резанувшим слух собравшихся не хуже, чем пенопласт — стекло. Ее лицо исказилось от гнева, тонкие ноздри носа с изящной горбинкой раздувались, как у быка, а бледные щеки залил неестественный неровный румянец. — Родители столько сделали для тебя, а ты свалил в город, трахаешь этого разукрашенного павлина и в ус не дуешь!       Обстановка накалилась стремительно, все гости нахмурились, а ребята из школы Саймона растерянно переглядывались, не зная, как поступить и куда себя деть. От выпрямившегося Чая волнами разошлась жгучая, черная, концентрированная ярость — его семья могла сколько угодно оскорблять и унижать его самого, но огрызаться на Танкхуна он не позволял никому и никогда. Как-то даже Кинна осек, когда тот не уследил за языком и ляпнул брату мелкую обидную гадость. Потом они, конечно, вместе Танкхуна утешали и сразу же помирились, но с тех пор Кинн очень внимательно следил за словами в адрес старшего брата — Чай и правда умел быть пугающим, жестоким и бескомпромиссным.       — Простите, а почему вас так ебет, кого он трахает? — Порче, не вставая из-за стола, аристократическим жестом отпил апельсиновый сок из своего стакана с танцующими пандами, который ему лично принес Люци перед началом банкета. — Паначаю почти сорок лет, взрослый уже вроде бы мальчик, причем давно и прочно занятый мальчик, даже кольцо на пальце и штамп в документах есть. Или вы беситесь, что захомутать самой не получалось?       — Ты такой же грязный педик, как и они! — взвизгнула Бин, румянец на ее лице пошел отчетливыми некрасивыми пятнами, затрагивая заодно худую длинную шею и выставленное напоказ скудное декольте бледно-салатового приталенного платья.       — Ага, — равнодушно согласился Порче, наклоняя голову к плечу, как любопытный совенок. — Только вот какой забавный диссонанс у вас получается: если Чай такой же педик грязный, как мы, вашей чистой и замечательной семье он зачем?       — Мы с тобой договорились, что после его восемнадцатилетия ты еще раз хорошо все обдумаешь, — глядя только на Чая, произнес его отец твердо и четко. — Нормальному мужчине нужны полная семья, кровные дети, жена, уют и вкусная домашняя еда. Вряд ли твой… партнер может тебе это обеспечить. Мы желаем тебе только добра, Чай. Бини сейчас осталась без мужа, ее ребенок — без отца. Ты нужен нам, мы твоя кровь, не забывай об этом. Если уж пожалел и пригрел этого… мальчика, неужели не найдешь немного любви для этого ребенка и своей невесты?       Чая буквально затрясло, глаза налились кровью, губы поджались, а на лице опасно заиграли желваки. Пакин прикрыл глаза и качнул головой, предчувствуя взрыв, не доверять его мнению Кинн не мог, поэтому подал знак охране, чтобы были наготове в случае чего ловить и оттаскивать Чая от «родственничков». Кинн бы и сам с удовольствием прописал бы отцу семейства по лицу, но тут все еще были дети, и не только их дети, так что приходилось держать себя в руках и дышать на счет.       — Эй, малой, а где твой папа? — в удачно образовавшемся зазоре в разговоре всплыл тихий голос Саймона. Оказалось, парень успел отложить «подарки» на низкий столик и присесть на корточки, чтобы быть с незнакомым ребенком на одном уровне.       — Он от нас ушел еще осенью. Сказал, мама слишком шумная и и-сте-ри-чна-я. Правда, я не знаю, что это. И сказал, что у него теперь другая семья и другой сын, — мальчик всхлипнул и стер кулачком навернувшиеся слезы.       — Ясно. А зовут тебя как?       — Пак.       — А я Саймон, можно просто Сай. Меня твой дядя Чай воспитывал, как сына. Он взял меня в семью, когда мне было тринадцать, потому что мой родной отец меня часто бил и унижал. Так что я хорошо понимаю, как это больно и сложно, когда тебя бросают родные люди. Но ты обязательно найдешь тех, кто сможет позаботиться о вас с мамой. Нужно просто подождать.       — Долго?       — Я не знаю. Возможно, это случится уже завтра, а может, через пять или даже десять лет. Нужно внимательно приглядываться к людям и тянуться к тем, от кого идет тепло.       — Почему дядя Чай не может к нам просто вернуться? Бабушка и дедушка только об этом и говорят. И соседи постоянно шепчутся, что поделом нам. Что я сделал не так?       — Ничего. Я уверен, ты все сделал правильно, сяобао, просто эта ситуация зависит не только от тебя. Дядя Чай сделал свой выбор много лет назад, когда встал на колено перед моим гэ и предложил разделить с ним жизнь. Твой дядя — честный, преданный и справедливый человек, и, если он пообещал любить, заботиться и уважать своего мужа, он будет делать это до самого конца своей жизни.       — Что такое «сяобао» и «гэ»? — спросил мальчик, с хорошо различимым скребущим звуком почесав темно-каштановую макушку.       — «Гэ» — это старший брат на китайском, я так называю твоего дядю и его мужа. А «Сяобао» это ласковое детское имя, переводится примерно как «маленькое сокровище». У нас в семье много детей, мы привыкли звать их ласково, я не удержался и назвал тебя так. Я не буду, если не хочешь.       — Но я же «прицеп» и «неумеха», так мама часто говорит тете Прани и тете Чао, как я могу быть сокровищем? — спросил мальчик, став еще более задумчивым и тихим.       Саймон дернулся, как от удара, и бросил в сторону младшей женщины злой взгляд-прицел, отдаленно напоминающий аналогичный у Чая. Мягко улыбнулся ребенку, заглянул ему в глаза, взял за руку с обгрызенными ногтями и исцарапанными пухлыми пальчиками и заговорил, стараясь донести в полной мере каждое слово:       — Сяобао, любой человек ценен. Даже если он злодей и натворил много бед, он все еще может раскаяться и начать помогать или делать хорошие дела. А ты даже не злодей, ты просто ребенок. Ты уже сокровище, а настоящие сокровища помогают людям и не слушают о себе всякую чушь, даже если ее говорят в семье.       — Хватит! Не смей прикасаться к моему сыну, больной урод! — Бин вырвала ребенка из рук Саймона и грубо оттолкнула, так что тот приземлился на спину далеко за ее спиной.       Послышался громкий хруст, Порче, Порш и Тэ с расширенными глазами вскочили на ноги, Кхун замер, как статуя, даже не дыша. Мальчик сидел на полу и с ужасом смотрел на свою левую руку, которая была неестественно выгнутой и опухала на глазах. Черная крупная молния весом с двух таких детей выскочила между матерью и сыном, оглушительно рыча на Бин и родителей Чая и оттесняя их подальше от мальчика. Бадди очень сильно не любил, когда обижают маленьких членов общества, причем не важно, «свои» они или нет. Саймон первым выпал из ступора, добрался до Пака, опустился на колени, бережно осматривая поврежденную руку.       — Отец, у него закрытый перелом! — выкрикнул он в сторону Чая с явной паникой в голосе.       Кхун в два счета вышел из своего транса, оказался рядом с детьми и тоже наклонился, призрачно улыбаясь в попытке немного успокоить малыша.       — Шок после травмы, особой боли пока нет, но скоро вернется. Все хорошо, пончик, все хорошо. Сейчас мы отвезем тебя в больницу, я обещаю, тебе там помогут, ладно? Не нужно нас бояться, ч-ш-ш.       — Отойди от него, сволочь! Еще и сына у меня заберешь, сукин сын!.. — бушевала Бин в руках охранников, во все стороны брызжа слюной. Крепкий, массивный телохранитель на голову выше нее с видимыми усилиями удерживал бьющуюся в его руках хрупкую женщину, очень стараясь при этом ничего ей не повредить.       Кхун словно не видел и не слышал Бин и матерящегося себе под нос отца Чая. Он очень осторожно и плавно поднял Пака на руки. Мальчик, тоненько всхлипнув, вцепился здоровой ручкой в лацканы его бирюзового пиджака, сверкая испуганными глазищами в пол-лица.       — Готовьте машину, мы выезжаем немедленно, и мигалки врубите. У нас еще минут десять, потом адреналин спадет и боль вернется.       Один из охранников, все это время простоявший в дверях, склонил голову и исчез, отправившись выгонять машину из гаража. Чай приблизился к мужу, попытался забрать ребенка, но не позволил сам Пак, держась за Кхуна, как за последнюю соломинку. В темно-коньячных глазах малыша, очень похожих на глаза Ская, мужа Прапая, уже начали появляться первые слезы боли и страха. Кхун, заметив это, начал невесомо похлопывать Пака по здоровому плечику, успокаивая и поддерживая.       — Я отвезу малыша в больницу, а вы разберитесь здесь. Только сильно не бушуй и не дерись, — попросил он, нежно потершись носом о щеку Чая.       — Гэ… Гэ пойдет с нами? Пожалуйста, пусть гэ пойдет с нами! — попросил Пак, умоляюще глядя то на одного мужчину, то на другого, пока по бледным от страха щечкам стекали мутные слезинки.       — Гэ? — удивился Кхун, недоуменно оглядываясь по сторонам.       Короткий пальчик здоровой руки ткнул в Саймона. Тот криво улыбнулся, хлопнул Чая по спине и кивнул, сопровождая Кхуна и ребенка на выход.       — Конечно, пойду. Как я могу оставить сяобао в такой сложный момент?       — Охуеть отпраздновали! — провозгласил Пакин, когда троица скрылась за дверью под аккомпанемент змеиного шипения Бин, и залпом опрокинул в себя остатки алкоголя. Со стуком поставил стакан на стол и повернулся к лучшему другу и личному помощнику: — И это они еще про Вина нихуя не знают.       — Они не только про Вина не знают, — ядовито улыбнулся Чай, глядя на Бин так, что, если бы взглядом можно было поджигать людей, от женщины бы осталась кучка пепла за первые же пять секунд. — Например, они не знают о том, что наша дорогая Бин в свои нежные семнадцать мне транквилизатор в чай подсыпала. Хорошо хоть, что у меня хватило ума в туалете запереться и проблеваться, но те прекрасные ощущения выворачивающегося наизнанку желудка я помню до сих пор. Мои дорогие родители еще не в курсе, что их чудесная приемная доченька не от мужа залетела, а от шефа своего, а замуж выскочила, чтоб вы ей мозг не ебали. И конечно же, вы не знаете о том, что наша славная Бин в школе наркотой увлекалась. Легкой, конечно, но все же. Там косячок, там пиво, там секс без презика в толчке с бухим в хлам одноклассником, как на выпускном. Примерная девочка, всем бы так. А ведь она хотела сделать тогда аборт. Пришла ко мне в слезах и соплях, денег просила, умоляла не сдавать ее вам. А я не смог. Хотел дать денег, но не смог. Что бы вы там себе о Сае не думали, я — отец. И класть мне на то, что у нас ноль общей крови и в принципе разные нации. А сегодня вы пришли на день рождения моего сына требовать от меня какую-то хуйню, испортили праздник, навредили своему же ребенку. Я разочарован в вас и не хочу видеть в своем доме.       — Если ты сейчас откажешься от нас, значит, что у тебя больше нет отца и матери, — произнес резко выпрямившийся и расправивший плечи пожилой мужчина.       — У меня их не стало в тот момент, когда я услышал от вас, что я и мой муж — ошибки природы, недостойные жизни в нормальном обществе, — с достоинством ответил Чай, не тушуясь и не отступая перед строгостью отца.       — Сыночек, не надо! Прошу, не надо!.. Пожалуйста, вернись… — всхлипнула старшая женщина, бегая влажным взволнованным взглядом от сына к мужу и обратно.       — Прости, мама. Я больше не хочу доказывать вам, что я нормальный и здоровый. Ты не защитила меня тогда и не смогла сделать это сейчас, каждый раз выбирая Бин и отца. Я не виню, просто мне теперь это уже не важно. Вам лучше уйти. Пак в третьей областной больнице, она ближе всего к этому дому. И Бин, если я узнаю, а я узнаю, поверь, что ты снова подняла на него руку или назвала при нем обузой, я сделаю с тобой то, что сделал с Сомом на твоем выпускном. И твой пол меня не остановит.       Бин смертельно побледнела, отец Чая вырвался из рук охраны, схватил за локоть причитающую себе под нос плачущую жену и отправился на выход, больше не оглядываясь на родного сына. Чай устало потер виски, медленно выдохнул, замахнулся кулаком в ближайший столик, вспомнил про детей, все это время тихо просидевших за столом почти без движения, и с видимым усилием успокоился и разжал пальцы. Из-за стола встал Сомсак, приблизился сбоку к Чаю, положил руку ему на плечо в жесте скупой родственной поддержки. С другой стороны подошла Чансуда, мягко, по-матерински нежно погладила подавленного размолвкой мужчину по щеке, успокаивая и действиями, и словами:       — Все наладится, милый. Дай себе и им время, чтобы остыть и успокоиться.       Чай очень глубоко вдохнул, с несколькими остановками выдохнул и открыл глаза, почти спокойные, с отголосками давней боли и обиды на дне. Поймал руку женщины, поцеловал тыльную сторону, выражая благодарность за поддержку и участие, затем ответно сжал плечо Сомсака.       — Спасибо. Спасибо вам обоим. И тебе, — он повернулся в сторону Порче, частично вмешавшегося в конфликт и выступившего на его стороне.       — Обращайся, пи’, — ответил тот с призрачной, легкой улыбкой, щурясь, как наглаженная кошка.       Чай потрепал Бадди по холке, покопался в кармане и выдал ему маленькую вкусняшку — такие таскали с собой все жители комплекса, чтобы в нужный момент поощрить доброго и хорошо выученного пса. Бадди забрал любимое угощение в виде косточки, звучно его сгрыз и щедро лизнул руку Чая в ответ. Телефон в кармане черного пиджака завибрировал, Чай вытащил гаджет и сразу включил громкую связь.       — Тигренок, ребенок в относительном порядке, перелом закрытый, но не опасный, без осколков и смещений. Ему дали обезболивающее и уже готовят гипс. Мы с Саем дождемся появления твоих родителей и передадим сяобао им.       — Хорошо, малыш. Не вступайте с ними в свару, просто отдайте ребенка и поезжайте обратно. Дай телефон охране.       — Кхун Чай? — из динамика послышался бас одного из телохранителей.       — Не пускайте моих родителей к Танкхуну и Саймону. Ни единого волоса с их головы не должно упасть. После того, как появится моя… семья, забирайте Кхуна и Саймона и возвращайтесь обратно.       — Будет исполнено, кхун Чай.       Чай выключил телефон и отложил его в карман. Со стороны столика послышался сочный мат на двух языках в стиле Пакина и Вегаса, но только ломающимся подростковым голосом. Любопытствующие родственники и друзья семьи потянулись ближе, окружая со всех сторон Винтера, держащего в руках толстую книгу «Десять шагов, чтобы излечиться от гомосексуальности. Наставления для детей и подростков».       — Чай, тир все еще в подвале, — бросил Вегас как бы между прочим, и Паначай вылетел из помещения, шарахнув дверью так, что хлопнула заодно и приоткрытая дверь на веранду.       — Пи’Вегас, ты как-то говорил, что у тебя домашний кинотеатр тут есть? — преувеличенно громко и бодро уточнил Тэ, отчасти сбивая напряжение, густой патокой повисшее в воздухе. — Пошли посмотрим фильм все вместе, все равно сейчас особо праздника не выйдет, да и именинник не на месте.       — Пошли.       Первым к затее светловолосого мужчины присоединились дети, Пит, Порш и Порче. Вскоре вслед за ними потянулись Арм с Полом и Макао. Остальные похватали со столов понравившиеся снеки и напитки и переместились на огромное пространство гостиной, посреди которого старшие дети споро расстилали покрывала и накидывали подушки, собранные со всего дома, а Макао с Деймоном сообща возились с аппаратурой.       — Что будем смотреть? — уточнил Пит, раскрывая рабочий ноутбук Вегаса, чтобы скачать фильм.       — «Зверополис!» — захлопали в ладоши Фаер и Люци, чуть ли не подпрыгивая от возбуждения и восторга. Оба сходили с ума от анимированных животных и уже пару раз смотрели этот мультик, но никогда не отказывались от повторного просмотра. Тем более, в почти полном семейном кругу, когда можно дергать старших на любимых моментах и смеяться, проговаривая слова вместе с персонажами.       — Ладно, ладно, — Пит понимающе улыбнулся детскому восторгу и непосредственности, уточнил у остальных, не против ли они, и вбил название в поисковой запрос.       Вскоре все в подавленном и разбитом настроении уселись смотреть мультфильм. Сомсак и Чансуда вместе с Нампын и Чаном остались на веранде, Тэ и Макао, подготовив остальным гостям место для просмотра, поднялись наверх в одну из спален. Порш, наклонившись к уху Кинна, чтобы никто не услышал, заметил, что Тэ выглядит особенно расстроенным, выбитым из колеи, так как его родители в свое время тоже предпочли проигнорировать его желания и возможности. Вегас, не менее понимающий, но куда более прагматичный и приземленный, просто сунул в руку брата свой пластиковый чехол с презервативами и пакетиком смазки, без которого не выходил из дома со своих пятнадцати. Макао дернул уголком губ, но подарок взял, сжал в кулаке, так как во второй лежала ладонь мужа, и увел того на второй этаж, успокаивать расшатанные нервы одним из самых древних и удобных для людей в браке способом.       Дети разместились плотной кучкой почти по центру импровизированной площадки. Саммер опиралась на сидящего в позе лотоса Деймона, слева от них немного особняком держался Винтер. Чоко усадил к себе на колени Люци, а Луна вполглаза приглядывала за юркой и непоседливой, как юла, Фаер. Венис и Бен валялись в паре шагов от них в клубке, подложив несколько тугих и плотных подушек с дивана под поясницы для большего удобства. Среди детей четко выделилось пустующее место между Саммер и Винтером, автоматически оставленное ими для Саймона.       