Прежде чем мы выжили

      Розово-голубая дымка разливалась за иллюминатором. Однако чарующая красота не трогала Мию, и никакие эмоции на её лице не отражались. Последние два часа она провела в пространном механическом существовании. Аэропорт, регистрация, взлёт… Наконец, в том колесе, в котором весь день носились её мысли, проломились балки, и сознание свернуло к так часто возникающему воспоминанию…       — Почему у вас нет детей? — после свадьбы Барбара спрашивала это с возмутительной регулярностью.       Если бы люди только знали, по каким причинам в молодой семье может отсутствовать ребёнок, то навсегда бы зареклись задавать подобные вопросы. Безусловно, Мия с Виктором заведомо понимали, что ребёнок в их случае — драгоценная удача. Мия являлась человеком лишь наполовину: шансы были минимальны. Врачам очень долго не удавалось сохранить её беременность. И вот, после множества попыток, слёз и разочарований срок очередной беременности перевалил за тот минимум, что прежде Мие удавалось выдержать. Наконец-то она могла поверить в то, что ждёт ребёнка, радоваться столь долгожданному событию и готовиться.       Тогда же на собственной шкуре Мия и узнала, что сияющие будущие мамаши из рекламы — это полная бессовестная ложь. Её энергия снизилась, сил хватало лишь на базовую рутину, зато токсикоз давал ей передохнуть едва ли на пару часов в день.       — Ты не против на время поменять своё мыло? — попросила она Виктора как-то утром.       — Разонравилось?       — Кажется, всё, что я любила раньше, теперь для меня невыносимо.       — Даже я?       — О! Особенно ты! — в шутку поиздевалась Мия.       Виктору нравилось потакать маленьким капризам беременной жены. Те были приятным напоминание о том, к чему они оба так долго шли.       Однако уже вечером Виктор искал Мию по всему дому, боясь позвать её по имени. С каждой секундой осознание, что он не проверил единственную комнату, убивало его. Виктор оттягивал неизбежное со странным отрицанием. Затем всё же подошёл к двери ванной Мии и сразу же почувствовал за ней чужое присутствие.       Виктор помаячил рядом зловещей тенью. Они оба страдали — каждый по свою сторону закрытой двери. Наконец он постучал дверной ручкой.       — Оставь меня одну! — голос Мии раздражённо дрожал. Неосознанно она пыталась опередить ещё большую обиду, обидеть первой. И Виктор был отличной мишенью для этого.       — Мия, — позвал он и со взвешенной паузой проговорил: — Я знаю, что случилось.       Спустя пару часов в обоюдном молчании они уснули на своей кровати. Временами Виктор делал простые человеческие вещи: моргал, закрывал глаза, вздыхал и даже спал, хотя вампиру не требовался сон. Но ему нравилось проводить ночи рядом с женой. Он научился проваливаться в забытьё, и на серое полотно забвения ложилось нечто похожее на сновидения.       Виктор очнулся утром от движения рядом. Мия осторожно ёрзала, её голая кожа касалась чего-то липкого. Сообразив первая, Мия в рассеянной панике вскочила с кровати. Воспалённый замороченный мозг заставлял её действовать резко и грубо.       — О боже! Уходи отсюда! Уходи, уходи, уходи! — в болезненной истерике кричала она, срывая с матраса окровавленную простынь.       Воспоминания о вчерашнем захлестнули её. Ей было больно, слишком сильно. Хотелось поделиться виной, хотя бы чуть-чуть, но не получалось: Мия была склонна считать каждую подобную неудачу личной ответственностью. Её грёбаная неполноценная утроба не в состоянии проносить плод больше восемнадцати недель! Она так устала от попыток. От борьбы. От съевшего её терпение оптимизма, обёрнутого в мантры: «Вселенная изобильна и даст мне то, чего я действительно хочу», «На эмбриональном уровне ребёнок получает информацию от организма матери о том, что его очень хотят».       Мия вдруг замерла, руки её повисли вдоль туловища, плечи затряслись. Хрупкое измученное тело легко поддалось утешающим объятиям Виктора. Слёзы моментально пропитывали его воротник. Каждая слезинка рассказывала ужасную затянувшуюся историю. Мия всхлипывала беспомощно и несчастно, как угодившее в капкан животное.       Виктор едва узнал её голос в надломленном шёпоте:       — Почему это произошло?       Он слышал, как короткий вопрос охватил каждый случай, каждую болезненную неудачу. Почему это происходит раз за разом?       — Я не знаю, — Виктор увидел, как потемнели её глаза от внутренней мысли. Как она по обыкновению закрылась от всего мира на долгие месяцы новых попыток.       Слёзы срывались с ресниц, катились по бледному лицу. Каждая струйка проходилась по сердцу Виктора лезвием. Мия так сильно нуждалась в ответах, которых у него не было. Она даже не представляла, как ему больно, ведь он не может дать ей того, чего они оба хотят.       Только утихнув, Мия заметила, как посуровел Виктор. Его всегда очень расстраивали её слёзы, он всегда спешил остановить их утешениями и нежностью, но никогда не знал, что такого следует сказать в подобной ситуации. Воздух вокруг них будто бы стал хрустальным от вампирского напряжения. Это говорило о том, что внутри Виктора — целая стихия чувств, которую он едва сдерживает. Он нуждался в одиночестве, чтобы прожить свою боль. Но Виктор не размыкал объятий. Ему хотелось показать Мие, что он понимает её. Он рядом. И они вместе преодолеют это.       Виктор остался ждать Мию у клиники. Она вышла через час, и он наконец-то рассмотрел её целиком издалека. Минувшая ночь не прибавила ей красоты: глаза запали, черты её всегда живого лица осунулись. Походка стала сбивчивой, неуверенной — она совершенно ей не подходила.       Заняв пассажирское сиденье, Мия не произнесла ни слова.       — Что тебе сказали?       Она дёрнула подбородком в сторону Виктора. Голосом, охрипшим от утренних слёз, объяснила:       — Кровотечения случаются и во время нормально протекающей беременности. Примерно у трети беременных в первом триместре бывают кровянистые выделения, а выкидыш при этом происходит только в одном случае из десяти. Ну а вообще выкидыши случаются даже чаще, чем нам кажется. Просто мы этого не всегда замечаем.       — То есть, всё хорошо? — полный горячей надежды выпалил Виктор.       — Нет, — Мия отвернулась к окну, в последний момент сдержав слёзы. — Я почувствовала, когда она умерла.       

