Я люблю вас, Юлия Олеговна!

Холодно, очень холодно, я обнимаю себя руками, пытаюсь подняться, но понимаю, что не могу, буквально не чувствую ног, голова адски кружится, все плывет, чувствую острую боль во всем теле, приваливаюсь к стене какого-то здания и дальше только темнота. Я прихожу в себя от того, что кто-то трясет за плечи, и пытается растормошить меня. — Проснись, проснись. Черт, совсем холодная. Ты, как тут оказалась, девочка. Давай-ка поднимайся, поднимайся, — слышу женский голос. Чувствую мужские руки, дергаюсь, пытаюсь вырваться. — Тихо, тихо, ледяная все, — шепчет женский голос. Я слышу хлопок двери, а потом какое-то тепло, которое буквально обволакивает меня со всех сторон. Меня садят на что-то мягкое. Я обвожу взглядом. Похоже на какой-то центр. Передо мной суетится девушка. Лет тридцати может. Темные волосы в пышном пучке, в строгом черном облегающем тонкую фигуру брючном костюме, на ногах длинные шпильки, ярко-зеленые глаза впиваются в меня, губы накрашены ярко-красной помадой. Рядом с ней какой-то чувак старше её точно. Лет сорок, карие глаза, костюм, темные волосы в прически, чисто из Голливуда. Я сижу на каком-то нереально мягком красном диванчике, по всюду суетятся девушки женщины. — Девочка, тебя, как зовут? — она присаживается на корточки и берет мои холодные ладони в свои. — Melita, — я кажется неосознанно перехожу на латышский. — Ты, как тут оказалась? Что-то случилось? Тебя изнасиловали? — мужчина сыпет вопросами, вглядываясь в моё лицо. — Izvarots, Jā, — они переглядываются. — Прибалтика, — говорит девушка. — Эстония или Латвия, — снова переглядываются. — Латвия, — почти одновременно говорят они. — Ты знаешь русский? — Да, — прорывается в моей речи, я смотрю на них, твою мать. Только теперь я кажется смогла понять, кто передо мной стоит. Ольга Шнурова, я постоянно видела её рекламу фонда на ТВ. Кажется они помогали девочкам с трассы и несовершеннолетним, которых изнасиловали, вроде психологическая и юридическая помощь. А еще вроде она знаменитая актриса и модель тут. Видимо так, я не знаю. — Саш, спасибо, — Оля выдыхает. — Дальше мы сами. — Точно справитесь? — он хмурится. — Точно, — она гладит его по плечу. — В три съёмка сегодня? — Да, и мы обещали. — Да, что покажем Ангелине. А Степа у своей девушки, — целует в щеку. Поднимаемся на второй этаж по всюду девушку начиная с пяти и заканчивая сорока. Она открывает ключами судя по всему кабинет. — Мелита, есть кто-то, кто может о тебе позаботиться? Тот, кто может забрать тебя отсюда? — Мама, — в эту же секунду, телефон звонит, Оля его перехватывает, да наверно пожалуй лучше, чтобы она говорила, я вот до сих пор ничего не понимаю. — Да, да, она здесь. Я диктую адрес, — она отключается. — Ты садись, — она указывает на белое кресло, нас теперь разделял коричневый стол. Светлый кабинет, с коричневой мебелью и белыми мягкими стульями, она присела на такой же, сзади неё шкаф со множеством книг по психологии и юриспруденции. Вижу четыре полки, каждая из них уставлено отдельными фотками, первые три были с этим Сашей и её детьми. Последняя была самая интересная. Это кажется в семнадцать, с какой-то афроамериканкой. У неё все тот же пучок и яркие губы, только она красной косухе и черном блестящем платье, они обнимаются с ней, у подруги классные черные дреды, ярко-желтый топ, короткие джинсовые шорты и кеды. На одном фото они показывали фак, на другом ели мороженое, и обнимались на последнем. — Кто это? — тыкаю пальцем на последних. — Это со школы. Лучшая подруга. Айной звали, — она грустно улыбается. — Почему звали? — Она умерла, нам было семнадцать и она спрыгнула с крыши, там была сложная ситуация в семье. А теперь можешь мне подробнее все рассказать, — она касается моих ладоней. — Что произошло? — Моя подруга пропала, — говорю я. — Подруга? — она обескуражено смотрит на меня. — Подруга, я не знаю, где она, её наверно похитили. Вы можете её найти? — Помочь, — она резко теряется. — Но послушай… — Можно листок, — она кивает и подает бумагу с ручкой. — Пообещайте, что узнаете про них сегодня. — Можно на «ты», — она перебивает меня.