Прежде чем мы выжили

      Через полчаса с новыми силами Мия вошла за Виктором на балкон. Он явно не ожидал, что его потревожат. Обернувшись, взглянул с невысказанным вопросом.       — А что значит: «Хочешь, чтобы я ещё и в этом тебя контролировал»? — покрытая мутной плевой догадка прояснилась, стоило её озвучить. — Ты до сих пор следишь за мной?       Виктор на секунду скрыл в тени лицо. Собрался он привычно быстро. Ничто внешнее более его не выдало. Он настроился и дальше всячески показывать, кто доминирует в этом конфликте.       Когда-то Виктор признавался в своём параноидальном страхе опоздать и не спасти. В прошлом Мия действительно вела себя безрассудно и экстремально. Но чем подпитана давняя фобия теперь — тут Виктор объяснений не давал. Да и сама Мия не взялась бы восстанавливать эту крайне запутанную логику. Говоря откровенно, прямо сейчас ей было плевать на его побуждения. Она сатанела не столько от мысли, что до конца своих дней подотчётна Виктору, сколько от пустозвонности его обещания. Слово Ван Арта всегда казалось ей гарантией, центром постоянства. Лучше бы он напрямую ограничил её перемещение и свободу. Но Виктор поступил куда хуже.       — Ты обещал прекратить.       — Я бы не стал этого утверждать.       — Ты! Обещал! — нет, она не крикнула — это был звонкий напряжённый тон. Но замечание всё равно последовало:       — Девочка моя. Точка зрения, донесённая криком, не изменит ситуацию в твою пользу.       — Ты дал слово перестать за мной следить! — не уступала Мия.       — Я и не следил, — в ложном прикрытии заявил Виктор. Затем прибавил: — Ксандр следил.        Нарушать обещания — не в его порядках. Однако Виктор считал, что цели иногда оправдывают средства. «Следи, но не возвышайся», — на этом условии он договаривался с совестью. Когда дело касалось безопасности близких, Виктор прислушался к голосу разума, а не к принципам. Мия представить не могла, сколько неприятностей он от неё отвёл, действуя за её спиной. Она не догадывалась и как сложно удержаться от контроля, если имеешь на это все рычаги.       — Ты следил за мной.       — Ты думаешь не о первостепенном.       — Ты следил…       — Я беспокоился.       — Нет, ты контролировал. Ты продолжаешь делать так, как кажется правильным тебе.       — Прошу тебя успокоиться.       — А я прошу тебя объяснить, почему это мне следует успокоиться?       — Тем самым ты добиваешься, чтобы и я вышел из эмоционального равновесия. Послушай…       Мия резко прервала его не допускающим возражения жестом ладони.       — Нет, ты теперь слушаешь меня!       Она хорошо помнила, что Виктор — мастер внушать нежелательные мысли. Не существовало такой хитрости, которую он не применил бы для убеждения в выгодном ему тезисе. Он вообще был настолько убеждённой личностью, что мог повторять одно и то же годами, понемногу подтачивать чужую позицию и лишать уверенности в правоте — пока его воля не исполнится. Но какой бы необходимостью он ни оправдывал слежку, с ней Мия не примирится. Тем больше, что Виктор обещал покончить с этим. Обещал и не сделал.       Разочарование и обида душили. И всё же когда Мия вновь заговорила, голос её утратил прежнюю эмоциональность, став тусклым и усталым:       — Мне глубочайше наср…       — … безразлично.       — Мне глубочайше безразлично, какие мотивы тобой двигали! Ты поклялся, что этого больше не повторится. Не раз клялся, зная, что я тебе верила. Удобно же обещать, если обещание покрывать не придётся, не так ли? Ты ревностный сторонник точных выражений, и потому скосить на расплывчатой формулировке не получится. Ты сказал точную фразу: «Я обещаю, больше этого не будет».       — Я рассчитывал, со временем в слежке отпадёт надобность, ведь впредь я буду более информирован. Но мои вопросы воспринимались тобой как пассивная агрессия, которую тебе нужно обязательно отразить.       — Потому что твои вопросы — часть контроля. Через внимание, опеку и вопросы ты всегда транслируешь желание власти надо мной.       — Ты так думаешь? — на холёном лице расцвела нехорошая ухмылка.       — Думаю. Твоя забота всегда диктует какие-то правила.       — Ну и каким правилам тебе приходится следовать, Мия? Перечисли их. Сколько раз что-то происходило по щелчку моих пальцев? И сколько раз я учинял скандал из-за того, что ты пошла правилам наперекор?       — О, перестань. Ты действуешь не так топорно. Тебе под силам внушить, будто твоя позиция — это моё личное, исконно зарождённое во мне суждение.       — Я никогда не хотел, чтобы ты во всём со мной соглашалась и жила под гнётом каких-то условий. Это чревато в первую очередь для меня — начать существовать в выдуманной реальности. Но ты упорно продолжаешь обвинять меня в диктовке правил. Назови же их, милая. Каким правилам ты вынуждена подчиняться?       Редко, что могло сбить Виктора с основного вопроса в споре. У него высокая ораторская подготовка и отличная память — всё, чтобы удерживать в голове большое количество информации и не терять нить беседы. Даже когда собеседник отступал от темы, Виктор умел изящно возвращать его к первоначальному тезису спора. В этот же раз он пошёл у Мии на поводу. Значит, теперь даже он понимал, что их ссора базируется на другой наиболее выпуклой проблеме. И течение конфликта само уходило к ней.       Мие пришёл в голову старый анекдот про близорукого, который потерял ключи и пытался отыскать их при свете фонаря. К нему подошёл прохожий, чтобы предложить помощь, но для начала спросил:       «А вы уверены, что потеряли их именно здесь?»       «Нет. Зато здесь светло».        Мы ищем там, где нам легче искать. Направляем свет разума туда, где получим хоть какое-то искомое. В конфликте Мии и Виктора не было конкретной персоналии. Ни женское имя на карточке, ни соратница, получившая букет — всё это лишь побочные факторы. Прямо сейчас они приблизились вплотную к действительно важному вопросу и стояли на границе, что делила пассивное принятие и открытую войну.       — Да, я продолжал следить даже после чётких обещаний перестать. Но всё, что касается обещаний тебе, становится непостоянным под действием сложившейся реальности. Я следил, потому что мне нужны ответы. Потому что… — он вздохнул, и вздох этот был точно из глубины души. Виктор выглядел мрачным, отстранённым — сигнал его едва подавленных сомнений. — Потому что такова моя природа.       — Такова твоя природа? Серьёзно? Снова, Виктор?       — Это из притчи о Скорпионе и Лягушке.       — По-твоему, это сейчас уместно? — Мия поёжилась от ночного воздуха и сложила руки на груди. — Какая опасность в моей сегодняшней деятельности?       — Поставь себя на моё место. Ты бы не хотела, чтобы твои ученики уподоблялись своей наставнице.       — Так ты теперь лучше меня знаешь, чего я хочу?       — Я знаю точно, что ты не захочешь быть посмертной героиней! — Виктор неожиданно возвысил голос. Кожа туго натянулась на его скулах. — Мия, ты не обязана ничего доказывать. Нельзя заслужить свою ценность, делая что-либо. Основанная на достижениях самооценка — это псевдоуважение. Личная ценность и способность к счастью не должны быть связаны с профессиональным успехом. Только твоё чувство собственного достоинства определяет тебя. Не надо рисковать жизнью лишь для того, чтобы что-то значить…       — Спустя столько лет ты всё ещё считаешь, будто имеешь право контролировать меня, как ребёнка, вкручивать нравоучения в мою голову.       Он долго не отвечал, точно замечание Мии прозвучало исчерпывающе. Но она давно уяснила, что его молчаливость ещё не означает её победу.       — Можно же любить и манипулировать. В случае, если манипуляция преследует цель спасти или помочь, — Виктор сказал это с колебанием в голосе. — Между «обладать и ранить» либо «отпустить и сохранить» все выбирают первый вариант. Мы все эгоисты по своей сути. Не исключаю, что в теории контроль — вещь сугубо неправильная. Но всё в этом мире меряется частным случаем. Скажи, что плохого конкретно в моём чрезмерном беспокойстве? Или, если хочешь — контроле?       — Невозможность далеко отойти. Я всегда чувствую себя как на поводке. Ты выдал мне с десяток футов свободы. В свою сторону ты такое явно бы не стерпел. Попахивает единоличностью. Твоя уверенность в том, что ты всё контролируешь — знаешь, как это называется? Гордыня. У меня для тебя новость: ты не можешь контролировать смерть.       — Ты тоже, и всё же ведёшь себя как бессмертная. Над нами не властно время, а не смерть, если ты забыла.       — Всего лишь взяла пример с тебя.       — А не надо становиться такой как я! Держись подальше от моей жизни!       Мия услышала в этой фразе нечто очень личное. Впрочем, сейчас была не в состоянии проникнуться откровением. Слишком сильно Виктор зацепил её профессиональную гордость.       — Ты всё ещё относишься с предубеждением к моим способностям. Ты до сих пор думаешь, что мне просто нравится влезать в неприятности. Что я делаю это из природной придури и желания поднять самооценку. Представь на минуту, что у меня есть ещё и идейный интерес. Стражничество — буквально мой долг. Советую тебе как можно скорее принять действительность. И нет, Виктор, манипуляции — это не любовь. Если ты контролируешь и даёшь непрошенные советы — это не любовь. Если держишь в ограниченном мире под предлогом защиты — это не любовь. Если хочешь властвовать — это не любовь. Если чувствуешь раздражение к проявлениям человека — это, чёрт возьми, не любовь!       — Перестань критиковать только потому, что сделала бы по-другому.       — Ты был бы рад, брось я свою работу.       — Может быть, — невозмутимо подтвердил он.       Мия осеклась.       — Почему? Сомневаешься в моей самостоятельности? В моей способности принимать решения? Я умею управляться с опасностью. Ты видел меня в бою. У меня всегда отлично получалось преодолевать трудности и балансировать на краю.       — Всё это не гарантирует печального исхода, однако увеличивает вероятность того, что печальный исход всё-таки произойдёт. Твоя служба сопряжена с риском. Жизнь, которую ты ведёшь — отсрочка смерти, сдвиг к могиле. Это не может не волновать меня. Поэтому, если хочешь понять мои мотивы, попробуй хоть раз взглянуть на свою жизнь моими глазами.       Видимо, несгибаемая правоверность уже стала бессознательным состоянием Виктора. Смелость и самоотверженность Мии виделись ему идейной блажью, невыдержанностью личности и заигрыванием со смертью. И раз уж отворотить её от этого нельзя, он пытался хотя бы поставить под сомнение всё, что она делала.       — Просишь меня положиться не на своё мнение, а на твоё? Просто потому, что так тебе будет спокойнее? Ты же знаешь, как сильно мне необходимо моё дело! Ты знаешь меня…       — Мне так больше не кажется. Я больше не знаю, кто ты, — Виктор посмотрел на Мию чёрными мрачными глазами. Ледяной, недосягаемый. Черты лица его были протравлены эмоциями, которые прежде Мия за ним не замечала.       Она задумалась над его дезавуированным утверждением, скрывающим под собой правду: я больше тебе не верю. Слова эти будто не принадлежали этому миру. С другой стороны, всё было настолько странно и безумно, что кажется, только ему они и принадлежат.       — И я не знаю, почему раз за разом тебе важнее быть где-либо ещё, а не дома с семьёй.       Ну, вот и оно. Наконец-то полноценно оформленное, чёткое и прямое. Точка отсчёта, центр, око тайфуна — бегство Мии. Всё остальное вторично по отношению к главному. То, что навсегда разъединило их, оставив в отношениях уважительное равнодушие и тишину — рабочий способ вместе сосуществовать.       Словесная интерпретация давнего конфликта звучала обидно. Виктор ещё никогда не пользовался этим напоминанием в качестве угрозы или удара. Он никогда ещё не разоблачал Мию вслух. Что ж, для него настал момент высшего триумфа. Виктор был силой, превышающей её силу. Он уничтожал, превращал аргументы в пыль. Его «но» — как пламя, что пожирало все доступные тому ресурсы.       Внутри Мии заболели тоска и сожаление. Старая незаживающая рана, которую было достаточно едва ковырнуть. Которая навсегда останется разверстой и уязвимой.       Мия боялась взглянуть глубже во взгляд Виктора. Увидеть там, как он едва совладает с обидой, что Мия ему внушала. Именно так: на Мию переложена вся субъектность — не он испытывает, а она внушает.       — Давай, Ван Арт, пали со всех бортов… — в глубине её души шевельнулась иррациональная надежда, что Виктор всё же горячо и ревностно её любит. Никто же не станет причинять нарочную боль человеку, который ничего для него не значит? — Давай расскажи, какая ты жертва собственного великодушия. Был вынужден один воспитывать своего же ребёнка…       — Дело не в этом. Я лишь считаю, тебе давно следует задуматься о выборе. Чего ты хочешь больше: быть истинной стражницей или находиться рядом с сыном. Ты высокомерна, если думаешь, что сумеешь это совместить. Ты высокомерна, если считаешь, будто можешь всех спасти, поднявшись над всеми трудностями и хаосами. Не каждая битва на этом свете твоя.       Не имело смысла злиться на Виктора за его пристрастие к власти и лидерству. Мия давно знала, что они очень с ним похожи. Вступив в брак, она обвенчала свою потребность контроля с чужой. Её способ власти над Виктором — ревность. Его способ власти над ней — слежка. Он не переносит методы её контроля, она — его методы. Никаких шансов распутать эту липкую паутину.       Подводящим итог тоном Мия проговорила:       — Хорошо. Я высокомерна, ты контролёр. Мы всё друг другу сказали. Закончим.       — Странное дело: когда я делаю выводы о тебе, ты утверждаешь, что я чересчур спешу в суждениях. А вот ты почему-то никогда не считаешь выводы обо мне поспешными.       — Это не так.       — Долго ли ты думала, прежде чем обвинить меня в неверности? Долго ли ты думала, прежде чем назвать мой контроль нелюбовью и гордыней?       Виктор был большим охотником уйти от ответа, но уж если сам задавал вопрос, то не оставлял пространства для манёвров. Однако Мия не нашла слов. Внутри неё росла и множилась лишь пустота. Ей вспомнилось вдруг, с чего сегодня начался их разговор, что послужило ему толчком. Мысленно Мия ещё обыграет этот вечер бесчисленное количество раз, представляя, как всё могло пойти иначе. Она просто хотела позаботиться о его костюме. Она просто повела себя немного бестактно, обшарив чужой карман. Она просто женщина со стабильной самоценностью, имеющая право задавать вопросы и высказывать вслух свои недовольства. Мие не хотелось пожалеть о том, что она навязалась Виктору. Ей не хотелось открыться и понять, что её не принимают. Происходящее неожиданно увиделось Мие вульгарным, таким недопустимым для неё. Зачем она заговорила? У них с Виктором была нормальная спокойная жизнь. Если посмотреть назад, ничего ужасного там не обнаружится. В том, что они избегали насущных тем, было даже что-то зрелое.       — Ты оцениваешь меня, Виктор. Постоянно. И любишь меня только на собственных условиях. Вот правило, которое ты мне навязываешь, вот правило, которому мне нужно следовать, чтобы оставаться с тобой. Я должна оправдывать твои ожидания. Ты разочаровываешься во мне каждый раз, если этого не происходит. Я словно придаток твоей личности. Часть твоего безупречного образа, и не приведи господь, что-то его дискредитирует.       Взгляды их встретились — налитые, усиливающиеся враждебностью.       Мия возвела ладони. С каждым словом она вычленяла ими все испытываемые эмоции, чтобы Виктор наглядно увидел их и осознал:       — Я разрешаю тебе не принимать меня. Считать меня безрассудной, инфантильной, высокомерной. Любительницей преувеличивать любые мелочи в проблему. Я разрешаю тебе разочаровываться во мне, не верить в меня и винить. Просто не нужно больше преподносить это так, будто оно должно заставить меня задуматься.       Неожиданно Мия ощутила себя неуместно счастливой, наконец-то приняв собственные чувства. Она так долго подавляла в себе вину за ошибки и несовершенство, что признание проблемы спровоцировало прилив эйфории и необычайной лёгкости. Мия признала проблему, а значит, могла начать решать её. Ей лишь хотелось, чтобы Виктор понял, насколько важную вещь она осознала в этот трудный гадливый для них момент. Несмотря ни на что, между ними существовала связь, нечто большее, чем симпатия и построенное на семейных узах единство. Есть в мире то, что зримо глазами. Свет, цвет, форма. А есть то, что оку не видно, но его всё равно замечаешь — пространство, перспектива, фокус. Такой незримой сутью была и их партнёрская истинность. Она шла не из головы, она сформировалась на глубинном эмоциональном уровне.       Но Виктор не понял. Его лицо словно отлили из стали.