Все оттенки синего

Разглагольствования о том, что шахматы, де, помогают познать тактику боя и готовят к настоящим сражениям, Фольтест считал чушью. Одинаковые условия, одинаковые войска с обеих сторон, четкие правила, которые невозможно нарушить, — ничего общего с войной. С другой стороны — шахматы отлично показывали темперамент. И не только самим выбором стратегии, но и поведением в ходе партии. Так, Вернон играл из рук вон плохо — забывая о маневрах, блокировал себя же и немедленно бросался рубить фигуру, угрожающую даже пешке. Да и по самой его осанке, по тому, как он ерзал в кресле, то и дело закусывая костяшки, было заметно, что по доброй воле он бы не терпел такого нудного занятия. Однако в шахматы он играл с Фольтестом и очевидно это искупало для него все неудобства и досаду от постоянных поражений. Наблюдая за тем, как Вернон хмурится и кусает губы, пытаясь сообразить, как же ходить, Фольтест находил его совершенно очаровательным, но в то же время думал, что если его не вышколить — он и вне шахмат будет бросаться в атаку, себя не помня, пока наконец глупейшим образом не сложит голову в какой-нибудь совершенно дурацкой заварушке. Поэтому Фольтест взялся учить его стратегии и тактике. У него не было плана, не было представления о том, как следует наставлять, так что Фольтест рассчитывал лишь на то, что Вернон покажет себя достаточно сообразительным. Он рассказывал о военных кампаниях минувших лет, сначала объяснял причины побед и поражений, затем стал предлагать Вернону самому догадаться, почему, например, король Меддел так бесславно проиграл войну с Аэдирном. А в помощь ему — вручил трактат «Ремесло войны» и сказал, что пока не прочитает и не поймет, об офицерском чине может и не мечтать. Ведь пусть Ибн Дзы и жил за тридевять земель, этот офирец самую суть ухватил. Да и Офир, Темерия, Нильфгаард — война везде одинакова. Конечно, Фольтест и не предполагал, что во время походов у солдата может найтись время на книги — и был бы разочарован в капитане Майра, если бы тот настолько попустительствовал своим ребятам. Поэтому читал Вернон во время «докладов», чаще всего сидя в ногах Фольтеста, пока тот разбирался с собственной перепиской. Изредка отрывая взгляд от бумаг, Фольтест краем глаза не без удовольствия наблюдал за тем, как Вернон сосредоточенно щурится, переворачивая страницы. Приятным дополнением стал энтузиазм, с которым Вернон, отложив наконец книгу, бросался выполнять любые пожелания короля. Уставший от умственной работы и утомленный неподвижностью, он с удвоенным рвением отдавал всего себя. Впрочем, Фольтест не мог не отметить, что несмотря на уроки манера игры Вернона нисколько не меняется и что куда больше ему нравятся и удаются карточные партии. — Неужто «Ремесло войны» тебе ничего не разъяснило? — поинтересовался Фольтест однажды, смотря на совершенно бездарно выстроенную оборону, которая в сущности ничего уже не могла защитить. В покоях пахло благовониями, дым от которых змеился над резной офирской курильницей. Дрова трещали в камине и тени чуть дрожали в свете пляшущего пламени. Регалии и доспехи отложили в сторону. Сейчас легко было поверить, что они — не король и солдат, а просто два человека, пожелавших провести вместе вечер: принять ванну, меж делом позволив себе немного практически целомудренных объятий, и сыграть пару партий в шахматы под разведённое водой вино прежде чем переместиться к постели. Вернон растерянно почесал в затылке, отводя взгляд. — Извините, мой государь, шахматы не очень похожи на то, о чем тот мужик пишет. Да и, признаться… нет, иногда он дело говорит. Взять хотя бы: «кто еще до сражения побеждает расчетом — у того шансов много». Когда видишь, что их там десятка два, а вас трое — надо рехнуться, чтобы на них броситься. Всех поголовно пересчитал, понял, что врукопашную не одолеешь — и ушел. А значит, считай, у тебя еще есть шанс перебить