Маски

Уэнсдей

— С добрым утром, покорительница унитазов и опустошительница баров! На подсознательном уровне услышанное еще несколько раз усваивается и наконец заставляет тебя с захлестывающей тревожностью распахнуть глаза. Они до безобразия слезятся, из-за чего перед носом у тебя маячит расфокусированное пятно, а щеки опаляет чужим прерывистым дыханием. Ты мгновенно дёргаешься и тут же жалеешь об этом – затылок пронзает умопомрачительной тупой болью, от которой глазные яблоки, кажется, закатываются в черепную коробку. Губы покрыты коростой судя по болезненным ощущениям, тело мелко и бесконтрольно дрожит. Ты во власти хмельного дурмана, и это тебя злит пуще остальных внешних раздражителей. Когда расплывчатый образ собирается мозаикой и приобретает форму, ты прочищаешь горло и спиной вжимаешься в матрас. Потому что человек, смотрящий своими невозможно яркими глазами, рождает в тебе неопознанный трепет, который ты расцениваешь, как угрозу. Его дыхание ласкает твою левую щеку, а на скулах расцветают до тошноты милые впадинки. Бегаешь глазами по лицу Ксавье, толком не зная, как реагировать на неожиданный и фееричный акт пробуждения. На периферии замечаешь, как пальцы парня блуждают по линии роста твоих волос, как ладони внезапно оказываются по обеим сторонам от лица, а тело, вытянутое подобно гитарной струне, нависает над тобой. В комнате брезжит свет, исходящий от низко висящего на небе солнца, подкрашивая промозглую землю, очертания Торпа в мягкие тона. Лучи резвятся и путаются позолотой в разлохмаченных волосах Ксавье, его вены на выставленных руках вздуваются и становятся четче, рот искривляется усмешкой. У тебя миллион вопросов, однако ты впервые не хочешь нудеть, как дама преклонного возраста: первостепенную важность имеет общее состояние организма, который, похоже, проживает не самые лучшие дни. Опьянение выветривается столь медленно, что ты триста раз ненавидишь себя за содеянное. Кладешь раскрытые ладони на грудь удивленного, но ничуть не растерявшегося парня и плавно отстраняешь от себя. Ваши лица находились настолько близко друг ко другу, что губы немели от этой возмутительной интимности. Торп перекатывается на бок, подкладывая согнутую в локте руку под голову, и беззаботно пожимает плечами. Смотрит на тебя с большим снисхождением и тут же трет нос кончиком указательного пальца. Он забавляется, пока ты пристыженно жмешься, встряхивая головой. Это мысли в порядок не приводит, но чувства к тебе помаленьку возвращаются. И самое сильное из них, превалирующее – стыд. Он заливает краской твои разрумяненные щеки, парализует ноги и руки; к нёбу прирастает язык, которым ты ворочаешь из стороны в сторону. Ты никогда не задумывалась о том, почему тишину называют «звенящей». Посмотрела на Ксавье и вмиг сообразила: потому что в ушах обосновался целый оркестр звуков, перекрывающий все остальное. Разминаешь плечи, двигаешь кончиками пальцев на ногах и сопишь, инстинктивно прижимая лоскут одеяла к груди. Открыто встречаешь направленный на тебя взгляд и молчаливо сходишься с Торпом глазами. Парень оправляет рукой футболку, улыбается как-то загадочно и водит языком по губам. Ты прикладываешь к тому, чтобы не смутиться, максимум усилий и строишь недовольство. — Даже спрашивать не хочу, что ты делал, — всплескиваешь руками; если бы в твоем распоряжении оказались бы вдруг метательные копья, черепушка Ксавье напоминала бы собой сито. — На самом деле хочешь, — вступает в открытую конфронтацию Ксавье, раздражая тебя до свербящего негодования. Ты трешь ладонями заспанное лицо и зыркаешь на парня. — Нет. — Да, Уэнсдей, — голос Торпа миролюбив и выдержан, как и годами настоянное вино. Тебя это обстоятельство злит куда сильнее, чем тот факт, что из памяти магическим образом истерлись все остальные данные. Ксавье подползает к тебе подобно любознательному, утомительно активному ребенку и перехватывает тонкие запястья. Из груди одним махом поднимается волна переживания и окатывает тебя с головы до ног. Ледяной пот скандально липнет к коже, горло стягивает спазмом – ни один человек не позволял себе столь величайшей дерзости. Ты в одно движение выдираешь руку Торпа и бесновато лыбишься. Несмотря на сосущую боль где-то на дне желудка, на разбитое амёбное состояние, в тебе клокочет азарт, прошивает сосуды и бьет по мозгам. Куда вас заведет эта игра не знает ни ты, ни он, однако никто не предпринимает попыток прекратить на корню то, что происходит. И корень зла распускает ветви, оплетает ваши сердца ядовитым плющом, портит кровь. Губы Ксавье оказываются на бьющейся жилке шеи, смачивают алебастровую кожу. Сигнальной ракетой в голову запускается мысль о неправильности происходящего, но когда Торп, склонившись, терзает шею укусами и тут же зализывает место, над которым надругался только что его рот, тебя бросает в жар. Ты дрожишь настолько безобразно и вопиюще сильно, что зубы стучат друг о друга, что сердце перестает отбивать ритм, а кислородное голодание доводит до исступления. Перед глазами у тебя распускаются бутоны черных пятен. Перехватываешь одну ладонь Ксавье своей и сжимаешь, вкладывая всю силу, на которую только способна. Торп не прекращает натурально измываться над твоей выдержкой: посасывает с упоением оголенные участки кожи, щекочет носом особенно чувствительные точки, покрывает нежнейшими поцелуями шею, от которых голова кругом. Ты будто снова под градусом, и он ощутимо выше, чем всё то выпитое, что тебе довелось испробовать. Глаза Ксавье поблескивают всеми оттенками зеленого – в них словно зарождается жизнь, вспыхивают краски, и ты смотришь, а оторваться почему-то не в силах. Списываешь всё на чугунную от похмелья голову, на дефицит здравомыслия, когда прохладные пальцы описывают круги на шее, смыкаются на ней, а ты не препятствуешь. От этого собственнического жеста закатываются глаза, рассудок окончательно прощается с тобой и уходит в закат. Ты перемещаешься немного назад, отталкиваешься руками от покрывала и оказываешься в горизонтальном положении. Торп как сумасшедший припадает раз за разом к твоей шее, словно вампир, высасывающий из тебя остаток жизни. Его присутствие по необъяснимым причинам пьянит, терпковато цитрусовый аромат оседает на матовой коже, вбирается в поры. Ты не