Кинн устроился сидя на полу с правого края лежбища, обнимая мужа, как бесценное сокровище. Порш был мягким, покорным и тихим, доверчиво льнул к груди и позволял себя гладить и нежить, чему Кинн в глубине души был очень рад, ведрами черпая из физического контакта спокойствие, которого сейчас так не хватало им всем. Порче и Ким тискались в большом кресле в стороне от экрана, больше внимания уделяя друг другу и шелестящей, едва слышной беседе, чем яркому и динамичному мультфильму, который уже однажды смотрели вместе с Луной. Арм и Пол взволнованно поглядывали на дверь, поминутно сверяясь с часами — оба неприкрыто волновались за психическое состояние человека, которого не раз и не два в прошлом вытаскивали из панических атак, депрессивных эпизодов и перестрелок. Джим поначалу тоже нервно косился на дверь, но потом втянулся в происходящее на экране и смотрел с таким же увлечением, как самые маленькие члены их спонтанного общества кинолюбителей. Даже друзья Саймона — девочка с одним низким пушистым хвостиком и два мальчика с незапоминающейся внешностью — тоже уселись на покрывала рядом с Джимом и втянулись в мультик, благо звукоизоляция в доме была сделана на совесть, и из подвала, где находился маленький тир, не доносилось ни звука.       Наконец, когда мультфильм прокрутился на две трети, на пороге появились Саймон и Танкхун, молчаливые, подавленные и разбитые. Мужчина, на удивление, держался молодцом, а вот у Саймона уголки глаз были красными, как и крылья изящного носа. «Зверополис» тут же остановили, все бросились к пришедшим, на все лады выясняя, как дела. На Кхуна с трех сторон налетели Арм, Пол и Пит, обнимая своего бывшего начальника в шесть рук. Арм привычным, отработанным до автоматизма жестом стянул пиджак, накинул на дрожащие плечи Танкхуна поверх его одежды, больше выражая заботу и показывая небезразличие, чем действительно согревая. Даже Вегас, признанный собственник и ревнивец, не стал возражать на такие откровенные прикосновения любимого мужа к другому мужчине, видя неприкрытую тревогу в темных глазах Пита, пока тот поглаживал Кхуна по спине, о чем-то мягко воркуя. Они вчетвером сбились в плотную кучку, и Кхун смог наконец немного расслабиться в руках людей, которые годами помогали ему справиться с психологическими травмами и тяжелым прошлым, пока Саймон размеренно раскачивался из стороны в сторону, крепко обнимая Саммер.       — Мне начинать ревновать? — в комнату вошел Чай. От его безупречной залакированной укладки ничего не осталось — волосы торчали во все стороны, будто их долго ворошили, запустив обе ладони. Пиджак он где-то оставил, жилета тоже не наблюдалось, белая тонкая рубашка была расстегнута почти до солнечного сплетения. Он шел босиком, и в комнате после его появления терпко, горько запахло порохом и дымом. Услышав хриплый голос мужа, Кхун медленно выбрался из крепких объятий друзей, вернул пиджак владельцу, подошел к Чаю и вжался в него всем телом, оплетая руками за спину.       — Тигренок, это такой пиздец…       — Не говори ничего, пап, я сам скажу, — вмешался Саймон, понимая, что каждое слово дается сейчас Кхуну с невероятным трудом. Парень допил сок из стакана, который ему принесла заботливая Луна, сжал плечо Деймона в качестве моральной поддержки и заговорил: — Сяобао сразу проверили на рентгене, там закрытый перелом, но без смещений и осколков. Он почти не плакал, только зажимался сильно, мы его еле уговорили на укол обезболивающего. Ему уже накладывали гипс, когда приехали те люди. Они начали кричать, спорить с врачом, тетя… кхун Бин кидалась на наших телохранителей, пыталась их побить. Кхун Ли очень много плакала, а кхун Нум пытался пробиться в кабинет, где Паку накладывали гипс. Мы быстро уехали, но я на всякий случай оставил сяобао бумажку с нашими номерами, мало ли что.       — Ты молодец. Я горжусь тобой, Саймон, — Чай на время выпустил Кхуна и обнял приемного ребенка, похлопав по спине раскрытой ладонью.       — Спасибо и прости, что так вышло.       — Это я должен извиняться, ребенок. В конце концов, моя родня испортила тебе такой большой и значимый праздник.       — Мы все живы, целы и в порядке. Вы все еще мои родители, а я все еще ваш сын. Ничего непоправимого не случилось, — блекло улыбнулся Саймон, сгибая колени, чтобы оказаться на одном уровне с младшим опекуном и полностью спрятаться в его объятиях, так как в росте он уже давно сравнялся с Танкхуном.       — Мы тебя любим, змейка. Очень сильно, помни об этом всегда, хорошо? — Кхун органично влился в их объятия, замыкая круг самых близких. Саймон послушно отодвинул левую руку, обхватывая возмутительно тонкую талию старшего мужчины. Замер без движения, почти не дыша, греясь их теплом и поддержкой.       — Я тоже вас люблю, пап. Очень сильно.       