- Мелита, когда я задала вопрос изнасиловали ли тебя, ты ответила, да. Мы можем об этом поговорить. В этом центре… — Я знаю. Да. Она кивает. Дверь резко открывается. Мама. — Здравствуйте, мы закончили. Мы можем с вами поговорить с вами за пределами кабинета, пожалуйста, — говорит Оля, мама кивает. Я молча смотрю в стену. Минут через десять дверь кбинета снова открывается. — Вы на такси? Вам вызвать машину? — спрашивает Оля. — Все спасибо мы сами, — говорит мама. Выходим и садимся в черную машину. — Прости, — шепчу я. — Я не хотела вот так сбегать, — она крепко обнимает и прижимает к себе. — Глупенькая, — шепчет она. — Мелита, я поговорила с Олей, она предлагает нам помощь абсолютно бесплатную, может воспользуемся? В этом и весь центр, помогать девочкам, которые попали в беду, — она гладит меня по плечу — Я подумаю. Я не верю, что так и будет. Я прекрасно знаю эти центры, которые ни чем хороши никогда не заканчивались. Все становилось только хуже. И че-то я не уверенна, что помощь будет реально бесплатной, я будет огромной такой счет по почте, заменит письма, которые нам шлет этот мудак. Никто в наше время не помогает так бескорыстно, что ли. Зачем это делать знаменитой актрисе? Ей это по сути нафиг не упало. Зачем? Нахуя? И я прекрасно знаю этих психологов, что они могут мне сказать, чтобы я просто я забыла это и жила дальше и радовалась? А чему мне радоваться? Я не знаю. Да и бесплатный психолог в центре. Я прекрасно знаю, что разговор начнется с того, что мне надо выйти из субкультуры эмо, это из-за неё я такая депрессивная, я прекрасно знаю, мне уже промывали так мозги в октябре, когда я ушла в загул, школьный психолог нес полную хуйню, думая, что понимает меня. Ебанашка. И этот суд, если мы сами как-то попробуем это сделать, то это дело не получит никакой огласки. Ну, кому не плевать, что в Москве какую-то девочку-эмо изнасиловали, сколько тут таких, как за день насилуют, и что из-за каждой что-то устраивать? Нет, если мы сами попробуем, то все пройдет очень тихо, тем более тот чел, у которого я была, это не какая-то знаменитая личность, это вам не Роберт Паттисон, это какой-то обычный фотограф, который сидел на форуме с очень бедненьким дизайном и оформлением, это даже не топовый форум про эмо, максимально не популярный. Сами как-то по-тихому все сделаем. А с ней что будет? Да все узнают. Из каждого утюга начнут говорить, мне такое не нужно, мне не нужна огласка, потому что ничего хорошего не будет, никто не любит жертв в этой стране, меня только сильнее заклеймят, скажут это из-за эмо я виновата, я стану главным козлом отпущения. Потому что насильников любят, а жертв нет. Мы ведь сами виноваты. И может еще и до суда ничего не дойдет, я бы этого хотела, чтобы заявление положили в глубокий-глубокий ящик и никогда не открывали, я не хочу бороться за себя, за какие-то свои права я просто хочу, чтобы это все очень тихо закончилось и все. Я много не требую. Останавливаемся с мамой перед домом. На часах уже было много времени, уже девять, первый урок я пропустила. Я недоумевающее смотрю на маму, которая начинает хоть немного подкрашиваться. — Ты, зачем? — Меня в школу вызывали, сказали, что ты что-то натворила, сегодня прийти в срочном порядке, — она отводит глаза, обе мы понимаем о чем идет речь, но я понимаю, как события будут