Я люблю вас, Юлия Олеговна!

Вижу черную тачку, которая приезжает наверно через час. Вижу её тонкую фигуру, которая направляется к подъезду. Нет! Нет! Нет! Я здесь! Только бы встать, только бы встать. Спасение так близко, близко. Еле поднимаюсь, но в этот же момент падаю, и кричу во весь голос от боли, колени бьются об лед. Юля, оборачивается, я машу рукой. Бежит ко мне на каблуках. — Черт, Мелита, Мелита, — шепчет она, подхватывая меня на руки. — Сейчас, сейчас, поедем домой, потерпи. Все, все будет хорошо, маленькая, — гладит меня теплыми пальцами по щеке, маленькая? — Давай, давай, — несет меня к машине. — Куда едем-то? — слышу я мужской бас. — Обратно, — она кутает меня в своё колючее короткое пальто. — Не надо, — пытаюсь оттолкнуть её руки. — Тихо-тихо, все хорошо, — прижимает меня к себе, гладит меня по затылку, на подушечках её пальцев остается кровь. — Больно везде, — хриплю я. — Тише, сейчас дома будем, дома, — она гладит по голове, как-то даже нервно. В машине темно, на улицах куча фонарей небоскребов. Мне холодно. Пальто, не греет, очень холодно. А это возможно? Смерть от холода там, где уже не холодно. — Холодно, — шепчу я. — Включите печку! — Я тебя что миллиардер какой-то? Я тебе обычный такси, — возмущает чувак, судя по всему приезжий. Я смотрю на темный дом, в котором не видны желтые окошки. А мы точно у неё дома? А вдруг, он завез куда-то не туда? И сейчас будет тоже самое?! Но нет, Юля платит, я цепляюсь за шею и она несет меня, лифта не вижу. Где лифт? Небольшая квартира. Зажигается свет, который противно режет глаз. — Сейчас, Мелита, сейчас, подожди немного, — она прямо в обуви, бежит к ванне, слышу какой-то шум воды, потом звуки выдавливания геля. — Пойдем, пойдем, — снова на руки, я чувствую очень горячую воду и мягкую пену. Она ласково касается моего лица вытирает косметику. — Расскажи мне, — почти шепчет. — Как это произошло? — садится на корточки. — Это должен был быть фотограф, мы договорились с ним о съемке, об обычной съёмке. Ты не подумай ничего, — опускаю глаза. — Все воде было нормально, мы выпили чай, там всего три комнаты играло «Три полоски» от Оригами, он сказал, что у него дочка тоже, как я эмо. На двери плакат с Аврил Лавин, после чая комната, его студия, на диване сплю, просыпаюсь и началось. Юль, он даже туда… — слезы льются с двойной силой. — Тише, тиши, все, Мелита, ты в безопасности. Скажи, а что за комната? И почему, голова в крови? — Там должна была его дочь быть, но когда он закончил я увидела женщину лет сорока примерно, она вышла из той типа дочериной комнаты. Я со второго этажа прыгнула, потому затылок в крови. — Маме твоей надо позвонить, она наверно телефон весь оборвала, ты говорила ей куда идешь? — Нет, только не звони! Пожалуйста! — взмолилась я, хватая её за руку. — Что, но послушай, — она растерянно смотрела на меня. — Как я ей скажу, что меня изнасиловали?! Как?! Она в сильной депрессии, на сильных депрессантах, у неё попытка суицида недавно была! Ты хочешь, чтобы я это ей сказала?! — всхлипываю, с раздражением бью воду. — Послушай, но они ведь должны быть наказаны, Мелита, это не должно просто так остаться. Ты тем более все знаешь. Сколько еще девочек могут так пострадать? — Мне похуй, Юль, я просто хочу, чтобы этот день закончился. Я проснусь, сделаю вид, что ничего не произошло, пойду в школу, — утыкаюсь лицом в колени, плачу навзрыд. — Мелита, а если нам самим попробовать все сделать? — Ты смеёшься? Официальный родитель или опекун должен быть, я несовершеннолетняя пока что. — Неужели никакого нет? — Только мудак, но он мне никто, и бабушка, мама мудака, но им нахер не упала. И бабушка в Азербайджане. Давай, оставим, все, как есть? Пожалуйста, — поднимаю на неё свои глаза. — Давай все обработаем и спать пойдешь, — Юля игнорирует мои слова. Ну руках несет меня до дивана, ватными дисками