их в другой раз, бомбу, может, кинуть. — Усмехнувшись такой трактовке, Фольтест передвинул ферзя, ставя шах, и откинулся на спинку кресла. Вернон даже не взглянул на доску. — Ну или вот это: «если у армии нет обоза, она гибнет; если нет провианта, она гибнет; если нет запасов, она гибнет» — тоже семи пядей во лбу быть не надо. На пустое брюхо да дрынами особо не навоюешь, всем известно. Но порой… порой мне его не понять, мой государь. Наверное, не моего ума. Извините. — Что же тебе не понятно? — Ну вот хотя бы… — взгляд Вернона заволокла легкая пелена задумчивости, с таким лицом он обычно вспоминал, — «предел в придании своему войску формы — это достигнуть того, чтобы формы не было». В какую там он форму сложится? Фигу скрутит? И почему тогда формы нет, если эта форма — фига? — «Когда побеждающий сражается, это подобно скопившейся воде, с высоты тысячи саженей низвергающейся в долину. Это и есть форма», — процитировал Фольтест. Вернон болезненно скривился и потер пальцами переносицу, прежде чем устало вздохнуть. — Нет, мой государь, простите, не пойму. Слова-то я разбираю, не дурак, но они складываются в тарабарщину… — Неужто шахматы тебя так утомили? — усмехнулся Фольтест и подъемом ступни коснулся ноги Вернона под столом. Вернон аж вскинулся и в его взгляде вспыхнуло нетерпеливое предвкушение. — Что ж, я знаю верный способ развеяться… *** Раздеваться особо и не требовалось, от основной части одежды они избавились еще до того, как принять ванну. Фольтесту осталось лишь скинуть шелковый халат. Усевшись на край кровати, подогнув под себя одну ногу, а вторую свесив на пол, Фольтест покачал обутой в мягкую туфлю ступней, наблюдая за тем, как Вернон торопливо снимает штаны. Зрелище ласкало глаз: по-прежнему стройный как молодая ветла, парень уже набрался сил, и смотреть на него было исключительно приятно. Не менее приятно, чем ощущать на собственном теле крепкую хватку этих рук, когда Вернон в порыве не мог сдержать рвения. Конечно, в здравом уме Вернон и не помыслил бы о том, чтобы допустить какую-то грубость, но, одурев от желания и возбуждения, ему порой попросту не удавалось сдержаться, и Фольтест без колебаний прощал ему подобное, находя в этом пряную прелесть. В конце-то концов, если бы ему хотелось одних только нежностей и бережности, вряд ли бы Вернон настолько увлек его. Сколько это уже тянется? Года три?.. больше?.. сколько десятков раз тихий и малоприметный солдат украдкой проскальзывал в спальню Его Величества и оставался на всю ночь? Сколько раз Фольтест не мог устоять перед желанием смутить Вернона, утягивая его за собой в темный угол, чтобы там облапать или жадно, почти грубо поцеловать? А ведь Фольтесту по-прежнему не надоело, ему по-прежнему мало и он по-прежнему хочет настолько, что порой приходилось силой воли обращать свои мысли в другую сторону, чтобы не отвлекаться от дел на обольстительные образы. — А знаешь, сегодня я хочу наоборот, — объявил Фольтест, и взъерошенный Вернон, стянув рубаху через голову, недоуменно посмотрел на него. — Не пойми меня неправильно — твои ноги восхитительно смотрятся на моих плечах. Но ты так сладко стонешь подо мной, что прямо-таки интригуешь. Судя по твоему лицу, это определенно лучше, чем одни только пальцы. — Покачав головой, Вернон позволил рубашке выскользнуть из своей руки и, присев рядом с Фольтестом, прижался губами к его плечу. — Пожалуй… — Ну так тем более. Давай, удиви меня. Вернон всегда хорошо выполнял приказы и требования, и разумеется он не мог бы помыслить о том, чтобы отказать. Однако начать он решил издалека. Когда ладони Вернона коснулись его тела и медленно заскользили от поясницы к плечам и обратно, то надавливая, то оглаживая, Фольтест довольно зажмурился и чуть прогнулся в спине. Что ж, в чем Вернону среди прочих достоинств нельзя отказать — так это в том, что он знает, как обращаться с уставшими мышцами. Где