Никто

      Пока мальчик-ученик играет ля мажорную сонату Гайдна, Виолетта борется с желанием встать и уйти.       Ритм у мальчика скачет не хуже, чем её игриво настроенные коты по комнате. Фальшивыми нотами (он то и дело промахивается мимо клавиш!) пианино просит о помощи. Мальчик заносит руку, чтобы надругаться над трелью, и Виолетта проявляет терпение, которому двадцать лет училась в многодетной семье.       Она слушает, пока не пришло время говорить. Мать мальчика платит не за отказ слушать.       Хотя лучше бы мать выволокла его из репетитория за шиворот — раз и навсегда; лучше бы объявила, что музыка — не профессия.       Но, убеждённая в гениальности сына, — второй Моцарт, не меньше! — она продолжает платить за уроки.       Она спрашивает: «Всё в порядке?», и Виолетта отвечает: «Да».       Всё в порядке. Сегодня мы неплохо позанимались. К семнадцати годам ваш гений почти научился считать.       — Уже лучше, — говорит Виолетта, когда гений перестаёт играть. — Не хватает чёткости, точности. Это не Гайдн. Послушайте, Саша: вы играете дома, как я вас просила, с метрономом?       Ответ на такие вопросы всегда один. Конечно же, он играл. Конечно же, он учил и выполнял все задания. Именно поэтому соната звучит даже хуже, чем звучала месяц назад.       Виолетта берёт смартфон, чтобы включить приложение-метроном. Это не поможет, как и не помогает громко стучать по столу или считать вслух, но Виолетта должна попытаться.       Их уроки легко назвать пустой тратой времени, но Виолетта — не педагог с именем и большим опытом, к которому стояла бы очередь. Если бы она принимала только способных, у неё вовсе бы не было учеников.       Метроном юного гения не спасает.       «Какой талантливый ребёнок; какой талантливый!» — восклицает при случае мать. У сыночка прекрасный музыкальный слух, что очень важно для игры на рояле, и врождённое чувство ритма. Всюду хвалят учителя. К репетитору обратились только из-за того, что в консерватории цветут коррупция и бездарность, которые, стоит отметить, цветут и по всей стране, и по всему миру, поэтому деться некуда. Возможно, выпускница провинциального музыкального колледжа, заинтересованная разве что в почасовой оплате, окажется по-настоящему компетентна.       «Выметайтесь вон. Или, лучше, позвольте — я сама выметусь», — крутится у Виолетты на языке, но вместо этого она говорит, что тем, пожалуй, пока стоит замедлить.       — Послушайте метроном. Настройтесь. Сыграйте без украшений. Вы должны слышать, вы должны понимать то, что играете. Это Гайдн. Здесь же всё абсолютно логично. В четвёртом такте нужно сразу перейти с форте на пиано, ведь у вас даже в нотах написано…       — Я пытаюсь!       — Вы не пытайтесь, вы делайте.       Юный гений кивает. Разумеется, он всё поймёт и учтёт. Он привык быть понятливым и способным: это даётся ему легко, и ради этого ему не нужно ничего делать. Виолетта объясняет, что играть нужно как будто на клавесине, что бы это ни значило, и почти видит, как её слова ударяются об интеллектуальный барьер. В подробности — ведь неизвестно, для клавесина ли на самом деле писал эту сонату Гайдн — и тонкости она не вдаётся. Час медленно тянется к концу. Ученик и учительница, они оба ждут не дождутся, когда смогут разойтись по домам. Они предпочли бы никогда друг друга не видеть.       Сегодня Виолетта бы предпочла никого не видеть, кроме котов.       Учительство даётся ей плохо. Может быть, она не только недостаточно образована, но и бездарна, ведь не всякий хороший музыкант — хороший преподаватель; может быть, она бездарна во всякой работе, предполагающей контакты с людьми. Своё существование она оправдывает на высший балл только за инструментом, — но какой в этом толк!.. Она выпала из системы, где могла бы занимать место, и теперь её образцовую игру слушают, как правило, лишь соседи.       