Маски

Ксавье

Она ставит одну ногу на барный стул, прикладывая усилия, чтобы вскарабкаться на сиденье. Ты провожаешь Уэнсдей долгим задумчивым взглядом, а после ставишь локти на узкую барную стойку. Она в точности копирует это движение и изгибает в волнении бровь. В волнении, потому что ее глаза выдают хозяйку с потрохами – перед тобой женщина, больше не вызывающая колкого страха или болезненной неприязни. Миниатюрная, аккуратная девушка с завитыми на лбу локонами и смешной, домашней прической. Открытым взглядом, преисполненным расчетливого или нет, скорее, детского интереса. У тебя сосет где-то под ложечкой от того, что Аддамс настолько неестественно покорна и гостеприимна. Ваши мысли заняты друг другом, только в разных проекциях: твои крутятся вокруг оси миловидного образа Уэнсдей, ее голова забита вопросами о том, что ты здесь забыл и почему она прониклась космическим доверием к тебе. Ты это знаешь потому, что Аддамс именно это и озвучивает в следующий миг обоюдных разглядываний с налетом стеснения. — Я буквально думаю о том, что ты здесь делаешь, Ксавье Торп, — пригвождает прямолинейностью и калит твое сердце пронзительно черными глазами. Она все еще остается слегка дезориентированной, судя по тому, как прижимает пальцы к своим щекам и надавливает на них. Ты неопределенно разводишь руками и проглатываешь комок скованности. В воображении вспыхивают картинки того, как Аддамс, не дождавшись объяснения, выставляет тебя за двери и запирает на ключ. На том ваше общение прекращается и… — Ксавье? — требовательно допытывается, и ты улавливаешь признаки командирского тона, который был тобой заучен назубок. Отмираешь и поднимаешь ясный взгляд на взъерошенную Уэнсдей, которая скрещивает руки и умащивается на стуле удобнее, оттопыривая зад и становясь на коленки. Ваши лица замирают друг напротив друга. Синхронные дыхания своей частотой нарушают мерный ритм тишины. Из-за барной стойки, разделяющей вас, ты не можешь видеть всей картины, но признаешься сам себе, что ее откровенность тебя покоряет. Несмотря на новое амплуа Уэнсдей, она не изменяет себе и когда нужно включает режим требовательной фурии. — Меня выселили, — опускаешь взор на свои пальцы и трешь их друг о друга, оставаясь равнодушно тихим. — Это из-за того, что случилось? — выражение девичьего лица сначала не меняется, но ты успеваешь заметить, как Аддамс скользит ладонью по твоей футболке, оттягивая ее вниз. В номере совершенно не зябко, тем не менее девушка ведет себя соответствующе. — Ты уезжаешь? Последнюю фразу она практически бесшумно выталкивает из себя и с ожиданием вздрагивает. Тебе становится нехорошо от того, что между вами проскакивает вымученное напряжение, а молчание больше не воспринимается Божьей благодатью. Уэнсдей, если верить языку ее тела, переживает не меньше, ты всё списываешь на чувство вины, обосновавшееся где-то под ребрами у обязательной и исполнительной Аддамс. — Нет, это на одну-пару ночей, — признаешься и отталкиваешься ладонями от стойки, разворачиваясь всем телом в противоположном от нее направлении. Девушка в изумлении теряется от этого и захлебывается невысказанными выражениями. Ты ловко спрыгиваешь с места и идешь к дивану – забрать многочисленную армию кружек, которую вы использовали, чтобы коллективно вывести Аддамс из состояния наркотического опьянения. Она жадными глотками прикладывалась к новым порциям различных жидкостей: сока, воды, чая, снова воды, пока ты держал ее за загривок и подгонял пить до дна. — Я могу решить вопрос, — оживает Аддамс и строго отводит