Я люблю вас, Юлия Олеговна!

Домой прихожу поздно где-то ближе к десяти, судя по тому, что мое окно не светилась ярко-желтым цветом мама еще не пришла снова с этой документацией застряла, наверно. В России только и делают, чтобы вместо работы заполнять бумаги, по тому, сколько раз и чего провели? Собираясь уже открыть ключами дверь слышу поворот замка. Какого… А бабушка, я испугалась подумала все, кирдык мне, ща убьют. — Привет, мама еще не пришла? — неловко скинула обувь и проскользнула в свою комнату. — Нет, — она смотрела на меня как будто ждала каких-то объяснений, и чего она ждет? — Все-таки, — она поднимает мой рисунок, который я рисовала для психолога, я забыла, бабушка ведь тоже в свое работала этим чертовым психологом, который говорил о том, чтобы рожать. — Тебе, какая разница? — насупливаюсь я. — Мама уже знает? — Нет, она ничего и не узнает, — пытаюсь говорить жестко. — Ты взрослая девочка должна понимать, что такое надо сразу рассказывать, мама должна знать об этом. — Ты же все понимаешь, да? Все по рисунку увидела, — киваю ей на него. — Она ничего не узнает. — Значит я ей расскажу, — она закатывает глаза. — Не расскажешь, ты должна адекватно оценивать ситуацию. Маме итак плохо она и так вены вскрывала из-за твоего прекрасно сыночка. — Мелита, послушай Лига она… — Что? Какая она? Давай договаривай! — Слабохарактерная. А я могу помочь. Подумай, ты ведь так мечтала уехать отсюда, давай уедешь сейчас вместе со мной, снова в маленький город, спокойно родишь там, мы воспитаем. — Ты гонишь? С чего ты решила, что вообще куда-то поеду с тобой? Ты всю жизнь только и делала, что этому своему мудаку поддакивала. Издеваешься, что ли? Нет, и еще раз нет! Пошла отсюда! — Значит я сама позвоню Лиге! — она берет телефон, но я резко схватив его, со всей силой бью об пол. — Не позвонишь ты! Знаешь, что иди к черту! Пошла отсюда! Убирайся! Мы не хотим тебя видеть! — хватаю её чемодан и выбрасываю на лестницу, остервенело хватаю вешалки с её шмотьем и выбрасываю, попадаю в чемодан. — Пошла отсюда, — шиплю я. — Да вы без меня не проживете! Обе безмозглые! Из-за вас все произошло, если бы не вы, то… — Заткнись! — кидаю в неё вешалкой. — Ты не нужна нам! Мама держится за тебя только из-за того, что её мама умерла, а отца нет, ты типа единственная, кто можешь эту функцию выполнить! А теперь пошла отсюда! Быстро! — Я позвоню! Я все равно ей позвоню выскажу все о тебе! — да твою мать, иду на кухню хватаю молоток и бью ее мобильник, несколько раз, куски пластика разлетаются по комнате, хоть бы ей в глаза попало, что ли. — А ты думаешь, только так? — выдираю шнур из стационарного телефона и перерезаю его. — Все! А теперь свали отсюда нахуй! Кидаю в неё еще одной вешалкой, она выходит, я там громко хлопаю дверью, что оглушаю саму себя. Сползаю на пол, смотрю на молоток. Раскольников хренов, блин. По-моему это надо было сделать. Мама бы на это никогда не решилась. Я честно тоже этого не хотела, совсем не хотела, я в принципе была согласна с мамой просто потерпеть её три дня, в конце концов она не так часто заявляется к нам. Ну, что может произойти за три дня? Все! Если бы она набрала маме, я бы просто не хотела этого, такой сценарий в моей голове даже никогда не прокручивался. Мама неглупая она бы все быстро поняла, я не хотела ей доставлять такие неудобства из-за себя. Потому что я боюсь её реакции, вдруг она бы снова решила себе вены вскрыть? Это страшно. А с бабушкой по-хорошему давно надо было все прервать, потому что она ничего хорошего не делала, только сильнее топила маму. Я прекрасно помню все их разговоры на кухне, где она говорила, что это все из-за неё, если бы не она ничего бы не произошло, это она во всем виновата. Да пошла она нахуй! Единственное наверно можно было бы делать это не таким жестким способом. Надеюсь она не позвонит нам, когда телефон. А стоп, там наверно уже чинить