Все оттенки синего

В галерее возле занесенного снегом сада было темно и удивительно безлюдно. Фольтест мысленно сделал заметку устроить капитану замковой стражи выволочку за то, что тот сегодня позабыл отрядить сюда людей. Что с того, что холод собачий? Оденутся потеплее — и всего делов! Впрочем, сейчас это наоборот играло ему на руку — меньше возможных свидетелей. Он почти тащил Вернона за собой, взяв за ворот гамбезона, и, едва зайдя в галерею, прижал к стене в самом темном углу. — Ты что творишь?! — прошипел Фольтест, одной рукой продолжая держать гамбезон, а вторую сжимая под самой нижней челюстью, чтобы не пытался отворачиваться. Роше с трудом сглотнул и не ответил, только втянул носом воздух. — Ну?! Не смей отмалчиваться! Ты мне чуть поножовщину при всем дворе не устроил! — Ублюдок сказал… — прохрипел Вернон наконец. На морозе дыхание слетало с губ легкими облачками. — Ублюдок сказал, не надо было помогать. Выйти из окружения. — Его речь прерывалась, а смотрел он, не моргая, что выглядело откровенно жутко. — Что я не должен был идти туда. Но иначе они попали бы к Врихедд. А что Врихедд делали с пленными… — Вернон сглотнул. Фольтест почувствовал одновременно холодную испарину ужаса и гнев. Да уж, чертов барон Гишен умудрился своими разглагольствованиями привести Роше в то самое состояние, когда рука сама тянется к оружию. Конечно, Вернона не то, чтобы в принципе сложно разозлить, однако Фольтест давно наловчился чувствовать разницу между негодованием и слепой яростью на грани бешенства когда Вернон был способен лишь рвать, рубить и убивать самым жестоким образом… Никто не мог предсказать, что разговор вообще зайдет о сражениях. Потому что вообще-то Фольтест объявил, что раз замок занесён снегом и охота решительно невозможна, стоит в ожидании окончания метели скоротать время за карточным турниром. Самое что ни на есть мирное времяпрепровождение! Но наверное, следовало с самого начала догадаться, что не стоит звать Вернона на подобное мероприятие. Ну конечно ему будет скучно среди благородных снобов, да и вся эта разряженная знатная братия раздражает его как гнус на болотах, но Фольтест… он, признаться, сам не знал, почему настоял на присутствии Вернона. Возможно, просто потому что он мог. Да и что такого случилось бы? Это же всего-навсего карты! Однако барон Гишен неожиданно пожелал в перерыве между партиями похвастаться подвигами его земляков во время Второй Северной, отдельно подчеркнув, что у него уцелело бы куда больше воинов, если бы кое-кто со своими людьми пришел на подмогу именно ему, закрывая правый фланг, вместо того, чтобы унестись прорывать окружение, в которое угодила рота арбалетчиков из Белого Сада. — …Увы, не всем доступны тонкости тактического мышления! — громко сетовал барон. Фольтест, вполуха слушавший разговор и куда больше заинтересованный попытками предсказать следующий ход своего злейшего противника, кастеляна замка, успел разобрать лишь угрожающее и негромкое «Не все могут понять, что нельзя отдать отличных бойцов на пытки Врихедд, лишь бы уцелело как можно больше задниц в позолоченных доспехах», прежде чем понял, к какому безобразию всё стремительно катится и что рука Вернона уже, дрожа от напряжения, медленно тянется к ножнам. Ну конечно, Гишен смотрел на ситуацию с точки зрения стратегии: пожертвовать одним отрядом, чтобы обеспечить блестящую победу на другом участке — не самая большая редкость, когда речь идет о войнах. Вернон, как солдат, должен понимать, что стратегия не знает жалости — более того, Фольтест прекрасно знал, что Вернон способен без колебаний приносить жертвы — однако сегодня что-то пошло сильно не так. Может, напился? Фольтест демонстративно принюхался, однако от Вернона не то, чтобы сильно пахло выпивкой. Пара кружек слабого пива, не более, после такого он мог без труда и ножи в мишень кидать, и в рукопашной победить. Благодарение богам, что Фольтест заметил его совершенно бешеный взгляд, прежде чем Вернон схватился за оружие! Если бы он не успел вмешаться, это выглядело бы так, будто король руками Роше перерезал глотку барону при всем честном народе, а подобные скандалы не разрешаются учтивыми словами примирения и рукопожатием! — Он сказал, что надо было бросить наших, — сипло произнес Вернон вдруг, как будто это всё