плечи назад. Напоминает тебе в этой нависшей позе кобру. — Не стоит, — нарваться на неприятности тебе и ломанного гроша не стоит, а пользоваться положением Уэнсдей как-то гадко. — Мне обещали, что это ненадолго. Так, как? — осторожно прощупываешь почву и застываешь с тремя кружками близ гарнитура. Уэнсдей пребывает если не в шоке, то в глубоком размышлении. Теребит края футболки, смотрит испытывающе, ревностно оберегая личные границы, как будто своими шагами ты нарушишь их. Облизываешь губы и ставишь посуду на поверхность стола. Вы насквозь пропитаны затапливающей робостью. Ты не продолжаешь выпрашивать разрешения, а терпеливо ожидаешь окончательного решения девушки. — Ты можешь остаться в номере, — рассуждает Аддамс, встречаясь с тобой глазами. — Сколько потребуется. Это моя благодарность за твое неравнодушие. — Спасибо, Уэнсдей, — камень летит вниз с оков твоей души. Лицо автоматически расцветает непринужденной улыбкой. Уэнсдей находится как будто не в своей тарелке, ты запоздало осознаешь, что смущаешь девушку своим присутствием, ведь на ней, кроме твоей широкой футболки нет ничего. Выставляешь ладони вверх и ретируешься восвояси в другую комнату. На что Аддамс недоуменно мычит и упирается лопатками в основание стойки. Она приглушенным криком предлагает тебе чай или кофе, ты отвечаешь столь же звучно. В следующие несколько минут вы взаимодействуйте на расстоянии. Слышишь, как из гостиной свистит электрический чайник, как взбунтовывается вода в нем, как неторопливые шаги Аддамс напоминают тебе шелест пронырливой мышки, как она переговаривается сама с собой. Очевидно, комментирует сложившуюся ситуацию. Ты занимаешь уголок огромной воздушной на ощупь постели, не претендуя на большее. В руках телефон, внутри – непонятное, плавно разгорающееся пламя из эмоций, так напоминающих перекати-поле. За окном тлеет синева, последние краски уходящего вечера, сменяющегося ночью, мажут небо, напоминая тебе ненароком разлитую на холст акварель. Задумываешься, что весь предыдущий день вы провели бок о бок ради того, чтобы предаться разговорам, выяснить отношения, сжечь твой номер и избавить Аддамс от тяги к наркотикам. Твоя жизнь сплошь и рядом соткана из не очень приличных моментов, но ты давно вымахал из возраста, когда безнаказанно творил ерунду, а сегодня ее творить тебе даже понравилось. Между вами установилось нечто хрупкое, шаткое и невероятно теплое. Это-то тебя и страшит. Куда больше, чем перспектива возвращения в Веллингтон. Как будто вы оказались на необитаемом острове и в короткие сроки сколотили свой собственный мирок, из которого вылезать нет желания. Ты потрясен этим откровением не меньше, чем Аддамс твоей просьбой остаться. С этого ракурса ты Уэнсдей не видишь, а тени, которые отбрасывает ее фигура, кажутся тебе серым размазанным пятном. Ты, как маятник, раскачиваешься на кровати взад-вперед, прикладывая к подбородку телефон. Звонок вынуждает тебя встрепенуться и незамедлительно ответить. — Сын, — пафосно и сдержанно начинает Винсент, сощурившись. Созданная иллюзия подслеповатости позволяет ему вить веревки из работодателя, на деле же Мистер Торп в зрении даст фору многим молодым людям. Ты напяливаешь на лицо маску радушия, ведь вы не договорили с утра. — Отец, — киваешь, испытывая благодарность за то, что свет в номере проливается скупыми лучами из гостиной, где вертится Аддамс, орудуя чашками. — Так, как же так получилось, что ты сбежал на другой континент, не проронив об этом ни слова? В тоне родителя резонирует упрек, отчего ты незамедлительно