выдерживаешь напряжения и томительно охаешь, выгибаясь под Ксавье в пояснице. Ты тянешь его ближе руками за шею. Проводишь языком по мелко дрожащим устам и аккуратно разводишь ноги в стороны. Торп низом живота врезается в твои ноги и издает низкий хрипловатый рык. Сумасшедше сильно прикусывает правую часть шеи, оттягивая кожу, и ставит багровую отметину. На обратной стороне век плывут кляксы, которые взрываются салютом, у тебя перехватывает дыхание, отчего тебе приходится сжать волосы Ксавье на затылке. — Тебе хотелось этого? — бормочет Ксавье, сраженный усталостью. Голос наливается то ли нежностью, то ли неописуемым волнением. Ты плывешь по течению и всласть отдаешься ощущению ошеломительного выброса эндорфинов. — Не могу сказать, что это было провально, — признаешь с некоторым колебанием, прикладывая подушечки пальцев к покрытой засосами шее. — Хотя и вовсе необязательно. — Я знаю, — хмыкает, проглатывая комок нетерпения в горле. — Я показал то, что читалось в твоих глазах, когда ты только проснулась. — Не думаю, что сейчас думала о тебе, — сообщаешь правду и немного успокаиваешься. Ощущение изнеможения никуда не девается, но по крайней мере Ксавье больше не предпринимает попыток тебя смутить или вогнать в лютейший ступор. Ты мягко выдыхаешь через нос, потому что малейшее неверное движение или взмах отзываются пульсирующим раздроблением головы на две равные доли. Что-то внутри тебя подсказывает о том, что следует немедленно убираться из чужого номера, тем не менее ты не шевелишь даже ресницами. Памятуя о ненавязчивых прикосновениях и горячих губах Ксавье, вся сжимаешься и находишься в подвешенном состоянии. Это была та самая вспышка, импульс, способный перенести тебя в заоблачные дали и отвлечь от мучений. Переводишь взгляд на Торпа и пялишься, как нерадивая школьница. Кажется, его щеки натерты свеклой, отчего выглядят очаровательно пунцовыми. Парень лежит на спине на другой половине кровати и в открытую игнорирует твое присутствие, не выдает глупых шуточек, не делает ничего из того, чтобы ты заводилась. Злость постепенно сходит на нет. Сублимируется в укол интереса, прожигающий голосовые связки. Во рту вязнет слюна, глотку жжет пламенем. — А о чем ты думаешь? — прерывает минуту молчания Торп, по-прежнему рассматривая зеркальную мозаику на потолке. «Не самое лучшее дизайнерское решение», — рассуждаешь про себя и прячешь глаза под веером длинных ресниц. — Я ничего не помню, — нет смысла утаивать очевидное и притворяться в том, в чем совершенно бессильна. В конце концов, если ты одета и укрыта, значит ничего не было. Это гигантский плюс. Все же поведение Ксавье вызывает вопросы. — Если захочешь, — подначивает он и танцующими легкими движениями рисует круги на разостланном постельном белье. — Я могу даже проложить твой маршрут по Шрунсу. Без деталей. Тебя лихорадит. Вероятно, результат алкогольной интоксикации, от которой ты беспомощно трешься по чужой кровати, глотаешь слова и деревенеешь. Тело неподъемное, мышцы каменные, голова свинцовая. Не отдавая отчет своим действиям, обнимаешь себя за плечи и тут же касаешься подушечками прохладных пальцев места укусов. Что за наваждение накрыло вас обоих? Тебе кажется, что кричать на Торпа столь бесполезно, сколько и переубеждать отца изменить решение. Неэффективно. Пластом лежать целый день ты себе позволить не можешь, поэтому поразмыслив минут пять для пущей уверенности, выравниваешься, отбрасывая черные пряди за спину. Ты сонная, разбитая в хлам, невозможно ворчливая и зажатая. — Я просто хотел, — хмыкает Ксавье безрадостно и копирует твое движение. Вы оказываетесь сидящими на постели с вытянутыми ногами, раскрытыми на полуслове ртами и бегающими от неловкости глазами. — Я хотел забрать зарядное устройство. Нелепее объяснения ты еще не слышала, и то, каким измученным и воровато подозрительным кажется Торп, выпрямляющий подбородок, тебя нисколько не вдохновляет поверить парню. Он садится на край, свесив ноги, и оборачивается через плечо назад. — Уэнсдей, у меня сел телефон, — в подтверждение парень тянется к безнадежно угасшему экрану девайса и встряхивает его. У тебя нет сил возразить на то, чтобы он прекратил сыпать оправданиями. Омерзительнее их может быть только постпохмельный синдром. — Зарядка под тобой оказалась. Видимо, я вчера без задней мысли оставил ее на кровати. Ты ошарашенно пялишься на тот участок матраса, где минутами ранее находилась и взаправду натыкаешься на белый блок аккумулятора. Понятно, почему плечи затекли настолько быстро и мучительно. — Я не хотел тебя будить, но… — Оставь это, — резонно отмахиваешься и съезжаешь вниз с кровати, не узнавая собственный голос. Он искажен твоим критическим истощением под стать организму. — Терпеть не могу оправданий. — Это всего-навсего ответ на поставленный тобой вопрос. Великодушно подмечает Торп, поднимается, из-за чего под тяжестью его тела скрипит кровать, и приносит во мгновение ока таблетку. — Слабительное, — поясняет как ни в чем не бывало и играючи наблюдает. Ты натурально розовеешь, как молочный поросенок, уготованный на заклание. Ну, не может же быть он таким… таким шутом?! Правда ведь? Таблетка округло ровная, желтоватая, и ты не припоминаешь, чтобы когда-либо принимала подобные. Колеблешься, чувствуя кончиками пальцев на ногах пробегающий по ним холодок. — Брось, Аддамс, — вворачивает Ксавье, понимая, что ты наглухо виснешь, как доисторическая операционная система на компьютере. Ты поднимаешь голову и хмуришься. Он наклоняется, приседает на корточки, располагается близ твоего лица и раскрывает ладонь. В другой руке плещется вода в стакане. — Вдруг ты хочешь меня отравить? Соображаешь, что слова опережают мысли и то, что ляпнула несусветный бред, достойный признания Энид Синклер. Ушные перепонки режет заливистый, мелодичный смех Торпа. Он запрокидывает голову назад, от чего вся масса густых волос опускается на его плечи, и ты любуешься их лоском. Ксавье опрятен. Ты находишь это важным. От удивления поджимаешь губы, разглядывая непропорционально интересное лицо напротив, и тушуешься. — Не больше, чем ты себя прошлой ночью, — намекает парень и считывает твое молчание за одобрение. Катает по ладони большим пальцем лекарство и внимательно смотрит. Замирает. Берется