Сердца полные заката

Я поразительно хорошо помню нашу первую встречу. Один из привычных мне дней в Монако, с компанией папиных друзей, когда они все явились затем, чтобы отпраздновать мое окончание школы. Их было много; и большинство из них не представляли для меня никакого интереса. Похоже, папа забыл, что надо было пригласить и моих ровесников тоже, дабы скрасить мне компанию. Я скучала за столом и предавалась наблюдениям. Все были своеобразны. Наибольшее внимание приковывала величая фигура моей мамы, с ее величественными движениями и роскошными белокурыми волосами. Всякий мамин жест был выточен, ничто не совершалось просто так, с гостями она была необыкновенно обходительна, но без тошнотворной настойчивой опеки. Всем было лестно стать предметом ее заботы, все улыбались и соглашались каждый раз, когда мама что-то говорила, хоть большую часть времени она молчала. Все это и многое другое удавалось маме как бы безо всякого труда, она была абсолютно натуральна в своих действиях — и это завораживало. — Вивьен, — нежно сказала она мне, поймав мой взгляд. — Ты сыграешь нам что-нибудь на фортепиано? — она указала на инструмент, искусно сделанный из красного клена. Пианино с этой целью было поставленно в гостиную, близко к большой столовой, дабы ублажать слух гостей. И поражать своим «мастерством». Я поднялась, расправляя складки бежевого платья, оборачиваясь к маме: — Что мне сыграть? — Что-нибудь из последнего. — она ответила и надела пару мелодий. Я была тронута тем, что она выслушивала в мое бренчание, эти бесконечные попытки овладеть инструментом и воспроизвести те великие мелодии, которые потрудились написать Дебюсси и Шопен. Но это были «официальные» мелодии, которые безо всякого смущения можно было играть для гостей. Помимо этого я зачастую предпочитала в некотором смысле адскому труду классики мелодии из фильмов. Или песни Мари Лафоре, Жозефин Байкер, и тогда уж без пения не обходилось. Пели все: Грейс, мама... и папа. Лишённый всякого музыкального слуха и голоса соответственно, он пел в самозабвенной, горделивой манере. Мама отпускала пару шуток по этому поводу, но не могла удержать искренней улыбки при отцовском гортанном «пении». Я заиграла и оказалась в пузыре издаваемых мной же звуков. Они все переливались, соединяясь в слова, которые могли быть понятны каждому человеку, вне зависимости от нации. Одним словом, музыка струилась по стенам, по лицам всех присутствующих и объединяла нас всех. Пальцы привычно стучали по клавишам, инстинктивно смягчая нажимание на них, то мягко опускаясь, то доминантно ударяя, как если бы они с самого моего рождения были приучены играть эти самые ноты. Всем понравилось, пожалуй, абсолютно всем. В зеркале рядом я увидела, какая лучезарная улыбка появилась на моей лице, но я не стала ее подавлять. Мама тоже улыбалась. Казалось, один лишь папа был чем-то недоволен. Он подошёл ко мне. — Ви, я бы хотел, чтоб ты сыграла что-то из того... под что можно петь и плясать. — он опустил руки на мои плечи и растер их. — Разогревайся, а я пока приму важных гостей. — и он вышел. А я стала играть знаменитые французские песни, те, которые были мало-помальски знакомы всякому. У нас вышел славный хор, полагаю, мы подняли страшный гул. Но в этот момент всем было так просто и весело, когда люди позабыли свою сложную, тяжкую природу и незатейливо выпевали (а кто и выкрикивал) слова песен. Я пела вместе с ними, но мой мелодичный голос, как бы я ни старалась, тонул в сплочении менее мелодичных голосов. Я уже стала играть La conga blicoti, как заявился на пороге папа, с мужчиной его возраста, его женой и наверняка их сыном, который, однако, не сильно походил на своих родителей. Отец весело подскочил ко мне, ведя гостей рядом, а я ловким движением бросила ему маракасы (мы хранили их на пианино): — Por favor, возьми их, amigo! — смеялась я. Папа хаотично задвигал ими, а по окончании