морщишь лоб и дергаешь носом подобно собаке-ищейке – мягко сказать, он выбрал неверную тактику для продолжения разговора. В костях накапливается усталость всего дня, откладывается вибрирующей тяжестью в суставах, холодит кровь. Ты вытягиваешь и ставишь руку под таким углом, чтобы Винсент не смог разглядеть локацию, а любовался лишь твоей физиономией. — Не было времени, — пресно извещаешь, сверкая глазами. — Это получилось спонтанно. — У тебя всегда так, — берется поучать Винсент, прочищая глотку, смотрит с тенью недоверия. Как будто старается выкарабкаться из границ смартфона и осесть на этой кровати. — Импульсивные решения, какие-то неблагонадежные люди, сомнительная работа. Пора взрослеть, Ксавье. Он распаляется и, вероятно, мозг не поспевает за речью крайне энергичного мужчины, потому что Винсент то и дело добавляет в свои реплики неуместной экспрессии, путается в обвинениях и нравоучениях. Приходится убавить звук на минимум и сидеть молча, так как ты не понаслышке знаешь, что лучше всего вытерпеть эти минуты, чем после месяцами слушать новый короб претензий старика. — Да, пап, — ты чувствуешь себя опять пятнадцатилетним пацаном, который скурил первый в жизни косяк и продал за бесценок зимнюю резину с автомобиля Винсента. От потока воспоминаний по-дурацки лыбишься. — Тебе смешно? — не унимается отец на том конце земного шара, кулаком нетерпеливо постукивая по столу. — Ладно, — выдыхает. — Тебе-то там нравится? — Да, пап. В дверном проеме появляется Уэнсдей, подпирающая плечом застенок. Ее очертания видны слабо, но ты в состоянии распознать упоительно длинные ноги, несмотря на низкий рост их обладательницы, опущенные расслабленные плечи девушки и лежащие на них волосы. Она вопросительно тянет подбородок, шумно выдыхает. — Не совсем понимаю, — бестактно перебивает Винсента, рассказывающего об успехах на журналистском поприще. — Зачем ты ушел? Ты не отвечаешь, бегая глазами то по лицу задумчивой Аддамс, то по перекошенной физиономии Винсента. Ты азартно ухмыляешься, понимая весь абсурд момента. Отец требует твоих советов, внимания, описывает все дни в красках, если не поминутно, Уэнс же хранит молчание, однако выглядит так, словно она отчаянно требует внимания. Губы непроизвольно растягиваются в приветливой улыбке. Не отвечаешь ей, игнорируешь потуги Винсента достучаться до твоей невероятно пустоголовой личности. — Ведь, — прикладывает к крохотной выемке на подбородке указательный палец и продолжает выступление: — это я должна была уйти в спальню за тем, чтобы переодеться. Девушка приближается куполом черных оттенков и останавливается подле тебя, не попадая в поле зрения родителя. Ты шумно сглатываешь, кладешь ладонь на смятое покрывало. Следишь за движениями неторопливой Аддамс, какой-то неведомой, таинственно притягательной. — Чай готов, — ставит в известность, ты различаешь нотки волнения в уверенном, сникшем до шепота голосе. Киваешь в знак признательности. Вполуха слушаешь болтовню Винсента. Уэнсдей обходит кровать с той стороны, где она будет незамеченной, разминает мышцы спины, шеи, демонстрирует разлет острых ключиц. Терпкий аромат мяты вмиг врезается в нос и возбуждает твою центральную нервную систему. Ты непроизвольно интересуешься тем, что произойдет дальше, но при этом стараешься держать лицо перед стариком. Уэнсдей непринужденно осматривает свои вещи, ходит туда-сюда, подпирая ладошками бока. Ты отворачиваешься и погружаешься в разговор с папой, так как Винсент становится по мановению безумно подозрительным и засыпает тебя вопросами. — …Прилечу? Кхм, — жмешь