убирает кровь с затылка, и коленей. — Оттуда ничего не уберешь, — я смотрю на бедра, кровь смылась, но впечатление, что там осталась не делось некуда. — Сейчас, давай чая выпьешь и пойдем спать, — гладит меня по плечу. — Я уже выпила, больше не хочу, где у тебя спать? — Пойдем. Большая двуспальная кровать, откуда у преподев, столько денег? Юля обнимает меня за талию, а я смотрю в стену, черную стену. Как она хочет, чтобы я сообщила это маме? Она не знала про фотографа, про то, что я собираюсь ему заплатить, про то что еду к нему. Наверняка думает, что я сейчас в каком-нибудь клубе. Она знает, если я в клубе, то звонить просто бесполезно, потому что я не возьму, могу только эсемес послать и то в похмельное утро. И я не хотела об этом говорить. Как это ей сказать? Её нельзя волновать, она находится в ещё более шатком положении, чем я. У неё депрессия, у неё сильные таблы, у неё попытка суицида. Как я ей после этого скажу такую дичь? Я боюсь за маму. Может я так только сильнее добью её, может попытка суицида закончится тем, что ничего просто не успеет. Нет, я не виню её за это. Человеку в депрессии просто сложно как-то на все реагировать, он не может на это реагировать так эмоционально сильно и здраво, как это было бы не в ней. И я не хочу об этом заявлять куда-то. Я прекрасно знаю, что это никогда ни чем хорошим не заканчивалось. Что дальше? Стыдный поход к гинекологу, такой же стыдный поход к ментам, такой же стыдный суд. Как я маме в глаза после такого смотреть буду? То что она открытая и легкая, не дает мне право думать по-другому. Мы никогда не говорили на такие темы, и о чем говорить? Я ведь сама виновата. Я сама поехала к странному фотографу, который предлагал сделать очень дешевые фотки, я сама согласилась на его странный чай, в который она наверняка что-то подмешал. Как мне теперь в глаза мамы смотреть? Я опозоренная и униженная. Я просто все испортила. Если она это узнает, то жизнь прежней уже не будет никогда. Если бы с нами все еще жил мудак, то он бы точно сказал, что я сама виновата. Типа у него в Азербайджане сразу за такое бы убили меня. А не их, потому что я распутная, я грех совершила. Вот, как после такого об этом с кем-то говорить? Что, если мама придерживается таких же установок? Может после этого она вообще разлюбит меня, потому что я просто малолетняя шалава и идиотка, которая не понимала, что надо бежать с этой квартиры, которая не понимала, что со странными чуваками с форума лучше не встречаться, хотя я постоянно встречалась и ниче, жива была. А тут. Вдруг меня ваще из дома выгонят, сколько таких историй, когда матери выставили собственных девочек вон, потому считали их опозоренными и просто недостойными. Я не хочу, чтобы так было со мной. Я не хочу, чтобы об этом знала. Я не хочу рушить наши с ней отношения. Я проснулась рано утром от каких-то разговоров, кажется говорили двое. Медленно поднялась с кровати и тут же покачнулась, замоталась с плед, затылок по прежнему очень болел. На кухне была плотно закрыта. Осторожно открываю её. Мама. Они одновременно повернулись на скрип двери. Она первая встала. Я зажмурилась, честно в ожидании хлесткой пощечины, но она только крепко прижала меня к себе, и я услышала, как она тихо всхлипывает. — Мам, — только прошептала я, вытирая её слезы, кажется еще немного и я сама буду плакать в три ручья. — Ну, как ты могла такое подумать. Глупенькая, маленькая девочка. Как ты могла подумать, что я буду злиться на тебя? Ты же одна у меня. Такая маленькая, но только обо мне думаешь, о том, как я отреагирую. Мелита, — она гладила меня по голове, я продолжала только громче всхлипывать. — Юля, права нам надо заявить на него, — она присела передо мной на карточки. — Не потому что он может это еще с кем-то натворить, нам надо отстоять тебя, маленькая. Нам надо, чтобы он сидел, потому что тот, кто