Осень тянется к кульминации. Город покрыт позолотой, и Виолетта может насладиться этим сполна: после учёбы она свободна, как пенсионерка или ребёнок. Она ещё не продала по заниженной цене свой трудовой стаж. Правда, внешнее приедается быстро, и Виолетта возвращается к музыке. Иногда она приходит в консерваторию рано и заставляет всех, кто окажется рядом с классом, слушать сложную полифонию.
Кроме того, что Виолетта ещё не нашла новую работу, только одно происходит иначе — не как было бы правильно.
Елена Александровна ушла на больничный.
Её не было уже на следующий день после того, как она принесла в консерваторию коньяк.
Кто-то говорит, что она простудилась. Сейчас осень, все простужаются! Кому-то известно: сломала ногу. Кто-то предполагает, что у Елены Александровны рак и на работу она больше не выйдет.
Может быть, у неё грипп, ковид, шизофрения или синдром Крейтцфельдта-Якоба.
Виолетта мало смыслит в медицине, но её пугают эти болезни.
Елена Александровна прислала список задач, которые нужно выполнить к её возвращению. Задавать личные вопросы уместно не было. До сих пор ей писать — неуместно! Рассматривая фото Елены Александровны, Виолетта невольно представляет гроб и гору цветов, потому что музыкантам всегда дарят цветы, эти обрезанные умирающие растения. На похоронах играют Шопена.
Играют плохо, но ни одного пианиста Елена Александровна уже не исправит.
Виолетта так увлекается домыслами, что заболевает сама. От приступов головокружения ей трудно ходить, и потому в музыке она как никогда усердна. Медленно, но верно она присваивает одно исполнение за другим, и в некоторых вещах уже превзошла многих известных пианистов.
Когда-нибудь Елена Александровна скажет, что её техника стала лучше.
Этим комплиментом, конечно, она ограничится. Планки, которую она задрала до небес, не достать никому из студентов. Никому из людей с их вечным, страшным недостатком времени и физической слабостью — не достать! Е. А. Гассион требует невозможного. Того, чего ей самой бы не удалось. Ей нужен идеал, — но имеет она только разрушенные иллюзии.
Виолетта старается, чтобы приблизиться к этому невозможному идеалу как никто.
С однокурсниками Виолетту разделяет не только пропасть в десять лет. Елена не могла не заметить. По утрам, после чашки горячего кофе, Виолетта играет Баха. Это её обязательный утренний ритуал. Она пытается играть Баха в манере Елены, по памяти, потому что не нашла ни одной записи.
Иногда она забывает про кофе.
Что случилось с Еленой: инсульт или клещевой энцефалит? Что, если её супруг, как родители Виолетты, страдает от алкогольной зависимости и не брезгует рукоприкладством? Мать Виолетты всегда находила таких мужчин! Затем непременно рожала. Может ли Елена, в её возрасте, забеременеть и родить?
Виолетта играет Баха. После — Бетховена (в его трудах Елена допускает экспрессию, которую Виолетта понимает не до конца). Она вспоминает всё, что ей знакомо по долгим часам за пианино.
Елена сказала бы: «Не тем занимаетесь».
Проводя за инструментом очередной вечер, Виолетта замечает, что в мыслях перестала называть своего профессора по отчеству.
В том ли дело, что недавно (перед тем, как исчезнуть!) Елена Александровна Гассион лежала на её кровати и говорила о тщетности бытия? В том ли дело, что Виолетта видела её пьяной? В том ли, что она сама сломала границу, которую не следовало ломать? Нельзя отрицать: в тот день она стала для Виолетты другим человеком.
Здесь, впрочем, можно убрать слово «другим». Она стала человеком. Обычной женщиной средних лет, в чьей жизни не всё связано с музыкой. Женщиной, с которой случился обычный кризис.
От размышлений об этом Виолетту отрывает звонок в дверь.
— Я звонила тебе десять раз, — сообщает Лиза.
Вторгаться без приглашения — её манера, на которую Виолетта взяла за правило закрывать глаза. Дурного в этом для двух подруг не должно быть. Дружбы не будет, если настаивать на правилах слишком усердно. Виолетта, у которой никогда ни с кем близкая и долгая дружба не складывалась, старается быть дружелюбной.
После длинного и увлекательного монолога о том, что произошло у неё за день, Лиза говорит, что в консерваторию вернулась Гассион.
— Ты до сих пор ничего не знаешь, да? Ты до сих пор ничего не знаешь!