за таблетку и нерешительно предлагает тебе. В этом движении сквозит столько неторопливости и оглушительной уверенности, что ты подчиняешься. Раскрываешь в изумлении губы, пока Ксавье кладет ее в рот, пальцем очерчивая шероховатую поверхность твоего языка. Это занимает не более двух секунд, но вышибает тебя за границы комнаты. И воду из его рук ты принимаешь с охотой – лишь бы прекратилось похмелье. — Ты думала, что я домогаюсь тебя? — вопрос бьет под дых; к счастью, ты успеваешь вовремя проглотить воду и не извергнуть содержимое желудка на голову этого грамотея. Отчасти, спросонья именно это ты и предположила. Но признаваться в этом было бы настоящим фиаско. — Я думала о том, что произошло. — Прости, что… — он показывает в область шеи и убирает стакан, чтобы не смотреть в твои глаза. Наверняка, Ксавье растерян. — Я думал, ты будешь язвить, ругаться, в общем, делать все, что обычно, поэтому я растерялся. — Ты всегда кусаешь людей, когда не знаешь, что делать? Этот разговор один из немногих, что воспринимается одновременно и бестолковым, и самым простым. Ты переводишь дыхание и демонстрируешь легкую тень улыбки. — Нет, ты первая. У меня был хороший пример, — Ксавье расслабляется и возвращает тебе улыбку. Ту в своем многочисленном арсенале, от которой у тебя начинают трястись руки, как у заядлой алкозависимой женщины. Надеешься, что это все еще похмелье, но против воли засматриваешься на выступающую линию челюсти парня. — Я никого не кусала никогда, к твоему сведению. — Так ли это, Уэнсдей? — бросает на тебя недвусмысленный, бритвенно-острый взгляд Торп, испытывая колоссальный восторг от этой беседы. Он оживляется, ты втягиваешь голову в плечи. Тебе не некомфортно – отнюдь. Просто в голове слоями не укладывается картинка того, как ты бы кого-то метила зубами. Невозможно. Фантазия, граничащая с безумством. Ты всегда рассчитываешь стратегию, полагаешься на себя и выверенно отдаешь приказы без грамма обременительного набора эмоций. Какие, к чертям, укусы? — О, я вижу, как над твоей головой проносятся мыслительные процессы, — усмехнувшись, изрекает Ксавье и хлопает себя по ногам, вырастая над тобой тенью. Он такой высокий и поразительно худой, как будто оживленный манекен. Парень хватает долгожданное зарядное устройство и широкими шагами пересекает пространство номера, шаркает, как немощный дед своими ступнями-граблями, и вырывает тебя из пучины полузабытья. Заторможенность сказывается и на твоих реакциях. Из гостиной раздается характерный звук подключения питания. Моргаешь пару раз и спрыгиваешь с кровати. Находишь Ксавье беззаботно сидящим на диване с расставленными ногами и заброшенными на спинку руками. Он поглощен телефоном и не издает при этом ни звука. — Уэнсдей? — ты подкрадываешься к нему из-за спины, как мышка, и нервно теребишь край просторной футболки. Его футболки. После возвращения вещи законному владельцу ты наверняка пропитаешься ароматом лимона насквозь. Останавливаешься в точности в паре шагов от Торпа и ждешь, пока он заговорит по новой. Ты чувствуешь себя необыкновенно робкой, какой-то необязательной, несдержанной, неуклюжей. Паника отрезает тебя от границ реальности, поэтому ты молчишь. Все бывает впервые, бесспорно, но чтобы ты однажды обнаружила себя в гостиничном номере постороннего мужчины в его футболке, в его кровати… это немыслимо. И тем не менее это настоящее, с которым твое сознательное и бессознательное смириться не готовы. — Ты можешь принять душ или переодеться, или пойти к себе, — обстоятельно по полочкам разжевывает Торп, встречаясь с тобой глазами. Он удивительно вежлив, и внутренне ты благодарна этому человеку за то, что не оставил подыхать от алкоголят в организме. — Спасибо, — бедром врезаешься в мягкую обивку дивана, скрещиваешь руки на груди и отводишь глаза. — Пожалуйста, — одна нога парня совершает незамысловатые постукивания по паркету. Нервничает. Но на удивление тебя интересует вовсе не это. — Ты сейчас намекнул на то, что я сложная начальница? — Нет, — краем глаза ты замечаешь, как Торп оставляет в покое телефон и оказывается вовлечен в разговор по полной программе. Забрасывает одну ногу на диван, поворачиваясь к тебе в профиль. Ты оценивающим взглядом скользишь по его рукам и усмехаешься. — Ты адский босс, Аддамс. Признание дается парню с поразительной степенью легкости и обескураживает тебя. Ты никому не раскрывала правду о том, что привыкла работать в одиночестве, потому изводила любого, кто посмеет посягнуть на твой отрезок личного пространства, скрытого за семью замками. Гомес твоих причуд не разделял, а бесился раз за разом все больше. Ты подумываешь огорошить Ксавье откровением, но держишь язык за зубами. Тебя подмывает любопытство узнать, что кроется за этой репликой, что сам парень вкладывает в это объёмное понятие. Невозможная? Резкая? Беспощадная? Возможно. Зато профессионально подкованная. Но обида лижет ребра и вырывает из тебя полувздох-полустон. — Зато я всегда все исполняю безукоризненно. — Не спорю, — кивает Ксавье и любуется твоим промедлением. Ноги держат с трудом. Они ватные и непривычно слабые. До зубного скрежета тебя выводит каждый промах, в том числе и словесный. Но физическая состоятельность становится практически разрешимой проблемой из-за выпитого обезболивающего, а вот звание тирана в юбке почему-то начинает беспокоить. Ты мечешься и внутренне рвешься доказать обратное, да только выражать мысли так, чтобы тебя поняли с первого раза, не умеешь. Обходишь диван и усаживаешься прицельно рядом с Торпом, хлопая глазами. Он заинтригованно провожает твою фигуру, облаченную длинной футболкой, ты про себя ликуешь. Сейчас ты обязательно опровергнешь каждый из аргументов. Ты справедлива, сдержанна и назубок знаешь подноготную кампании. Что еще необходимо? — В чем это проявляется? — тебя и впрямь распирает от желания докопаться до сути. По большей части все те помощники, которые встречались на пути, были для тебя всего лишь разменной монетой и непосильным грузом. Выполняли поручения спустя рукава, блеяли в отчетах, боялись твоего гнева. Пешки. — Ты не уважаешь людей, работающих на тебя, — откровенничает Ксавье, подпирая кулаком голову. Склоняет ее. — Почему? — Потому что они неэффективны. — Признаешься, прикрывая