это сделал с тобой, он должен ответить. Киваю. — У меня даже одежды нет, — тихо говорю. — Найдем, найдем, — тихо говорит Юля, трогая меня за плечо. — Пошли, — мы перед огромным шкафом, я натягиваю её шмотки, синие джинсы и футболка, вот это попса. Снова черное такси. — Сначала в участок, — говорят они между собой. Я смотрю на них. Менты, интересно, как быстро я отгребу и от них? Заходим, они смотрят на меня. — Мы заявление подать, — мама крепко держит меня за руку. — Что снова педовку вашу избили? — ржет один чел, лет двадцать, рядом сидит мужлан под пятьдесят. — А вы на работе или на стендапе? А то шутки такие же маленькие и стремный, как ваш член, — резко говорит Юля, чувак затихает, а мужлан посидев с секунду начинает громко ржать. — Ты закончил? — спрашивает Юля, когда тот начинает вытирать слезы. — Заявление прими, — она кивает на ручку, он тоже замолкает. — На кого подаёте-то? — На насильника, — говорит мама, они усмехаются, но ручку дают. — Ну пишите че, потом на экспертизу поедешь, хотя может там проверять-то уже нечего, все убрали, — заржали они. — Ну не надо завидовать, может и ничего проверять уже. Но это лучше, чем выглядеть, как девственник импотент и дрочить на Ольгу Бузову, которая никогда не даст, — она кивает на обложку журнала. Я пишу, сильно склонив голову вниз и прикрываясь волосами, чувствую их недобрые взгляды на себе, отдаю им заявление. Я наверно мало написала. Они смотрят на меня, и на заявление. — То есть ты его прям не знала? — спрашивает тот, которому пятьдесят, я мотаю головой. — Нет, мы с ним на форуме познакомились и я к нему поехала. — А мама не учила, что нельзя ездить на незнакомые квартиры? — он усмехается. — И фото? Хочешь сказать до процесса дела так и не дошло? — Нет, мы выпила чай, и должны были начать съёмку, но меня начало клонить в сон и очнулась уже головой и вот… — А съемка-то обычной должна была быть? — Какое это отношение к делу имеет? — спрашиваю я. — Да вот знаешь, если соглашалась на обнажонку или вовсе на видео, но просто нам договаривать не хочешь, — снова смотрит на меня. — Обычная, — смотрю на ладони. — Ну че поехали тогда, посмотрим, че он тебе оставил. Его машина, мы с мамой и Юлей, ютимся сзади, как чертовы куклы. Мы тормозим у какой-то обшарпанной больницы, выходим. Пахнет хлоркой, стены в зеленой краске, которая отваливается, линолеум весь в кусках, она че не ремонтировалась с ВОВ? Останавливаемся у кабинета гинеколога. Встречает какая-то стремная женщина, такая же стремная, как эта больница. Рыжая, толстая в шмотках из совка. Очки, какие-то заостренные и наверно типа «модные» для нее, а не для нормальных людей. — Тут девчонка пишет, что износ, проверь. Раздеваюсь, ели залезаю на это кресло, ноги дрожат, а содранные в кровь колени очень болят. Смотрю в белый потолок. Чувствую, как она склоняется надо мной, и какого-то хера, они тоже заглядывают, дергаю в попытке хоть как-то показать, что не хочу к себе такого внимания. — Да че ты дергаешься, зеркальцем попасть невозможно, — чувствую зеркальце, и боль, просто боль, слезы, которые вмиг потекли по лицу без остановки. Она щурится, смотрит на них. — Разрывов нет, плева повреждена, но полагаю это из-за прошлых половых актов. Разрывов не вижу, как ранее говорила. Спермы нет, пишите и на выход, пусть оденется пока. Они выходят, я остаюсь одна с ней, ели слезаю с этого кресла. На смотрит на меня и что-то пишет в бумагах. А потом снова ухмыляется. — Да вижу я все, — улыбается. — И разрывы твои, и сперму ихнюю все вижу. Только ко мне приходят девочки, которые реально в беду попали, а есть такие, как ты. Которые только выебеваться умеют, а потом ноют. Такие твари, как ты, которые сначала едут, потом фоткаются, а потом ноют громче всех, я не виновата была, вы что. И пытаются подставить несчастных мужиков. Это тебе уроком будет, один раз со всеми