кулак и прячешь в нем рот. — В конце ноября. У меня долгий отпуск. — Почему ты до сих пор держишь от нас с мамой в тайне место, в котором работаешь? — Недоумение отображается на гладковыбритом, но усыпанном морщинами лице отца. Ты без труда узнаешь на заднем плане знакомую до ностальгической боли обстановку. Он располагается в гостиной. Огромный камин, в котором успокаивающе потрескивают дрова, бликует желтыми языками пламени. Тень от спины родителя походит на сгорбившегося тролля. — Потому что ты избегаешь навещать меня в Веллингтоне. — Сдался тебе этот мегаполис, — ворчит по-стариковски, ты ухмыляешься. Наконец напряжение улетучивается. Хотя ты затылком чувствуешь постороннее присутствие. Фон заполняется шелестящими звуками. Уэнсдей возвращается со стопкой одежды, бросает ее на кровать и… и у тебя отнимает дыхание. Ты моргаешь пару раз для достоверности: мало ли, мираж рассеется, наваждение спадет, инопланетяне похитят, но голос отца в телефоне внезапно переходит в беззвучный режим, рука подрагивает, а дробь нетерпеливого сердца глушит. Аддамс заводит руки и артистически манерно оголяет плоский живот. Белая полоса кожи отпечатывается, как будто ксероксом, на радужке твоих глаз. Тянет футболку выше и избавляется от нее вконец, швыряя в тебя с присущей бесцеремонностью. — Ксавье, вот скажи, каковы твои шансы построить карьеру в Веллингтоне? — фраза расплывается, как и круги по воде от брошенного камня. Но ты ее цепляешь краем сознания. Кадык опять дергается, ладонь чуть соскальзывает с телефона. Ты отвлекаешься на стоящую в шаге от тебя девушку. Глупо прятаться и краснеть, когда Уэнсдей так соблазнительно прекрасна, притом, что вы не занимаетесь чем-то противоправным. Она остается в паутинках черного кружева, хотя нет, белье у Аддамс насыщенного винного оттенка. Целый комплект. — Большие шансы, — подсказывает Аддамс. Перед глазами проносится вся жизнь без преувеличения. Ты не знаешь, какие слова подобрать, чтобы описать восхищение, возбуждение, свалившееся обухом по голове, удивление. — Большие, — повторяешь по слогам невнятным голосом и уводишь камеру чуть вправо, чтобы Винсент не смог прочитать в твоих глазах легкую степень паники. — Например? — Меня устраивает, — бесстыдно рассматриваешь ноги, которые покорили тебя, кажется, не на шутку, обращаешь внимание на поблескивающий на пальцах лак, аккуратную зону бикини Аддамс. Голова полнится самыми разными комплиментами, которые озвучить категорически воспрещается. — Что? — Моя начальница, — говоришь без задней мысли, ощущая пульсирующую потребность усадить Уэнсдей к себе на колени. Заключить в объятия и покрывать поцелуями висок, плечо, шею, тело… — Весь коллектив! — разгоняешь наваждение. Аддамс ухмыляется злорадно, крутится, чтобы впрыгнуть в пижамные шортики и нацепить на себя майку. Отнимаешь от лица ладонь. — Коллектив – это пятьдесят процентов успеха, — философствует Винсент, поддакивая. — Это ты правильно, сын, молодец. Тебе не плохо? — отец склоняется над телефоном, зорко сканирует пространство. Ты испуганно вздрагиваешь от вопросительных интонаций. — Ксавье-е-е-е, — имитирует крик из смежной комнаты Аддамс, рукой изображая рупор. Ты вытаращиваешься на нее, затем зыркаешь на отца. Кровь отхлынивает от лица, сшибает мозги. — Твой чай остыл. Вынужденная пауза заставляет Винсента вытянуть шею и нервно хохотнуть, тебя – с укором разглядеть силуэт медленно ускользающей девушки. Тебе не стыдно. В конце концов, двадцать семь – далеко не тот возраст, когда необходимо отчитываться перед