***

      Опыт оставил след на будущем материнстве и отношении к нему. Но Мия ни за что бы не догадалась, каким сильнейшим образом по ней стукнет реальность.       Она никогда не была домашней девочкой. Этот безусловный факт Мия понимала о себе, уже выбирая факультет. Одна из особенностей профессии журналиста — ты никогда не знаешь, что найдёшь. А стражничество — это как журналистика, помноженная на три. Став бессмертной, Мия изменила собственное понимание ценности жизни. Та больше не была конечной, и лишь опасность делала её ярче. Быть стражником — это жить так, словно завтрашний день не гарантирован, а «сегодня» — это подарок. И ей хотелось жить этой жизнью. Жить своей жизнью, а не жизнью других. Ощущать тот самый зуд в косточках, ту самую энергию, что дарил ей только долг стражницы. Мия всегда была охотницей, преследователем, а не убегающим. Она — человек сложного пути, который строит иную модель мира. Ни дня без задачи, ни для без сложности, ни дня без новой опасности. Она вольна вершить всё, что ей нужно. Ей недостаточно быть. Ей нужно стремиться стать.       Однако забота о ребёнке занимала большую часть её мыслительного процесса. В какой-то момент Мия осознала с жуткой уверенностью, что материнство укрощает такую страстную спонтанную женщину, как она. Ей были предоставлены сразу несколько помощниц и даже ночная няня. Но никакая оказываемая денно и нощно поддержка не разуверили Мию в том, что ей больше никогда не стать полной хозяйкой своей жизни. Теперь она существовала как животное. А животные не обладают способностью к аналитическому самоопределению и, следовательно, к самопознанию. Они действуют на рефлексах и инстинктах. Обитают в мире, где нет понятия времени и себя, бессмысленно существуя или выживая.       Мия стыдилась, что не испытывает тех общечеловеческих ощущений, которые испытывают люди, став родителями. Ей казалось, признать усталость, сомневаться в своих силах или просто скучать по прежней жизни — равно отказу от материнства и предательству собственного сына. Словно отсутствие абсолютного счастья означало, что она не была настоящей матерью. Так нельзя. Она непременно обязана наслаждаться каждую минуту тем, чего так долго хотела. Любить, лелеять, заботиться и благодарить всех богов за столь редкую удачу, что ей улыбнулась.       Ты получила. Радуйся каждую долбанную секунду своей жизни!       Бремя влачилось за ней. Материнство и долг стража давили с двух противоположных точек. Верить в то, что её положение временно, было сложнее с каждым днём. Всё отчётливее Мия чувствовала, что исчезает, что её самой нет, от неё осталась только функция, ломкая тень. Казалось, она навечно останется в этом потоке никчёмной информации, период материнства не закончится, и Тео всегда будет нуждаться в ней ежесекундно, а она раз за разом будет обязана отдавать ему всё своё время.        Ей не хватало права на собственную жизнь. Мия начинала сомневаться, что у неё есть достаточно выносливости и ясности ума всё это вытерпеть. Мир её стал у́же, превращался в прошлое и тягу к нему. А когда внутреннее сопротивление достигает предела — дальше только саморазрушение.       Первое время она ещё старалась делать хорошую мину при плохой игре. Мия постоянно находясь на глазах у главного зрителя — Виктора, — ей приходилось разыгрывать спектакль, где она — счастливая и приятно замученная женщина. Она жила в постоянном напряжении, в потребности скрывать истинные чувства, скрывать нужду в освобождении, в снятии боли необходимостью. Скрывать желание восстановить себя в прежней роли. Отказ от себя, своего долга стражницы, полное искоренение самобытности — для Мии всё это равносильно смерти. Другую часть её сердца грызла вина за то, что жизнь матери кажется ей тоскливой. Мысли о том, будто её затолкали в рамки, подбирались к её мозгам пожирающим ядом: что, если Тео — её досадная обуза, а не любимый ребёнок. Мия ненавидела себя за эти идеи, бередила себя бессознательным садизмом и разрушала в наказание. Этот круг всё замыкался.       Она знала, что её осудят. Слишком детоцентричная эпоха, слишком зацикленное на детских потребностях общество. Но также Мия понимала, как ей важно сохранять автономию и самоуважение. Определить ту грань, где заканчивался её сын и начиналась она сама — отдельная личность. Ей хотелось выстроить тайный мир и убегать туда, когда сил терпеть и играть отведённую роль не остаётся. Для этого требовалось держаться подальше от своей жизни как территориально, так и эмоционально.       