развиваться дальше и чего мне ждать от этого прекрасного образовательного учреждения. Ну давайте, что ли, найдем что-то яркое, что ли. Легинсы черно-лаймовые в полоску, короткая розовая пышная юбка, черная футболка с «Захватчиком Зимом» из коробки достала только малую часть своих браслетов, на каждую руку нацепила до локтя, маленький черный бантик в челку, немного завила длинные пряди. Ну можно идти, типа. Собрала сумку. Мне страшно, я не знаю, чего ждать от разговора с директрисой, я не знаю, как поведет себя моя мама, все нашептывало, что мама точно с ней согласится. Хотя, такого раньше никогда не случалось. Но все бывает в первый раз. Заходим в школу. Твою мать. Все тычут телефонами. — Мелита, Мелита, покажи сиськи! — кричит Игорь, усмехаюсь, стаскиваю футболку и лифчик, слышу их смех, лучший способ реакции на провокации сделать то, чего от тебя не ожидают, тогда ты сломаешь систему, жалко, что Юра это не понял. В кабинете директрисы уже сидит завуч, психолог и моя Юля. — Присаживайтесь, — она пытается быть любезной при маме. — Мелита, ты не уходишь, ты будешь тоже присутствовать на разговоре, — как резко пропала любезность, ну к моей маме это было еще оправдано, че зря она у них работала, правда не долго, но все же! — Вы знаете, что Мелита вчера сотворила на уроки химии? — тихо начала она. — Ну судя по тому, что происходит в коридорах, я понимаю, что она сделала. — Мы вчера с ней говорили, я не знаю, правда это или нет, но сообщила о сексуальном насилии в свой адрес, вы… — Да было такое, заявление уже подано. Мы тут за этим? — мама держалась, видимо более сильные депрессанты сделали её хоть чуть более устойчивой. — Ах, заявление, — кажется у директрисы в голове вся та речь, которую она строила моментально перечеркнулась и начала мигать красная лампочка. — Лига, вы понимаете, тот поступок, который она совершила, ну он ведь неадекватный. Вспомните, что происходило в октябре, ну ведь проблемы опять начались. — Не отрицаю, вы прекрасно знаете, как в октябре мы с ней обе еле справлялись с тем, что произошло, сейчас снова произошла страшная ситуация. — Да, но вы думаете показать её нашему психологу, например, он бы смог с ней поработать, помочь как-то пережить этот травмирующий опыт. — Послушайте, я прекрасно знаю вашу политику в отношении подростков, и про то, как вы жестко подавляете их желание выделяться. И ваш психолог уже работал с моей дочерью в октябре, и знаете, я не вижу результата. — Но ведь она посетила всего одно занятия. — Да, потому что она сказала, что не хочет общаться с тем, человеком, который считает её наркоманкой только из-за черно-розовой одежды. — Но это ведь подростки, они так часто реагируют на… — Ближе к сути, я с работы отпросилась, можете говорить конкретно, что вы хотите. — Может вы все-таки в другую школу перейдете? Вы подумайте так для неё будет лучше, травли не будет, никто об этом не узнает, тем более у нас тут дети, а она чуть не в коридоре простите, все вываливает. — А зачем переходить? Меньше года ей осталось доучиться, тут все от её желание зависеть будет. — Но вы подумайте, все-таки репутация школы… — Слушайте, я устала от вас. Я ушла тогда от вас, потому что этого хотела, да и давайте честно меня мягко попросили уйти, Мелита уйдет, только, если этого захочет. У меня все, до свидания, — мама выходит, а через пару секунд и быстро смываюсь, мне нужна Юля, мне срочно надо линять отсюда, мне надо до мамы этой Вики. Юля выходит и только киваю ей. — Поедешь со мной сейчас в одно место? У тебя есть уроки? — Нет, но погоди, какое место? Мелита. — Я вчера встретилась с девочкой. Только прошу, скажи мне правду, что вам учителям сказали про Лизу, официально тип. — Сказали, что она у