Она без спроса кидает на кровать сумку с нотами и без спроса садится туда сама. Её длинные русые волосы заплетены в две косы. Виолетта вздыхает: придётся стирать покрывало.
— Чего я не знаю?
— У Риты Жуковой был нервный срыв. Её положили в больницу! Она говорит, что бросит учёбу. Что консерваторию видеть больше не может.
Интонация, с которой Лиза говорит это всё, на сочувственную походит мало.
— Кто такая Рита Жукова? — не понимает Виолетта.
— Второкурсница. Тоже учится у Гассион. У твоей же!..
— Я не могу знать всех её учеников.
— Гассион себя превзошла: довести студентку в первом семестре…
— С чего ты взяла, что её довела Гассион? Мало ли, какие у человека проблемы!
— Не я взяла, Виолетта; так Рита сама сказала; а Гассион, это слышала моя подруга Вика, лишь заявила, что в её классе не место людям с тонкой душевной организацией и что профессия музыканта подходит не всем. Она сказала, что ничего не может с этим поделать, и сказала совершенно издевательски. Знаешь, тем своим тоном… А хуже всего — что ректор на её стороне! У них была беседа с матерью Риты… Вот он, Виолетта, предмет твоего восхищения! — Лиза замолкает, ожидая ответа, но ответа не следует, и она говорит: — Ещё Гассион меня о тебе спрашивала. Спрашивала, общаемся ли мы, работаем ли над арией и всё ли с тобой в порядке. Так гаденько спрашивала… Кажется, она была недовольна, что кто-то, кроме неё, смеет болеть.
То, что Гассион о ней спрашивала, вызывает у Виолетты улыбку.
Печальная история Риты Жуковой не произвела на неё такого впечатления, как на Лизу, ведь в классе Е. А. Гассион действительно не место людям с тонкой душевной организацией, а профессия музыканта в самом деле подходит не всем; но то, что Елена спрашивала о её здоровье, заставляет Виолетту заволноваться.
— Почему она обратилась к тебе? Могла бы мне написать лично.
— Кто её знает? Виолетта, иногда ты меня удивляешь! — с лязганьем, которое кажется Виолетте оглушительным, Лиза расстёгивает «молнию» на сумке и достаёт оттуда сначала папку нот, а затем бутылку дешёвого вина. — Сегодня у меня был такой сложный день, что я умру, если не выпью. Знаешь, что было на хореографии?
Виолетта не знает, но сейчас ей придётся узнать — хотя она предпочла бы узнать ещё что-нибудь о бесчинствах Гассион.
За вино она Лизе почти благодарна.
Вечер ведёт к прогулке: нужно купить ещё вина. После второго бокала Лизины истории о тяжкой доле колоратурного сопрано делаются вполне увлекательными. Пожалуй, и Лизе становится интереснее слушать бескрайние рассуждения подруги о музыке! Вино их сближает и веселит, и прогулка затягивается.
Домой Виолетта возвращается в прекрасном расположении духа. Её ждут коты. Лизу — родители, которые обязательно её отругают: алкоголь у них в семье запрещён.
Когда Виолетте было чуть за двадцать и она приходила домой выпивши, никто этого не замечал.
В парадной она останавливается у почтовых ящиков, чтобы вынуть ворох рекламных бумаг и счёт за электричество. Как всегда — один мусор; но внимание привлекает маленький белый конверт — без надписей, без рисунков.
Здесь чей-то рекламный ход удался. В ожидании лифта Виолетта этот конверт вскрывает. Внутри оказывается сложенный пополам листок бумаги с мелко напечатанным текстом.
В полутёмной парадной Виолетта видит слабо, сказывается работа при плохом освещении с нотами и учебниками; и всё же, с усилиями, она читает:
«Виолетта!
Мы с вами взрослые люди, и я считаю возможным сразу перейти к делу.
Вы очень нравитесь мне как женщина.
Возможно, для вас это неприемлемо — тогда притворитесь, что не получали этого письма. Я предлагаю вам неформальные противоестественные отношения, противоречащие нормам этики и морали. Если это может вас заинтересовать, приходите в воскресенье, в семь вечера, по адресу, который я напишу ниже. Если нет — простите мне эту наглость и забудьте. Проблем с моей стороны не последует; как профессионал, я не стану вредить нашей совместной работе.
С искренней надеждой на ваш холодный рассудок, Е. Г.»
