Никто

      Виолетта никогда не признавалась в любовных чувствах.       Может быть, её не научили этому в детстве. До того ли родителям, когда всё новые дети то и дело стучатся в дверь? Они поменьше Виолетты, потому что родились позже. Виолетте повезло, она старшая. Ей не нужно столько внимания, сколько младшим, которых ещё нужно всему научить. Она, первая дочь, давно научилась разговаривать! Говорить она начала рано — и сразу фразами, не то что другие, а в четыре года увлеклась игрой на фортепиано. Пожалуй, ей стоит учить братьев и сестёр, на что у родителей, ударников репродуктивного труда, времени не хватает. На беседы о чувствах его тем более нет: вот мать, посмотрите-ка, снова беременна! Детям не говорят, что их любят, ведь родители любят детей естественным образом, по-другому и не бывает; любят они и друг друга, иначе бы не провели вместе столько ночей.       Крепкий семейный союз доказывает любовь. Слова не нужны. Как доказательство любви, от родного отца Виолетте осталась квартира. От матери с отчимом — большая семья.       В семье Виолетта научилась, что стресс удобно снимать алкоголем, а детей заводить не следует. Фразы «я вас люблю» в её активном словарном запасе нет. Кроме того, в юности она взяла за правило никогда не говорить таких слов мужчине, ведь с мужчиной у женщины всегда есть риск ненароком сотворить новую жизнь.       Очевидно, — так оправдывалась она несколько лет назад, — причина в детях. Вот почему её не тянет к мужчинам: биологические функции считываются интуитивно, как ладовые в музыке. Женщина привлекательна, потому что с женщиной этой опасности нет.       Нет разницы, кого любить, если любовь не ведёт к детям. Роман с женщиной не приведёт никуда. Эволюцией он не оправдан. Не оправдан, в сущности, и другим.       Если бы полгода назад Виолетте сказали, что она вцепится в женщину, которая в матери ей годится, она бы не стала слушать: чушь!       Елена Александровна Гассион не похожа на героиню любовной пьесы. Роль, которую ей дала Виолетта, плохо на ней сидит. Она будто престарелая сопрано, чьё лицо способно выражать лишь усталость от сотой постановки оперы, где она должна исполнять партию юной и непременно влюблённой девушки.       Но, будто со сцены оперного театра, её образ убеждает Виолетту. То ли музыка делает своё дело, то ли профессионализм.       В своей квартире, которую до сих пор делит с Лизой, Виолетта работает над программой по фортепиано, но ни на чём не может сосредоточиться. Когда ей удаётся вытряхнуть из головы Елену, то чуть не рыдающую в гостиной, то расстёгивающую «молнию» на её платье, оказывается, что играет она не по программе.       За такое Елена сделала бы выговор — сдержанный, но резкий. Хлёсткий.       Воображение рисует в руке у Елены плеть. Сильные и ловкие пальцы сжимают рукоять так же естественно, как гуляют по клавишам фортепиано.       Виолетта играет.       Виолетта играет неправильно. Может быть, она делает это специально! Пряник не к месту, несите кнут! Елена поджимает губы, заметив ошибку. Она говорит, что никогда не слышала исполнения хуже, за все свои пятьдесят с лишним лет — не слышала, и тон её голоса такой холодный, такой сухой, что Виолетту пробивает дрожь.       В фантазиях Виолетты Елена выглядит лучше, чем в жизни, и ведёт себя сговорчивее, и грубости себе позволяет по указанию.       Но фантазии распадаются от одного шороха.       — Я купила нам выпить, — извещает Лиза, заходя в комнату.       В руках у неё две бутылки вина. Раздражение Виолетта подавляет. Этого не хватало! Думать о Елене увлекательнее, чем слушать болтовню Лизы, которая начнёт после пары бокалов философствовать.       Раньше бы Виолетта с радостью присоединилась, но теперь предпочла бы остаться один на один — то ли с инструментом, то ли с воображением.       Увы, речи не идёт ни о каком «один на один», когда в квартире двое и кто-то хочет совместно пьянствовать.       Виолетта закрывает пианино. Слово «нет» существует, но из фантазий пора вырываться в жизнь, и сейчас представился случай. Мысли о Елене — опасно концентрированный раствор, который нужно разбавить.       — Хорошо, — говорит Виолетта, имея в виду вино. — Дмитрий Иванович дал такие замечания… Он видит мою фугу не как Елена, совсем по-другому; хотя, как по мне, Бах — не его сильная сторона. Зато его Моцарт мне очень нравится.       — И почему я не пианистка? Мне ваш Дмитрий Иванович нравится весь целиком, пусть хоть «Собачий вальс» играет! Кстати, я тут узнала, что он не женат…       — Сделай милость, избавь от подробностей.       — У него никого нет, Виолетта! Такой красавец — и одинок!       — Можешь составить ему компанию. Или кому-нибудь, кому интересна его личная жизнь.       — Я просто делюсь чувствами. Как с подругой, — Лиза наполняет вином два стакана. — Подруги так делают, знаешь ли. Вообще-то и тебе какой-нибудь Иванович не помешает. Или, как ты больше любишь, Ивановна! Давно пора, Виолетта; тебе же четвёртый десяток пошёл…       Виолетта берёт стакан — и сразу опустошает, будто там не вино, а вода.       — Именно поэтому мне не до ерунды.       — На твоём месте я бы точно взяла Дмитрия Ивановича в оборот. Впрочем… кто мне мешает? Он даже не мой препод! А ведь я нравлюсь ему, я это уже поняла. Видела бы ты его взгляд, когда мы встречаемся в коридоре! Всегда мне улыбается! Готова поспорить — флиртует…       — Он всем улыбается. Такая у него манера. Просто он вежливый.       — Ничего не «просто». Ой, кому я всё это говорю!.. Вот Вика думает, что у меня есть все шансы. Конечно, он старше меня на целых пятнадцать лет, но ведь мужчина и должен быть старше; мы бы были прекрасной парой.       — Лучше бы ты Ариадну доделала, Лиза.       — В этом твоя проблема: одна музыка на уме. В жизни есть и другие важные вещи.       Вино расслабило Виолетту. Будучи трезвой, она бы поспорила или, выдумав повод, ушла. Но вместо этого она портит диалог пением:       — Lasciatemi morire, lasciatemi morire…       Она — пианистка — выучила арию лучше, чем Лиза. Она поёт, пусть у неё и не развит певческий голос, правильнее. Лиза со смехом подхватывает. Громко петь Лизе нельзя, ведь уже поздно и будут недовольны соседи; петь тихо и одновременно красиво она не умеет.       Виолетта не умеет петь громко и одновременно красиво.       Лиза плохо знает мелодию. Виолетта плохо знает слова.       Втайне Виолетта мечтает не спеть, напившись, с Лизой дуэтом, но выставить её прочь.       Дружба утомительна, — такой урок вынести из этой ситуации легче всего.       Точку ставит дверной звонок. Виолетта смеётся: неужто соседи не выдержали?       — Не открывай, — Лиза теперь веселья не разделяет. — Сама говорила, приличные люди по ночам не ходят.       На самом деле она боится, что в дверь позвонят родители — которым известны адреса всех её друзей.       — Я спрошу, — говорит Виолетта, после чего, не слушая просьб, идёт в прихожую.       Вот бы это оказались родители Лизы!       Но за дверью стоит женщина, которой нечего делать здесь посреди ночи, как и где-либо ещё, ведь приличные люди по ночам не ходят.       За дверью стоит Елена Александровна Гассион.       Осень вот-вот перейдёт в зиму, но одета она в короткое платье «для дома». На ней нет ни пальто, ни другой тёплой одежды; даже туфли не по погоде лёгкие; волосы собраны в небрежный, уже растрепавшийся хвост.       — Вот так неожиданность! — выпаливает Виолетта.       — Ладно вам, не хвалитесь манерами. Лучше пригласите войти.              — Разумеется, заходите… Почему вы такая… раздетая? Заходите скорее, холодно же…       Елена медлит, прежде чем войти. Пропуская её в прихожую, Виолетта старается выглядеть трезвой. Впрочем, нужды в этом нет: Елена сама пьяна.       Не вусмерть, едва ли сильнее, чем Виолетта, но — пьяна.       — Извините, что я так пришла, — её голос не заплетается, только звучит нетвёрдо. — Без приглашения… Виолетта! Я проходила мимо вашего дома и поняла, что очень хочу вас увидеть. Мне это было необходимо! Вы такая красивая, Виолетта! Вы — единственное красивое, на что я могу смотреть!       — Зачем вы так оделись?..       — Вы сказали, что мне идёт это платье. Захотелось его надеть. Я не могу быть такой красивой, как вы, Виолетта, но могу надеть красивое платье.       — Вы и в другой одежде мне нравитесь. Особенно в тёплом пальто. Вы же замёрзли!       — Это меньшая из моих проблем. Это и не проблема вовсе!       — Почему вы не умеете пить, Елена?.. Пойдёмте, буду вас греть. Приготовлю вам что-нибудь горячее — пока вы рассказываете, что произошло.       Лизе, которая выглядывает из комнаты на голоса, Виолетта обещает «объяснить позже». Приветствуя друг друга, как этого требуют правила вежливости, они с Еленой выглядят одинаково удивлёнными.              — Так вы не одна, — говорит Елена, когда Лиза закрывается в комнате. — Почему не сказали? Мне, пожалуй, лучше уйти.       — Не лучше. Вы только ничего не подумайте: она здесь живёт, потому что у неё проблемы с родителями. Временно, по необходимости, — спешит объяснить Виолетта.       — И вы с ней…       — Подруги. Нет ничего такого, что мне захотелось бы от вас скрыть. Ей мужчины нравятся.       Елена не верит, но разговор, к облегчению для Виолетты, сворачивает. Это обсудим потом или не будем обсуждать вовсе; друг другу мы не должны ничего, кроме соблюдения пары несложных правил. Такого правила, как «не жить с подругами», среди них нет.       Пока Виолетта заваривает кофе, Елена говорит, что ушла от мужа.       — Что? Почему? — Виолетта жестом предлагает ей оставшееся со вчерашнего дня пирожное.       Она отказывается. Глупо предлагать ночью пирожное женщине с такой фигурой, как у неё, — но это поздно приходит Виолетте в голову.       — Не могу его видеть. Ни его, ни его любовницу. Он привёл её на ночь, а я… просто собралась и ушла. Здесь подробности не нужны. Пусть я когда-то и любила Георгия как мужа — наш брак строился на обмане. Рано или поздно всё должно было развалиться… В последние годы я мечтала о том, чтобы всё развалить! Меня останавливало моё воспитание. Я воспитана, если вы понимаете, в консервативных представлениях о семье… Да чёрт с ним, Виолетта, это всё мелочи!.. Мне некуда идти, и я решила, что пока сниму номер в отеле. Завтра квартиру найду. Только номер в некоторых отелях можно и ночью снять, а мне так захотелось увидеть вас, когда я была недалеко отсюда… я даже купила лекарство от аллергии. Виолетта, вы во всём мире единственное, что мне хочется видеть. Перед остальным я бы выколола себе глаза.       К концу монолога её речь потеряла эмоциональную окраску; Елене будто только и нужно было, что проговорить это всё вслух. Глаза перед влюблённым слушателем можно и не выкалывать — достаточно слов. Сочувствие пробуждается по щелчку пальцев. Виолетта готова сочувствовать, жалеть и разбирать чужую трагедию. Готова почва, ведь Елена уже вызывала в ней такие порывы. Сильными и ловкими пальцами Елена играет на её чувствах марш. Похвалим за мастерство и продолжим.       — Елена, я очень хочу поддержать вас, но понятия не имею, как это делается, — говорит Виолетта, подразумевая, что Елена могла бы составить инструкцию.       Профессор для того и профессор, чтобы учить.       — Вы поддержали меня уже тем, что позволили вас увидеть. Я правда явилась к вам за этим и ни за чем более; я даже не ждала, что вы будете меня слушать. Не беспокойтесь, я не собираюсь здесь сидеть целый час и ныть.       — Почему нет? Нойте сколько вам нужно.       Елена качает головой.       — На самом деле это вовсе не нужно, — она натянуто улыбается. — Позволите вас поцеловать?       — Раньше вы не спрашивали.       — Обстановка была другая. Я пришла к вам без предупреждения и без спроса, а теперь пристаю… Может, вы не готовы или не хотите, откуда я знаю? Может, я вообще отвлекла вас с Лизой от…       Чтобы не слышать предположений о Лизе, сев на кухонный диван рядом с Еленой, Виолетта аккуратно обхватывает ладонями её лицо и столь же аккуратно целует в губы.       Это противоречит правилам, но обстановка сейчас другая.       Несколько секунд Елена и впрямь позволяет ей это делать. Затем всё-таки вырывается.       — Не вы меня, а я вас, — уточняет она. — Какая вы непонятливая. Ни со второго раза, ни с третьего…       — Извините.       Когда Елена заканчивает со своей узаконенной инициативой, Виолетта ей предлагает остаться.       — Куда вы пойдёте, тем более в таком виде? Что с вами в этих отелях сделают?       — Оставаться у вас неудобно, да и ваша приятельница…       — Моей приятельнице тоже будет неудобно, и, может быть, она подумает, что у родителей жилось лучше, — это Виолетта произносит шёпотом.       Из соседней комнаты шёпот услышать нельзя; зато Лиза могла услышать другое; но Виолетте всё равно. Она нетрезва, и её только что целовала Е. А. Гассион.       — А, вот у вас что. Не умеете отказывать людям.       Улыбка Елены стала мягче и натуральнее. Виолетта, так же шёпотом, возражает:       — Умею. Только ведь не всегда и не со всеми это уместно и правильно. У Лизы проблемы — а у меня, кроме неё, в этом городе никого нет.       — У вас есть я.       — Тогда вы тем более должны остаться. Можете и не только до завтра, если… ну, ваша аллергия…       — Я в самом деле не помешаю?       — Елена, я же в вас влюблена. Мне будет приятно. Что до Лизы, это такой же гость, как и вы, и её здесь никто не держит.       Долго убеждать не приходится. Елена соглашается быстро. Виолетта ставит в комнате раскладушку. Такой ценной гостье она может предложить только свою кровать; но от кровати гостья отказывается.       — Как это понимать?! — вопрошает Лиза, утащив Виолетту на кухню, чтобы Елена не слышала. — Что я пропустила? С каких пор вы стали подружками?       — Успокойся, пожалуйста. У Елены тяжёлая ситуация, и я ей предложила переночевать. Это вежливо.       — Это странно, Виолетта!       — Прими как данность. Завтра, если захочешь, обсудим.       Когда ночь стихает, Виолетте не удаётся заснуть. О каком сне может идти речь, когда рядом, едва ли в двух метрах от неё находится предмет её помешательства? Иначе не назовёшь: она помешалась! Елена лежит на раскладушке тихо, словно мёртвая. Дышит ли? ОНА лежит так, пока не выпутывается из одеяла, не встаёт и не оказывается у постели Виолетты. На НЕЙ хозяйская ночная сорочка, которая немного ей велика.       — В чём дело? — чуть слышно, ведь за стеной, на кухонном диване, спит Лиза, спрашивает Виолетта.       У Лизы, в отличие от неё, не бывает проблем со сном.       — Я замёрзла, — отвечает Елена хриплым шёпотом. — Ночь холодная; я хочу… согреться.       Без разрешения она укладывается рядом; кровать скрипит. Должно быть, это и за стеной слышно. Что может подумать Лиза? Не верны ли будут её глупые домыслы?       Вопреки здравому смыслу, Виолетта позволяет Елене забраться под одеяло и всем телом прижаться к ней.       Замёрзшей при этом Елена не кажется.       За бесстыдным поцелуем в губы следует бесстыдный поцелуй в шею. Елена мелко дрожит, как раньше, — не от холода, точно не от холода. Почти не скрипит кровать, когда она стягивает с Виолетты верхнюю часть пижамы.       — Елена! — пытается Виолетта её остановить. — Вы с ума сошли, там же Лиза…       — Лиза ничего не услышит, если вы будете тихо себя вести.       Рвение, с которым Елена припадает к более молодому, чем её, но анатомически похожему телу вполне можно назвать нездоровым. Она похожа на сумасшедшую, пока вытворяет то, чего не должно происходить между двумя женщинами по воле природы. Лихорадочная дрожь под тканью, сбившееся дыхание, прикосновения горячих губ и горячих рук — всё это превращается в щупальца, которые ищут в сознании Виолетты кнопку «стоп»; а отыскав — жмут изо всех сил. Одновременно.       Своего Елена добилась. У Виолетты теперь нет и мысли о том, что происходит за стеной. Пусть Лиза подслушивает сколько влезет. Поверит ли кто-то в такую историю, наконец!.. На завтра отложены все разговоры; сегодня же существует только Елена Александровна Гассион, одетая в ночную сорочку.       — Позвольте, — просит Виолетта, недвусмысленно дотронувшись до Елены под ней.       И Елена позволяет.       Она позволяет в устной, не подлежащей иным толкованиям форме.