только наловчился?.. — Не отвлекайся, — напомнил Фольтест, потому что когда тебе разминают спину это, конечно, приятно, но так и сомлеть немудрено, а у него другие планы. Стряхнув руки Вернона со своих плеч, он разлегся на спине. *** Подмигнув, Фольтест растянулся во весь рост, закидывая руки за голову и потягиваясь, как бы призывая любоваться собой и предлагая всего себя. Вернон с обожанием смотрел на своего короля, чувствуя как в груди смешиваются нежность, восхищение и возбуждение. Да уж, меньшего от Фольтеста ожидать было нельзя: он знал, что хорош, и поэтому с тщеславием красивого мужчины не мог отказать себе в том, чтобы порисоваться. — Приступай, — кивнул Фольтест, плавно разводя согнутые в коленях ноги, и с предвкушающей улыбкой закрыл глаза. Вернон нервно сглотнул. Тяжелое от возбуждения и смятения дыхание уже сушило приоткрытые губы, а кровь стремительно приливала к члену. Не то, чтобы они никогда прежде не делали чего-то подобного. Фольтест всё же был в определенной степени избалован и оттого жаден до всевозможных новых ласк. Просто раньше он довольствовался руками. Хотя всё равно каждый чертов раз Роше поначалу робел, точно неуклюжий девственник, что Фольтеста, похоже, неизменно забавляло. Однако именно потому что Роше не принадлежал к невинным и оттого неловким особам, он и старался быть предупредительным и осторожничал, чтобы ни в коем случае не испортить дело резким движением или невольной грубостью. Сам-то он вполне может перетерпеть последствия собственного неуемного рвения, однако не хотел бы того же для Фольтеста. Тот, впрочем, сегодня заботы не оценил и недовольно скривился. — Боги, Вернон, неужели у тебя от удивления мозги спеклись? Делай так, как тебе нравится! Я хочу знать, как это! Вернон смутился еще сильнее. Ему-то самому нравилась грубость спешки, нравилась бесцеремонность, но повести себя так с Фольтестом… да, порой он, что называется, забывался, особенно если отлучка была особенно долгой, и показывал себя куда менее предупредительным, чем, пожалуй, должен был. Однако Фольтест ни разу не остановил его, лишь, негромко смеясь, восхищался его рвением и, крепче прижимая к себе, подставлял плечи, шею и грудь под поцелуи, настолько пылкие, что они порой становились укусами. Так и теперь, когда Вернон наконец подчинился, Фольтест лишь довольно усмехнулся, закусывая нижнюю губу. — Вот, другое дело! — А потом он чуть поднял веки, томный, жгучий взгляд обдал Вернона волной жара, и парень так и обмер с открытым от изумления и восхищения ртом. Подобного он не мог вообразить и в самом горячем сне. Не потому что это было дурно или неприлично (представление о приличном у Вернона было весьма посредственное — там, где он рос, понятия приличия и благонравности не пользовались большим спросом). А потому что силы его воображения не хватало на то, чтобы представить, что его король может выглядеть так. Не сводя с Вернона этого умопомрачительного, темного, жадного взгляда Фольтест чуть покачивал бедрами, подаваясь навстречу его руке, и казалось, всецело сосредоточился на собственном удовольствии. Рыжие волосы разметались по подушке и напоминали нимб, в глазах горело самое настоящее пламя, на щеках выступил яркий румянец, грудь вздымалась от тяжелого дыхания, с губ срывались короткие, тихие стоны, да и стояло у него крепче некуда. Боги, Вернон уже знал, что это зрелище будет преследовать его не один и не два дня! Глубже проталкивая пальцы в жаркое тело и млея от того, как его король — черт подери, король! — реагирует на каждое движение, вздыхает и закатывает глаза (что более чем красноречиво свидетельствует о том, как ему нравится), Вернон совершенно потерялся во времени, пока Фольтест вдруг не взмахнул чуть рукой, прося остановиться. — Не буду отрицать, — выдохнул он, — всё это, конечно, приятно, но может быть уже перейдешь к основному? Или ты собираешься ослушаться?.. — И