кусочек оголенного бедра. — У нас нет взаимопонимания. То, что я хочу и как я это вижу, они это не исполняют. — А как ты с ними связываешься? — направляет парень, сосредоточенно хмуря брови. От былой клоунады на лице Ксавье не остается и следа. Данная метаморфоза ударяет по твоему солнечному сплетению. — Как и с тобой. — Без напряжения отираешь ладонью шею и прикусываешь щеку изнутри. — Ты думала меня уволить когда-нибудь? — Конечно, — нахально выпячиваешь грудь и улыбаешься. Пусть знает, что ему не удастся еще раз покусится на твою уверенность. К тому же, правда для тебя на вес золота. Ты действительно пару раз рассчитывала на то, что Ксавье сбежит, как десятки претендентов «до». — Почему? — Поначалу ты был некомпетентен. Он убирает от лица слипшиеся пряди и негромко кашляет, подтягивая тело на диван. Смотрит на тебя с долей притихшей увлеченности. В глазах отражается солнечный диск, и ты автоматически заглядываешься. Мурашки собираются где-то в подреберье и бесстыдно щекочут линию живота. — Да, признаю, Уэнсдей, — похлопывает по колену Торп, припоминая то, как не единожды пользовался привилегиями твоего помощника и нарочно путал адреса передачи конвертов, забывал важные документы и далее по списку. Ты удивлена. Что он не стал открещиваться от собственных проделок, что не стал искать правильных слов, за тем только, чтобы задобрить тебя. Ты не заметила сама, как стала вести себя более непринужденно, подхватывая естественный ход разговора, расплываясь в улыбке. — …и это я-то? — Скажешь, что нет? — Ксавье держится молодцом и все спорные смешки героически проглатывает, хотя при этом краснеет, как Санта на морозе. — Нет, конечно! — возражаешь, забираясь с ногами на диван и укладывая сверху подбородок на острые коленки. Ваш диалог длится, наверное, больше часа и только набирает силу. Похмелье схлынуло, жажда оказалась не настолько губительной, а о еде ты и думать не хочешь. — Ты вчера чуть не отдала обручальное кольцо первому попавшемуся мужчине, Уэнсдей! — в тоне Ксавье нет издевки, но обнаруживается родительская строгость, которая тебя мигом коробит, и ты тотчас поеживаешься. — Ты точно Дама с придурью! — Хорошо, — отпускаешь сквозь зубы. Прерывать беседу из-за одного неудачного слова считаешь верхом идиотизма и терпеливо сглаживаешь острые грани назревающего конфликта. Торп фыркает, как конь, уплетавший за обе щеки овес. — Еще из примеров…вчера ты чуть, точнее, сегодня ты чуть не уснула на лавочке в парке. И это сама Уэнсдей Аддамс – гроза букмекерских морей! — Не убедительно, — бубнишь под нос, гипнотизируя черными глазами ногтевые лунки. Тебя одолевает неловкость, тонуть в которой ты не намерена. Более постыдных вещей на твоей памяти ты не совершала. — Ладно, — сдается Ксавье, осознавая, видимо, что довел тебя до той кондиции, когда лучше свернуть неприятную тему. Он замолкает, встает с дивана и направляется в коридор, где сгущаются сумерки. Вы сидите в четырех стенах практически весь день: голодные, в разнузданном виде, ленивые и при этом болтающие языками. Парень вытряхивает из кармана кольцо, прокручивая его между пальцев подобно искусному жонглеру, всем весом падает обратно на диван и протягивает реликвию твоего брака тебе. В последнюю очередь ты мечтала бы надеть украшение на палец. — Ты меня чуть не поцеловала, — ведет плечами Ксавье, вкладывая в твою руку ободочек ювелирного изделия. Торп смущается и отнимает ладонь. — Это плюс одна причина, почему ты для меня «Дама с придурью». Ты поднимаешь глаза, ощущая недосказанность. Тебя как будто окатывают ушатом ледяной воды, пальцы холодеют от разливающегося внутри мороза. Льдистые искорки проникают и вшиваются в сердце. Кольцо тебе без надобности, но ты крутишь его, крутишь, чтобы забыться. Чтобы напомнить себе, что ты замужем все еще, пусть и формально, и не имеешь права плести интриги. — Ты сделал сегодня то же самое, — полушепотом припоминаешь. Глаза Ксавье тут же находят яркое доказательство твоим словам – россыпь лиловых созвездий на шее и следы от зубов. — Значит, мы квиты, — выдыхает практически тебе в губы Торп. Усилием воли заставляешь тело чуть отпрянуть и до боли сжимаешь кольцо. Парень не пристает: томно дышит и ждет. — Да, и третьего раза не будет, — как-то само собой ведешь языком по губам и всматриваешься в кольцо. В душе зияет пустота, которая перегноем сжимает грудную клетку. Обсуждать с кем-то до боли личные вещи ты не привыкла. Ни разу. Заталкивала наиболее болезненные темы подальше, заправски маскировала трещину в отношениях с мужем равнодушием и трудоголизмом. Потому что Тайлер, сколь бы много не отдавал, не мог получить взамен столько же. Ты хватаешь кольцо, примеряешься и, зажмурившись одним глазом, продолжаешь смотреть в невозмутимое лицо Ксавье сквозь образовавшееся отверстие. Прислушиваешься к табуированной части своего рассудка и заново крутишь кольцо в холодной ладони. Ты чувствуешь боль утраты друга. По-настоящему ценного и дорогого. Ненависти по отношению к Галпину, такой разрушительной, у тебя нет. Вопреки всем поступкам. — Когда мне было шестнадцать, Тайлер начал за мной ухаживать, — слова льются рекой. По мере того, как освобождается твоя душа от оков невысказанного, ты чувствуешь всеобъемлющее облегчение. Точно тиски разжали. — Мы хорошо проводили время… Ты подчистую выдаешь все: все что требовало выхода долгие годы, что наболело внутри, раскрываешь, под каким углом видела этот брак, что принесло тебе замужество, кроме несчастья и баснословных сумм. Под конец речи у тебя создается впечатление, точно по тебе промчался на всех скоростях дорожный каток. Дыхание сбивается, легкие объяты пламенем, кисти рук подрагивают, глаза горят от перевозбуждения. Ты забываешь, что рядом сидит слушатель, и уходишь в недра памяти. Достаешь оттуда всю чернь, от которой волосы ползут по затылку и дыбятся. — Когда мне стукнуло двадцать, — перенимает эстафету Ксавье и ты внимаешь каждому слову. Что-то необъяснимое творится с тобой и откликается на этот бархатный голос. Тебя тянет проявить участие и выслушать. — Моя мать, Жаклин Торп, застала меня в компании подруги и еще одной девушки. Чувствуешь накапливающийся градус напряженности и медленно сползаешь с дивана, делая знак пальцами, чтобы Торп