Маски

Уэнсдей

Тебе недостает смелости поднять голову от земли. В ней набатом шумят многоголосые помехи, и ты не уверена: кровь ли это в ушах или переговоры отцовских «доберманов» с ним самим. Ярость — чистая, свежая, как выглаженное постельное белье после просушки, кипятит в тебе все естество. От гула нарастающих криков ты дрожишь настолько сильно, будто отделяешься от тела и уносишься ввысь, принимая облик стороннего наблюдателя. Ты замутненным, почти пьяным взором смотришь на то, как невозможно сильно сотрясаются пальцы обеих рук, как отвисает челюсть в прямом смысле этого слова, как влажнеют ресницы, как деревенеет все тело и как болью прошивает лодыжки. То что происходит – происходит явно не с тобой, а с незнакомкой, новой Уэнсдей Аддамс, которая безрассудно поперлась к черту на куличики и в которой огонь авантюры перекрывает и заглушает шум улицы. Плечи затекают, ты отрываешь лицо от земляной насыпи – наверняка по нему размазаны грязевые полосы, в нос забиваются мелкие частички. Ты не знаешь, находилась ли в коматозе добрые шестьдесят секунд или все действительно имеет место. Сознание путается, подбрасывая картинки того, как строгий и сосредоточенный охранник Гомеса говорит ему сухим уставным языком: «Будет сделано, Мистер Аддамс», и пыль из-под его тяжелых ботинок летит и просеивается прямо в рот. Он пулей проносится мимо, еще несколько человек теряются из вида, но полилог продолжается. То ли военные, то ли военизированная охрана с цепной реакцией охотничьих собак прочесывают окрестности, а ты лежишь – целая и невредимая прямо под носом. Загляни под удачно сваленную в стороне рассохшуюся корчагу и схвати тебя за шкирку, как пропавшего котенка. Бок саднит. Боязнь быть найденной не отпускает. Ты впервые оказываешься с реальной опасностью, которую несет в себе этот мир, лицом к лицу, и тебе нечего ему предложить или отдать взамен, кроме обиды и злости. Обиды, перекраивающей сознание на привычное, знакомое «до» и ошеломительно неизведанное «после». Тебе бы по-хорошему выпустить пар на ринге или закопаться по уши в работе, но прежние установки отказываются работать. Ты вздыхаешь и носом зарываешься в мерзкую пыльную крошку. Не можешь допустить того, чтобы отец продолжал вторгаться в твое личное пространство. Ты не доверяешь ему и с ужасом вспоминаешь засаленные причмокивающие губы, которые искрились улыбкой. Отдаленные голоса охраны приближаются с молниеносной скоростью. Напрягаешься всем нутром, готовая напасть, сбежать или отразить удар, и только сейчас до заплывшего ненавистью мозга доходит то, что ты не одна. Мужская шероховатая на ощупь ладонь опускает твою макушку к земле, а следом над ухом раздается бескомпромиссное, жесткое «Тише!». Часть тебя намеревается уложить наглеца на лопатки. Если Ксавье взаправду тот, за кого себя выдает, то знает, что тебе ничего не стоит показать свои боевые умения на практике, другая же половина разума – та, что отвечает за инстинкт самосохранения, покорно сдается. Ты роняешь голову в ладони и не дышишь. В отличие от твоего спутника, который сопит, как стадо буйволов. Торп осторожно укладывает подбородок на черную макушку и скрипит от раздражения зубами. Вес его тела тебя конфузит – вроде бы щуплый на первый взгляд, но точно неподъемный, и эта тяжесть тянет на неловкую, двусмысленную, а никак не кричаще омерзительную. Ксавье теплый и обескураживающе терпко пахнет цитрусовыми. Он пришпоривает правой ногой твое пострадавшее ненароком колено в таком лежачем положении, где ты снизу, а Торп на тебе, а руки фиксирует над головой вытянутыми. Замирает. Ты делаешь то же самое. Потому что возня может быть услышана неугомонным патрулем. — Слезь с меня, ты весишь тонну! — ворчливо выдаешь, предпринимая попытку оглянуться на его сверкающее самодовольством лицо. Ты чувствуешь, как напряжены мышцы его живота и насколько унизительно тесно они сопряжены с твоим позвоночником. — И не подумаю, — перечит тут же, сохраняя триумфальное безразличие в глазах. — Я приказываю, — не сдаешься. В конце концов, это тебе решать быть спасенной или пойманной. Предпочтительнее, естественно, первое, но кто сказал, что выбор не за тобой? — Хорошо, — горько сокрушается Торп, однако не предпринимает ни единой попытки слезть с тебя. Держит ухо востро, хотя и ты начеку. Пока на горизонте относительно спокойно. Огни отеля – красные сигнальные перестают мерцать и вызывать приступ эпилепсии. — Я это сделаю. Не боишься попасться? — Пф, — сдуваешь со лба непослушную челку и угрожающе сипишь. — Мне не привыкать быть взаперти. — Это то, чего ты хотела, Аддамс? — в его голосе рождается не то удивление, не то издевка, и парень перекатывается чуть вбок по земле. — Пошел к черту! — Ну, я пошел, — непринужденно объявляет Ксавье, отталкиваясь ладонями от земли, выпрямляя локти. Отряхивается и проглатывает ухмылку. — Иди, спасибо за веселье, — отрываешься на нем, смеряя глазами огромную тень парня. — К вашим услугам, Мисс Аддамс. Он чертит в воздухе какие-то знаки, возможно, каббалистические формулы по вызову дьявола, а иначе ты не понимаешь, почему злишься на весь мир вокруг, в особенности на Торпа. Кажется, поднеси к носу спичку, и ты воспламенишься моментально. Кланяется перед тобой, а на губах играет насмешка. Вашу перепалку глазами прерывают: не успеваешь ты встать, а Ксавье исчезнуть отсюда, как из ворот отеля высыпает новая группа, подсвечивая периметр карманными фонариками. Черта с два ты угодишь в клетку, расставленную Гомесом Аддамсом снова. Построишь козни в тысячный раз – ничего, отцу не привыкать. Проворно подползаешь к Торпу и, не рассчитав силы, дергаешь его со всей дури за штанину. Он отмирает и плашмя распластывается на земле, опять заслоняя тебя телом. Легкие рвет от острого желания прокашляться и сбросить с себя тушу Ксавье, но задуманному не суждено сбыться – вы синхронно поворачиваете головы друг на друга и сталкиваетесь лбами до искрометных звезд в глазах. Ты недовольна: ненавидишь, когда что-то идет наперекосяк и не соответствует заявленному плану. В ситуации сегодняшнего вечера тебе ничего не остается, кроме как с болезненной оскоминой уповать на собственный кретинизм. — Пройдем еще северо-запад, — переговариваются между собой крепкие мужчины, переодетые в патрульную форму. Немецкий у одного из них безукоризненно отточенный, и ты заслушиваешься. Владеешь им не то чтобы сильно, поэтому разбираешь речь с вдумчивостью, словно на молекулы. Желтоватый луч света от фонаря преломляется на полосе асфальта, и твои глаза, привыкшие к темноте, вычленяют из общей картины два силуэта, спешащих по направлению к вам. Сердце стремительно набирает бег и ухает в желудок. Ксавье ерзает, занимая все то же положение, что и до этого, но в это мгновение тебя вообще не беспокоит то, что парень, как стотонная плита. Жаждешь, чтобы тебя расплющило, и тогда этот кошмар обязательно прекратится. — Эй, Уэнсдей, — окликает сдержанный