нашего перформанса столовая разразилась хохотом и аплодисментами. Я заметила, как мама приблизилась к нам. — Аннет, Вивьен, знакомьтесь, это Эрве Леклер, его жена Паскаль и их сын Шарль. Мама отсалютовала им и улыбнулась приветливой улыбкой. Я поступила так же, на секунду задержав внимание на последнем. — Ах, Шарль Леклер из картинга. Папа — твой самый преданный поклонник. — заключила я. — Не люблю, когда ты много болтаешь! — посмеялся папа. Шарль искренне и широко улыбнулся, обнажив две крупные ямочки на щеках. — Я, конечно, польщен, но картинг позади. Теперь я гонщик GP3. — Я знал, что ты пойдёшь дальше! Это замечательно! Присаживайтесь... Наступал вечер; на улице смеркалось, стали показываться звезды, далекие и счастливые, ветер стоял летний и тёплый, все вдруг стало невероятно весёлым и сказочным. День принёс много эмоций, смешил, любил и баловал — он зарядил меня более чем позитивно. Я позволяла гостям наслаждаться обстановкой у нас дома, зная, что все это как бы мое: и этот вечер, и это настроение, и эта жизнь... Мы завели умильное знакомство с Шарлем, ничуть не сложное, а напротив — непринуждённое и радостное. В этом мире мы были всего лишь двумя молодыми людьми, желавшими стать личностями и добиться успехов в некоторых областях. Образ жизни и мыслей сплотил меня с ним, как сплачивал с десятком других юньцов до этого... Мы говорили о нашем будущем и планах, о наших семьях и друзьях. Мы вечно шутили и не меньше смеялись безо всякого повода, ведь для меня смех чем-то вроде отражением душевного спокойствия, но также предвкушением жизни в университете. Мы стали друзьями на все лето, то и дело случайно натыкаясь друг на друга в Монте-Карло. У нас был общий знакомый американец Оливер, заделавшийся отныне третьем в нашей компанией. И Оливер тоже вписывался в эту дружбу, не несущую ничего серьёзного и длительного, но дружбу на это лето, на этот месяц, на это время. Трио превратилось в квартет, когда Грейс решила вернуться обратно домой. Она, эдакая дерзачка с виду, гедонистка внутри, быстро влилась в нашу компанию, лениво присоединяясь к нам всякий раз, когда дело заходило о прогулке, вечеринке, гонкам по улицам Монако или чем-либо ещё интересным... Да, это было весёлое лето. Что только не взбредёт подросткам в голову?.. Папа, хоть и бесконечно доверял Шарлю и Оливеру, меньше мне с Грейс, не имел представления о всем том, во что мы были вовлечены. Придётся сознаться, что из нас четверых я была самая зануда. Я не хотела ходить на эти вечеринки. Я предпочитала спокойно пить коктейли на берегу моря или прогуливаться по улицам ранним утром, смотреть второсортные ужастики ночью и не связываться с чем-то кроме этого. Но риск — это соблазн. А ему тяжело противиться. Особенно когда Грейс знает, как увлекательно провести время... Пришлось довольствоваться балансом — солнечные ванны днём, незаконные гонки ночью... Касательно Шарля, он был абсолютно хорошим человеком, в некоторой степени буйным подростком и другом, о котором можно было только мечтать. Он сильно горел гонками и был готов говорить о них до самого утра; он был внимателен к деталям и иногда воспроизводил с пугающей точностью, еще неизменно оставался желанным гостем у нас дома... и моим компаньоном во всем, касающемся музыки. Порой мы были вдвоём, и он играл на пианино, я подпевала. За горизонтом садилось солнце, а мы были погружены в музыку — потом играла я, и Леклеру всегда нравились выбранные мною мелодии. Среди полезного было много — мы играли в теннис, ездили на лошадях, искали друг друга в толпе на всех вечеринках и собраниях, бродили вместе по магазинам. В конце концов, Шарль читал лекции об автоспорте, а я слушала его краем уха. Однако успела почувствовать себя экспертом. — Я была бы рада посетить твою гонку. Когда она? — Отличная идея. — ответил Шарль, чуть улыбаясь. — В октябре. Приедешь? — Я постараюсь, Шарль. Ямочки на