продолжал рассказ. Плетешься к установленному в конце продолговатой гостиной мини-бару и выуживаешь оттуда с десяток разнообразных батончиков и других лакомств. Складываешь все это добро в пиалу и шагаешь размеренно обратно. Ксавье немало удивляется – признательность сверкает на оттененном бледностью лице, но он не останавливается. — Так вот, — спохватывается Торп, стараясь не глазеть на твои ноги. — Мать увидела меня в их спальне с отцом с подругами. Я обдолбался травы. Парень внимательно следит за малейшими видоизменениями на твоем лице, ты играешь с ним в игру блестяще – опять прячешь истинное отношение за маской абсолютно одинаковых настроений. Тебе нечего сказать. У Ксавье была бурная юношеская жизнь, чего ты ни в жизнь не скажешь о себе. Осуждать то, в чем ты не разбираешься, ты не станешь, а выяснить, чем закончилась эта душещипательная комедия в трех актах – болезненно хочется. Ты даже вытягиваешь голову и, не глядя, разворачиваешь фантик от конфеты, шелестя на весь номер. — И-и-и? — Моя мать схватилась за сердце. — Тихо признается Торп, залпом опустошая остатки воды в стакане, чтобы промочить саднящее горло. — Почему? — Не каждый день Жаклин видела, как ее сын принимает участие в тройничках. Опыт… — мычит Ксавье, облизывая уголок большого пальца от налипшего шоколада. Ты ловишь себя на мысли, что это красиво. — Своеобразный. Ксавье, сидящий подле тебя, безоружный в своей правде, в домашних штанах и растянутой футболке. С разлохмаченными до состояния взрыва на макаронной фабрике волосами, с влажными губами. Ты смаргиваешь непонятный гипноз и давишься воздухом, громко барабаня кулачком по груди. Ксавье бросается на помощь, но ты пресекаешь эту попытку: все под контролем, кроме того, что ты потрясена. Всем и сразу. Вопреки ожиданиям тебе не противно от услышанного – в конце концов, каждый сходит с ума, как может и расплачивается за это самостоятельно. Тебе хочется поцеловать Торпа. Ощутить, каковы его губы на вкус и смыть с них следы давно минувших событий. Ты пугаешься этой резкой перемене и отшатываешься, затылком упираясь в спинку дивана. Дышишь глубоко и по возможности спокойно. — Что было дальше? — Она стала меня гиперопекать. Знаешь, постоянные вопросы: где я был, с кем, когда и во сколько. И эта удавка с каждым днем затягивалась на моей шее все плотнее, пока не произошел взрыв. — Вы поссорились, — констатируешь, подмечая на столе раскрытую пачку сигарет. — Именно, — Ксавье следит за направлением твоего взгляда и бросает ее прямиком в руки. — Она ушла от отца к другой женщине, хотела, чтобы и я ушел жить к ним, но… Вынимаешь сигарету и обособленно вертишь ее в руках, чувствуя давно атрофированное ощущение свободы. Свобода для тебя выражается не в количестве выкуренных табачных изделий, а в том, что никто не запретит и не выпишет лекцию о риске бесплодия или развитии рака. Всем давно известные истины лишь давят на нервы. Подносишь сигарету к губам. — Сейчас какие у вас отношения? — Обыкновенные, самые что ни на есть, — делится Торп, перебирая пальцем колесико от зажигалки. Парень придвигается и поджигает сигарету. Горький дым полощет рот. Ты вспоминаешь, что ни разу не умылась по происшествии этих часов, что расстилаются перед тобой вечностью. — Интересно, — резюмируешь и с упоением затягиваешься, глотая порцию никотина. — Я живу отдельно и возвращаться не планирую. Поэтому я хватался за любую возможность работать. Отец, конечно, не против жить со мной в доме, но он слишком настаивает на нашем общении с Жаклин. У Ксавье темнеют глаза: радужка прячется за чернотой зрачка, и тебе делается дурно от того, насколько он соблазнителен, как самый настоящий искуситель. Наблюдает за тем, как ты совершаешь затяжки, как неторопливо выпускаешь струйку рассеивающегося дыма ввысь. У него двигается кадык, ты сдвигаешь ноги вместе. Торп белеет от твоих действий, ты купаешься в том, как он на тебя смотрит. Слова о том, что третьего поцелуя не будет, кажутся с ударами сердца чепухой, такими далекими и нереалистичными, что хочется рассмеяться в лицо, притом себе самой. — Здесь запрещено курить, ты же знаешь, — Ксавье нервно сглатывает и перебрасывает зажигалку обратно на столик. Вас окутывает синевато-белесая дымка. Фантики разбросаны по стеклянной крышке. — Накажи меня, пожалуйста, — выбрасываешь вперед руки, держа зубами тлеющий окурок. Демонстрируешь хрупкие запястья с синими узорами мелькающих вен. Торп приближается к тебе. — Уэнсдей. Он отчаянно крутит головой. Ты облегчаешь парню задачу и практически врезаешься носом в его нос, перехватывая оперативно сигарету двумя пальчиками и выдыхая дым в лицо Ксавье. Он вбирает отравленный воздух. Судя по тому, как трепещут его крылья носа, парень совсем не против. Вас обволакивает густая терпкая дымка. Ощущения настолько головокружительные, что тебе чудится, словно ты одним ударом способна разнести весь мир в щепки. Глаза Ксавье мерцают выразительнее, туманная консистенция дополняет антураж уединения. Сопротивления не оказываешь, по кругу подносишь к губам теплый окурок, затягиваешься и уносишься к праотцам от атомического наслаждения. Ксавье бесстыдно любуется тем, как ты берешь от этой жизни возможный максимум. Губы парня, украшенные трещинками, растягиваются в ухмылке и подчеркивают его нахальный, но сокрушительно привлекательный силуэт. Тебя уносит все дальше: глаза закрываются, ресницы трепещут, сердце заходится в предвкушении новой волны экстаза. Разбавленная горечь на языке кажется сладким наваждением, мёдом... Вы сталкиваетесь глазами, спрятанные за стеной устоявшегося дыма, дышите в такт, немеете, теряете связь с остальным миром. Ксавье аккуратно вынимает недокуренный бычок из твоего рта, артистично перехватывает зубами оригинальный «сувенир». Спекулирует на твоей беспомощности, размеренно сглатывает и давит дерзкую улыбку. В одно касание подхватывает твои волосы, собирая их беспорядочными лентами на затылке, и притягивает к себе почти вплотную. — Закрой глаза, — голос разносится со всех уголков вашего мирка, от щек отступает болезненный румянец. Ты не прекословишь. Закрываешь глаза со всей осторожностью и манерностью, что томится в крови. Бешенное, неугомонное сердце гулко бьет по реберной клети. Дым от сигареты сгущается над