Торп, продолжая яростно сверлить глазами амбалов. Они светят фонариками и перебрасываются ничего не значащими репликами. Твое нутро сжимается до размеров спичечной коробки. По крайней мере, тебе нравится так думать. — Когда они подойдут достаточно близко, я отвлеку их, а ты беги. Поняла? — Черта с два! — возмущенно бурчишь, пихая локтем в живот этого придумщика. Несусветная ересь. Прикладываешься подбородком к сырой земле. В носовые пазухи бьет насыщенно влажный запах. Ты не успеваешь среагировать, когда больше не чувствуешь под собой веса постороннего человека. Световой отрезок нацелен прямиком в вашу сторону. От него рябит в глазах, пространство занимается белой вспышкой. Становится трудно дышать. Исподтишка, ничего не соображая от слова совсем, ты косишься на Ксавье, который резким движением выпрыгивает из-за поваленной части дерева и делает глаза большими. Выставляет ладони вперед. — Хей-хей, парни, — произносит методично по-немецки, и ты теряешь дар речи. Мгновенно к Торпу в твоей голове появляется куча вопросов. Ты их непременно обнародуешь, как только вы будете в зоне недосягаемости патрульных. — Я не знаю, в чем ко мне претензия, но не надо так грубо! Мужчины мешкают, выкидывая перед собой оружие. С этого расстояния ты не можешь разглядеть серию и марку. Хреновый получается боевик с вкраплениями садизма. А еще тебя жутко выводит из себя понимание, что ты обязана Ксавье спасением, если этот спектакль прокатит в глазах патрульных. — Ты кто? — целится один из них в грудь Торпа, и ты теряешь силы по капле от того, насколько опасная передряга получилась из обыкновенной прогулки. Ксавье благоразумно держат на прицеле, твои ладони проезжаются по комьям земли. — Отдыхающий, а что? — Документы. — Требовательно настаивает напарник более сообразительной версии патрульного и хмурит кустистые брови. Ты медленно откатываешься назад, стараясь не издавать ни звука. Земля податливая, теплая, как будто ты купаешься в глине. — Пройдемте в номер, я покажу, — он указывает в диаметрально противоположном направлении, сердцебиение разгоняется до сумасшедшей отметки, конечности потряхивает непроизвольно. Ты вынуждена упереться измаранными пальцами в трухлявый сучок и стиснуть зубы. Они приглушенно шушукаются и о чем идет речь – известно, может быть, Ксавье, но не тебе. Парень отрезает им пути для дальнейшего изучения места и улыбается, судя по выпущенному изо рта смешку. — Что ты там делал? — с подозрительными интонациями интересуется старший, более грузный мужлан, похожий на человекообразную версию Джонни-пончика. Торп находится с ответом мгновенно, расслабленно снизывая плечами. Его широкая спина загромождает тебе весь обзор. Ты наконец решаешь мало-помалу выдвигаться, будучи не обнаруженной. Спектакль разыгрывается интересный – более зрелищный, чем та же постановка «Нотр-Дам де Пари», но в приоритете побег. Натурально катаешься по изволоченной грязью поверхности и замызганными пальцами убираешь от лица волосы. На полусогнутых крадешься до ближайшей полосы асфальтированной дороги, постоянно озираясь. Голоса Торпа и патрульных медленно тают, но ответ парня фиксируется в уме автоматически: — Справлял нужду, а что? — тон хамоватый, поза вальяжно-небрежная, вид ужаснейший, но ты это только рисуешь в своем воображении. Находчивость им отработана на двести процентов. Прикидываешь, что сейчас возвращаться в отель не имеет ни смысла, ни целесообразности. Ты не хочешь навлечь на себя или Торпа еще больше неприятностей и бредешь наугад по потрясающе спокойному городку. Днем на улицах кипит жизнь, ночь же отдана жителям во власть сна и покоя. Архитектура Шрунса существенно отличается от привычной Новозеландской или американской. Домики выбелены, аккуратно расположены друг за другом, черепичные крыши сияют в свисающих дождевых каплях. В густом воздухе парит влажность. Вокруг ни души. Как будто все люди испарились, оставив тебя одну. Обнимаешь себя руками и движешься прямо по расчерченным велодорожкам. Газоны утопают в желтых коврах листьев, когда-никогда тебе на пути встречаются парочки, гуляющие и счастливо улыбающиеся. Приторно. Ты показательно уворачиваешься, избегая пристальных рассматриваний. Ты заворачиваешь за угол и млеешь враз: спальный район плавно переходит в тот, где правит ночная суета. Жители совершенно восхитительным образом смешиваются с любопытными туристами, обслуживают прибывших в барах и караоке, отдаются на растерзание развлечениям. Ты могла бы сравнить всеобщее веселье с размахом карнавала в Рио де Жанейро, с одним исключением: на многие мили, если не считать территории отеля и таких островков досуга, Шрунс окружает горная цепь. Город тонет в низине, окруженный массивными остроконечными верхушками. Ты переходишь на бег, делая предусмотрительные остановки в лужицах теней, чтобы не попасться, и осматриваешься. Волком сканируешь прохожих, щетинишься, когда на тебя бросают косые взгляды. Ты высосана изнеможением, ты грустная и непомерно злющая. Но злость отходит на задний план. Ксавье обещался тебя отыскать, на что ты равнодушно поводишь плечами – городок небольшой, найти человека среди образно трех дорог не составит труда. Бары тем временем не заканчиваются: шумят, галдят, испытывают на прочность твои нервы. И когда, обхватывая себя руками, ты натыкаешься на аллее взглядом в патрульную форму полицейских, внутри всё обрывается, словно трос на канатной дороге в путах расщелин. Они двигаются тебе навстречу, чеканят шаг, как на параде, словно преследуют. Хотя ты знаешь, что это невозможно. Поддаваться панике, которая поднимается со дна твоих глаз, строго запрещено. Тормозишь, окончательно измазывая лицо грязевыми потоками. Ноги ватные, пульс сокращается отвратительно медленно, а во рту образуется мучительная жажда. Шаг, три, десять – они обязательно достанут, нагрянут, поймают. Ты видишь, едва прищурившись, как один что-то передает коллегам по рации, и больше не мучишь себя промедлением. На это нет ни сил, ни времени. Пересекаешь по касательной проспект и ныряешь в первый попавшийся бар с вызывающим названием «Blue moon» Вывеска мерцает и наэлектризовано жужжит, переливаясь с белого в синие оттенки. Тебе не нравится, но выхода нет. Затеряться в массе публики – самое разумное, на что сподобился взвинченный, падкий до приключений мозг. Ты толкаешь оголтелый народ. Внутри многолюдно, накурено и душно. Шагаешь вперед и только вперед с низко опущенной головой. Злость на себя перекрывает другие унизительные эмоции, например, страх. Ты впервые оказываешься в настолько кишащем этими паразитами заведении без возможности немедленно уйти. Посетители кружат в танце, напиваются до беспамятства за барной стойкой, пытаются казаться лучше, чем они есть за фасадом улыбок и комплиментов, полных лицемерия. Кожа зудит от дискомфорта. Кажется, еще чуть-чуть и какофония цветов завальсирует тебя и доведет до беспамятства. Чужие локти