родителей, все документы показали. — А мне сказали, что уезжала к новой семье, которая брала её под опеку, не сходится, да? И по документам директора детского дома, она там, а заявление выброшено. Пару лет назад была стремная история, подруга девочки, с которой я вчера общалась, пропала, сказали, тоже новая семья, но через пару дней заявилась её мать, которая сказала, что ей бутылку водку за молчание и подтверждение того, что она у них. А эта подруга не может до неё дозвониться. — Стоп, погоди, но ты не думаешь, что… — Зачем им выбрасывать заявление о пропаже, если нечего скрывать, и также поступать с ее мобильным? Ты подумай! Если ничего нет, то зачем это делать? Значит, есть чего бояться. Короче, у тебя уроки есть? — Нет, но — Едешь, со мной, — тяну её за руку. Метро переполненное людьми, Юля сжимает мою ладонь, мы сидим, я беспокойно верчу головой и оглядываюсь не пропустить бы. — Все хорошо, я прекрасно знаю адрес, все хорошо, — шепчет Юля, но от этого мне не становится спокойнее, мысль о том, что мы явно лезем в змеиный клубок, в которой нас не просили, только подстегивает. Наконец-то выходим. Я снова без перчаток, Юля прячет наши руки в её кармане пальто, и греет, там тепло, и я ощущаю тепло её ладошки. Круто. Останавливаемся. Да, не так плохо. Я думала, такие, как мать Вики живут в стремных домах. А тут многоэтажка, блин, уже привыкаю, что ли? В Риги только на окраине такая ошибка архитектора. Она хоть дома? А то приехали, зря. Нам открывают. Лифт, не работал, серьезно? Поднимаемся. Нам открывают, и я прям вижу, как на лице этой женщины умерла надежда, прям сразу. Ей было лет сорока, темная кожа, явно не русская. Длинные красивые волосы, заплетены в хвост, желтоватые зубы, где-то не было. Уставшее лицо с мешками какое-то как будто потертое. Видимо алкогольная зависимость, хоть уже и прошедшая, все-таки сильно сказалась а ней. Она была в бледном розовом тонком халате, который потерял цвет, да еще и не грел её. Я показываю фото, и она пропускает меня. Квартирка очень маленькая, бедная, но чистая. Узкий холл метр на метр. — Проходите, — говорит хриплым прокуренным голосом, только сейчас чувствую бьющий запах сигарет. Юля, только сжимает мою руку, типа не бойся. Маленькая единственная комната. На стене жуткий ковер вырвиглазной бордовой расцветки. Диван в тон ему, маленький столик ярко-коричневого цвета. По обе стороны два кресла. Рядом с диван шкаф с посудой из совка, еще один шкаф видимо для вещей, за ним малюсенький закуток с еще одним диваном. — Вы присаживаетесь, — мы умощаемся на одном. — Ну, что знать хотите? — Что с Викой? — спрашиваю я. — Я общалась кажется с её подругой Машей. — Вика, — она тяжело вздыхает. — Я тогда пила, вообще, если честно, всегда пила, я рожала-то её нетрезвой, понятно её у меня забрали. А мне как-то и дело не было, ну забрали и забрали, че убиться, что ли? Алкоголь сожрал всю меня. Я даже к ней приходила, я долг по алиментам до сих пор плачу. Я даже не знала, сколько ей лет. Пила с матерью Машки и нормально. И в один день, кстати тоже зимой, приходит директор и суёт мне бутылку и документы какие-то, говорит Вика с новой семьей, только молчи, а чтобы грустно не было выпей. Ну я и выпила, а на десятой, как проснулась. Какие документы, какая бутылка, у меня дочь хуй пойми, где. Я ноги в руки и к ним, говорят, ничего не было, водки тоже, я думала меня глючит, ну думаю уже реально с ума схожу от водки. А потом Машка нашла, говорит, что Вика позвонить обещала, и не звонит, приемный предков мне не дали. Я заяву писать, никто не находит, каждый год по кругу, ничего. А директор одно, приемная семья. — А сейчас-то, что? Есть хоть какие-то примерные версии, куда ваша дочку дели? — спрашивает