родителями за проведенный с кем-то досуг. Но вмешиваться в личную жизнь ты не позволяешь ни одной живой душе. — Ты не один? — первым приходит в себя мужчина, разбавляя неловкость беспристрастно настроенным голосом. — Верно, — хватаешь воздух пальцами свободной руки, не поспевая за перемещением бывшей начальницы. Ты норовил схватить ее и в шутку ущипнуть, но она оказалась проворнее. Аддамс хихикает, как ребенок, ты улыбаешься. — Оу… — Давай я позвоню тебе завтра, ладно? — посаженным вкрай голосом просишь, когда Уэнсдей снова приближается. Ты остаешься настороже и больше не скрываешь того, что заинтересован ею больше, чем разговором с Винсентом. Это, к своему ужасу, смекает и отец. — Хорошо, — бубнит мужчина, откладывая очки в сторону и растирает височные доли кончиками пальцев. Аддамс разгоняется и шаловливо валится на кровать. Накрывает твои напряженные мышцы живота аномально холодными ладонями, а лицом утыкается в твою шею. Винсент озадаченно застывает. Ты кладешь свою руку поверх ее, и всё внутри завязывается в узелок. Не от штормового желания, а от инородного ощущения уюта, заботы и нежности. Читается что-то в касаниях Аддамс. Что-то воспринимается острее, чувствительнее. — Выключи свой гребанный телефон, Торп, — шикает она и прижимается губами к твоей шее. Выражение Уэнсдей не поддается анализу, так как личико надежно укрыто россыпью черных волос. — Не буду вам мешать, — густо краснеет Винсент и делает вид, что у него в доме что-то произошло. — Приятного отдыха. — Спасибо, — бормочешь ты, выдыхая удивительно горячий воздух, окутывающий ваши тела. Но Винсент отключается первым, а Уэнсдей отпрыгивает от тебя, как от прокаженного, и убегает в гостиную, прикладывая тыльные стороны обеих ладоней к щекам, чтобы перевести дух. Ты не знаешь, что, черт возьми, за мракобесие только что творилось в этой комнате, но отрицать того, что Уэнсдей симпатична и не просто симпатична, а охренительно великолепна, краше всех мировых полотен, не имеет смысла. На ватных ногах поднимаешься и плетешься за ней, смаргивая одурманенное заторможенное сознание. Обнаруживаешь девушку, стоящей к тебе спиной, с чашкой дымящегося мало-помалу чая в руках. Ее плечи сотрясаются в движениях, волосы разлетаются по спине. — Твой отец чересчур болтливый, — как бы между прочим говорит Уэнсдей, когда ты забираешь чашку, предназначенную для тебя. Равняешься с ней и устремляешь глаза за окно. — Он журналист, — делишься безо всякой на то охоты, подтверждая услышанное. — Язык подвешен. Он бывает утомительным. — Но ты с ним ближе, чем с матерью, — Уэнсдей отрывает глаза от пейзажа и ежится. — Это правда, — отхлебываешь мелкими глотками крупнолистовой чай, и вы оба сталкиваетесь взглядами. Уэнсдей предстает перед тобой маленькой девочкой, но со взглядом хладнокровного дилера. Ты обманывался, когда полагал, что Мисс Аддамс наивна до чертиков, если была в изоляции долгое время. В ней сочетается морозность крайнего Севера и тропическая жара Юга. — Мой отец разговаривал со мной исключительно по делам кампании с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. — Признается, а ты бездыханно любуешься тем, как Уэнсдей открывается. — Потом к вопросам о бизнесе добавились вопросы о замужестве. — То есть ты вышла за Тайлера…? — подостывший чай все равно согревает пальцы, но у тебя чувство, точно они покалывают не от этого. Уэнсдей не может не рассматривать разворачивающуюся непогоду по ту сторону мира, где вековые сосны на горных вершинах вырывает с корнем завывающий ветер. Его дуновения с треском