Никто

      Если бы не Полина, которая уехала развлекаться с новыми, заведёнными только вчера друзьями, но неизбежно должна вернуться, Виолетта бы не открыла дверь Лизе. Она бы не шелохнулась, услышав звонок.       Единственная, чьему визиту она бы обрадовалась, теперь не позвонит.       В то, что произошло, до сих пор трудно поверить.       Может быть, это неправда.       Может быть, зрение к Елене уже вернулось. Или никуда не девалось вовсе. Может быть, Виолетта увидела это во сне. Что, если она до сих пор видит сон? Царапины на лице Елены. Пустой взгляд. Взгляд человека, чьи глаза остались при одной функции: эстетической. Лицо, на котором побледнели, кажется, даже веснушки… Что, если это всё — плоды её, Виолетты, воображения?       В последние месяцы с Виолеттой случилось так много всего, что немудрено тронуться умом.       Другая Елена, та, у которой взгляд осмысленный и внимательный, хотя и несколько тусклый, выныривает из памяти и говорит, что второй Елены существовать не должно. Елена Гассион не теряет зрения и не бросается под автомобили. Она не выглядит помешанной, когда Виолетта хочет поговорить с ней, ведь для музыканта важна трезвость мысли, и сама она не раз на этом настаивала.       Дорогу одной теории переползает другая, не столь приятная: уже в первые дни их знакомства Елена Гассион безнадёжно теряла рассудок.       Уже во время вступительных экзаменов. Уже во время частных консультаций в позапрошлом году…       Лиза с её рассудка не начинает. Она начинает со своего.       — Я не знаю, зачем я ходила к ней, зачем я звонила тебе… я не знаю, — она чуть не плачет, и не то чтобы это подействовало на Виолетту; нет, скорее Виолетта слишком рассеянна, слишком сбита с толку, чтобы не впустить её, не пригласить в комнату и не выслушать.       — Ты ходила в полицию? Это ты знаешь?       Кивок не вызывает у Виолетты злости. Она пока не готова к лишним эмоциям.       — Ходила, но… Там никто не стал меня слушать. Они сказали… ну, нет видимых повреждений, хотя это неправда, у меня остались синяки… И ещё: они сказали, что ведь ничего не случилось. Им было смешно. На студентку напала старушка-учительница. Ну да… смешно. Глупо. Глупая история. Я знаю, это потому, что они услышали знакомую фамилию… Её сынок работает в другом участке, но всё-таки, я уверена, они его знают! Если бы Гассион выколола мне глаза, они бы сказали, что не случилось ничего страшного и вообще я сама виновата.       В иной раз Виолетта сказала бы, что Лиза действительно виновата, но вместо этого говорит, что с полицией так всегда. Она говорит то, что Лиза хочет услышать.       — И потом, ходить к ней тебе было незачем, — добавляет она.       — Я была не в себе! Мне хотелось ей всё высказать! Сделать ей больно. Если таким, как она, вообще может быть больно.       — Зачем?       — Не знаю. Из обиды. Из чувства справедливости. Ради тебя же, Виолетта. Ты знаешь, взять и смириться — не в моём характере. Я, наконец, Близнецы по гороскопу… мы все вспыльчивые и импульсивные. Это факт.       — По гороскопу? Ты серьёзно?       — Ничего смешного. Я вспыльчивая и импульсивная. Но, Виолетта, я не бросаюсь на людей. Не пытаюсь порезать их или ещё что. Гассион… она сильная как сволочь, твоя Гассион. Я была уверена, что она зарежет меня, а ведь я даже не сказала ей ничего особенного. Мне просто повезло. Я случайно ударила её в солнечное сплетение. Может, для неё нападать на людей — обычная практика, но не для меня. А потом… потом мне говорят, что это глупая ситуация; потом надо мной смеются!       «Я очень устала», — так сказала бы Виолетта, если бы в разговорах с Лизой была уместна искренность.       Она бы повторила слова Елены. «Я очень устала», «мне уже всё равно», «хватит», «оставьте меня в покое».       Позже она захочет сказать это всё Полине.       Воистину: какая глупая ситуация!       Глупо, что Лиза сидит у неё в комнате, там, где не должен сидеть никто, кроме котов, — и это после всего, что Лизе пришло в голову сделать.       Но Виолетта спокойна, будто речь идёт о погоде или о городских новостях.       Лиза виновата сама и верит в гороскопы, но она не бросается на людей; Виолетта не назовёт её умным человеком, однако и опасным, которого нужно немедленно выгонять, если уж он приходит, не назовёт. Может быть, Виолетта и не прочь поговорить — это, по крайней мере, отвлекает от всего важного.       Возможно, именно поэтому они были друзьями.       Теперь поверить, что недавно они были друзьями, трудно.       