нечего. Отлично! Уверенна, что наши номера никогда у неё не были записаны в специально книжке! Она была не из этих. И как теперь объяснить блин маме порезанный шнур? Сам порвался! Все! Ничего не знаю! И вообще я жду своего спасибо, за то что избавила нас от такой участи. Но где-то глубоко в душе я понимаю, что я не хотела этого, потому что не так в моей голове должно все было решиться. Видимо от мамы я переняла какую-то терпеливость, что ли. Потому что я тоже думала терпеть, но я еще думала о том, чтобы поговорить, но говорить наверно было бы с ней бесполезно. Просто странно, но я чувствовала такой стыд за себя. Мне было очень стыдно, наверно так поступать нельзя со старшим поколением. Но и с мудаком так нельзя было поступать в тот день. Выхода одинаково не было. Стук в дверь. Блин, мама. Мама ведь? Быстро вскакиваю, открываю. Фух, она. — Привет, а что произошло? — она недоумевающее смотрит на молоток и разрезанный шнур. — Так я это диск от «Чародеек» потеряла думала, может за шкафом, и пока двигала порвала её совсем. А молоток гвоздь хотела прибить для картины. Гвоздя не нашла. — Так, а бабушка, где? — Так ты же знаешь её, мы слишком проблемные для нее, рекорд день с половиной, — хоть бы ничего не поняла, пожалуйста. — Ой да, — она прошла на кухню, фух. Утром просыпаюсь опять рано. Надо в больницу, снова. Анализы вроде готовы, и рисунок этот чертов отдать. Мама вроде бы вообще не замечает того, что я снова в школу не пошла. Наверно только Юля сегодня позвонит и спросит, какого черта происходит? Открываю шкаф. Ну давайте извечный выбор. А пусть эта чертова психологша сегодня охренеет. Колготки в черно-фиолетовую полоску, пышная оборчатая юбка черно-розовая и черная футболка с белой пони в фиолетово-черно-розовых цветах, и тонкие короткие перчатки черного цвета в горох и с оборками, которые были по длине до запястья. Снова огромная очередь регистратура. Кабинет тридцать шесть, снова очередь, но наконец-то дают анализы. Быстро просматриваю. Можно, по результатам можно спокойно делать аборт. Теперь только направления только направление от этого нахуй бесполезного психолога. В её кабинет очереди нет, но оно и не удивительно, только мне так «повезло». — Здравствуйте, я тут рисунок нарисовала, держите, — снова тот же стремный стул, только еще телевизор и государственных больниц есть деньги на него? — Привет, ну что нарисовала рисунок? — она пытается улыбаться, только очень натянуто у нее лицо-то не треснет? — Мы тогда с тобой говорили, о твоем представлении идеального малыша. Давай посмотрим, какой он получился? Можешь мне объяснить? — Ну это девочка, милая девочка, вся в розовом у неё есть родители, она живет в большом доме, она любит рисовать и делать красивые вещи, её зовут Самира. — То есть мы с тобой девочку хотим? — снова улыбается. — Вы же понимаете, что от моего «хочу» тут ничего не зависит от генетики и других фактов только. Какая разница, кого я хочу? Может я пуделя хочу и че он родится? — Ну-ну давай не будем с тобой бросаться в крайности. Мы же можем своим положительным мышлением повлиять на это. Мы можем думать и хотеть девочку и она родится. — Нет, я хочу, чтобы вы дали направление на аборт, но вы этого вы не делаете. — Потому что ты пока не готова к этому. Я хочу показать тебе один интересный фильм, я думаю он наведет тебя на определенные мысли. Да блять. Дайте мне пожалуйста направление на аборт. Я не так много прошу! Отлично, он еще и русский! Начало положено! Какая-то девушка идет по темному переулку, сзади нападает мужик, бьет ее она приходит в себя в его хате. Стоп, я только сейчас вижу крупным планом его лица. Это же он! Мой фотограф! Это мой насильник! Он еще в кино был! Он дает ей пощечину и начинает насиловать камера снимает крупным планом лицо жертвы, я сотрю на это мертвым взглядом, потом перевожу взгляд на психолога она улыбается. Насильник смеется. — Нет! Выключите