заползают в щели и пробираются вам под кожу. — Мне нравился Тайлер, — обрывает Уэнсдей, опустошая чашку. — Но свадьбы я бы никогда не допустила. По крайней мере, с ним. — Что было дальше? Носом упираешься в стеклопакет, вычищенный до скрипучего блеска горничными, на что Аддамс реагирует ярко – заливается смехом, так как ты напоминаешь сейчас свинью. — Потом Гомес стал настаивать на семейных традициях, мире и согласии и, конечно же, внуках. — Ты не хочешь детей? — Нет. — Уэнсдей до трясучки в пальцах неловко, и ты жалеешь, что смолол подобную глупость. Отставляешь чашку и прячешь руки за спиной. — Потому что я не хочу быть похожей на свою мать. А я буду. За что обрекать детей на безрадостные страдания. Страдания должны приносить счастье, а не отнимать его. А ты? Ты округляешь глаза, поперхнувшись сгустком воздуха. Вопрос, заданный в лоб таким будничным тоном, доводит тебя до крайней точки растерянности. Ты никогда всерьез не задумывался над тем, чтобы обзавестись семьей. Всё пускал на самотек и прятался за ширмой проблем из офиса. Но главная проблема ныне стоит, ожидая ответа. — Я не думал об этом. Аддамс разворачивается на пятках, как запрограммированный робот, поднимает на тебя невозможно красивые глаза, как напоминает об этом работающий вполоборота мозг, и делается скупой на эмоции. — Спать можешь в своей футболке, — подмечает, слизывая с губ остатки чая. — Сейчас принесу подушку и одеяло на диван. — Спасибо, — шепчешь в пустоту, так как Аддамс скрывается в спальне. Из всех доступных в этот промозглый вечер эмоций выбираешь наиболее четкую: тебя клонит в сон, но даже там Уэнсдей берет тебя в свой плен, как только голова касается подушки.

* * *

Уэнсдей

Утро встречает тебя гомоном из створок приоткрытого окна, звенящими колокольчиками лавки, что располагается на углу отеля, разъезжающими на электросамокатах людьми, которым почему-то не спится в такую рань. Не отрывая голову от подушки, ведешь пальцами по прохладной поверхности экрана мобильного и сопишь. Часы показывают девять восемнадцать. Обычно ты предпочитала подниматься ни свет ни заря, потому что объемы работ поражали любое воображение. Сейчас же, лежа в форме звезды на огромной двуспальной кровати, ты смиряешься с тем, что штиль нежданно-негаданно обрушился на твою голову по всем фронтам. Пробуждение дается с трудом. Тебя никто не смеет беспокоить – отельные клирики имеют представление, а также инстинкт самосохранения для того, чтобы не донимать тебя ранней уборкой номеров. Ты довольствуешься лишь неразборчивыми звуками бегающих горничных за дверью. Вытягиваешься на локтях и спускаешь босые ступни на пол. Сонно зеваешь, запуская ладонь в ворох спутанных в узелки волос, направляешься в гостиную. Вчерашний день отзывается в тебе тягучей истомой, всполохами огня под грудью, ощущением невероятной тоски. Она отнимает кислород, вынуждает мрачнеть, становиться дерганой. В стенах номера ты находишь для себя умиротворение, давно забытое чувство покоя, как будто там – за его пределами – тебя поджидают одновременно все напасти мира. Стараешься выпрямить спину и свыкнуться с губительной мыслью о том, что безработным людям тоже необходим отдых хотя бы немного. Топаешь по разостланному паркету и тормозишь. На диване распластывается Ксавье, прижимающий уголок одеяла к груди. Голова его запрокинута в неестественном положении, на лице отображается ангельская безмятежность, ступни парня сверкают белизной, а ноги стискивают скрученное одеяло. Он полулежит в тотально неудобной позе, но кажется таким беззаботным и