в мыслях не было, мой государь, — отозвался Вернон, склоняясь, чтобы поочередно поцеловать колени Фольтеста и одновременно скрыть то, как яростно покраснели щеки от одной мысли. Король негромко рассмеялся. — Оставь уже эти формальности! Я понимаю, что тебя это заводит, но, боги свидетели, твой член вот-вот окажется у меня в заднице, а ты всё еще разговариваешь так, будто мы при дворе. Хотя… — он лукаво прищурился, — совру, если скажу, что меня ни разу не посещала мысль о том, чтобы взять тебя на глазах у всех. Усадить тебя на мой член прямо на троне. Вульгарно? Дурно? Пожалуй, да. Но тебе бы понравилось, верно говорю? — Да, — ответил Вернон, понимая, что охрип от одной только нарисованной Фольтестом картины. — Мне бы понравилось, мой… Фольтест. — Правильно, мальчик, — улыбнулся тот, прикрывая глаза и удобнее устраивая голову на подушках. — Вот так — правильно. Вернон не мог понять, к чему именно относятся эти слова: к обращению по имени или к ласкам. Да и ему по совести было безразлично. Разгоревшееся в груди вожделение подступало уже к самому горлу, заглушая мысли. *** То, как Вернон смущался и терялся, но с похвальным усердием выполнял любое пожелание, выглядело презабавно. Не менее любопытным было и выражение его лица, когда он замер над Фольтестом, опираясь на одну руку и вертя в другой склянку масла, еще только собираясь с духом. И, конечно, смотрелся он очаровательно, однако эта его нерешительность начинала раздражать. Фольтест чертыхнулся, резко выхватывая пузырек из его руки. — Похоже, Белый Хлад наступит скорее, чем я тебя дождусь! — выдернув пробку, он попросту вылил все содержимое пузырька на член Вернона и с нетерпеливой спешкой размазал его пальцами, тщательно покрывая член маслом. Вернон шумно сглотнул, его бедра точно против воли рывком подались вперед, навстречу ласкающей ладони, и Фольтест как бы в отместку за промедление еще несколько раз провел кистью от основания к головке, заставляя парня почти заскулить. Что ж, в руке член всегда ощущался как приятная тяжесть. Как, интересно, будет ощущаться в другом месте?.. …И это ощущалось как много. Природа щедро одарила Вернона, не поспоришь. Пожалуй, его отчаянные попытки держать себя в руках и не торопиться, были очень даже к месту. Конечно, то, как Вернон, сам предпочитавший бесцеремонность и грубость порой на грани жестокости, оказался осторожен и предупредителен, удивляло, однако в то же время он так пёкся о комфорте Фольтеста, — то и дело останавливаясь и спрашивая, не надо ли ему двигаться как-то иначе — что это почти раздражало. Точно Фольтест неженка какой-то! — Хватит обращаться со мной как с хрустальной вазой, — наконец выдохнул Фольтест, безуспешно пытаясь придать голосу интонацию недовольства, и пятками надавил на бедра Вернона, требуя больше, глубже, размашистее. Ну уж нет, раз уж он хотел испытать на собственной шкуре, он не собирается размениваться на полумеры! *** Вернон забывал, как говорить, как дышать, как вообще думать. Мыслительные способности покидали его, оставляя одно лишь желание, которое, казалось, невозможно утолить — желание прижиматься еще ближе и брать, брать, брать. Горячее дыхание обдавало его ухо, и мир померк, когда он услышал тихое, блаженное: — Как… ах! Как славно у тебя получается!.. продолжай, да, ты только продолжай. — О, боги, — только и смог выдохнуть Вернон, — боги… Нет, Вернон не был религиозен и поминал Лебеду, Мелитэле и прочих богов просто по привычке. Слишком уж часто он видел в борделях святош и жрецов и никогда еще не сталкивался с неопровержимыми свидетельствами божественного промысла, чтобы найти в себе силы веровать в нечто высшее. Однако сейчас Вернон Роше был самым набожным из смертных. Придерживая затылок Фольтеста, чтобы чуть повернуть его голову в свою сторону, Вернон прильнул к губам короля, оставляя короткие, смазанные поцелуи, глубоко вдыхая запах его