Только теперь до мужчин в полной мере дошло происходящее. Саймон безмерно уважал своих опекунов, уже давно перестал ершиться и огрызаться на них, хотя иногда забавно дразнился и пикировался с Танкхуном, оправдывая свое «ядовитое» прозвище. Во время терапии он преданно заботился о Кхуне, всегда слушался Чая, но преодолеть барьер наименований все эти годы не мог, называя опекунов «гэ» и «Чай-гэ». Теперь же все Тирапаньякулы затаили дыхание, предчувствуя нежную сцену, так как парнишка уже несколько раз за день оговорился, назвав этих двоих отцами. Саймон тоже понял промашку и испуганно дернулся, бегая взглядом от одного мужчины к другому в ожидании реакции. Чай поймал наполненный паникой взгляд ребенка, зацепился за него, не позволяя спрятаться в раковину, разжал губы и проговорил, тихо, уверенно, четко:       — Сын. Ты мой сын. Что бы с нами ни случилось, я воспринимаю тебя как своего ребенка.       Кхун на это только широко, хоть и ранимо, улыбнулся, погладил Саймона по щеке и кивнул, подтверждая слова мужа. Парень порывисто стер слезы и со сдавленными рыданиями закутался в объятия, на повторе бормоча сдавленное «папа» и «отец». Кинн взглядом нашел Бена, который, заметив эти переглядки, оставил Вениса, шагнул к Кинну, встал со спины и обнял, укладывая тяжелую голову на плече.       — Ностальгия жрет, да, пап?       — Невъебенная просто, — фыркнул рядом Порш и переплел с Кинном пальцы в тесный замочек. Кинн завел руку за голову, чтобы потрепать прическу Бена в качестве привычной им обоим родительской ласки.       — Ему не хватало этого, — объяснила Саммер, вместе с Винтером прибившаяся поближе к старшим. Кинн опустил свободную руку ей на плечо, ставя прямо перед собой. Порш поступил точно так же с Винтером. Девочка улыбалась, мудро и мягко, с любовью глядя на сводного кузена, обретшего то, что искал годами. — Он уже давно хотел их так называть, но боялся, что дяди разозлятся. А они ждали, пока он решится. И глупо, и смешно, и правильно, наверное. Сейчас самое время.       Кинн мысленно согласился с дочерью — Кхун очень много сделал для ментального и физического здоровья Саймона, он очень любил этого ребенка и заслужил звание отца, как никто другой. Чай же всегда был надежной стеной, за которой его домочадцы могли расслабиться и побыть слабыми, маленькими, усталыми, глупыми и вымотанными. Кинн искренне радовался за брата, гордясь им как никогда сильно. Конечно, оставалась еще масса нерешенных вопросов: от прерванного торжества до отношений с семьей Чая, но в воздухе витало ощущение дома, безоговорочной поддержки и семейного тепла, а это было самым важным для них, так как практически все Тирапаньякулы выросли в неблагополучной, опасной, травмирующей среде.       День рождения Саймона закончился настолками, «Мафией» и еще одним семейным фильмом на том самом лежбище. Выиграла мафия: Саммер, Танкхун и Луна, а Деймон, попавший волей случая в ряды мирных жителей, долго ворчал, что именно из-за старшей девочки его выкинули из игры раньше срока. Однако дети быстро помирились, и уже во время просмотра фильма снова сидели втроем — Саммер опиралась на Деймона полубоком и нежно гладила лежащего на ее коленях Саймона по волосам. А из книги, подаренной родителями Чая, они все с диким восторгом наделали самолетики и почти час развлекались, запуская и делая ставки, чей пролетит дальше и красивее.       Дрогнувшая было семейная идиллия была восстановлена.

***

      Спустя неполный месяц после чудом спасенного торжества Саймон ввалился в кабинет Кинна без стука — запыхавшийся и красный, будто без остановки пробежал по лестнице аж с первого этажа.       — Дядя Кинн!.. Мне позвонил Пак, он сейчас в опасности! — Саймон не на шутку задыхался. Кинн моментально отложил подготовку к благотворительной встрече, подхватился на ноги и принялся выяснять подробности.       Саймон, немного отдышавшись, сообщил, что он был в школе, готовясь к выпускному, когда ему позвонил Пак с просьбой помочь. Ребенок говорил в нос и сдавленно, совсем тихо, будто прятался и боялся, что его обнаружат. Он сказал, что мама накричала на него, а потом пару раз ударила ремнем. Пак смог вырваться и сбежать, и сейчас прятался в старом сарае, но убежище было так себе, его в любой момент могли обнаружить. Мальчик практически захлебывался в слезах, и Кинн, быстро приняв решение, направил в дом Чая своих людей. Ему совершенно не хотелось вмешиваться в дела этой семьи, даже просто видеть Бин и родителей Чая было мерзко и липко, но, стоило представить на месте Пака Чоко, Фаер или Луну, и гаджет запрыгнул в руку сам.       — Не боишься? — Кинн внимательно посмотрел на расслабившегося после утешительных новостей Саймона.       — Чего именно?       — Того, что этот мальчик заберет у тебя любовь Чая.       — Те люди… в целом правильно сказали, — Саймон не пытался избегать взгляда Кинна, юлить или изворачиваться. Наоборот, смотрел прямо, уверенно и с легкой насмешкой, совсем как взрослый осознанный человек. — Я уже вырос, дядя Кинн. Мне восемнадцать. В большинстве стран мира, в том числе и в нашей, меня признают совершеннолетним. А гэ и… папа и отец еще совсем молодые. Насколько я знаю, твоему отцу было сорок два, когда родился дядя Ким, так чем Танкхун хуже?       На столе завибрировал телефон — мини-отряд, посланный Кинном, уже должен был добраться до места, так как мужчина не стал срывать городских служащих, а отправил сработанную пару охранников одного из складов с их товаром, расположенного минутах в двадцати езды от дома родителей Чая, где сейчас жили Бин и Пак. Кинн принял вызов и нажал на кнопку громкой связи.       — Кхун Кинн, ребенку требуется госпитализация. Свежие гематомы на руках и спине, высокая температура, истерика и сломанный гипс, — отчитался телохранитель. — Женщина сильно пьяна, в доме помимо нее еще четверо мужчин до сорока лет, они тоже пьяны и оказывали сопротивление. Пожилых людей в доме нет.       — Вези ребенка в больницу, я пришлю к вам еще троих для контроля ситуации, — приказал Кинн, хмурясь.       Он отключился, перезвонил на склад, попросив поднять отпускных и не дежурящих сейчас ребят из того же района. Ему скупо отчитались, что трое работников направятся по указанному адресу уже через восемь минут. Саймон, внимательно выслушав все, попросил уточнить, в какой больнице мальчик. Схватил с диванчика куртку и вывалился из комнаты, на ходу пробормотав в сторону Кинна, что возьмет одну из машин с водителем. Кинн ему в спину крикнул, что отправит с ним еще и Пола для подстраховки — воспитывая маленькую дочь, тот отлично знал, как следует поступать в стрессовых ситуациях: непослушная, верткая, активная Фаер часто разбивала колени и локти чуть ли не до кости, стабильно ходила в синяках и ссадинах и один раз неудачно упала с кровати, чуть не заработав сотрясение.       Кинн выдохнул, настраиваясь на работу. В субботу, уже через три дня, намечался благотворительный ужин конгломерации госпиталей и больниц, на котором богатые и влиятельные люди столицы могли закрыть гештальты с помощью щедрых пожертвований на томографы, оснащение палат и приемных покоев и оплату счетов больниц. Там всегда собиралось множество народа, и это был отличный шанс и немного помочь людям, спасающим жизни, и договориться между собой о новых поставках или новых союзах, чинно отпивая из бокалов шампанское и изображая благостное и безмятежное светское общество. Такие моменты своей жизни Кинн люто ненавидел, и спасал его ментальное здоровье только Порш, за двоих общающийся с людьми и сияющий, как бриллиант, в своих дорогих и пошитых идеально по фигуре костюмах.       Однако настроиться на работу у Кинна так и не получилось — из головы не шел тот мальчик, Пак, и поведение Саймона, когда тот узнал, что ребенок в опасности. Кинн вырос в семье, где помимо него было двое братьев и двое кузенов, он привык не на шутку драться, соперничать с ними за каждую кроху внимания и похвалы родителя. Они с Кимом и Кхуном были готовы топить и подставлять друг друга, чтобы только получить один приязненный взгляд Корна, с самого детства культивировавшего в детях и племянниках дух соперничества и борьбы. Саймон же был не только не против поделиться любовью приемного отца, которую долго и упорно не позволял себе принять, но еще и сам беспокоился за ребенка, который мог потенциально разрушить его семью и занять его место. Затем Кинн вспомнил Бена, ревнующего их с Поршем к близнецам, растерянного, обвиняющего самого себя в тех чувствах, которые сам Кинн всегда, сколько себя помнил, испытывал к родным братьям. Следующим на ум пришел Венис, ставший буквально инициатором появления в семье Люцерна. Это мальчик настоял на искусственном оплодотворении, это он подкинул идею Питу и Вегасу, тонко и выверенно играя на струнах их душ и спрятанных глубоко внутри желаниях. И теперь с удовольствием возился с младшим братом, частенько в шутку замечая, что они умудрились отксерокопировать Пита. Когда родился Ким, Кинн думал, что мама и отец его больше не любят, потому что львиная доля их внимания и заботы стала утекать маленькому противно пищащему свертку, с которым даже поиграть толком было нельзя. С появлением в семье Люци Венис стал осознаннее, спокойнее и даже мягче, заботясь о брате с искренней привязанностью и нежностью. И даже когда Пит оказался в подвешенном состоянии между жизнью и смертью, Венис хоть и ревновал, но продолжал любить ребенка, видя в нем не соперника за внимание Вегаса, а в первую очередь улыбку и глаза Пита.       