объясняло. И, похоже, для него это и в самом деле являлось бесспорной истиной: за подобные слова действительно следовало карать! Фольтест чуть встряхнул его, немного крепче сжимая пальцы. — Мудак нажрался и сболтнул лишнего. А ты уже за ножи хватаешься. Это никуда не годится! Ты выше того, чтобы поддаваться на такие провокации, слышишь меня? — Однако Вернон не слышал. Доводы разума были не в силах проникнуть под шаперон, и в остекленевших от ненависти глазах Вернона пылал огонь почти демонической ярости. — Не будь я так добр, тебя бы за такую выходку высекли, понимаешь ты это? — Но сукин сын!.. — Хватит! Говорить будешь, когда прикажут! — прорычал Фольтест, и Вернон замер, напрягаясь всем телом и смотря на своего короля широкими глазами. Затем с его губ сорвался прерывистый медленный вздох. О, ему нравились приказы, небо свидетель, как же ему нравились приказы! С тех самых далеких дней, когда Вернон был неотесанным рядовым, по-юношески угловатым, порой откровенно дерганным и нервным, не привыкшим еще к королевским милостям, — стоило лишь Фольтесту перейти на такой тон, как Вернон подчинялся с восхитительным упоением, будто в мире не осталось ничего, на что бы он не согласился. Приказы помогали ему забыться и не думать. Потому что думал за него Фольтест, и Вернон наслаждался этим. — Да, правильно, — похвалил Фольтест. — Сейчас ты будешь молчать. И слушаться. Фольтест сильнее сжал пальцы, чувствуя, как часто и тяжело бьется под ними пульс. Казалось бы, настал тот самый момент, когда параноик Вернон должен был занервничать, воспротивиться, начать вырываться… однако вместо этого Роше, прикрывая глаза, подался навстречу руке, вжимаясь в ладонь горлом и размыкая губы, как будто умоляя… умоляя продолжать. Что ж… если это поможет Вернону прийти в себя… а впрочем, как будто Фольтест мог его не захотеть! Взвинченного, почти осатаневшего от ярости, опасного — и в то же время столь покорного, готового без возражений принять всё, что только уготовил для него его государь. Не потому что был не в силах воспротивиться, а потому что хотел сдаться. Выпустив ворот гамбезона (но не шею!), Фольтест провел ладонью по груди Вернона, скользнул ниже, ласкающим движением ненадолго обхватил талию прежде чем опустить руку на промежность. Судорожным рывком подаваясь навстречу ладони, Вернон почти заскулил, кривясь, будто ему это причинило боль, — однако Фольтест прекрасно знал, что это возбуждает. — А теперь ты идешь за мной, — очень тихо и очень отчетливо произнес Фольтест, склоняясь ближе, почти касаясь губ Вернона своими, но всё же не позволяя поцеловать, — и ведешь себя прилично. Понял? Роше медленно кивнул точно завороженный. *** Пусть от окон и тянуло пронизывающим зимним холодом, а стекла затянуло узорами инея, в королевской опочивальне разумеется натопили как следует. Да уж, самое время было укрыться от холода! Если бы они пробыли на этом морозе еще несколько минут, то Вернон наверняка попросту примерз бы к стене! Наблюдая за тем, как Вернон раздевается, Фольтест чувствовал, как внизу живота приятно тянет разгорающееся всё сильнее возбуждение. Небо свидетель, как же хорош его преданный командор, его мальчик, со всеми своими шрамами, с мышцами и удивительной стройностью! Право, просто поразительно, как Вернон умудрялся оставаться поджарым и почти тощим, несмотря на все эти десятки фунтов доспехов и оружия. Кольчуга, гамбезон, мечи, булава, арбалет… таскать всё это на себе — то еще испытание. Однако Вернон не жаловался и совершенно резонно отмечал, что невелика цена за то, чтобы остаться в живых. «Может бердыш и не выдержит, но стрелу — вполне» — говорил он, чуть усмехаясь, когда Фольтест в очередной раз ворчал, что ему надоело снимать все эти фунты брони, что пока доберешься до желаемого в жаркой спальне семь потов успеет сойти. Впрочем, не Фольтесту с его плащами, кольчугами, сюрко и наплечниками, ставить Роше на вид манеру одеваться! И на самом-то деле порой это даже добавляло определенной прелести — постепенно, снимая вещь за вещью и распаляясь всё сильнее, добираться до разгоряченной кожи. На лице Вернона всё еще заметна была некоторая отстраненность, поэтому главным становилась задача не дать ему задуматься, вспомнить о сваре и снова раздуть пламя. Фольтест уже знал, что именно собирается