пихают, врезаются в разные части твоего тела. Отдыхающие кутят без тормозов: оглушают воплями и бесят до неистовства, пока ты пробираешься до туалета. Когда дверь за спиной с резким хлопком закрывается, ты почти что подпрыгиваешь и боязненно оборачиваешься. Тектонических усилий тебе стоит удержать себя на месте и свести брови к переносице. Ты профессионал в вопросах ставок. Сейчас бы ты с превеликим меркантильным удовольствием поставила на кон свою жизнь и сделала всё, чтобы Гомес ответил за несанкционированную погоню, за потраченные нервы и просто смехотворное положение. Ты бессильна перед лавиной раззявленных в наслаждении ртов, перед галдежом, пробирающим твое нутро до костей. Ты сжимаешься и ссутулишь плечи, останавливаешься напротив заляпанного водой зеркала и анализируешь свой облик: по правой щеке тянется засохший след, лицо исполосовано вдоль и поперек грязью, кофта безнадежно испорчена темными разводами. Вздыхаешь. Сбрасываешь с себя ее аккурат на пропахший туалетной вонью пол. Топчешься по ней так самоотверженно, словно это перекошенное и лоснящееся лицо Гомеса или матери. Ты устала винить их в своих досадных жалких промахах, но горечь прокатывается по горлу невыплаканным комом. Была бы ты здесь, если бы не мания отца всё контролировать? Каждый шаг, жест, вздох. Ты знаешь ответ и тем сильнее скачешь на брошенной кофте, спуская с поводка всех демонов. Производишь, вероятно, много шума, однако из-за музыкального сопровождения, в частности, рока, твои душевные порывы остаются незамеченными. Девушки вплывают в помещение развеселыми, а выскальзывают поверженными в шок. Со многих разом слетает алкогольный дурман. — Мисс, — кто-то касается твоего плеча и легонько трясет. Ты приходишь в себя по щелчку пальцев. — Вам нужна помощь? Наркотики, да? Твои глаза округляются, дыхание спирает от прямого вторжения в личное пространство. Ты с каменным лицом оцениваешь девушку с потрясающе длинными волосами цвета морской волны и прикусываешь щеку изнутри. Обращается она по-немецки, ты теряешься. Качаешь головой и споласкиваешь лицо. Холодная вода остужает пыл. Кажется, ты превращаешься в истеричку неизбежно и безвозвратно. Оковы самообладания рвутся с каждым стуком капризного сердца, и всё, что ты так долго и трепетно хранила в груди, отныне ищет выход. Как эта самая агрессия. Ногтями отдираешь остатки загрязнения и фыркаешь. — Ты жалкая, Уэнсдей, — обращаешься к своему отражению и кривляешься, чтобы выглядеть наиболее омерзительно. Ловишь на себе многочисленные неоднозначные взоры и смиренно выбрасываешь в ближайшее мусорное ведро то, что некогда было твоей кофтой. Черт с ней. Тебе нужно перестать драматизировать на пустом месте – распоясалась неимоверно. Не знаешь наверняка, рыщут ли патрульные по городу в поисках затерянной Уэнсдей Аддамс, но рисковать не спешишь. Лучше отсидеться где-нибудь за барной стойкой, награждая персонал фирменным льдисто-отрешенным взглядом из-под ресниц. Выглядишь не сказать чтоб лучше, но пятна оказываются устранены, а в условиях бесноватой цветодискотеки это проблемой не является. Переставляешь ноги вяло, тело за ними тянется чисто по инерции, голова набита чертовой ватой. Игнорируешь движение, басы, специфику заведения. Когда ты проходишь мимо, большинство рассеиваются, словно косяк рыб в бесконечном океане разврата. Взгромождаешься на барный стул, ставишь одну ногу на металлическую перекладину, а руки оставляешь на стойке. Не произносишь ни слова – в приоритете бармена оказать тебе положенную порцию внимания. Делаешь физиономию наиболее устрашающей, постукивая пальцами. Твоя уловка с внешним видом срабатывает блестяще, так что когда паренек с безвкусной бабочкой на шее тужится, чтобы понравится тебе, ты испепеляешь его тяжелым, прямо свинцовым взглядом. А после озвучиваешь надтреснутым голосом заказ: — Пиво. Бармен извиняющимся голосом подтверждает твои опасения: ночь не задалась с самого начала, потому как хмельное льется рекой сегодня из-за наплыва мужчин. Ты оборачиваешься и со скрипом на зубах признаешь удручающую действительность. А пить по крепости самое сильное ты не будешь. Пробегаешься глазами по выставленной пластиковой карточке ассортимента и тычешь в первый попавшийся. Всё что угодно, только бы в бокал не стошнило радугу. — Ваш «Космополитен», Мисс, — через пару минут перед глазами вырастает это нечто: мало того, что с дурацкой трубочкой и зонтиком на конце, так еще и пойло розовое. Бармен напарывается на твои глаза и спешно их отводит. Ты могла бы не пить предложенное варево, но жажда пересиливает. За поглощением коктейля мелкими глотками и изучением горизонта ты не замечаешь того, насколько изрядно захмелела. Прошел, может быть, час-полтора, а Ксавье как след простыл. Неприятный осадок вместе со сгустками алкогольного кошмара поселяется в животе, но реальность оказывается заволочена призрачной дымкой, едва-едва заметной вооруженным взглядом. Коктейль заканчивается, люди не рассасываются. Становится невозможно дышать и внятно говорить. Мысли, как скакуны, идут вразлет с действиями. Ты все реже надеешься заприметить среди блуждающих душ Торпа и все чаще прикладываешься ртом к новым порциям алкоголя. Ты пила раньше. Не то чтобы часто – нет. Больше избирательно и дозировано. Элитный алкоголь из погребов невесть знает какого столетия, привезенный с южных берегов Италии, Испании. А предложенное в меню пойло приличным язык поворачивается назвать с большой натяжкой. Вкусы каждого напитка противоречивые: «Космополит» горчит из-за водки, второй напиток отдает на языке пряностью, третий – кислит ротовую полость. В общем, бармен сбивается со счета, когда мятые купюры ложатся на стойку, а твой на последнем издыхании мозг генерирует мысли. К тебе никто не подходит и не нудит разговорами. Пространство плывет радугой, сияет образами посетителей. Подпираешь рукой отчего-то непослушную свисающую вниз голову и сопишь. Ты безбожно пьяна, но тебе та-а-а-ак сказочно. Отупение дарит переполняющее чувство легкости. Подмахиваешь ногой и пытаешься выровнять непослушное к чертям тело. — Сколько за вами наблюдаю, — звенит в ушах чужой голос, ты вытягиваешься по струнке, осоловевшими глазами смеряя собеседника. — Очевидно, вы нездешняя. — Умо-о-о-мозаключение, — хмуришься и ставишь локоть на поверхность. — Блестящее. Мужчина в твоих глазах напоминает бодрое черно-белое пятно, ускользающее постоянно из поля зрения. Разглядеть его ты не можешь, полагаешься исключительно на голос. И он стопроцентно не принадлежит Ксавье. Ты ухмыляешься, зубами вгрызаясь в трубочку – Торп не смог тебя найти в гребаном Шрунсе с законопослушными австрийцами. — Могу вас чем-нибудь угостить? — включается мужчина, и у тебя перед носом загорается яркая вспышка, а потом ты понимаешь, что это колючая щетина обрамляет щеки незнакомца. — Нет. Мужчина стаскивает с плеч пиджак и перекладывает его в руку. Делает заказ и поворачивается к