это! Нет! Я не хочу! — Мелита ты должна… — Да пошла ты! — вскакиваю и запираюсь в её шкафу. Я не кому ничего не должна! Не кому! Я не хочу это видеть! Не хочу! Это он! Он! Он что актер! Он играет роль насильника! Я не хочу! Это же я там! Я! Я! Я! Она стучится ко мне. Я резко выпрыгиваю, чувствую, как она крепко держит. — Мелита, успокойся, тебе надо досмотреть его до конца! Только так сможешь понять, что в этой ситуации нет ничего страшного! Мелита! — резко и больно кусаю ее за руку и вырвавшись, хлопаю дверью кабинета. Падаю на колени на пол. И громко рыдаю. — Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу тебя! — бью свой живот. — Блять, что он сдох! Чтобы сука никогда не родился! Мне плевать на него! Плевать! Я просто хочу, чтобы он сдох! Чтобы он не родился! А если родится, то обязательно с кучей болезней и страшным, чтобы отрабатывать отцовские грехи! Или чтобы он сдох при родах! Чтобы с ним произошло все, что угодно! Но чтобы только он не родился! — я чувствую, как болит живот от ударов. Я тяжело дышу стоя на коленях и не чувствую ничего кроме пустоты. Опираюсь на стенку и поднимаюсь в коридоре мертвая тишина, кажется это сука даже не хочет меня успокоить. Медленно спускаюсь на первый этаж, дверь хлопает и в лицо мне бьет холодный мороз и сильный ветер. Может уже проще сдаться? Пусть все на самотек? Я уже честно не могу я устала просто устала, постоянно бороться за какое-то свое право что ли. Может реально проще родить и потом просто ставить его так пусть за этим уродом приглядывают другие женщины, его судьба будет незавидной. Потому что он будет спать на какой-нибудь старой клеенке, будет постоянно орать, а к нему никто не будет подходить итак он окажется в детском доме, где его все будут ненавидеть, просто потому что. Потому что государству не нужен новый нахлебник. А может действительно ему «повезет» он родится какой-нибудь больной, и тогда ему путь заказан. Было бы отлично. И нет мне не стыдно так говорить о будущем ребенке. Я не считаю его ребенком. Он урод, потому что появился от урода во всех смыслах и во внешних и внутренних. Просто я уже так устала черт возьми. Мне просто не дают сделать аборт, не дают. Что мне делать-то еще? Реально только родить, маме скажу, что от парня залетела. Кажется это реально уже проще и родить и бросить, это еще по-божески, многие вообще в ведрах топили в морозилке держали, чтобы убить его, а я же дарую жизнь, они же все этого так хотят и с окна я его не выброшу. Вот за это обидно. Нет серьезно я не знаю, как можно любить ребенка от насильника во всяких ванильных фильмах и книгах девушка сразу начинает любить жизнь становится яркой, а мне он, куда? Может как-то самой от него избавиться? Че там набор клеток. Тяжести блин потаскать, не знаю в ванне горячей полежать, что там нельзя беременным в спортзале поднимать гантели, которые тяжелее меня. Ну сейчас на данный момент ничего кроме какой-то чертовой безвыходности положения я не ощущала. Потому что сейчас я буквально чувствовала, что против меня в этом чертовом мире. Может уже в платную пойти? Любой каприз за мои деньги? У мамы тихонько стырю, хотя, кто сказал, что мне его там сделают? Я слышала что-то про демографию в стране. И что надо ее повышать, не факт, что мне все сделают, за мои же деньги. Реально просто забить и оставить, специально никуда не ходить не наблюдаться, а потом вызвать скорую и родить, специально, чтобы он был не таким, там ведь многое можно найти на ранних этапах, вот пусть и будет таким! Искать ему приемную семью? А не очень жирно для этого урода? Он не заслуживает приемной семьи он ничего не заслуживает кроме того, чтобы от него наконец-то избавились! Я не хочу! Я совершено не хочу! Ну, почему это так сложно понять! Почему?! Домой возвращаюсь уже, когда начало светлеть. Где-то к трем часам пришла Юля. — Привет, — улыбнулась и обняла. — А ты, чего в школе не