сделать, и даже если бы он не успел еще возбудиться, то нарисованные образы уж точно обеспечили бы ему крепчайший стояк. Для начала следует уложить на постель и огладить тело от бедер до шеи, распаляя и доводя до такого состояния, когда от напряжения начинают дрожать поджилки. Затем — приказать задрать бедра повыше и безжалостно-медленно трахнуть пальцами, не давая кончить и останавливаясь в шаге от пика. Чтобы взвыл и мечтал о разрядке как о величайшем благе. А потом можно уже и взять, уткнув лицом в подушку, этим заглушая самые бесстыже-громкие стоны. Оставляя их только для себя. — Ложись лицом вниз, — приказал Фольтест, неожиданно для самого себя понимая, что осип, до того глотку сдавило вожделение. — И держи руки при себе. В свою очередь поторопившись избавиться от одежды, Фольтест уселся на постель рядом с Верноном и провел ладонью от его бедер к напряженным плечам, затем обратно, кончиками пальцев надавливая на контуры вытатуированной на пояснице надписи «Темерия». (Выбор рисунка его в равной мере забавлял и умилял; помнится, увидев это впервые, он не мог разобраться: смеяться ли ему или считать это крайней степенью проявления преданности. Впрочем, чем бы ни тешился…) Вернон тяжело дышал, уткнувшись лицом в сложенные ладони, и безропотно ждал, хотя Фольтест и видел, что тот уже изнывает от желания, что от каждого прикосновения по его телу словно пробегает волна дрожи. Осознание того факта, что Фольтест выпестовал и приручил эту ярость и силу, безумно возбуждало. Какой же восхитительный пыл! Сколько рвения, сколько страсти, сколько готовности покориться и сдаться на милость! Однако до милости еще было далеко. Крепко взяв Вернона двумя пальцами за загривок, Фольтест склонился ниже и намеренно низким голосом негромко сообщил, что бравому солдату его величества следует получше держать себя в руках, что поддаваться на провокации — дело совершенно недостойное. Напомнил, что иной монарх, не такой терпимый и добрый как Фольтест, приказал бы высечь его на конюшнях за подобную выходку — и что-то дурное, темное зашевелилось в его душе, когда Вернон на это усмехнулся, почти оскалился. Холера, каков нахал! Нет, такое нельзя оставлять безнаказанным! Взгляд Фольтеста упал на груду верхней одежды на полу в ногах кровати. Подняв тонкий ремешок, на котором Вернон обычно носил арбалет, он приказал Роше завести руки за спину и крепко связал их. Если Вернон удивился, то виду не подал и даже не возразил, хотя Фольтест прекрасно знал, что подобное его нервировало, потому что делало уязвимым. И в том, что он соглашался и на такое тоже, подтверждая, что Фольтест — исключительно исключительное исключение из всех исключений, было самое что ни на есть доверие, от которого в груди разливалось трепещущее тепло. Однако сейчас было не время сентиментальничать. Как-никак сегодня целью Фольтеста помимо прочего было и стремление помочь забыться, перестать думать и вместо оскорбительной тупости дворян сосредоточиться на чем-то куда более приятном. Поэтому он позволил себе лишь коротко прижаться губами к обнаженному плечу Вернона, прежде чем потянуться за склянкой масла. Осуществить вторую часть плана оказалось несколько сложнее, хотя бы потому что самой своей реакцией Вернон подвергал выдержку Фольтеста нешуточному испытанию. То, как он самозабвенно подавался навстречу пальцам, вжимаясь щекой в подушку, практически закатывая глаза от удовольствия… черт подери, это было слишком горячо! Слишком искушало сдаться и хорошенько его выдрать. В конце-то концов, несмотря на корону и прочие регалии Фольтест — такой же человек. А человек слаб, ему свойственно поддаваться искушениям! Особенно когда они воплощаются в таком возмутительно соблазнительном виде! После позорно короткой внутренней борьбы, Фольтест схватил ремешок, связывавший руки, рывком заставил Вернона подняться на колени и прижался возбужденным членом к его ягодицам, пока только обрисовывая перспективы, распаляя пуще прежнего. То, как от такого движения, Вернон изогнулся, запрокидывая голову, окатило Фольтеста волной жара. Нет, он, конечно, терпелив (пожалуй) и милостив (иногда), но всему есть предел! Резко, быстро, вколачиваясь в такое, черт подери, горячее, жаждущее и узкое тело, Фольтест слишком хорошо чувствовал, что теряет остатки адекватности от того, как напрягается подтянутая спина, того, как с искусанных губ Вернона срываются хриплые, стонущие вздохи. Одной рукой он придерживал худое бедро, а второй продолжал сжимать ремешок, не позволяя Вернону повалиться обратно на постель. Нет-нет, он и мысли не должен допускать о том, чтобы — как делал порой — исступленно тереться о простынь и так приближать собственную разрядку. О, нет, не столь быстро! Сначала Фольтест сполна насладится этой покорностью. Погребенный лавиной собственных ощущений, Фольтест даже не сразу услышал, что Вернон пытается что-то сказать. Точнее, что Вернон едва слышно шепчет на выдохах. — Прошу, прошу, прошу… — жмурясь и часто-часто дыша, повторял и повторял он, и Фольтест просто кожей ощутил, что, это именно оно. Именно то самое забытье, когда мир меркнет, а в сознании не остается ничего, кроме кристально-чистого желания. И отказывать Вернону и дальше Фольтест уже просто не мог. Всё-таки милосердие его величеству и в самом деле не чуждо! Выпуская ремень, Фольтест повалил Вернона на постель, придавливая всем весом. Проникая так глубоко, что яйца касались промежности, Фольтест вцепился зубами в то место между плечом и шеей, что всегда заставляло Вернона терять голову. Так вышло и сейчас. С глухим, скулящим стоном, Вернон содрогнулся раз, другой, а затем так туго сжался, что вколачиваться в его тело и дальше становилось почти невозможным, и Фольтест понял, что ему не удастся продержаться хоть сколько-то долго. Этот жар, эта теснота, эти хриплые стонущие выдохи толкали его к краю и он, даже если бы захотел, не смог бы остановиться, совершенно бессильный перед удовольствием, что разливалось от бедер по всему телу. *** Опомнившись, Фольтест поспешил развязать ремень, осторожно растер запястья и ладони Вернона. Тот наблюдал за ним с поразительной безучастностью человека, до того затраханного, что он временно утратил способность соображать, и выглядел совершенно очаровательно. Поэтому Фольтест наконец перешел к последней стадии плана: обхватив лицо Вернона ладонями, он прильнул к его губам, мягко целуя, ловя короткие, тихие стоны и наслаждаясь ими. Комнату окутала тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине. Одна из свечей с шипением погасла, захлебнувшись в расплавленном воске. Вернон уже самым умиротворенным образом положил голову на плечо Фольтеста, как будто вовсе не он часа полтора назад порывался устроить смертоубийство. Фольтест чуть потрепал его по волосам. — В следующий раз… — начал было он. — Больше не повторится, — отозвался Вернон, такой удивительно присмиревший, такой покорный, как будто действительно верил в собственные слова. Фольтест безмятежно усмехнулся, не прекращая поглаживать его по голове. — Конечно, повторится. Будто я тебя не знаю. Но попытайся. Это приказ. Я не смогу всегда быть рядом, чтобы встать между тобой и высокородными выродками. Да, да, ты скажешь, что и сам справишься, но ты плохо представляешь, как это, когда на тебя бросается вся эта кодла. — Наверное, примерно как стая голодных трупоедов?.. — предположил Вернон. Однако мысль о сражениях и их последствиях отозвалась неприятным, скребущим чувством, и Фольтест предпочел сменить тему. — А барон Гишен умеет оживить вечер, не находишь? — поинтересовался он. Вернон пожал плечами и ничего не ответил. — Когда зима пойдет на убыль, нанесу-ка визит в его владения. Всем двором и, разумеется, с охраной. — Стряхивая дрему, Вернон приподнялся на локтях и, заспанно прищурившись, посмотрел на Фольтеста, не понимая, куда тот клонит. — Уверен, он обеспечит прием на самом высоком уровне. — Недоумение на лице Вернона сменилось усмешкой. — А еще привезу в подарок какую-нибудь зерриканскую тварь. Какую-нибудь, которая жрет побольше. А потом надо будет расквартировать в его владениях роту. Обязать кормить, одевать, обмундировывать. И не в какую-то рвань рядить, а в лучшую махакамскую сталь. Такой знаток военного дела будет счастлив заботиться о бравых защитниках родины. — Действительно будет?.. — уточнил Вернон, представляя, с каким количеством фамильных драгоценностей барону придется распрощаться, чтобы не ударить в грязь лицом перед всем королевским двором и всей королевской ратью. Фольтест с довольным видом потянулся, закидывая руки за голову: — Не сомневаюсь в этом.