отдохнувшим, что ты натурально немеешь. Борешься с подступающим волнением и решаешь пройти бесшумной тенью. Разворачиваешься в направлении ванной комнаты. Твои мысли так или иначе возвращаются к спящему на диване. От бессилия не думать о нем, не вспоминать и не придавать значения, с которыми ты не можешь справиться, тебя колотит. Сумасброд в голове не способствует рабочему ладу, настроению, чтобы вернуть утраченное. Черепная коробка трещит пополам от воспоминаний о Ксавье. Парадоксально, что ты даже не можешь определить степень своего интереса: рабочий ли, исследовательский или, быть может, личный. Прислоняешься лбом к зеркальной поверхности шкафчика над раковиной, ногтями впиваешься в керамическое покрытие, дышишь глубже. — Доброе утро, Мисс Аддамс, — салютует из приоткрытой двери проснувшийся Торп, отчего ты крупно вздрагиваешь и проклинаешь себя за эмоциональность с перебором. Он кивает, а ты имеешь возможность рассмотреть парня как следует. В своей футболке Ксавье выглядит не так комично, как ты, а даже очень и очень привлекательно. Разметавшиеся во все стороны волосы цвета ржаной пшеницы придают ему шарма, а зеленые глаза поблёскивают остротой и уверенностью. У тебя начинают дрожать пальцы. Сглатываешь скопившуюся слюну и тщательно умываешь лицо, споласкивая рот. На тебя напал со спины какой-то морок и имя ему – Ксавье Торп. Разве сталкивалась ли ты раньше с подобным феноменом отупения? Ни разу. Бывали предпосылки на начальном этапе отношений с Тайлером, когда ты подолгу засматривалась на его увитые родинками щеки, но те мгновения не идут ни в какое сравнение с тем, что таится внутри тебя сейчас. Под коркой, как пластинка, проигрывается чуть хрипловатый голос Ксавье, его неторопливая манера речи, и тебе требуется стоическое спокойствие для того, чтобы обуздать подпрыгнувший до небес пульс. Ты выходишь из ванной так, будто вооружилась на охоту. И пока Торп скручивает одеяло и убирает на верхнюю нишу шкафа, будучи по-настоящему отдохнувшим, ты избегаешь прямого зрительного контакта. Ломаешься изнутри, делаешь лишние телодвижения, нервничаешь, как будто лошадь на аукционе проигрываешь. Он замечает тебя и улыбается по-приятельски медово. По венам проносится метеоритный заряд скорости, палит дотла сетчатые узоры вен. Тебе внезапно мало пространства, мало воздуха, мало голоса, мало здравого смысла, не зараженного безумными идеями. — Ты все еще хочешь провести эксперимент? — интересуется Торп и материализуется рядом с тобой, в два широких шага преодолевая расстояние. Он не напирает и кидает декорированную подушку на диван. Бросок получается точным. — Какой? — дергаешь плечом и устремляешься к чайнику – разбавленная кипятком доза кофеина однозначно приведет в порядок твои разбегающиеся извилины. — Посмотреть на то, что значит быть твоим подчиненным. Ты задумываешься, а стоит ли данная авантюра свеч? Исходя из того, что ты перед собой видишь, а именно: статного, не по годам дерзкого мужчину, которого не ввергла в шок твоя природная несгибаемость, руководитель из тебя явно неплохой. Но желание сменить обстановку оказывается весомее, чем желание закопаться под грудой одеял и разрабатывать маниакальные стратегии по возвращении «Addams WatchHill». Ты колеблешься, чешешь правой ногой левую икроножную мышцу и сводишь брови к переносице, параллельно разбалтывая в чашке осевший на дно кофе. — Да, я хочу этого. Можешь устроить? — Нет ничего невозможного, — со смешком роняет Ксавье, многозначительно припоминая и возвращая твои же слова, сказанные порядка месяца