Юля. — Не знаю, я ничего не знаю, я тринадцать лет не видела, не общалась, я сейчас Машу хочу забрать, но мне дают, условия не те, типа пью я все, еще, а я не пью, я уже столько раз доказывала это, а мне не верят. Я не знаю, что у них там произошло. Вика же такая же, как Маша, допились мы называется. У обоих умственная отсталость, не знаю, маньяк может какой-то её утащил, она же, как ребенок. Не знаю, да и бесполезно это все, четыре года произошло, а мне её не вернули. Засиделись вы тут у меня, — она кивает на дверь, намек ясен, уходим. Мы идем молча. И что? Это нам ничего по факту не дало! Разве что теперь я понимаю, почему, я видела у Лизиных предков новую бутылку, которую еще только открыли. Схема одинаковая, им говорят про приемных, школе про старых, и все решается водярой. Но я все равно не понимала, на кой черт им Лиза? Даже, если предположить самый хороший вариант, что мы на самом деле на них зря гоним, типа это все благие побуждения. И на самом деле они сейчас разбросаны по миру, в каких-нибудь Финляндиях, США и Канадах, и что на самом деле они сейчас просто за границей в нереально хороших семьях, а все это схема для такого проворота, и типа забирали они специально таких не похожих на других детей из чистой жалости, понимая, что им здесь с такими сложными диагнозами делать нечего и только там у них будет жизнь. А все эти водки чисто для отмыва и выброшенные заявы тоже. Знаете, я бы поверила в это. Если бы жили в мире единорогов. Или, если бы мне в конце-концов показали, как счастлива Лиза! Но мне не показали! И единорогов тоже нет, поэтому версия отпадает! Может черная трансплантология? Это казалось пока более реальным, учитывая, сколько сейчас по телику всплывала скандалов и говорили, что такое все чаще и чаще случается здесь. Только, зачем им беременная? Типа, её ребенка что в добрые руки? И тогда зачем для этого им сильно болезненные дети, у которых множество проблем? Разве там не нужно все в идеальном состоянии. Тоже мимо. Может реально маньяк? Ему пофиг на их развитие и наличие детей. Орудует там где-нибудь по тихой, убивает чисто девчонок из этого детского дома, потому что… Не знаю, когда-то сам там был ему не дала его девчонка, теперь злой всех убивает? Что, вы думаете эта версия тупая? Маньякам вообще повод особый не нужен для убийства, просто придумает себе и все на него валит, удобно, че. Только вот, почему забирают объективно девочек с разными ярко выраженными физическими и психологическими проблемами? В этом тоже что-то есть? Или я пока не вижу? — Давай зайдем куда-нибудь, — говорит Юля. — Зайдем? — Ну да, не знаю, может мороженного, я понимаю, что холодно, но… — Давай, — в кафе было довольно тепло усаживаемся на мягкий диванчик у окна, я у меня клубничное, у неё ванильное. — Мелита, можно тебя спросить кое-что, — Юля опускает глаза. — По поводу того, что произошло сегодня в… — Тебе преподы уже доложили о моем октябре? — смотрю ей в глаза. — Я хочу сказать, они… — Давай я расскажу. Октябрь был пиздецовым. Меня понесло, клуб каждую ночь, новый клуб, новый парень или девушка. Меня конкретно сносило крышу. Начала флиртовать с преподами, оставалась у них не дополнительные занятия, поведение не чем не отличалось от того, что было на химии. Отсюда психолог и учет, вот так вышло. — Стоп, то есть ты прямо преподам? — Ага, очень влюбчивая натура я, Юль, я со многими так вела себя, говорила, что хочу их, люблю, тоже раздевалась, мне чуть не поставили диагноз, типа девиантное поведение, и все такое. А по итогу психолог за бабки сказал сильное психологическое потрясение и реакция на это. — В Риги лучше было? — неожиданно переводит разговор Юля. — В Ригу все лучше было, подожди, — я пересаживаюсь к ней, перекладываю