Для Мии побег не был способом избавиться от сына. Она бежала не от семьи. Она убегала из маленького запертого пространства в большой мир. К себе. Мия не пыталась переждать в стороне время, отведённое на материнский долг. Она сравнивала себя с электроном, готовым достичь скорости убегания и попасть в неизведанную и сияющую Вселенную.       В ту ночь, прежде чем уйти, Мия ходила из угла в угол, вышагивая своё решение. Безусловно, быть трудоголиком — один из способов скрыться от проблемы и от себя. Цена за это бегство — одномерное существование. А быть одному — несомненно, значит быть эмоциональным неудачником. Но только она сама вправе решать, готова ли платить эту цену. Только ей это решать, а не обстоятельствам.       Мия пыталась представить, что случится, если она всё же откажется от своей затеи. И тут же заплакала — боль перед возвратом в эту измучившую её опустошённость оказалась сильнее страха ошибиться.       К полнейшему недоумению Виктора Мия сообщила, что уезжает на неопределённый срок, и ему придётся взять заботу о Теодоре полностью на себя.       — Мне жаль, что я не могу показаться тебе сильной, — лишь сказала она.       — Плохой ответ, — лишь заметил он. Фраза — вовсе не рефлексия, за которой последует решение оставить её в покое. Это выговор: в следующий раз старайся лучше. Мия помнила, как на его красивое лицо со стеклянной кожей легла тень, что с тех пор так до конца и не стёрлась.       Поцеловав Тео, она уехала на другой конец света. Пандемические ограничения давали ей резонную причину долго скрываться, переносить рейсы, откладывать возвращение, которое в итоге затянулось на целый год. Вернулась домой Мия с чёткой и искренней потребностью наверстать упущенное время рядом с семьёй. Однако её поступок нанёс непоправимый урон их с Виктором браку. Отношения с Теодором тоже долго не складывались. Никогда Мие так сильно не хотелось кричать потоком раскалённых до бела слов о собственном сожалении. Она упустила нечто бесценное и невозвратное.       Прошло немало времени прежде чем здоровая привычка уходить в работу стала естественной, а не вынужденной. Теперь Мия уезжала по делам не с целью побега. Или, вероятно, у бегства были уже совсем другие основания. Ведь раз за разом, смотря в иллюминатор или пересекая границу другого штата, она ловила себя на мысли о короткой передышке. Мия больше не давала себе забыть: она мама, и жить головой в облаках просто недопустимо. Но слишком часто находила сильное облегчение в шансе просто побыть безымянным призраком в чужой стране. Как только Мия бралась за работу, жизнь её снова становилась понятной и надёжной, а в её тело и разум переливалась энергия. Когда находиться дома становилось невмоготу, судьба забрасывала её в какую-то точку пространства земного шара. Что это, если не паническое бегство в никуда? Всё же, старые привычки не исчезли, а лишь изменили свой движущий фактор. Да и возвращение домой оставалось сложнейшим испытанием — семья была напоминанием о той боли, что Мия ей причинила. О боли, что она не хотела признавать. О вынужденной потребности возвращаться в родной дом, где так много нужно изменить.       Конечно, Мия не надеялась, что её ошибки пройдут сквозным ветром. Но не рассчитала масштаб того отпечатка, который те наложат на её брак. Буквально каждая сфера их с Виктором жизни была задета. Его мнение на этот счёт являлось лишь областью её догадок. Однако на поверхности души Мия понимала, что он её не простил. А сама Мия не находила слов, которыми могла бы взвесить свою вину. Чудовищность совершенного и тёмный замерший ужас перед разговором с Виктором превосходили её желание покончить с их латентным многолетним конфликтом. Она знала, он её винил. Он знал, что она знала. Но они никогда это не обсуждали. В конце концов сознание Мии просто начало блокировать старые эмоции. В противном случае те имели все шансы её уничтожить…       — …мадам, что будете пить?       Мия опомнилась от воспоминаний. В ушах стояло приятное гудение двигателя самолёта, а перед глазами находилось миловидное лицо бортпроводницы.       — Шампанское, пожалуйста.