случается, — я смотрю на неё, а потом хватаю зеркальце и запускаю в неё, попадаю прямо в глаз, она громко орет, хватается за него, я выхожу из кабинета и молча смотрю на них. — Значит в другую клинику поедем, — говорит мама. — Где все увидят. — Слушайте, но ведь прекрасно знаете свою дочь, ну наверняка её фотки выложил, она на него и злиться, вот и наговаривает на мужика. Вы подумайте, не ломайте ему жизнь, — они уходят. Мы снова садимся в машину. Домой, а потом в школу. Я же говорила, что все бесполезно. Я прекрасно понимаю, почему у них такое отношения ко мне. Я ведь эмо. Органы теперь также с нами должны бороться, ведь мы главные разносчики суицида, наркотиков и бисексуальности. Я знала, что все будет плохо, но чтобы настолько? Я не думала, что мне поверят, но я точно не думала, что гинеколог скажет и сделает такое. Она же врач! Почему, почему! Я надеюсь она теперь будет без одного глаза и теперь у неё уважительная причина не видеть, каких-то моментов. И по-моему они хорошо прожали маму, вечером наверно все-таки будет разговор, как все произошло. Я понимала, что ничего хорошо из этого точно не выйдет. Я сама к нему поехала, еще и фотки, самое обидное, даже по итогу не было. Но я правда не думала, что он окажется каким-то насильников или как там. Их смущает тот факт, что я могу легко повести их по адресу, типа девушки не помнят свои насильников это все происходит в страшных подвалах и подворотнях, лицо их скрыто капюшоном. А я все помню, и как же его жена в будущем? Как она будет жить с осознание того, что её муж насильник? А как я буду жить всю жизнь с осознанием того, что меня изнасиловали? Как мне теперь ваще общаться с парнями, как теперь ходить по клубам, заводить новые отношения? Да черт, какие новые отношения, как теперь хотя бы просто общаться с людьми? С той же самой Юлей, теперь все сведётся к обычной жалости, и её взгляду, она навсегда меня запомнит той девочкой, которая сидела в снегу вся крови, изнасилованная почти везде, как мне теперь с ней общаться? Что теперь делать? Кажется все какие у нас могли быть с ней отношения, просто разрушились. Может ей и вовсе не захочется со мной общаться после того, что произошло, сколько раз я слышала от других то, что изнасилованные девушки- это грязные девушки, с которыми мерзко рядом стоять, не то что общаться. Вот и я теперь стала одной из них, с которой лучше некому не общаться, которая, как СПИД, её надо бояться. Дома наконец переодеваюсь в своё белье и скидываю шмотки. Открываю шкаф. Толстовка в черно-розовую полоску, короткая пышная розовая юбка, тонкие розовые колготки с рисунком, поверх них черные легинсы, с прорезями. Готово. Хорошенько взлохматила начес, закрепила пару заколок. Черным подвела глаза, губы сделала поярче, запихнула учебники, молча хлопнула дверью. Юля интересно будет в школе? Наверно должна быть, вроде у неё стоят уроки с другими классами. Останавливаюсь у кабинета химии. Смотрю на всех, уже начали понемногу подходить одноклассники. Приходит Лариса, смотрит на меня, оценивающим взглядом. — Какой-то мейк очень мрачный, — она задумчиво смотрит на меня. — Даже для эмо, все хорошо? — А ты, как думаешь? — спрашиваю её я. — Мелита, я не знаю, что у тебя в душе, ты никогда не делишься со мной подобными вещами. — С чего ты решила, что начну? — усмехаюсь я, наконец-то заходим. Сижу, не понимаю для чего сижу, зачем сижу. На глаза то и дело, наворачиваются слезы, тени текут и косметика тоже. Лариса недоумевающее смотрит на меня. — Мелита, все хорошо? — Ничего уже хорошо не будет, — шепчу я. — Задние парты, что у вас там происходит? Уравнения решаем! Мелита, выходи к доске. Давай, то что ты эмо и поэтому надо постоянно плакать мы поняли, — усмехается она. Встаю у доски, молча смотрю в пол. Я не знаю, как решить уравнения. Я вообще ничего не знаю. — Ну, будь добра удиви