вашими головами. Ксавье рвано выдыхает, отчего никотиновая завеса распространяется в стократ медленнее, передает порцию вредной заразы тебе в рот, не касаясь раскрытых губ. Горячий воздух обдает их, и ты протяжно стонешь, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение эйфории. Пальцы Торпа путаются в твоих смоляных прядках, сжимают их до фантомной боли. Еще немного, и он как будто приловчится снимать скальп. Но эти две грани – боль и удовольствие, плавят рассудок. Ты поддаешься вперед, сокращаешь между вами расстояние до минимума. Глаза в глаза. Глубинно-зеленые – оливковые против насыщенно угольных. Ксавье не моргает, ты – тоже. Он напористо проталкивает руку дальше, оттягивая волосы чуть назад, и внимательно следит за твоим видом. Ты хватаешь губами концентрированный ядом воздух, ласкаешь кончиком носа его собственный, и перемещаешь взгляд на пухловатые, манящие губы. Сказка исчезает так же быстро, как и образовалась: под потолком из-за ваших манипуляций с истлевшей до фильтра сигаретой, начинает душераздирающе выть сирена. Тебе от этого звука ничуть не легче – виной тому похмелье, напоминающее о себе новым витком прогрессирующей боли. Сверху вас окатывает внушительной порцией воды, которая разбрызгивается по всему номеру, и ты ошалело смотришь вверх, смыкая намокшие веки. Растираешь остервенело глаза. Хватаешься по инерции за Торпа, чтобы не рухнуть на пол и начинаешь смеяться, как утратившая разум пациентка Лечворта. Тебя пробирает потешный смех от того, что вы натворили. Твои плечи подрагивают от приступа веселья, волосы намокают вконец. — Аддамс, — призывает к сознанию Ксавье, убирая широким размашистым жестом твои прилипшие к щекам волосинки. Засматривается в распахнутые и горящие радостью глаза. — Тебя тут не было, ты меня поняла? Он бормочет прямо в ухо, крепко сжимая твое хрупкое тельце в своих руках. Ориентируется куда упрямее и шустрее, нежели ты сама, и ты в который раз убеждаешься в профдеформации парня. Когда того требуют обстоятельства, Ксавье переключается и показывает удивительное хладнокровие. О себе ты так отозваться не можешь – тело вобрало, кажется, всю палитру наслаждений. Тебе жарко, душно, немыслимо хорошо и воздушно. Нравится, как твои руки скользят по шее Торпа, как ловкие пальчики исследуют его ороговевшую в некоторых местах кожу. Ты опять взрываешься хохотом, отчего парень не выдерживает и подхватывает это безумие. Вы смеетесь на износ, переглядываясь не украдкой, а бессовестно откровенно. Ксавье разглядывает черты твоего лица, а ты раздумываешь над тем, как удачно твое тело помещается в глубине его ладоней. Чертова бестактность и гормоны. Торп подхватывает тебя и несет на себе к входной двери. Выглядывает с опаской в коридор, озирается и шумно выдыхает. Ты чувствуешь себя миниатюрной коалой, которую мать переносит в своем сумчатом животе. Болтаешь босыми ногами, вколачивая пятками удары в бока Ксавье. Он перебежками переносит тебя в соседний номер. Пока вы двигаетесь, ты не в состоянии трезво мыслить – перед глазами вопиюще уморительная картина, а под сердцем разливается касторовое масло, потому что тебе до головокружительных колик хорошо. Ксавье мягко приземляет тебя на носочки и испытующе смотрит в подведенные позолотой глаза. — Уэнсдей, тебя вчера искали, поэтому не стоит делать так, чтобы тебя заметил персонал в такой ситуации. — Ксавье по-учительски выставляет указательный палец, оттягивает зубами в напряжении губу и давится паранормально тихим смешком. Его произошедшее ничуть не трогает. Он как улыбался тебе в ответ, так и продолжает. — Хорошо, — выдавливаешь из себя ничтожное, потому как на большее ты не потянешь. Тебя одолевает бесконтрольное желание смеяться. — Уэнсдей? — Торп хлопает дверью твоего номера и впечатывает тебя одной рукой к ее поверхности. Прохлада, как нежный шелк под спиной, добавляет остроты ощущений. Которые и без того шкалят за сотню. Ксавье меняется в лице: из беззаботно веселого в фанатично обеспокоенное. Он располагает пятерню над твоей головой и следит за движениями твоих зрачков. — Трава… — выносит вердикт, стуча себя по лбу. В той пачке затерялась пара-тройка самокруток, которые он по дурости не разглядел. Отсюда и пряность, и легкость, и смех. Ты видишь Торпа таким безумно красивым, таким желанным, что легкие сжимаются от судорожного вздоха. Его волосы превращаются в лианы, сверкающие в изумруде, рот представляет для тебя самую большую ценность, а тело вспыхивает по щелчку. — Я тебя сейчас поцелую-ю-ю-ю, — давишься смехом, прикладывая пальцы ко рту, перепрыгиваешь с носка на носок. Торп снисходительно пожимает плечами и бережно гладит пальцами по щекам. — Обязательно, Уэнс, — бросает короткий взгляд на твои нетерпеливые губы и убирает волосы со лба. — Но только в другой раз, ладно? Я приду скоро, хорошо? Никуда не выходи, никому не отвечай и умойся. Выпей чаю. Ты киваешь, мечтательно запрокидывая голову. В крови происходят странные изменения: она как будто становится продолжением жерла вулкана и горячит все твое естество. Энергии в тебе хватит на весь Китай, а яркость в глазах ввинчена на максимум. Ксавье ушел, а тебе так сказочно легко, что ты бросаешься в омут с головой и несешься навстречу приключениям. Находишь не без проблем оставленный в номере телефон, хихикаешь. Вокруг все воображается тебе цветастым, живым, податливым, как пластилин. Плюхаешься с разбега на кровать и набираешь знакомый номер. Все тебя подгоняет, торопит, будоражит. Тебе хочется крыть матом или верещать, кричать или потерянно гулять. Мечешься по постели, комкая простыни. — Алло, — голос на том конце выталкивает тебя из трясины размышлений. Ты ухахатываешься и прикладываешь ладонь ко влажным губам. — Энид, я хочу Ксавье, — делишься и ждешь ответной реакции. Если бы ты раньше слышала про пресловутых «бабочек в животе», то покрутила бы пальцем у виска, но отныне тебе кажется, будто они оформили подписку и посещают твой взвинченный мозг чаще, чем тебе думалось. — Кто это? — сонно выдает подруга. По ту сторону дребезжит электрический ночник переменным током. Тебе нравится этот успокаивающий звук. — Уэнсдей, — произносишь по слогам, кривляясь от того, что родители однажды блеснули оригинальностью. — Уэнсдей!? — взвизгивает