тебе. Ты расправляешься с остатками вишневой косточки на дне бокала. — Я настаиваю, Мисс. — Да мне плевать, — говоришь предельно честным тоном и отрываешь глаза от бликов в стеклянной таре. Получилось сносно. — Ауч, — театральничает мужчина, сверкая глазами. Карие, кажется, или орехово-медовые. Как у Тайлера. К горлу подступает тошнота. — Все вы… вы… — ты пошатываешься, но намертво оседаешь обратно и хмельными глазами стараешься проанализировать сидящего. — Ты даже не обратил внимание на кольцо на моем пальце. Мужчина пьет виски — аромат ласкает ноздри, увеличивает желание сделать очередной заказ, и будто бы оскорбленно сникает. Но держит планку и лицо, чтобы не спасовать. — Твой муж смелый человек, раз отпускает тебя сюда. — О, — закашливаешься коктейлем, помешивая трубочкой содержимое. — Ничего личного. Я свободна. — Ты замужем, — вверяет мужчина, как по методичке, и ты ногтями дробишь полировку барной стойки. С каждым глотком в тебе все меньше здравого смысла и больше угасшего, а теперь вспыхнувшего авантюризма. И он толкает тебя в объятия необдуманных действий, потому что меньше чем через минуту ты не без показательных фырканий снимаешь кольцо с пальца. Крутишь его между пальцев и улыбаешься. Мужчина не проявляет интереса как такового, а цедит напиток и вертит в руках граненый стакан. Но глаз не отводит, поглощенный своими мыслями. Ты дура, и трезвый рассудок неоднократно подтвердил бы это, но он сейчас безнадежно испорчен губительной дозой алкоголя. А твои движения смелы и расслаблены. — Так просто? — ведет бровью, рассматривая, как ты играешь с кольцом. Другой рукой хватаешь дольку лимона с подноса и вызывающе опускаешь в рот. Пускай сегодня ночью взаправду все будет просто. — А пошел он к черту! — где-то на подсознании брезжит высветленный образ Тайлера, который делает предложение, а затем задорно трахает Синклер. Ты отшвыриваешь украшение, и оно со звоном катится по ровной стойке. — Сколько? — намекает прямо. До затуманенного мозга сигналы подаются с опозданием, но ты суть улавливаешь. Смеешься. Истерично. На грани. На ощупь укладываешь локоть правой руки на дерево и вздыхаешь. Хочется курить нестерпимо. — Восемь лет. Курить тянет со страшной силой. Никотин отчетливо угадывается в стенах бара. Музыканты, играющие рок, перестраиваются на упоительный джаз; твоя голова взрывается фейерверком. Пьяное состояние глушит инстинкты, усиливается в стократ. Курить. Курить. Курить. Дым, отравляющий легкие. Тепло в груди. Расслабление. Эйфория. Отдаляешь от себя бесполезный атрибут брака с Галпиным, вкушая разочарование. — Я впечатлен, — роняет мужчина, но тебе сказочно пофиг, если не сказать более грубо. Ты забываешься в своем мире. На него почти не смотришь. Эйфория проникает в каждую клетку. — Дарю, — звонкий, нехарактерный для тебя смех вырывается из горла, а конечности сковывает воздушная невесомость. Ты начинаешь крутиться на стуле, пританцовывая в ритм мелодии. Незнакомец ушам собственным не верит. Ты не будешь его умолять, но на всякий случай сонно предупреждаешь, окидывая взглядом: — Серьезно, сдай в ломбард, подари сестре, кому угодно. — Судьба кольца тебя не заботит, как и своя собственная. Эмоции такие яркие, сочные, что организм ликует. А после ты поднимаешь глаза и встречаешься с Ксавье Торпом. Тебя пробирает смех до животных колик. Пришел-таки.

* * *

Ксавье

Широкая ладонь размашистым, чуть более резким жестом, чем ты ожидал, падает на длинную стойку. Музыка в баре грохочет так, словно аппаратуру установили у тебя на голове. Толчея продолжается, толпа так и норовит смести тебя с ног, но ты упрям как никогда до этого вечера. Мужчина, сидящий на крутящемся стуле, лениво потягивает напиток, то ли бренди, то ли крепленный виски и слушает Аддамс. Вид его довольно вызывающий, хотя он проявляет участие в разговоре. Уэнсдей невменяема: от нее несёт дорогим табаком, алкоголем и сексом. Ты видишь с расстояния десяти шагов как переливаются черные глаза в свете софитов. Ее несёт — еле держится за стул, болтает ногами по воздуху и хмыкает, увлечённая беседой. Ты наблюдаешь за тем, как поведет этот хмырь себя дальше. — А пошел он к черту, — заплетающимся языком вещает Уэнсдей, когда ей надоедает расстилать душу перед незнакомцем, и срывает обручальное кольцо. — Сколько? — благодаришь Жаклин за то, что наседала на тебя с факультативами, благодаря чему ты научился читать по губам. — Восемь лет, — Аддамс взъерошивает темные густые волосы и скидывает с ног кроссовки. С дозой выпитого она переборщила. Ты хмуришься, но не вмешиваешься — основное действие только начинается. — Я впечатлен, — мужчина широко расставляет ноги, подаёт знак бармену плеснуть добавки. — Дарю, — Уэнсдей входит в раж и отмахивается от драгоценности, как от безделушки. — Серьезно, сдай в ломбард, подари сестре, кому угодно. Уэнсдей проводит языком по губам и заводится. Алкоголь блестяще справляется с отключением мозга. Мужчина проявляет осторожность и деликатно сокращает между ними расстояние. Ты чувствуешь, как дёргается кадык и как немеют кулаки. Впиваешься в девушку и парня глазами. Уэнс штормит не на шутку, она разминает плечи и гордо демонстрирует кольцо. Мужчина проводит подушечками пальцев по огранке и гипнотически сверлит Аддамс. Она принимает флирт или заигрывает сама, ты не знаешь. Ты больше не медлишь, как истукан, а срываешься в скорость и толкаешь остальных посетителей «Blue moon». Резко накрываешь кольцо ладонью и ненавистно косишься в сторону незнакомого парня. — Уэнс, я не думаю, что тебе стоит разбрасываться подарками, — говоришь, а внутри поднимается волна ярости. Все артерии как будто наполняются жидким азотом, а глаза стекленеют. Ты не смотришь на Аддамс, но выступаешь перед ней и заслоняешь собой. — Я это конфискую с вашего позволения. Улыбаешься ядовито и широко. Уэнсдей ёрзает задницей по сидению и пытается выглянуть из-за твоего плеча. Мужчина в костюме напряжённо вытягивает шею и освобождается от верхней пуговицы. Мажет небрежным взглядом по тебе, когда ты убираешь кольцо в нагрудный карман. Ты тотально отстранён, но про случай держишь удар наготове. — Чудо, откуда ты вылезло? — отодвигает тебя за плечо и скалится. — Это Ксавье, — Аддамс хихикает, ловит эйфорию и ничуть не помогает. — Как жаль, что ты хотел познакомиться с моей девушкой, а познакомишься с моим кулаком. Не цепляешься за формулировку, главное — выиграть время. Уэнсдей пропускает мимо ушей и кладет миниатюрную ладошку на твое плечо, косо спрыгивая с высокого стула. — Ксавье-е-е, хочу веселья. Мужчина выпячивает грудь, бычится, играет желваками. Ты в ответ показываешь открытую ладонь, чем окончательно вводишь в ступор подвыпившего незнакомца. — Неприятно было познакомиться, — выделяешь первое слово и скоординированным движением прижимаешь Аддамс к себе, закрывая от всего мира. — Уэнс, пойдем. Она доверительно ластится, как сытая урчащая кошка, и щекой проходится по твоей, когда ты взваливаешь ее на плечо и как трофей выносишь из бара. Твоя ноша сравнима с пачкой корреспонденции, которую ты усердно разбирал в офисе по милости этой самой «ноши». Аддамс что-то бухтит, цепляясь ладонями за выступающие лопатки и плечи, но ты не слышишь примерно ничего из того, что произносит девушка. Пьяные дебоширы шатаются вокруг бара, задирают друг друга, пока вы не оказываетесь на открытой местности. — Тебя похитили? — выказывает предположение Уэнсдей настолько невинным, смазанным из-за слабости голосом, что ты на мгновение останавливаешься, выгибая бровь. Представить страшно, что творится в голове у женщины, которая перебрала с алкоголем. — Похитили, — решаешь подыграть, пока ноги несут тебя невесть куда. Выигрышным вариантом было бы сократить путь и выйти к воротам отеля через пролегающую полосу зоны насаждений, но маршрут в голове ты не прокладываешь, двигаешься механически – наобум. Уэнсдей дергается в твоих руках, старательно перекладывая голову с одного плеча на другое, тем самым сильнее обхватывая твою шею руками. Колкие, вышибающие воздух из легких мурашки скопищем устремляются в затылок и эйфорией рассеиваются на макушке. Ты поддаешься не то искушению, не то одномоментному порыву и встряхиваешь Аддамс. Она фыркает и кладет подбородок ближе к линии твоих ключиц. Дыхание девушки размеренное, убаюканное твоими шагами. — А потом отволокли мое тело туда, где мы с тобой валялись, — буднично рассуждаешь ты, подхватывая Уэнсдей под поясницу, когда полупьяное тело так и норовит соскользнуть. — Прикончили, ограбили, и мой злобный дух пришел отомстить тебе за месяц мучений, Аддамс. Она, конечно, не слушает, погруженная в состояние опьянения. Тебе так кажется, исходя из того, что Уэнсдей до сих пор не вырывается и не сворачивает твои попытки помочь. Смыкает пальцы на твоей холодной шее, и ты силишься, чтобы не двинуть плечом – настолько остро в тебе отзывается случайное прикосновение. — Я предпочитаю оригинальн… — икает. Ты беззлобно усмехаешься, замедляя движение, — …ую смерть. — Расскажешь мне об этом? — переводишь разговор в безопасное русло и с облегчением вбираешь чуть морозный для конца октября воздух. — Передозировка, — еле различимо отвечает Аддамс, щекой притираясь к твоей куртке. Судя по вкрадчивой тональности голоса Уэнс начинает бредить. — Передозировка этим вкусным запахом… Ты ненавязчиво склоняешь голову, чтобы рассмотреть, в сознании ли девушка, и каково же твое удивление, когда она носом зарывается в твою куртку и блаженно прикрывает глаза, сраженная перфомансом. — Аддамс, не отключайся, — советуешь ты и совершаешь привал в одном из спальных районов городка. Обычно в Шрунсе даже в центральной части, от которой лучами расходятся дорожки в другие отрезки городской черты, царит умиротворение. Но в ночь Хеллоуина гостеприимные австрийцы, которые держат бизнес на красотах вокруг, делают исключение. Как сегодня. Ты запоздало вспоминаешь об этом, когда прислоняешь Уэнсдей к спинке скамьи. Отдаленно напоминающей ту, где вы впервые пересеклись. В окнах чужого дома загорается свет на кухне, и ты замечаешь оставленные декорированные тыквы на подоконнике. Опускаешь глаза вниз на Уэнсдей, которая смахивает всем своим видом на бездомного котенка. Она сворачивается в клубок и занимает всю скамью, игнорируя расшнурованные кроссовки. Обувь держится на честном слове. Даже в самых абсурдных и нереалистичных сценариях ты не мог предположить такого развития событий. Густая октябрьская ночь. Звездное небо. Пронзительный ветер. Ты и плохо отдающая отчет во времени Уэнсдей Аддамс. Садишься на корточки перед лежащей девушкой и рассматриваешь утонченные черты ее лица. В полудреме Аддамс выглядит безмятежной, одухотворенной, незащищенной до сердечных сокращений в груди. Ты не забыл то, какой невозможной бывает та, которая находится перед тобой, но сейчас Уэнсдей как будто не держит маску. Она такая какая есть с трепещущимися ресницами, едва распахнутыми губами, белесыми щечками и даже, черт с ним, с перегаром. Нос улавливает нотки вишни и табака. Стараясь не растревожить спящую Уэнсдей, ты наклоняешься, аккуратно и хрупко перехватываешь девичьи лодыжки и проводишь ладонью по кроссовку, фиксируя обувь. Со второй ногой проделываешь то же самое. Перетягиваешь шнурки и, осторожно касаясь, обеспокоенно вглядываешься в нахмуренное лицо Аддамс. После небольшого тайм-аута растираешь энергично ладони друг о друга и поднимаешь Уэнс с холодной поверхности. Складывается недвусмысленное впечатление, что она не изнывает от холода, настолько много алкоголя плещется в крови. Снимаешь с себя куртку и оборачиваешь девушку целиком. Видимо, свежий воздух не абы как разморил перегруженную психику. Уэнсдей не просыпается, никоим образом не реагирует на твои действия. Перебрасываешь ее через плечо и в ускоренном темпе направляешься в отель. Через час с небольшим начнет рассветать. Ночка выдалась безобразно насыщенной, хотя в компании Уэнсдей Аддамс у тебя, похоже, других и не бывает. Ухмыляешься себе под нос и вскользь оцениваешь ее. Уэнсдей во сне невнятно бормочет, работает пальчиками, имитируя захват твоей куртки, и ворочается периодически. Неудобно. Ты подбрасываешь ее повыше и берешься под колени Аддамс. — Да, Уэнсдей, этот отпуск я запомню, — этично минуешь ягодицы ладонями, когда она вновь ерзает и чуть ли не валится с рук. Улыбаешься. Отпуская ряд комментариев. — Пагсли идиот, я не об этом просила, — роняет сквозь сон, и ты забавляешься. Примерные сестринско-братские отношения ни дать ни взять. Но зато больше Аддамс не возится и не препятствует обратной дороге. Замирает и посапывает, щекоча твое ухо. — Да, знаешь, Уэнсдей, — негромко переговариваешься сам с собой. Надеешься, что это не клинический случай. Проходишься подушечками пальцев по выпирающим позвонкам. — Когда ты ушла, эти обормоты и правда пошли за мной в отель. Ты постепенно пересказываешь историю своих приключений, чтобы убить медленно ползущее время и скорее достигнуть заветной цели. Дело в том, что как только Аддамс скрылась за оголенными кустарниками, тебя практически насильно вволокли на территорию отеля и в приказном тоне потребовали объяснений. Девчонку они не нашли, разумеется, вдоволь отыгрываясь на тебе. Нет, без рукоприкладства, но с оттенком бестолкового высокомерия. Патрульные на протяжении часа по твоим ощущениям шныряли по различным закуткам гостиничного и развлекательного комплексов, затолкали тебя на этаж в номер и досконально проверили анкетные данные. Тебе пришлось даже с Гомесом в телефонном режиме обмолвиться парочкой фраз, сидя на диване в гостиной в окружении чересчур подобострастных хранителей буквы закона. Диалог заключался в большей степени в том, чтобы «ты, Ксавье, отыскал маленькую гадючку». Ты выслушивал с сочувствием и раздражительностью одновременно. Драгоценные минуты ускользали, как песок сквозь пальцы, с каждым оставленным Аддамсом словом. Затем патрульные дергано приносили извинения за прерывание отдыха, и ты выпроваживал их вдобавок минуты три. В номере ты перевел тяжелое дыхание и переоделся во что-то более значимое, так как температура существенно снизилась. Часы показывали начало пятого. А когда ты вылетел на улицу, по твоим меркам, в считанные секунды, на территории поиски прекратились. Патрульные в отдалении сбились в кучку и с понурыми лицами, а может, наоборот слишком веселыми покидали отель. У тебя не было времени расценивать их поведение или как-то привлекать к себе внимание, скандируя о бесследно пропавшей Уэнсдей Аддамс. Хватало, что весь персонал стоял на ушах. Хотя и они уже подуспокоились. Как будто все забылось по мановению волшебной палочки Гарри Поттера. Еще около сорока минут у тебя ушло на поиски Аддамс. Примерно в полшестого утра, когда сквозь толщу небесных масс проливается на землю серость наступающего дня, ты оказываешься за воротами, ведущими в главный корпус. Уэнсдей к тому времени видит десятый сон. Ее тело окончательно повисает на тебе, поэтому ты прикладываешь максимум усилий, чтобы не уронить ее. В лобби отеля носом клюют две сотрудницы, вероятно, мечтающие поскорее разделаться со своими обязанностями и утомительной сменой. Они провожают тебя глазами немного заинтересованнее обычного, но в целом, спят на ходу. На Аддамс реагируют кивком и что-то вносят в документы на столе. Ты почти уверен, что это отписка перед Гомесом. Ведь отец Уэнсдей вдохновлённо ждал, когда ты отыщешь девушку на руках. Но на выходе из лифта на этаже вы сталкиваетесь с препятствием. Весьма неожиданным. Ты резко останавливаешься, чуть не врезавшись в выставленную вперед руку одного из патрульных. Он и еще три человека охраняют периметр третьего этажа. Не сказать, что для тебя дотошность Гомеса – восьмое чудо света, но старина, видимо, сам себе противоречит. Возможно, отец Аддамс мнительный человек и перестраховывается на случай катастрофы. — Вы проверяли мои документы, — разбитым голосом начинаешь, возводя к потолку налитые усталостью глаза. Напоминаешь, подбородком указывая на дверь номера тысяча триста два. Тебя неохотно пропускают, но продолжают дышать в затылок с устоявшимся ощущением укоризны. — А девушка…? — Познакомились на отдыхе, — бросаешь небрежно, желая отделаться от своры любопытных глаз. Двое человек исполнительно сторожат двери комнаты Аддамс. Теоретически ты не солгал. Они смотрят с прищуром, оценивающе наблюдают за каждым взмахом твоих рук. Уэнсдей глухо стонет тебе в шею, ты успокаивающе гладишь ее по спине. Перед твоим лицом вырастает стена, по ошибке облаченная в форму патрульного. Ты делаешь улыбку шире. — Девушка, если хотите, завтра покажет вам документы, — смекаешь, почему верзилы вдруг перекрывают вам путь в номер. Их тут слишком много, как для тех, кто исполняет задание по указке Аддамса. Сами собой в голове выстраиваются слова Пагсли о нависшей опасности над головой Уэнсдей. Ты пользуешься преимуществом и знанием того, что подлинная личность Уэнс знакома не многим, а значит проверить на данный момент истинность твоих слов никто не сможет. — Ну, вы же понимаете, — стаптываешь подошвы в попытке достучаться до пустоголовых особей, строя несчастное лицо. — Что с девушкой? — выступает вперед бритоголовый мужчина, суровые черты лица которого тебя настораживают. — Перебрала в баре. — Каком? Это все больше похоже на феерично смонтированный бред. По привычке тянешься, чтобы сжать пальцами переносицу, однако спохватываешься сразу. Аддамс двигается, утыкаясь носом в твою грудь. — «Blue Moon», слышали? Охранники переглядываются, снизывая плечами. Проходу не препятствуют, поэтому вы оказываетесь внутри номера уже через пару мгновений. Ловко опускаешь Аддамс на ноги, придерживая за талию, и замыкаешь замок на ключ. Душишь внутренний порыв выйти и с величием вывесить табличку с надписью «Не беспокоить». И без того ясно, что подумали мужланы у двери при виде тебя и спящей девушки. Однозначно не то, что ты заигрался в рыцарство. Это звучит как бред, а воспринимается и того хуже. Поворачиваешься всем корпусом к Уэнсдей, которая с опущенной головой подпирает собой несущие стены номера, и устало ведешь ее вглубь. Девушка не старается соответствовать привычному образу строгой и исполнительной леди – путается в ногах, сонно волочится следом и проявляет небывалые ранее чудеса безразличия ко всему сущему. Бегло осматриваешь ее и горячечно выдыхаешь через рот, прикладывая палец к подбородку. Дело пахнет жареным, ибо Аддамс выглядит в точности так, как будто отработала смену огородным чучелом и притащилась на своих двоих домой. Подталкиваешь Уэнсдей под лопатки, и девушка летит на пуф с мягкой атласной обивкой. Веки закрыты, рот распахнут в серии зевков, волосы всклокочены и паклями обрамляют худосочное личико. Поочередно избавляешь Аддамс от кроссовок, теребишь за плечо, заглядывая с примесью догорающей в бронхах усталости, в заволоченные алкоголем глаза. Уэнс обмякает, раскачиваясь из стороны в сторону. Лыбиться совершенно неосознанно, с оскалом на ровных зубах. Ты норовишь задать ей вопрос, но он остается неозвученным, потому что в следующий миг Аддамс скрючивает пополам от выпитого. Все токсины, которые содержатся в крови, вдруг решили напомнить о себе рвотными массами. Ты оказываешься проворнее, прислушиваясь к характерным звукам, сгребаешь Уэнсдей в охапку и, не разбирая дороги, залетаешь в уборную. Сознание к ней возвращается, видимо, обрывками, так как девушка собирается с крохами преобладающих сил, собирает волосы на затылке и в исступлении склоняется над ободком керамического унитаза. Ты не вмешиваешься, отдаленно слышишь то, как Уэнс сотрясается в спазмах, выуживаешь из шкафа запасные махровые полотенца и ненавязчиво показываешься на пороге. Увиденное цепляет до глубины души: Уэнсдей предстает перед тобой маленькой, субтильной, беспомощной; в уголках черных глаз блестят слезы, подбородок подрагивает. Она сидит, хватая ртом воздух, кривится и, должно быть, проклинает себя за неосторожность на чем свет стоит. Ты повторяешь стук, и она тут же утирает рукой остатки на искусанных губах. — Полотенце, — постепенно отмираешь, просовывая голову в дверной проем. Уэнсдей не отводит взгляда, смотрит так проникновенно и дерзко, словно впервые видит. Поднимается с колен и небрежным жестом вырывает из рук. — Футболка. Ее тело бьет озноб. Сильный, бескомпромиссный. Замечаешь это по тому, как девушка передвигается и кукожится: норовит казаться Уэнсдей Аддамс в миниатюре. Зубы ее стучат, взгляд встречный, прямой, но затравленный. Она наверняка считывает жалость и хмурится. Она не пришла в себя полностью, тем не менее очень старается подавить приступ желчи по новой. В неравном бою глазами она проигрывает первая и ждет объяснения, сдвигая ножки вместе. — За дверью охрана ищет тебя, — тычешь пальцем в ее сторону, Аддамс