меня, — усмехается она. Ну ладно, снимаю свою толстовку, и лифчик. — Ну вы же хотели, чтобы я вас удивила, — смотрю на них и на их телефоны. — К директору быстро, — сквозь зубы цедит химичка кидая в меня вещами, машинально пожимаю плечами и ухожу. В кабинете уже находится прибежавшая Юля. — Ну и что это было? — директриса закатывает глаза. — Ты решила, что нам мало твоих выходок и ты решила, что ты девушка низкой социальной ответственности. — Нет, они просили, чтобы я их удивила, вот я удивила, я все равно не знаю, как решать уравнения. — Юлия Олеговна, вы правда хотите быть классной руководительницей у них? Они же вас сожрут. Особенно эта, — брезгливо кивает на меня своим подбородком. — У меня имя есть, — смотрю исподлобья. — Помолчи пока что. Юлия Олеговна, — она снова обращается к ней. — Правда хотите? — Да, хочу, что зря у меня был предмет классное руководство. Да и думаю нашу Полину Андреевну я смогу разгрузить, у неё же еще ЕГЭ, а информатику очень мало сдают, — она кивает. — Что ж ваше право, сегодня все подпишем, нет поступок благой, но вам потом за эту отвечать, — снова кивает на меня. — У меня есть имя! — вскакиваю. — Помолчи! Пока ты здесь, я буду говорить, а ты молчать. Сегодня позвоню твоей матери, что с тобой происходит?! Что с тобой сегодня произошло, что ты решила такое выкинуть?! — Меня изнасиловали, — отвечаю я. Резко все замолкают, директриса так и застывает с ручкой, смотря на меня ошарашенным взглядом. — Что? — это единственный вопрос, который срывается с её ярко-накрашенных губ, но я выхожу и хлопаю дверь, на первом этаже, натягиваю ботильоны и курточку, вижу, как за мной бежит Юля на каблуках. — Вместе пойдем, — шепчет она. Киваю. Выходим. В девять часов было все еще очень темно, так что невозможно было обходиться без этих фонарей. Она крепко держит меня за руку, словно боится, что я убегу, глупая, куда я убегу-то? Она осторожно ведет меня за собой, как маленькую. Останавливаемся перед знакомым домом. Это её. Поднимаемся. Теперь я могу разглядеть её квартиру. Наконец-то. Узенький и длинный холл. — В гостиную проходи, — тихо говорит Юля. Осматриваюсь, довольно модно черно-белые стены, серые диван, маленький столик. На нём ноутбук. Сажусь, поджимая под себя ноги. Смотрю на Юлю, которая осторожно обнимает меня. — Это все из-за жалости, да? — тихо спрашиваю я. — Что? — на какой-то момент она резко отпрянула. — Нет, нет ты что, точнее, да мне жалко, но не из-за этого, — гладит мои волосы. — Что произошло на химии? Можешь рассказать толком. — Я начала плакать, она сказала удивить её, я разделась. — Мелита, — проговорила она, крепко прижимая меня к себе. — Теперь все будет плохо. Что у тебя с кружком? Ты кажется хотела что-то ставить? — Хотела, а ты этого хочешь? — Хочу, но я хочу, чтобы все в этом участвовали, а я не одна. Хочу весь наш класс грузануть. — Хорошо, давай. Что там на самом деле было с врачом? — Она сказала, что я последняя тварь и она все видит, но я типа сама виновата. Бесполезно это, Юль, все. Бесполезно. Было уже двенадцать часов ночи, а я сидела перед компьютером в полной темноте, в наушниках пела песня «Bring Me to Life». Телефон лежит рядом, блин, зарядить нужно. Он резко пиликает. — Встречаемся на старой площадке, — Лиза? Эта Лиза! Вскакиваю, на ходу натянула перво-попавшие шмотки. Выбегаю из квартиры. Прихожу. Замечаю фигуру на детской старой качели. Но это не похожа на силуэт Лизы. Маленький, кажется почти детский силуэт. — Лиза? — мой голос дрогнул. Оно встает с качели. Приближается. Твою мать! Девочка на вид лет тринадцати. Одета, как и соседки Лизы. Пошло, только очень странно пошло. На ней короткая розовая юбка, чулки, один красный, другой желтый, черный лифчик и клетчатый пиджак. Жирные тоненькие волосы заплетены в хвост. Какие-то странные очки от солнца, зимой и валенки. — Мафа, — она коверкает