Кинн никогда не смог бы до конца понять своих детей и племянников. Но был рад, что все сложилось именно так, и они с братьями справились с родительскими обязанностями в разы лучше своих отцов. Их дети умели защищать себя, много и плодотворно работали со специально отобранными и тщательно проверенными психологами, дабы сохранить баланс между вынужденным образом жизни и здравым рассудком. Ради того, чтобы сохранить в детях свет и человечность, Кинн был готов на многое, и уже сейчас видел, что это окупилось сполна. Он гордился своими детьми и не чурался учится у них, понимая, что в межличностных отношениях и в построении здоровой семьи они иногда понимают намного больше него.       Кинн настолько ушел в свои мысли, что чуть не подскочил на месте, когда в кабинет без стука вошел Саймон, усталый, но в целом довольный.       — Прости, пи’Кинн, пришлось забрать малого к нам. Я пока его у себя разместил, с ним сейчас пи’Пол.       — Как он?       — Плохо, — Саймон помрачнел и плюхнулся на гостевой диван, вытягивая длинные ноги вперед. — У него много синяков, некоторые старые и уже начали сходить. Щека опухла от пощечины, а еще эта сука умудрилась сломать ему гипс ремнем. Чудом руку не повредила, но врачи сказали, что придется заново гипс накладывать и лишнюю неделю в нем ходить. Ну и истерику пережил, хорошо хоть силенок хватило вырваться от нее и сбежать в сарай, а эта пьяная в хлам клуша не побежала его искать.       — За что она его так?       — Сяобао не говорит. Только плачет тихо и молчит. Ему успокоительное в больнице влили, он сейчас пассивный и сонный, пи’Пол его убаюкает и к себе на пост пойдет.       — Что будешь делать с женщиной?       — Я? — искренне удивился Саймон, комично распахнув щенячьи глаза.       — Ты. Это ведь ты завертел ситуацию и взял ответственность за жизнь мальчика. Что теперь будешь делать?       — Позвоню отцу и папе и расскажу ситуацию. Спрошу совета, — Саймон побарабанил по подлокотнику дивана тонкими длинными пальцами. — А еще нужно сначала заставить этих… личностей протрезветь, и только потом разговаривать. Но мне очень не нравится вся ситуация. Сяобао зашуганный и недоверчивый, когда я резко поднял руку, он вздрогнул и зажмурился. Сам понимаешь, откуда это взялось.       — А где родители Чая?       — На неделю уехали к старым друзьям в провинцию. Там чья-то свадьба большая, их пригласили погостить. Все три дня с их отъезда Бин пила и приводила в дом каких-то странных мужчин.       — Сука… Ладно, звони Кхуну, потом скажешь, что решили. Если что, гостевых полно, пусть ребенок займет одну из них. И если его состояние ухудшится, сразу отводи к медикам, я их предупрежу.       — Спасибо, пи’Кинн, — Саймон встал и склонил голову, собираясь на выход.       — Сай, — окликнул Кинн в тот момент, когда парень уже положил ладонь на дверную ручку. — Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.       — Однажды два очень разных и очень странных человека протянули мне руку помощи и вытащили из такого дерьма, что и представить страшно. Дали мне семью, дом, безопасность и безусловную заботу, которой у меня никогда не было. Да, пи’Кинн, мне всего восемнадцать, и я в душе не ебу, чем все это закончится. Но я хочу помочь сяобао так, как когда-то помогли мне. Долги возвращаю, если угодно.       — Что, если Кхун или Чай не смогут принять еще одного ребенка?       Саймон обернулся, хмыкнул и шкодливо подмигнул мужчине:       — Не всегда человеку нужны именно родители. Иногда старшего брата бывает достаточно, не так ли?       Парень скрылся за дверью, а Кинн еще минут пять обтекал от новостей и явного намека в словах племянника. Затем встряхнулся, позвонил медикам, предупредил о маленьком госте и его травмах и с чистой душой закопался обратно в бумаги. Работа не терпела отлагательств и халатности, но теперь жизнь заиграла новыми красками, и Кинн готовился сполна наслаждаться представлением, принимая в нем посильное участие.