разгоряченной кожи, и наслаждение, которое не описать никакими словами, разливалось по венам. *** Вжимая голову в подушку, Фольтест тяжело втянул воздух приоткрытым ртом. О, да, наконец-то пугливая бережность отступила, сменившись настоящим, искренним рвением! Глубокие, размашистые толчки выбивали из него дух, а цепкие руки Вернона удерживали затылок, и в этом было что-то неописуемо возбуждающее, аж пальцы на ногах судорожно поджимались. Он-то думал просто попробовать что-нибудь новое из банального любопытства, однако не ожидал, что будет настолько терять разум от ощущений. От того, как сладостное напряжение расходится по телу, как мальчик на нем стонет, почти всхлипывает от удовольствия, и прижимается к нему, и не останавливается, точно найдя то самое положение и намереваясь довести до настоящего края безумия. В обжигающем мареве Фольтест потянулся было к себе, но вовремя передумал. Куда это годится — кончать от собственной руки, не дав его мальчику показать все свое рвение и усердие? И, боги, Вернон не разочаровал его! Ведь он так старался. Небо свидетель, как же он старался! *** Глубоко дыша, Фольтест, полуприкрыв глаза, смотрел на темный потолок и круговыми движениями рассеянно поглаживал Вернона по лопаткам. Запыхавшийся, взмокший даже, но с неописуемо довольной миной, мальчик даже не пытался отстраниться. Он всё льнул к Фольтесту, то целуя скулы, то тыкаясь носом возле уха, и решительно отказываясь выпускать из объятий. Что ж, это оказался иной сорт удовольствия, однако чертовски приятный. Пожалуй, в будущем он не откажет себе в том, чтобы повторить. Вернон будет лишь рад, спору нет, ему тоже совершенно точно понравилось (да и как будто могло не! Фольтест в себе не сомневался!). Позволив себе еще некоторое время полежать так, Фольтест мягко оттолкнул Вернона и поднялся, потому что еще пара минут — и он начнет дремать, а заканчивать вечер так рано он не собирался. Сев, Фольтест запустил пальцы в растрепавшиеся волосы и, нащупав форменные колтуны, недовольно скривился. — Ну и гнездо гарпий ты мне устроил, тьфу! — Вернон даже не успел пробормотать извинение, как Фольтест уже махнул рукой в сторону столика у зеркала. — Гребень — там. Сам наделал — сам исправляй. Улегшись поперёк кровати, Фольтест положил голову Вернону на колени. Тот беспрекословно принялся неумело и осторожно распутывать пряди, и такое безбрежное благоговение увидел Фольтест в его взгляде, что в груди сладко заныло. Какой же воистину удивительный случай направил их тогда — три года назад? или всё же больше?.. — и какие же теперь открываются восхитительные перспективы. Если Вернон усвоит ремесло войны — а Фольтест не сомневался, что он справится, голова-то у него светлая, — будет интересно посмотреть, кем станет мальчик, которого Фольтест подобрал с улицы точно щенка. Пламенная преданность, твердая рука и, что самое важное, знания — в сумме это может дать недюжинную силу, с которой остальным придется считаться. — А, знаете, мой государь, я, кажется, понял, — негромко произнес Вернон, придерживая прядь и проводя по ней гребнем. — Про форму. Ибн Дзы же пишет: «сила и слабость — это форма». Значит это состояние войска, сильны или слабы наши порядки. А еще — то, как видит нас противник, считает ли он, что нас плевком размажет, или что потеряет в бою всех людей. Поэтому сильная форма — это те самые потоки воды, лавины и камни, катящиеся с горы, о которых он рассказывает. А её отсутствие — обман для врага. Чтобы считал слабыми и напал первым, дав нам преимущество. Фольтест довольно улыбнулся. — Я же говорил: средство верное. Значит продолжаем?.. — А если я снова перестану понимать?.. — прищурился Вернон, и будь Фольтест проклят, если не увидел в его глазах бесовское лукавство. Но как будто Фольтест не мог ответить тем же! Он поднял руку и чуть погладил Вернона по скуле. — О, я приложу все усилия, чтобы тебе помочь.