Синклер, а ты опять смеешься. Как будто кто-то обновил заводские настройки и в тебе стала доминировать неуравновешенная сторона. Потолок плывет единой синей кляксой, напоминающей черную дыру в космосе. — Я хочу Ксавье-е-е, — барабанишь пальчиками по плоскому оголенному животу, испытывая желание поесть. Дико раздирающее, звериное. — Что? — Я хочу Ксавье, — более уверенно повторяешь и идешь к холодильнику, установленному тут же. Тебя болтает из стороны в сторону, линии поражают своей кривизной. Ты тянешься к ним – к мелькающим в калейдоскопе зрения стенам, к креслам, столу. — У него такие болотные глаза. Выпученные. Показываешь на пальцах представленное и глотаешь усмешку. Наклоняешься, чтобы распахнуть холодильник. Вызов длится пару минут. Синклер настороженно анализирует твои слова, не пытается перебивать, не вклинивается с расспросами, что ты, естественно, принимаешь, как добровольное согласие продолжить. Находишь в закромах холодильника почерневший банан и очищаешь его от кожуры, аппетитно вгрызаясь зубами в мякоть. — Уэнсдей, ты в порядке? — О, — подкатываешь глаза, проглатывая сразу большую часть. — В полном. Глаза Ксавье цвета лягушки! — хрюкаешь от шутки, которую сама же произвела на свет, и жуешь. — Я тебя не понимаю, тебе позвонить по видео? — Да, да, да, — орешь, что есть мочи, и радостно скачешь вокруг импровизированного обеденного стола, на который выгрузила все съестное. Энид переключается на видеоизображение. Ты замечаешь, что она выглядит растерянной и сонной. Повязка для сна съехала вбок, волосы завились у концов, голубые глаза, как два озера, выискивают в тебе подвох. Ты взбираешься с ногами на табурет и поглощаешь ломтики сыра, забрасывая параллельно в рот помидорки черри. Утыкаешься в экран и лихорадочно улыбаешься. — Что случилось? — Синклер рассматривает твой вид и шокировано хлопает ресницами. — Уэнсдей, почему ты мокрая? Что происходит? Ты действительно влажная от сработавшей вовремя системы противопожарной безопасности. Футболка Ксавье мерзко липнет к спине, но снимать ее ты не хочешь. Стряхиваешь скопившиеся бисеринки воды на концах волос и машешь Энид рукой. — Все тип-топ, — вбираешь ртом томатный сок. — У меня появился Принц Лягушка. Энид показательно морщится и отгораживается от экрана. Тебе достаточно и доли секунды, чтобы определить местоположение подруги – спальня Тайлера. В Веллингтоне глубокая ночь, поэтому неудивительно, что Синклер проводит время в привычной для себя среде обитания. Розовый пеньюар приковывает твое внимание. — Какой Принц Лягушка? — Которого я хочу поцеловать, чтобы расколдовать, — твой мозг находится в той стадии опьянения, когда несет от всякой ахинеи. Ты уплетаешь за раз три бутерброда, одновременно возвращаясь к разговору. Кружишь по кухонной зоне, вернее, ее подобию, и пританцовываешь. — Уэнсдей, — камера попадает в руки Галпина, и ты останавливаешься. Поджимаешь в растерянности губы и пристально смотришь в глаза мужа. — Что с тобой? Почему в таком виде? Что это за футболка? Твое лицо озаряется безумной улыбкой.

* * *

Ксавье

— Простите мне мою неосторожность, — говоришь ты голосом пятилетнего провинившегося ребенка, которого лишили сладкого. Это срабатывает безукоризненно. Дама за стойкой регистрации торжественно выплывает тебе навстречу и семенит в номер, стуча каблуками по мраморному полу. — Как это произошло? — допытывается она, а тебя так и тянет проверить, как там Уэнсдей. По одной из причин потому, что она номинально не в себе, по другой – потому что ваши взаимоотношения стремительно преобразились. Ты стоишь около своего номера, расчесывая от нервов левую щеку, пока сотрудница осматривает нанесенный ущерб. — Сигарета, — безэмоционально ставишь в известность. — Вышел на балкон покурить, мне позвонили. Пока говорил, оставил ее в пепельнице. Забыл. Женщина педантично осматривает оба помещения, хмыкает, играя желваками. Она явно не в восторге и навряд ли будет благосклонной. Это тебе не прельщает, однако впутывать Аддамс в это грязное дело ты даже не думаешь. Ты падаешь в кратер личных рассуждений и вздрагиваешь от испуга всем телом, когда к администратору присоединяется вся когорта любознательного персонала. Они толкаются, смотрят, вынюхивают, пока ты стоишь, опираясь головой на гипсокартонную перегородку для декора. Ждешь вынесения приговора, шмыгая носом. Большинство твоих вещей уцелели, поэтому ты не беспокоишься на этот счет, а вот то, что происходит или может происходить за стеной по соседству тебя волнует. Сотрудница отеля снимает очки в ромбовидной оправе, елозит языком по густо подведенным устам и цокает, как ненормальная. Потому что чувство такта ей незнакомо в принципе. Поворачивается в твою сторону, стоя в эпицентре катастрофы – среди смоченных вещей и испорченной мебели – и выставляет руки на груди. Отвратительно дурной знак. Ты ведешь плечом, сбрасывая с него воображаемый балласт. — Ксавье, мне нечем вас порадовать, — наконец выдает она, осматривая бегло помещение. — Штраф обойдется вам в кругленькую сумму, если мы с вами не хотим неприятностей. А свободных номеров у нас не будет. Так что можем предложить вам раскладушку в зоне обслуживания. Ты ушам своим не веришь сперва: первоклассный отель с внушительным ассортиментом выставляет тебя за дверь из-за внештатной ситуации. Отмалчиваешься и бредешь, игнорируя общественность, к шкафу. Выгребаешь оттуда вещи махом в подготовленный заранее рюкзак. Немая сцена сопровождается притворно сожалеющими взглядами. Тебе аж тошно. — Это всего лишь на ночь, — торопится объясниться женщина, пугаясь твоей реакции. А тебя слегка мутит от косяка, так как ты давно бросил баловаться подобным. — Но пока, к сожалению, мы бессильны. Завтра вы сможете вернутся в апартаменты. — Я понял. Робко трижды царапаешь дверь, что располагается в шаговой доступности, и уже не надеешься на ответ с обратной стороны. Ты так торопился к Аддамс, опасаясь, как бы она не выкинула чего-нибудь похлеще пьяных разбирательств, что теперь совершенно измотан. День проносится мимо со скоростью света. Да еще и какой день! Проведенный в стенах отельных номеров. Пора бы выйти в свет. Повторяешь стук и прикладываешься головой к дереву. Морщишь лоб. Никто не отвечает. Ты протяжно вздыхаешь, от