назад. — Удиви меня. Ксавье возвращается в гостиную, седлает стул, на котором вечером крутился неугомонной юлой, и делает звонок, пока ты тянешь убойную дозу напитка. Дальше происходит просто немыслимая вещь, объяснения которой ты не находишь, но после обязательно осознаешь и примешь. Желудочки на дне сердца барабанят с утроенной силой, когда Ксавье расслабленно прижимает телефон к уху и ловит твой пристыженный взгляд. Вы морите друг друга переглядками, он забрасывает в рот горсточку орешков, ты засматриваешься. По кругу в сотый, кажется, раз. Проливаешь мимо кипяток и охаешь, отпрыгивая чуточку назад. У Ксавье ошеломительная реакция, которая срабатывает по щелчку пальцев: он перегибается через стойку, хватает тебя за запястье, ставит чайник и аккуратно обдувает место ожога. Он незначительный, разумеется, ты даже не понимаешь, от чего такая суета вдруг, но один маневр со стороны Торпа и у тебя подкашиваются коленки, как у девочки-подростка. Кофе в чашке остается нетронутым, чашка с чаем, наполненная не полностью по твоей милости – тоже. Ксавье массирует подушечками пальцев запястье с едва заметным красноватым следом, наблюдает за тобой, оставляя где-то далеко позади твое хваленое равнодушие. Оно испаряется вместе с каждым росчерком касаний по коже. Парень усмехается. Ты соскребаешь остатки серого вещества в мозгу и наливаешь чай снова, когда в телефоне раздается голос Пагсли. — Привет, Пагсли, — тянет с самодовольством Торп, не отпуская твоей руки. Всё магнитит своими умелыми движениями пальцев, выбивает из тебя шумные вздохи и выступающие румяна на острых щеках. Ты обескураженно моргаешь, чуя подвох. Сам факт того, что Торп обратился к брату, для тебя кажется тревожным сигналом. Голову без спроса занимают догадки относительно их сотрудничества. Но ты занимаешь выгодную переговорную позицию и ложкой обводишь стенки чашки. Методично, с толком, неспешно. — Ксавье, рад слышать, — на линии шуршат помехи. Торп ждет. — Чем обязан? Ты же отдыхаешь. Все нормально? — он чем-то занят, но старается поддерживать разговор. — Да-да, — находится с ответом Ксавье, перебирая пальцами твои. Ты никак не возьмёшь вдомек, почему до сих пор не вырвала свою руку из его. Обостряется вся палитра цвета, слух восходит до безупречного. — Скажи, пожалуйста, в Европе же есть или дочерние предприятия, или филиалы кампании? Ксавье переворачивает твою ладонь и, вкладывая щепотку нежности, щекочет кончиками пальцев дактилоскопический рисунок. Повторяет линии на коже, перехватывает то твой застенчивый взор, нацеленный на него, то реакции протянутой руки: малейшее колебание пальчиками или дрожь. — Да, конечно, — ты хмуришься. Душа чует неладное, интуиция вопит на всех языках мира, тяжесть якорем оседает на дне желудка. — Где, милый мой? — Торп подбирает наиболее лестную интонацию, ты окончательно плавишься от изменений в его чертовом голосе и непроизвольно собираешь раскрытую ладонь в кулачок. Касания не позволяют тебе дышать полной грудью. — В Инсбруке. А что? — Соскучился по работе, знаешь ли, — усмехается Ксавье, ты видишь, как под рентгеном, то, что в его глазах пляшут бесята. Кровь сворачивается от прямого заинтересованного взгляда парня. Ты вжимаешься телом в стойку. — Хочу заглянуть в офис. — Фак, Ксавье, там столько развлечений. Тебя покусала моя сестра? — отшучивается Пагсли, делая глоток чего-то непонятного. — Уэнсдей? — искусственно изумляется сидящий перед тобой и крутит, как на вертеле, твою ладошку, которая почему-то прогрелась в его руке. — Нет, она не со мной. — Подмигивает. