А скажи ты до сих пор ли влюблён
Когда мачты как пики вонзаются больно
Это сердце на скалах рыбы на соснах
Это я сбился с курса не нашёл телефон
Морская болезнь - Мумий Тролль
После таких потрясений Шуре требовался отдых. На нём настоял Боря, когда увидел, что напарник вернулся в приподнятом настроении от того, кто должен был его, напротив, до чёртиков напугать своими сказочными байками. Лифшиц всегда беспокоился за здравие Умана больше, чем сам "Старик", у которого на всё находились отговорки. Фактическая жизнь на маяке была очень неполезна для благосостояния, даже закалённого организма. Боря умел находить точки, на которые стоило надавить ради того, чтобы люди слушали безобидные советы и бережнее относились к своему состоянию. Учёба в городе сильно помогла ему развить навыки коммуникации и привила много "лишней нежности", присущей только людям из прогрессивного общества. Их деревню нельзя было назвать центром прогрессии, но и не было в ней жёстких устоев, которые бы ограничивали права человека по каким-либо параметрам и качествам. Лифшиц учил окружающих терпимости и заботе о себе не только на физическом уровне. Для жителей это было новинкой, но они охотно выслушивали "лекции" молодого смотрителя, не пререкаясь и не попрекая, что "раньше такого не было...". В маленькой рыбацкой деревушке Борю особенно любили. Он вернулся в свой уголок, не поведясь на свет и возможности большого мира. Шура уважал помощника за его искренность и открытость, что так вдохновляла в тихие вечера в окружении океана. Как сильно Уман любил своего напарника, так же сильно он не любил с ним пререкаться. Всякий раз ему не удавалось найти слов, которые смогли бы выступить в его интересах. Боря не начинал споров, если не был прав. Это раздражало "Старика", привыкшего к пустым перепалкам без "правых" и "левых" сторон, в которых необходимо было оставаться при своём мнении, чтобы не перейти на драку. Неконфликтность младшего и радовала, и печалила. Макс был его полной противоположностью и взвинчивался с полуоборота. Возможно, на этом они и сошлись. Уман нечасто думал о товарищах в ключе их романтических взаимоотношений, но трепетливый тон Лифшица напоминал о том, какая нежность может таиться за внушительной внешностью, пускай Боря никогда не имел "дурной славы" и все знали, что на деле тот, хоть и великан, но добрейшей души. Лакмусу удалось вернуться к нормальному темпу социальной жизни в обществе только благодаря этому самому "великану", которого сам помнил ещё совсем юнцом. Перед уходом на службу Макс прощался с мальчишкой лет восьми, а, вернувшись, узнал, что тот далеко пошёл и уехал учиться в большой город. Возможно, в других обстоятельствах Лакмус бы порадовался за юного друга, но тогда он не предал этому значения - люди не были интересны. Ни Макс, ни Шура не любят вспоминать те времена, тоскливо было. Ушло много времени, чтобы что-то да встало на прежние места. Боря вернулся позже, когда Лакмус только начинал свои жалкие попытки возвращения в социум. Он сильно изменился. Они все очень сильно изменились. Может оно и к лучшему, а, может, и не совсем. Сейчас судить и осуждать уже поздно. "Старик" не зацикливался на них, но и не упускал возможности подшутить. Всё-таки он был единственным в деревушке, по их мнению, кто знал об этих "запретных" отношениях. Так и сейчас, Шура попытался съязвить по поводу отношений двух морских голубков, но Лифшиц, в отличие от своего партнёра, Макса, не вёлся на открытые провокации и не стыдился выражения своих чувств. Скрывались они лишь из-за консервативности внутренних устоев самого Лакмуса, который боялся осуждения и опасности, которую могла принести правда. Для этого не было большого повода, но Боря не принуждал и прислушивался к заговорческим речам бывалого моряка. Выходной всё же пришлось взять. От настырной заботы не отвертишься, особенно, когда тебя прогоняют с твоего же маяка. Уман по праву считал его своим, почитая родословную, что когда-то очень давно закрепилась за огромным светочем. Лифшица мало это волновало - здоровье "Старика" всяко важнее. Чтобы тот мог полноценно отдохнуть, необходим был сон, а главное - покой. Было несложно договориться с ближним общим кругом, чтобы при встрече Шуры в деревушке все посылали его "отгуливать" заслуженный выходной. Это крайняя мера, потому что Боря хорошо знал, что Уман мало спит, предпочитая помогать всем и