была? Случилось что-то? — Да не, забей, — пропускаю её. Мы молчим, смотри то на телефон, то на часы. Сегодня должны сказать, что с Лизой. Уже вечерело, напряженная тишина буквально витала в воздухе. Мой телефон резко и громко начинает звонить, мы одновременно вздрагиваем. — Она нашлась, — говорит Оля. — Давай в Домодедово. Такси, мы едем. Первое, что вижу, куча оперов, Олю. Люди что-то суетятся рядом, и потом вижу множество девочек примерно Лизиного возраста. Бегу к Оле, девочки идут друг за другом к какой-то большей тачке видать с ними будет длинный разговор. Глазами пытаюсь найти знакомое лицо. — Лиза! — кидаюсь к ней и обнимаю, она смотрит на меня мертвыми глазами и не мигает, крепко обнимаю её за шею, она автоматически обнимает меня. — Я думала я тебя никогда не найду. — Я тоже. — Я думала ты уже… — Нет скоро рожу через неделю или чуть больше, — говорит она пустым голосом. Я смотрю на неё и мне становится страшно. Я понимаю. Все. Больше нет моей Лизы. Темно-черные волосы были перекрашены, а может наоборот сведены в блонд. Отстриженная челка волосы были какие-то сильно свалявшимися кудрями, при этом я ощущала жесткий лак, от волос исходил какой-то полу сладкий аромат, брови были сильно выщипаны, только сейчас замечаю, что цвет глаз изменился, теперь были голубые они линзы ей поставили? Губы большие и как будто сильно опухшие, помада размазалась по щекам, ей хотели их увеличить? Ногти ярко-розовым лаком покрыты, который уже облупился. На каблуках в короткой юбке и прозрачном топе, который открывал выставлял все на показ. Только теперь замечаю пирсинг в пупке. На животе вижу тату в виде лилии. Только теперь обращаю внимание на плечи, все усеяны синяками, царапинами, какими-то порезами и ожогами. Ноги в принципе тоже. Лиза продолжает в упор на меня смотреть. И мне становится чертовски не по себе. От этого взгляда пробирают мурашки. Я вижу перед собой просто сломленную подругу, точнее нет, просто сломанную, которая теперь наверняка больше никогда не сможет вернуться к нормальной жизни, потому что её не будет. И то, что сейчас она просто стоит передо мной это так мало играет каких-то значительных факторов. Я никогда не смогу представить то, что с ней делали эти ублюдки, и как происходило это набитие тату прокол пупка и только сейчас вижу это и на сосках. Как долго появлялись на ней синяки царапины и порезы и ожоги. Что это возможно результат Лизиного сопротивления и её попытка отстоять себя и последние крохи своих границ. Сейчас я понимаю, что её жизнь просто прекращена. Ничего хорошего не будет, будет жесткий долгий суд она будет видеть своих насильников каждый день, точнее этого фотографа, который поставлял их в секс-рабство, она будет видеть директора, который просто взял и увез её на верную смерть. Мне кажется тут ничего не поможет, ни какой психолог, ни какая реабилитация не сведет того, что у неё осталось. Она моргает и с силой вырывает линзы и бьет по ним каблуком. И теперь я вижу её серые глаза, которые ни чем не отличаются от голубых линз, они такие же пустые. — Я думала я там умру, — неожиданно тихо произносит она, смотря на меня в упор. — Там многие умирали, нам показывали видео, что будет, если начнешь сопротивляться. Их всех вывозили в какую-то пустыню и заживо поджигали. У нас даже вскрыться пытались, но не выходило. Мы даже сами помогали друг другу. Надя пыталась вскрыться, а мы на помощь не звали смерть было лучшим, что могло произойти особенно, когда ты делаешь это сам. Он заметил и потом дал нитки мы зашивали. Я боялась, что я там рожу. Если что-то пойдет не так и начнутся преждевременные роды типа. При мне так одна девочка умерла. Мы собрались все вокруг неё он всегда принимал роды, если кто-то рожал, но это было все поверхностно, это лотерея выживешь или нет, если это начнется. Она умерла и ребенок тоже он застрял. Это тоже было снято, чтобы пугать остальных в будущем.