помалкивает в раздражении и болезненно моргает. — Ты можешь принять душ и выспаться здесь. Утром вернешься к себе. Как захочешь, Уэнсдей. Серьезно, лучшей альтернативы лично ты не находишь: вы оба на грани истощения, утро мажет персиковыми оттенками небесную лазурь, усталость врезается головной болью в виски и третирует их. Как будто тебе вживую делают трепанацию черепа. Перебьешься утро и поспишь на диване в гостиной – это не есть проблема. — Ладно, — признавая поражение, соглашается Аддамс, и тут же захлопывает дверь ванной. Ты остаешься по ту сторону и с диким блаженством закрываешь глаза: самое страшное позади. Во время ожидания хватаешься за оставленный в номере телефон и проверяешь звонки: два от матери, один от Винсента и два других от Юджина. Запускаешь руки в свободные штаны, встряхиваешь их и приходишь к выводу, что семье суждено подождать, пока ты не придешь в себя. Следующие двадцать минут ты слоняешься по номеру на автопилоте, изгоняя мысли из головы. В ванной шумит вода. Звуки гипнотизируют, заставляют глаза слипаться, но ты стоически держишься в тонусе, и играешь в бестолковую игрушку на смартфоне, подпирая ладонью подбородок. Сидишь в гостиной и молишься, чтобы сон не одолел раньше, чем Аддамс соизволит выйти из ванной. Как только эта мысль одним концом мельтешит в спутанном сознании, ты слышишь сиплый голос. Он принадлежит Уэнсдей. — Эй, эй, — ты поднимаешь тело и ползешь в направлении ванной. Замираешь. — Помоги. Сквозь матовое стекло двери виден лишь точеный профиль девушки, ее распущенные темные волосы, заслоняющие густотой белый отрезок спины. Колеблешься. Не каждый день ты способен врываться в душ к девушкам. На твоей памяти такое было лишь единожды и имело приятное продолжение. Когда просьба звучит в твоих ушах отчетливее, а Аддамс теряет терпение, прикладывая ладошки к стеклу кабины, ты мягко нажимаешь на ручку и толкаешь дверь. Оказываешься лицом к лицу с Уэнсдей. Она находится в замешательстве – проезжается пальчиками по стене и пялится в открытую на тебя. Вытягивается на носочках, ее щеки наливаются румянцем, с глаз цвета угольной крошки сыплются призывные искры. Тела ты четко не различаешь – стекло запотевшее, надежно прячущее Аддамс от твоих глаз. Тебя бросает то ли в жар, то ли в леденящий душу холод. Внутри разрастается мракобесие, просыпается давно забытое чувство ребячества. — Уэнсдей? Выгибаешь вопросительно брови и прерываешь молчание. Девушка с готовностью распахивает двери кабинки, и кровь моментально приливает к паху, лишая тебя рассудка. Картина вырисовывается необыкновенная, достойная самых великих полотен в художественных галереях. Аддамс одета ровно вполовину: в черные обтягивающие трусики и лаконичную, явно свободную ей футболку. Твою футболку, скрадывающую ее талию. Девушка попросту в ней тонет. Она наслаждается неразберихой в твоей голове и шлепает босыми ногами по кафелю с подогревом. Неспеша выкручивает концы волос, не спуская внимательного взгляда. Уэнсдей довольствуется тем, что ты демонстрируешь. В глазах плавится жидкий огонь, настоящее адово пламя, девушка вся горит, изнемогает от нарастающего всплеска эмоций. По крайней мере, ты списываешь болезненную реакцию на Уэнсдей неимоверной усталостью. Но белизна бедер отпечатывается на обратной стороне век наскальной живописью. Нервно сглатываешь. — Помоги. — С чем? — не узнаешь свой тотально севший до полушепота голос. Делаешь единственный шаг навстречу, словно большего тебе и не дозволено. — Унизительно признавать, — видно, что Аддамс испытывает недовольство. Непримиримо впивается пальцами в ручку кабинки и ждет. — Я не в состоянии справится с ней. — Хлопаешь глазами, прослеживая за ходом мыслей девушки. Она указывает на копну распущенных волос и робеет школьницей. Ты пораженно киваешь и берешь себя в руки. Да, ты не единожды приходил на выручку этой невероятной зазнобе; во время рабочего процесса ее приказы доходили до небывалой степени тупости и часто изматывали тебя до посинения, но то, что выстраивается между вами сейчас, не идет ни в какое сравнение. Ты столбенеешь, проглатывая шок, первым подходишь к стоящей раковине и берешься за колпачок шампуня. В твоем распоряжении, естественно, только мужской. Выбирать не приходится – после ночной вылазки волосы Уэнсдей напоминают мочалку, бывшую в употреблении. Она не испытывает восторга от твоей инициативы, провожает взглядом твои руки и прицельно впивается в пунцовое от растерянности лицо. Аддамс теряется не меньше. — Мужской, — объявляешь, приподнимая пузырек с пенистой жидкостью. На этикетке производитель предпочел оставить название «Hunter Lab». Не берешь в толк, насколько хорош шампунь: главное запах сохраняется в долгосрочной перспективе и не раздражает кожу головы, мягко очищая. Уэнсдей поводит плечами без интереса и подставляет голову к раковине, зажмурившись. У тебя от переизбытка ощущений кровь жжется. А на кончиках пальцев собирается ток. Ты многое готов был вынести, понять, принять и прикинуть, но только не реальность. И Уэнсдей открывается в твоих глазах с новой стороны – неизведанной, манящей, запретной. Открываешь кран, настраивая температуру. — Нормально? — глотку рвет от сухости во рту. Ты плавно прикасаешься к россыпи темных волос и погружаешь в них пальцы. Трешь голову Аддамс поступательными движениями, тщательно споласкивая длину и линию роста. Уэнсдей отводит назад ворот футболки, чтобы не намочить, и переминается нетерпеливо с ноги на ногу. По-прежнему глаза держит закрытыми. Вероятно, держит дистанцию насколько возможно и терпит вынужденное вмешательство. Ты поглощен процессом: откручиваешь и выдавливаешь густоватую консистенцию. Нос тотчас же заполоняет аромат цитрусовых. При одном воспоминании о том, что Аддамс хотя бы ненадолго будет пахнуть тобой и носит твою футболку, в груди шибёт высоковольтный разряд. Ты не соображаешь какого черта происходит, распределяя со знанием одну прядку за другой. Массируешь височные части головы, не забываешь про зону у корней, втираешь шампунь плавно и едва ощутимо. Так, чтобы не смущать Уэнсдей еще больше. Переводишь взгляд на ее отражение, и глаза Уэнсдей распахиваются. Утягивают тебя куда-то прочь из ванной, завлекают в порочную темноту, в загадочные беззвездные дали. Твои пальцы путаются в массе волос. Вы смотрите друг на друга. Никто не осмеливается озвучить то, что больше всего беспокоит. Какое нетерпение теплится в груди. Какие мысли снарядами сносят головы. Аддамс еще пьяна, судя по хаотичным движениям пальцев и дрожи тела, но душ, возможно, слегка прояснил настоящее. Ты пропадаешь, увязаешь в блеске ее глаз, в россыпи веснушек на щеках. Сердце колотится дробью, перекрывает в горле кислород. — Ксавье, волосы, — тихонько выдыхает Уэнсдей и оттопыривает зад, обтянутый полоской нижнего белья. Она тут же предпринимает попытку выровняться, так как поза действительно сомнительная, и тут же шампунь с ее волос белыми пенистыми кляксами летит во все стороны. Стоять в одном положении утомительно. Аддамс сдается и возвращает прежнее положение. Ты озадаченно пропускаешь пряди сквозь пальцы и нарочито медленно проводишь подушечками по затылку, вызывая табун мурашек у девушки по спине. Аддамс натыкается на твои глаза, сияющие бриллиантовой зеленью. Тяжесть в паху становится зверски невыносимой, а белый росчерк кожи так и примагничивает. Ты намеренно избегаешь смотреть вниз. Бедра Уэнс покачиваются в такт твоим движениям. Откручиваешь вентиль с водой и проводишь языком по губам. Аддамс оказывается застигнутой врасплох – она расторопно дышит, ловит губами перенасыщенный лимонами воздух, следит за манипуляциями на своей голове и позволяет тебе совершать нечто немыслимое: ты гуляешь пальчиками по округлостям ее бедер, рисуешь невидимые линии по спине девушки и боишься. Стыдливо трясешься от робких касаний и так или иначе сталкиваешься с ней глазами в зеркальной поверхности. Вода струится по намокшей макушке, по твоим рукам, хлещет за пределы раковины. Ты ловишь полупьяный взгляд Аддамс в отражении. Наматываешь волосы на кулак и тянешь на себя. Уэнс прогибается в пояснице, молчит и бездействует, запрокидывая назад голову. Она сосредоточена, хотя и показательно отстраненная. Отнимаешь ладонь от шелковистой кожи и наносишь бальзам. — За этот бальзам не ручаюсь, — хмыкаешь, встряхивая баночку. — Нашел здесь. — Можешь заткнуться и делать то, что начал? — Аддамс заходится в лихорадочном возбуждении. Смыкает челюсти и вынимает душу из тебя категоричным взглядом. На глубине бушует поволока желания. Ты видишь ее как под рентгеновскими лучами и испытываешь примерно вместе с ней одно и то же. Возвращаешься к своему занятию и выливаешь содержимое. Трешь кончиками пальцев длину волос, внимательно изучая любой оттенок реакции от Уэнсдей. Желание касаться талии, перехватить рукой бока Аддамс и прижать к себе столь велико, что перед глазами хороводом кружат черные пятна. Стыд колотит зашкаливающий пульс по венам, заставляет взывать к совести. Но она утрачена, как и твое хваленое самообладание. Пар поднимается струйкой ввысь, оседает на зеркале, делая ваши силуэты на фоне мутноватыми. Когда с волосами наконец покончено, находишь на ощупь полотенце и оборачиваешь голову Аддамс им. С остальным она справляется и накрывает твои руки своими. Это так волнительно, кажется, так интимно, что ты поспешно убираешь ладони. Точно обжигаясь. Отступаешь, открывая ей больше пространства для маневра и закрываешься, складывая руки на груди. Уэнсдей оборачивается к тебе, исследовательски, по безумному скользит глазами по очертаниям лица и врезается грудью в твой живот. Она выглядит до смешного прекрасной в этом импровизированном тюрбане, но почему-то тебе не смешно. Внутренности опаляет волнением. Узел закручивается внизу и оседает тяжестью в паху. Не замечаешь того, как твоя ладонь требовательно ложится на ее влажную от воды, розоватую щечку, как глаза распахиваются шире, а губы покалывает истомой от желания коснуться. Уэнсдей поддается вперед, гипнотизирует твои губы. Ты наклоняешься навстречу степенно и плавно, ощущая теплое дыхание. Она трется своим носиком о твой, смазывает движение и проходится кончиком по скуле. Рассматривает в тебе каждую мельчайшую деталь, перехватывает яркость твоих глаз, пробует на вкус твою кожу. Просто щекочет язычком самый уголок твоих губ. После чего ты бесповоротно устремляешься в бездну. Закрываешь глаза, хватаешь Аддамс за талию и усаживаешь на край раковины. Возбуждение штормовым ураганом сметает всё на своем пути. Имеет значение только Уэнсдей, плавящаяся в твоих руках. Тебе плохо от того, насколько она сногсшибательна, податлива и чувственна. Вжимаешь Уэнсдей в раковину и остервенело срываешь насквозь промокшее полотенце с головы девушки, запуская пятерню во влажные волосы. Губы Аддамс для тебя чертов нектар, который ты в секунду готов испить до дна, который до обморочного состояния соблазняет. Уэнсдей захватывает ножками твою поясницу и продолжает свою маленькую шалость – облизывает твою щеку, одну, затем другую. Ты перехватываешь ее руки и устремляешься к лицу, намереваясь сорвать долгожданный, невероятно мягкий или болезненно-животный поцелуй. Потому что сознание отрубается враз. В номере тишину разрывает мелодия твоего смартфона, и Уэнсдей отстраняется. Момент безнадежно испорчен и упущен. Аддамс пулей выметается прочь как ошпаренная. Теряется в комнатах. Ты стоишь, не в силах сдвинуться с мертвой точки. Ноги будто налиты каленым железом. Не знаешь, как расценивать то, что произошло только что, и щелкаешь языком. Телефон продолжает надрываться, вырывая тебя из пучины размышлений. Уэнсдей не слышно и не видно, и ты полагаешь, что она таки сдалась и сбежала вон. Устройство находишь там, где его и оставил – на диване. Звонок по FaceTime. Осматриваешься, рассеянно отвечая на него. Твоя изможденная до состояния лимона физиономия появляется сразу же, а вот собранное и строгое, как будто академически порицательное лицо отца искажается чертовыми помехами. Голос прорезается сквозь непроходимые тоннели связи. Картинка набирает четкость. Ты падаешь на диван и смахиваешь с лица волосы. — Сын, — настороженно заводит диалог Винсент, сгорбившись над телефоном. Ты видишь только его вздернутый нос и большие серые глаза в обрамлении очков. — Почему то, что тебя нет в стране, я узнаю от Юджина? У тебя нет сил опускаться в объяснения. Сонно открываешь глаза, сомкнутые специально, чтобы показать отцу, что ты страшно утомлен, но он остается непреклонным. — Па, у нас семь утра, ты серьезно? — копируешь его манеру говорить, чего страшно не выносит родитель. Тебе не семь, а двадцать семь и в контроле ты нуждаешься в последнюю очередь. — Тогда, парень, перезвони мне позже! — он смехотворно водит ноздрями и всматривается в экран, точно жаждет увидеть у тебя рога на макушке. Но видит примерно следующее: — ты не один? Ты тут же смотришь назад и осекаешься. Уэнсдей топает ступнями по паркету и в сладкой истоме потягивается, приподнимая вверх руки. Она выглядит потрясающей: сонной, ленивой, домашней, и ты в который раз ловишь себя на мысли, что в душе пробуждается интерес. Нет, карамельный трепет. И при виде кого? Это же Уэнсдей Аддамс, высасывающая из тебя все соки. — Пап, я перезвоню, здесь еще очень рано, и ты ошибаешься. Это игра теней. Не дав возможности Винсенту вставить хоть слово, ты отключаешься и идешь в спальню. Аддамс лежит на кровати, раскинувшись звездой, укрытая по горло одеялом. Такая обольстительная, пленительная, невозможная. Ты бесишься от того, что навязчивые мысли не покидают голову, и отворачиваешься. Она тихонько посмеивается над тобой в полусонном состоянии и спокойно смежает веки, а у тебя в солнечное сплетение ударяет молния, и образ разметавшихся по подушке смоляных локонов не выветривается даже во сне спустя тридцать минут.