безысходности запуская руку во влажные волосы, расчесываешь их пальцами и активно размышляешь над тем, что предпринять. Сотрудники всей стайкой упорхнули обратно, вызывая у тебя непреднамеренное отвращение, и ты направился к Уэнсдей. Дверь распахивается, и ты чуть ли не валишься на пятую точку, досадуя на нерасторопность движений. Аддамс возникает перед тобой лучезарной тучкой, втягивая тебя в номер с завидной силой. — Ксавье, — облизывает свои губы, резво вскарабкиваясь к тебе на руки. В тебе ясности разума в избытке, чтобы сообразить, что это далеко не типичное поведение для Уэнсдей. Она чересчур игрива, эмоционально нестабильна и деятельна. Возится в кольце твоих рук, задницей проезжается по твоим ладоням, умащивая подбородок на твоем плече. Ты осторожно запираешь номер изнутри, швыряешь на пол рюкзак и несешь девушку в комнату. — Ты пахнешь, как деревянное апельсиново, — тянет Аддамс, ты не удерживаешься и прыскаешь от смеха. Ее шепот тебя доводит до высшего уровня отупения. Распространяется по венам. Отшибает мозги хлеще самой действенной пушки. — А ты как феезная цветиния, — ломаешь ей мозг и принимаешь правила этой беззаботной детской игры. Аддамс ловко кусает тебя за мочку уха, посасывает хрящик и хрипло дышит. Тебя начинает потряхивать от возбуждения или желания касаться девушки, томительно дышащей в твоих руках. Когда ты только добираешься до кухонной зоны, Уэнс хнычет, так как не хочет слезать. Она продолжает свою маленькую большую радость, отчего перед глазами вырисовываются круги. Она ласкает твое ушко зубами, поочередно поддевая то одно, то второе, вкладывает нерастраченную нежность в свои действия. Она смотрит так упрямо, так демонически, что ангелы на небесах, кажется, готовы доплачивать, лишь бы вы однажды не заявились в ворота Рая. Поглаживаешь с успокоением бедро Уэнсдей, закатывая глаза и замирая на полпути, пока ее губы вытворяют беспредел на шее и чуть выше. Она прокладывает дорожку из поцелуев от самой мочки до выпирающих ключиц. Стискиваешь челюсти, представляя, какая она неуемная, ненасытная, горячая, сговорщески идеальная тает под тобой или вместе с тобой. С силой воли отодвигаешь Аддамс и заглядываешь в глаза. — Уэнсдей, давай я сделаю тебе чай, хорошо? — изъясняешься с ней немыслимо простым языком, так как в голове у девушки, должно быть, происходит атомная война. В разы упрощаешь ее восприятие. — Давай, — кивает невесомо, смотрит с таким обожанием, что что-то невероятно щемит в груди. — Для этого тебе надо слезть с меня. — Потом, — отмахивается Аддамс, энергично вращая бедрами в твоих ладонях. Ты прикрываешь глаза и задерживаешь дыхание. Член наливается кровью от напористости Уэнсдей, но ты железобетонно держишь оборону. — Я хочу тебя. Аддамс шокирует признанием, развесело болтая ступнями по воздуху. Ты занимаешь место у стола, разглядывая ее лицо. Оно бледное, практически белое, но выражающее такой спектр эмоций, который не поддается описанию. Улавливаешь на бархатной коже девушки проступающие веснушки, украшающие узором щечки и нос. Крохотный шрам над бровью. Упавшую на переносицу ресничку. Она красивая. Безбожно шикарная. И притягательная. Ты готов поймать себя с поличным за то, что разглядел в строгой бескомпромиссной начальнице соблазнительную, до одури нежную личность. — Давай сейчас, — пожимаешь плечами и опираешься ладонью на стол, придерживая Уэнс свободной рукой. Она смотрит как будто влюбленно, не отрываясь, сердце внутри исполняет сальто со смертельным исходом. Хватаешь ее под коленки и крепко удерживаешь. Уэнсдей смеется. — Уэнсдей, где ты? — трещит из динамика телефона, ты моментально реагируешь на звук. Аддамс не сбросила вызов и теперь тихонько сопит тебе на ухо, забавляясь сложившейся ситуацией. Ты чуть склоняешься над оставленным устройством, оцениваешь масштаб бедствия и ухмыляешься. Тебе не льстит репутация того, кто разрушит брак Уэнсдей, хотя по большей части все равно: исходя из тех сведений, которыми ты располагаешь, Тайлер не из тех, кто интересен Аддамс. Она дыханием щекочет твою шею, игриво ласкается, тычется носом во впадинку на подбородке. Ты смотришь в экран смартфона, где яркими буквами значится надпись «Синклер». Там где-то беснуется Галпин. — Извини, дружище, — салютуешь мужу Уэнсдей прямо по видео, придерживая Аддамс. Она принялась за старое – соотношение засосов на ваших шеях должно быть примерно одинаковым. — Что за…? Ты не дослушиваешь, так как твоей выдержки хватает только на то, чтобы с большой неохотой оторвать Уэнсдей от себя. Сбрасываешь звонок на ощупь и любуешься ее ласковостью, проводишь носом по щеке. — Если ты действительно захочешь меня поцеловать, Аддамс, то пусть это будет осознанно. Она смотрит на тебя широко распахнутыми глазами и никак не комментирует. Кое-как тебе удается переместить Уэнсдей на диван. А ты принимаешься готовить чай, разбавлять концентрированный сок водой, наполнять ею же все емкости, что хранятся и предлагаются в номере. Перед тобой стоит задача вывести наркотик из организма Аддамс, которая то ли сейчас пожирает, то ли раздевает тебя глазами. Орудуешь со всеми чашками и гремишь ими. Через полтора часа усиленных уговоров, выпитых отваров и недовольств, сознание Уэнсдей ощутимо проясняется. Она мрачно отталкивает последнюю кружку и машет отрицательно головой. Сидит, насупившись, и собирает себя понемногу по частям. Ты не вмешиваешься, но держишься настороже. Анализируешь ее закатанные глаза, трясущиеся руки и потные ладошки. — Извини, — шепчет, настроившись отстраненно. — Пустяки, сам виноват, — отвечаешь, восседая на полу перед Уэнсдей, которая выглядит запуганной. — Мы оба. — Согласен. — Ксавье, можешь показать мне, — выпаливает нерешительно Аддамс, смотря исподлобья и оттягивая ворот уже значительно высохшей футболки. — М? — Что значит быть моим подчиненным. — Выгибаешь бровь и киваешь – ты что-нибудь обязательно придумаешь. А после короткой паузы обращаешься в смущении теперь ты. — Можно я останусь сегодня переночевать? В номере… — Я не люблю оправданий. — Нервно отрезает девушка и скрипит зубами. Ты тушуешься и вместе с тем улыбаешься. — Спасибо. — Но больше никаких поцелуев в шею! — театрально строгим голосом рявкает она, и вы оба заливаетесь смехом, рассматривая засосы.