свои шарики к её. — Теперь вкуснее, — перемешиваю, Юля смеется и пробует. — Химик ты мой, — ого, я хочу быть её. — А что там было лучше? — обнимает меня. — Там было большой дом, а не маленькая хата, друзья, и это все было, как раньше, а тут все по пизде пошло, тут все изменилось, дважды, не погоди, трижды. Сначала я охуела от октября, потом я охуела от декабря, я теперь я хуею от января. — Хочешь туда вернуться? — Только, если с тобой, — смеюсь. — Хочу, но возвращаться некуда, дом продан. — А на каникулы? — Какие? — Весенние. — В Риге у нас только зимние и летние, у вас их так много, странные вы, — она снова улыбается. — Если только в отель селиться. — А ты говорила еще о других родственниках кажется. — Ну, есть такое, мама жила с мудаком, у меня типа бабушка есть в Азербайджане, только живут он живут в каком-то меленьком городишке, даже не Баку считай с патриархальными установками, оно мне надо? Кстати, че у нас с постановкой, будешь делать её? — Мелита, если ты… — Хочу! — Хорошо, но завтра, чтобы… — Не прогуливать, обещаю. Уже была ночь, когда я сидела перед компьютером. Я не могла спать, закрываю глаза и он мерещится, я не могу так. Не могу. Хорошо хоть с Юлей не поругались, в первый раз. Я бы хотела эти мороженным, если бы не сидели в этом тупом кафе, где было куча обывателей, я клянусь, я бы её давно кормила этим мороженным. Может у нас все не потеряно? Я только боюсь, боюсь, что это все из жалости. Мои прошлые отношения доказали, что мала вероятность чего-то хорошего, мне кажется тут может быть также на сто процентов. Только, если в начале я дурра боялась измены, то теперь я боюсь жалости, боюсь, что она стало такой, только потому что увидела меня полностью обнаженной перед ней во всех смыслах. Я больше всего боюсь этого, мы никогда так хорошо не общались до этого, а теперь так резко, и я не знаю, как ей верить. Как вообще верить можно кому-то после всего того, что произошло? Как? Сначала мне изменили, потом изнасиловали, как можно доверять людям? Которые буквально сделали все, чтобы я утратила эту способность. В идеале бы мы просто уехали бы отсюда обратно домой и все было бы круто. Юля создана для большего, чем быть обычной преподшей в школе, в Риги все бы изменилось. Может, если я сейчас смогла уехать туда, то все было бы проще. Я точно знаю, что там остались друзья, которым не плевать на меня, которые, если бы узнали такое, они бы смогли как-то отреагировать, так, как я хочу. А я хочу, чтобы поняли, никто не думал про эмо, а тут. Все такие ограниченные, видят только то, что хотят, но никто не заглядывает вглубь. Мне просто хочется исчезнуть. Вместе с Юлей. Сегодня в кафе было так круто, я хочу, чтобы так было. Но мне страшно, что она сама может быть не готова к таким отношения. Если она в первый раз поймет, что любит девушку, то что будет? Ничего хорошего, я боюсь её реакции, я боюсь, что меня могут оттолкнуть, я боюсь предательства с её стороны, только уже другого, но мне кажется она видит все, а может и нет, может у неё парень. Я не хочу об этом думать. Я устала от мыслей. Я хочу быть дома с Юлей. А не здесь. Телефон звонит. Оля? — Мелита, прости, что так поздно, но все же, ты просила узнать про Лизу. — Заявление о пропаже не поступало, я начала немного искать про этот детский дом, увидела, интересный момент, ты говорила о пропаже. Но смотря, что иметь в виду. Пропаж не было, но начиная с 90-х девочек активно забирали в приемный семье, только их, мальчиков не трогали, забирали опять же не всех, только детей с болезнями, причем тяжелыми, ДЦП, аутизм, УО, шизофрения. Других не забирали. Я не знаю, тебе это как-то поможет? И, Мелита, может все-таки согласишься на помощь, я очень хочу тебе помочь.