его щеках обозначились чётче, когда он впервые победил меня в настольной игре. — Не зазнавайся, остальные девять побед все равно за мной! — сказала я. — Я не вдавался в те глупые игры. А здесь нужно было думать, и ты проиграла. Я ни на что не намекаю... — в него полетело решительно все, что попадалось мне под уки. — На иных даже не хочется тратить слов! — описала сей порыв я. С глубоким вздохом из соседней комнаты вышла Грейс. — Он опять захрапел! Кого мне слушать — Хью Джекмана или Оливера Торна? И так каждый раз. — тут она указала на Леклера. — Слишком надменный! Дрейфусы хороши во всем, так что у тебя нет шансов обыграть сестрицу. А ты, — обратилась она ко мне. — Мы уходим! Я засобиралась. Но перед самым выходом вспомнила: — Сегодня вечеринка у Жан-Поля, мы ведь идём? Грейс и Шарль с наигранным испугом и шоком переглянулись. — Это она сказала? — спросила сестра. — Грейс, кажется, мы выпили слишком много!.. — Успокойтесь! Мы пили лимонад сегодня. — Это вы, детишки, пили лимонад. — поправила Грейс. — У Жан-Поля соберётся толпа. Сегодня в семь. — добавила я, прежде чем уйти. Леклер и Грейс все ещё шептались, но я не приняла этому значению. Вечеринка была никудышная; она была для подростков, которые просто хотели либо впервые попробовать алкоголь, либо напиться в стельку. Мы решили уйти, когда кого-то уже во второй раз вырвало в бассейн. — Так вот в чем подвох вечеринки, на которую тебя так любезно пригласили. — сказала Грейс, когда мы забрались в машину. Нас было трое — я, сестра и Шарль. Оливер решил отоспаться дома, что доказало, кто из нас самый разумный. Обычно он был за любые вылазки, но не в этот раз — слишком сильно объелся, слишком устал... — Если б я знала. — ответила я, усаживаясь вперёд, Шарль занял сидение водителя, Грейс же развалилась сзади. Наш страстный гонщик вдруг понёсся с сильной скоростью, Грейс только подбивала его на большее, включая музыку на полную. Я открыла окно и высунула свою голову навстречу порывам ветра, руку я тоже высунулась и она будто тянулась к небу и звёздам. Я была трезва, но ощущение адреналина опьяняло, Шарль время от времени довольно улыбался, а Грейс кричала: — Вот так! Ты научилась кайфовать! В этом не было смысла, как и во всем, что она кричала в такие моменты. Мы решили остановиться у бухты. В августовскую прохладную ночь нам взбрела идея искупаться в море. Точно пьяные мы спускались по камням, чуть не свалившись, используя фонарик с телефона. Вода была пугающе завораживающая. Шарль немедля побежал в воду, оставив вещи на камне. Я скинула рубашку которую носила поверх майки и белые брюки. Грейс схватила меня за руку , и мы кинулись к темному  бездонному морю. Я подняла визг из-за ледяной воды. Мы окунались, брызгались и хохотали. Мне казалось странным, что вода была такой же спокойной и безопасной, как и днём. Будто бы море не менялось, будто бы все чудища не охотились на добычу в такое время, будто бы нечто страшное и таинственное не поднималось со дна на поверхность, чтобы угрохать таких болванов вроде нас. Но мы остались целы и невредимы, как бы абсурдно это не звучало. Замёрзшие и мокрые в поиске отдыха и тепла мы приехали к нам домой — родители уехали по делам в Англию. — И все-таки Оливер пропустил многое! — заключила Грейс, положив кусок пирожного в рот. — Мы ведь еще ни разу так поздно не купались в море одни... А потом случился сентябрь, когда водоворот событий разъединил нас. Я погрузилась в колледж и не сумела выкроить время для Шарля... Я не приехала на гонку, так и ни разу, за все то время, что что он ездил в GP3. За мой год учебы он успел завоевать немало поулов и показаться на первых местах — его карьера шла уверенно ввысь. Но мне было не до Шарля и его успехов. Рим, Италия и мои новые друзья стали моей новой жизнью. Я полностью отдалась опыту студенчества и вернулась летом только для того чтобы узнать про роман Оливера и Грейс.