Виолетта смотрит на Лизу. Та жила в этой квартире несколько недель, а теперь здесь кажется посторонней, хотя внешне не изменилась — разве что, вроде, сменила стрижку. Или нет? Виолетта не замечала деталей в её образе так, как замечала детали в образе Елены Гассион.       — Удар в солнечное сплетение может вызвать сердечный приступ? — спрашивает Виолетта рассеянно.       — Не думаю, что у неё был приступ, кроме психического.       «Я знаю, что ты не думаешь». Эту фразу Виолетта удерживает при себе.       — Случилось ещё кое-что, — говорит она.       И, хотя смысла нет, как и никогда не было, рассказывает Лизе об аварии, о её последствиях и о больнице.       О том, чего хотела перед аварией Елена, и о разговоре в палате она молчит. Интимное остаётся за шторкой. На стол вместо бокалов выставляется чувство вины. Впервые Виолетта проговаривает эту историю от начала и до конца, вслух, при живом слушателе; и от этого, от самого монолога, который слышат, ей становится легче.       Увы, о Лизе этого не сказать. Выражение её лица меняется. Округляются без того большие глаза.       — Ничего себе. Я не думала, что с Гассион всё… так плохо. Сама под колёса кинулась?..       — Разве я сказала, что она кинулась? Я сказала, что она там оказалась. Впрочем, не важно. Лиза, я лишила её зрения.       — По случайности.       — Какая разница? Она ничего не видит. Из-за меня. Представь, каково это — ничего не видеть.       — Виолетта, это случайность. Или попытка суицида… или попытка привлечь внимание. Не пытайся понять, не порть себе нервы. Гассион больна. У неё в мозгу какие-то нарушения. Они были всегда, понимаешь? Может быть, причина вовсе не в травме. Или не только в ней.       — Перестань называть её больной.       — Но это правда!       — Ты не врач. И тон, которым ты это всегда говоришь, мне неприятен.       Лиза закатывает глаза.       — Мне неприятно, что Гассион опять вышла невинной жертвой. Всем плевать, что она чуть не покалечила человека; до этого она довела до больницы Риту. И не только, — но все будут её жалеть. А я так скажу: поделом!       Несколько секунд Виолетта молча и неподвижно на неё смотрит.       За несколько секунд становится ясно, что цель беседы для Виолетты достигнута исчерпывающе.       Как и цель дружбы с Лизой.       Это нужно было понять давно, но Виолетте, у которой никогда не было друзей, не хватило опыта.       — И с кем я пытаюсь вести разговор… — бормочет она, обращаясь сама к себе.       — Тебе тоже плевать на реальное положение дел, — говорит Лиза. — Ты тоже слепая. Возможно, ты тоже больна. Вы все просто посходили с ума. Но я всё равно тебя люблю, Виолетта: как свою самую близкую подругу.       — А я тебя нет.       — Ты жестокая.              Виолетта пожимает плечами.       — Излишне пафосно, не находишь? Впрочем, я сделала человека инвалидом.       — Я не об этом.       — «Не об этом» я не хочу.       Исчерпанность наконец-то доходит и до Лизы.       Она говорит, что всё ясно. Виолетта не провожает её до выхода, но встаёт с кресла, чтобы закрыть захлопнутую в порыве эмоций дверь. И зачем так захлопывать?.. Грохот двери, как и патетическое «всё ясно», предназначается для того, чтобы Виолетта бросилась следом; чтобы одумалась, и так далее, и так далее, — это вызывает у Виолетты смех.       В следующий раз она не станет говорить с Лизой — даже из рассеянности, даже из вежливости.       — Я больше ей не открою. А говорить буду с вами, ведь, по большому счёту, это обман сознания — будто бы мне не всё равно, кто выслушивает мою болтовню и способен ли он к анализу… к которому всё равно почти никто, а особенно Лиза, не способен, — говорит Виолетта коту Амадею, раскладывая по мискам корм. — Хотя, безусловно, жаль, — добавляет она, — что единственная, с кем мне интереснее, чем с котами, решила от меня отказаться. Как ты думаешь, это можно списать на стресс?       Лиза бы от ответа на этот вопрос не воздержалась, как не воздержалась бы и Полина, и кто-либо ещё, наделённый зачатками критического мышления.       «Это всё ваша влюблённость, Виолетта. Если говорить о критичности, то влюблённость, как невротическое, неадекватное состояние, её снижает. Вам кажется, что я интересна, приятна и исключительна, хотя на самом деле это не так», — сказала бы Елена, и в воображении Виолетты её голос звучит как взаправду.       — На самом деле это не так, — повторяет Виолетта вслух.       Но из-за чувств пока согласиться не может.