буквы. — Откуда? — только спрашиваю я. — Смотри, — она подает мне что-то сложенное из пиджака, заявление, стоп, какого? — Рассказывай, — мотаю головой. — Лиза не первая, кто пропал. По крайней мере я еще один случай знаю, это было давно, мне лет тринадцать было. — Стоп, а тебе сколько? Ничего не понимаю! — Семнадцать, это из-за диагноза. Болею, УО и куча чего еще. — Так, телефон откуда? — У мелких отобрала, сказали, что в бачке унитаза был. Ну я не дура, начала искать, увидела ваш форум, а там внизу номер твой был. Я позвонила. — Что с подругой? — Это странная история. Вика пропала резко, она говорила, что едет в новую семью. А потом неожиданно пришла её мать, с бутылкой водкой. Мамки наши бухали жестко вот нас и забрали. Она приходит один раз и говорит, типа дочь верните. Директор такой смотрит, тип, какую дочь у неё приемная семья. А она говорит, что на десятой стопке осознала, что произошло и в него бутылку. Наши мамки вместе пили, поэтому мы все знакомы были. Я спрашиваю, а где Вика? Она говорит, ей дали водки, тип Вика у тебя говори всем, а её видать потом накрыло. А я решила ей позвонить. Уже четыре года звоню, никакого. — Погоди стоп, ты хочешь сказать… — Дели они куда-то её. И молчат! Вроде бы это не первая, кто пропал. По слухам от старших слышала, что тут давно пропадают. Но забирают только таких, как я. — Как ты? — Некрасивых и со всякими особенностями, тип болезнями, а Лизка на девятом была. Шлюх не берут, тип слишком палевно, скандал может произойти, а нас никто не заметит. — А ты почему? — Чтобы бить перестали, знаешь, как стремно, когда ты одна в комнате не такая? Темную устроят пиздец. Опустят только так и башкой в унитаз. Вот и маскируюсь. — Мама Вики еще как-то… — Да, смотри вот фотка, — она дает мне её.- Тут обратный адрес Викиной мамки, она после того, как произошло бухать перестала. А я заявление, оно в мусорке было, ты ушла его выкинули я потом, когда на завтрак ушли подобрала. — Ты сама-то, что думаешь? — Не знаю, главное, чтобы меня не забрали. Маскировка! — она покрутилась. — Все гудбай, мне домой! — махнула рукой. Я медленно иду с заявлением. Да, я понимаю верить девочке с такой сильной болезнью, как умственная отсталость очень сомнительно. Но в этом-то и суть. Они придумать такое не могут, слишком слабо развита фантазия и все остальное. И это заявление, почему оно не у них тогда? Реально в мусорке какой-то побывало. Но зачем им они? Так еще судя по рассказам Маши, выбираются самые такие неприметные и серые мышки, но с особенностями. Они органами торгуют, что ли? Тогда получается Лиза не врала, когда писала Диме про приемную семью, получается им говорят приемная семья, но при этом типа по официальным документам они у своих стремных предков живут, которые типа исправились. Ну да, это тогда объясняет водку, новая бутылка. И что? Получается мать Вики? Но это единственный человек, с которым можно поговорить. Насчет Маши, да там понятно все, она больше не скажет банально боится и её понимаю, я бы наверно ваще на её месте не решилась такое провернуть. Только вот раньше слухи ходили, а что вообще тут было раньше? Я так понимаю, она именно слухи про 90-е года, когда в этой стране полный пиздец был. Получается надо найти тех, кто тут был раньше. Но пока я точно не понимала, зачем им именно такие, как выразилась Маша стремные в секс-рабство красивые нужны. Значит че-то точно другое. Наверняка выбор шел в зависимости от предков наверняка пропадали те, у кого с ними все было совсем плохо. Ну знаете, мала вероятность того, что пропадет тот, у которого есть какая-нибудь старшая сестра, которая каждую субботу приходит или предки еще не до конца опустившиеся, которые тоже не забывают, но взять не могут из-за плохо материального положения. Устало присаживаюсь на какой-то бордюр. Смотрю на заявлении. Ну и где моя Лиза? Жива ли она вообще?