вся, лишь бы не возвращаться в отцовский дом. "Старик" брёл по камням вдоль берега, всё не решаясь уйти от маяка. Море спокойное и ничего не предвещает резких перемен. Идеальная погода для рыбалки и музыки. Шуру передёргивает от одной мысли о возможном возвращении с гитарой к тому проклятому месту. Не сейчас. Не сегодня. Сегодня выходной, значит, ему надо домой, а не в воду. Влажный солёный воздух стал частью жизни, оттого на берегу всегда дышалось свободнее и легче, вот только теперь казалось, что ранее доброжелательный океан решил напомнить, как же мало люди о нём знают. На суше гораздо проще. Особенно, если вся жизнь проходит в одном маленьком поселении. В их деревушке было много странных людей, но все они казались почти родными, потому что, зачастую, некоторые выросли вместе. Пусть Уман был далеко не пожилым, а даже, напротив, молодым, тридцати годов не было от роду, прозвище "Старик" крепко прицепилось к нему из-за схожести с отцом, которого все в деревушке уважали. Всеобщая любовь подкреплялась готовностью всегда помочь и добротой характера. Шура проводит весь выходной день, переходя от дома к дому и общаясь с людьми. Все были ему рады, все угощали, чем могли в качестве благодарности за годы верной службы, но, на удивление моряка, помощи никто не просил. Уман улыбался, подшучивал и не упоминал ничего из того, что видел на берегу в ночи. Простым жителям не стоит об этом знать. Лишнее волнение никому не нужно. Лишь под вечер "Старик" возвращается в свой дом. Пара жилых комнат и кухня, совмещённая со столовой. Всё это осталось в наследство и перешло в имущество Шуры уже очень давно. Он жил один и, в целом, был более чем доволен и жилищем, и работой на маяке. Удручало лишь одиночество в большом доме. На чердаке хранилось куча старого хлама, который Уман любил перебирать в часы, когда накрывала тоска. Там были вещи родителей и самого "Старика" времён, когда тот был совсем мал. Они навевали ностальгию и лёгкую печаль, которые дарили успокоение и давали возможность почувствовать давно ушедшее тепло. Шура редко поддавался грусти, потому как привык к тишине и приучился не видеть в одиночестве врага. Он заваривает себе чай и готовится отходить ко сну. Впервые за несколько недель, а то и больше, Уман будет ночевать в доме, в тёплой постели, а не на маяке, на старой койке. "Старик" одновременно и рад этой возможности и огорчён тем, что фактически был отстранён от работы из-за недопонимания. Напарник посчитал его пьяницей или, ещё хуже, лжецом. Боря просто не верил в рассказы старого моряка. Да даже сам Шура со временем начинал сомневаться в том, что видел, однако, гитара напоминала о следующем дне и странности всего происходящего. Что-то тянуло вернуться на берег. Уман сидел за столом, обнявши горячую кружку руками, и смотрел в окно, за стеклом которого вдалеке плескался бескрайний океан. Его терзали сомнения. На улице уже стемнело. Близился час, когда "Старик" обычно выходил на берег. Это уже стало привычкой или даже рефлексом. Взгляд то и дело возвращался к гитаре, висевшей на своём гвозде в гостиной. Её удалось просушить. Вот только сыграть на ней больше не получиться. Дерево разбухло, а струны вылетели и покрылись солёным налётом. Шура не стал с ней ничего делать. Она пахла морем сильнее всего остального. Древесина очень хорошо пропиталась запахом морских водорослей. Теперь им пропах и весь дом. Уман был не против. Этот запах ему даже нравился. Солнце скрывается полностью, и за окном теперь можно разглядеть лишь маяк, прорезающий тьму своим лучом, и волны, отражающие его яркий свет. «Ветер неслабый», - зачем-то подмечает для себя "Старик" и ставит пустую чашку в раковину, заливая её водой, но не промывая. Такие мелочи его давно не волновали. Порядок сохранялся за счёт отсутствия беспорядка. Шура отгоняет от себя лишние мысли и ложится спать, ещё долго ворочаясь, но всё же засыпая.***