Мальчик Саша к её возрасту вряд ли станет таким, как она, — потому что всё бросит. В этом Виолетта почти уверена. Из класса он выбегает в ту же минуту, когда ему разрешают уйти. Вот бы мать разрешила ему уйти из музыкального дела!       Виолетта надевает пальто.       Дома её ждут коты и пианино, за которым, покормив в спешке котов, она принимается за работу. Всю дорогу из головы не шла искалеченная соната Гайдна, и теперь она исправляет свои гадкие впечатления. К её исполнению не придраться. Ещё немного, и его бы можно было назвать эталонным! Если бы кто-нибудь согласился выслушать Виолетту, то узнал бы, почему эту сонату нужно играть так и никак иначе; у неё и список аргументов готов! Только не всякий готов слушать. Не всякий, о чём не принято говорить в обществе, о чём даже не было принято говорить в консерватории, готов слушать! Хотя Виолетте есть что сказать. Именно в этом она упорно себя убеждает.       Ей есть что сказать. Чтобы говорить, у неё есть и возможность, и силы. Нужен лишь слушатель. Не ребёнок, который не справился с музыкальной школой; не взрослый, который решил обзавестись хобби. Поэтому она оправдывается тем, что ей всего-навсего некогда.       Ей и сейчас — некогда. Она исправляет ошибки ученика без его участия, только для того, чтобы ошибки были исправлены, а соната исполнена по всем правилам. У неё достаточно ловкие пальцы, чтобы можно было вспомнить как про клавесин, так и про симфонизм сочинений Гайдна. В своём воображении она уже не за пианино, но за старинным, близким гайдновскому инструментом; и вокруг — не квартира, которая досталась ей от отца, и не исцарапанная котами мебель, и не надоевшие до смерти обои; и нет ни Саши, ни подобных ему, ни восторженных мамаш; и даже магазина, куда Виолетта не зашла за продуктами, чтобы не смотреть на людей, нет.       Нет дождя за окном, мерзостной серой мороси. Нет завтрашнего вечера, когда Виолетте придётся идти в кафе на вечернюю смену.       В этот момент нет, можно сказать, и самой Виолетты.       Она не может позволить себе не существовать, но может позволить себе не осознаваться. В последнее время она катастрофически устаёт от всего, кроме музыки. У неё не хватает терпения. Если к ней обращаются, она злится, что у неё отнимают самый ценный ресурс — время. Никто никогда не говорит ничего по-настоящему важного. Такого, о чём бы не стоило промолчать. Виолетта и сама говорит слишком много: сегодня, например, она пыталась договориться с юным гением Сашей.       Ей не хватило умения или желания (совсем как Саше не хватает умения или желания учиться), и её время оплачено только деньгами.       Зарабатывать нужно, даже когда гаснут смыслы. Виолетта близка к тому, чтобы их полностью погасить, но черту ещё не перешагнула, и ей необходимы её квартира, её коты и её кастрюля с трёхдневным супом в холодильнике.       Поэтому она говорит матери мальчика: «Всё хорошо».       Сын очень старается. Ещё несколько уроков, и мы чего-то добьёмся. Вы сами сможете оценить результат. Гамму он, правда, играет как попало, но ведь и вы — не пианистка, вы работаете в фирме по продаже мебели (да мы с вами почти коллеги!), вот и оценивайте знакомые вам шкафы, а здесь восхищайтесь талантом. Мы создали для этого все условия.       Мать мальчика едина для Виолетты в лицах учеников. Сам он — в стороне, потому что его не спрашивают. Утомительна тщетность. Всё, что делает Виолетта, когда выходит из дома, и всё, о чём думает в свободное время, тщетно и утомительно.       Если бы её не спрашивали, о на держалась бы в стороне.       Звонит будильник, напоминая, что после десяти вечера нужно соблюдать тишину. С трудом Виолетта отрывает руки от инструмента, а мысли — от музыки и приятных образов в голове. И сразу приятного на свете не остаётся.