В эту ночь Лев, не принимая отговорки, потащил друга за собой на поверхность. Звон обещал ему послушать "выступление" вместе с ним, так что выбора у него особо и не было. Поверхность его пугала, оттого Звон не стал выныривать сразу, когда они подплыли к берегу в темноте ночи. Он выждал, когда Лев оглядит округу и доложит, что никого нет. Они дожидались за камнями дальше, чем Лев прежде. Звон не дал ему подплыть ближе. На берегу не было абсолютно никого. Шум волн и механический скрежет крутящейся лампы маяка. Лев переводил взгляд то на место, где обычно был Моряк, то на луну, по которой отмерял время. Моряк должен был прийти. Он должен был петь про птиц. Опоздания не могло быть. Моряк был пунктуален и всегда приходил в одно время. Лев волновался. В голове начали громче звучать мысли о том, что Моряк мог уйти на берег насовсем. Нет, он не мог просто взять и оставить своё любимое занятие из-за такой... мелочи. — Ну, нету его, Лев. Прошу тебя, давай вернёмся. Здесь нечего ловить. Не пришёл он, всё. Ты его отпугнул. Люди не готовы знать о нашем существовании, — Звон говорил шёпотом, хотя их вряд ли смог бы услышать даже человек, обладающий идеальным слухом, - вода глушила всё. — Тебе очень сильно повезло. Надеюсь, что его просто приняли за безумца и решили не пускать к воде совсем... — Не говори так! Моряк хороший! Он не причинит нам вреда, если мы снова встретимся, я уверен. Он... Он просто испугался в первый раз. Его окружают хорошие люди, которые точно позаботятся о нём, — Лев повышает голос, но быстро переходит на лепет, уверенный в своих словах, как и в том, что кислород необходим им для жизни. — Он же забрал свой инструмент, значит... Всё хорошо? И... Он обязательно вернётся. Звон лишь обречённо вздыхает и качает головой. Он видит, что русал и сам не до конца уверен в своих словах. Чувство, что, возможно, он сказал чего-то лишнего, убеждает Звона подплыть ближе и боднуть друга в плечо, поднимая глаза на сосредоточенный взгляд того. Лев продолжал искать Своего Моряка на берегу. Первый звоночек, который Звон проигнорировал, обвивая чужой хвост своим. Он складывает руки на каменистом выступе и укладывает на них голову, ожидая, что их караул продлится немало времени. Он оказался прав. Они прождали до самого рассвета и уплыли, лишь, когда лучи солнца стали прогревать тонкую кожу. Неприятное ощущение. Звон молчит, понимая, что друг расстроен. Лев постоянно и много говорил о том, как красиво поёт Моряк. Было даже жалко, что не удалось увидеть воочию. Однако, Звон скорее радовался, потому как не любил людей и предпочитал уплывать от них при любой возможности, а не ждать у самого берега, как лёгкая добыча. Лев не то, чтобы выглядел расстроенным, а, скорее, даже хмурый, как океан в десятибалльный шторм. Непривычно было видеть некоторую озлобленность на лице, прежде неунывающего русала. — Он обязательно вернётся. Я это знаю, — твердит Лев себе под нос. Звон не возражает, но и не разделяет рвения товарища. — Я, надеюсь, что ты не решишь поселиться у берега, чтобы караулить "своего человека"? — он негодует, заглядывая в светлые глаза в надежде, что случайно не подал идею. — Нет. Просто завтра мы с тобой снова вернёмся туда. Обещаю, он будет. Я чувствую это, — Лев часто кивает головой и хмурится, поджимая губы. Он не уверен в своих словах. — Нет уж, Лев, прости. Но мы договаривались лишь на один заплыв. Я туда больше не вернусь, — Звон резко останавливается и щетинится, растопыривая жабры, как ящерица при нападении. — У нас был уговор на то, что ты услышишь песню Моряка, а его не было, значит, ты всё ещё должен, — возмущенно обернувшись, Лев указывает в сторону маяка и вдёргивает брови. — Хорошо. Ладно. Но я поплыву с тобой, только когда ты мне подтвердишь достоверно, что Моряк будет петь. У меня нет абсолютно никакого желания сушить жабры на суше каждую ночь, — Звон аккуратно сходит на компромисс и тоже недовольно хмурится. Подъёмы к берегу для него сущая пытка, но на что не пойдёшь ради друга, у которого ты единственный. Льву нечего возразить. Он кивает и после прощания наблюдает, как яркий хвост отдаляется от него. Звона не в чем было обвинять. Его опасения по поводу суши были оправданы - люди веками не знали и должны были ещё столько же оставаться в неведении. Лев хотел иначе. Он хотел завязать общение с человеком. Он хотел так же, как тот Моряк, научиться извлекать из коробки с нитями прекраснейший звук. Его тянуло на сушу. Лев был готов без зазрений совести обменять подводную жизнь на возможность слышать ту музыку, которую создавал одинокий Моряк. Это было что-то волшебное, что приковывало к себе и лишало рассудка. Твёрдо решив дождаться возвращения Моряка, Лев направился следом за Звоном. Он вернётся к берегу следующей ночью, без друга, но с надеждой снова услышать музыку. Вся жизнь Льва крутилась вокруг старого инструмента, маяка и человека с бородой.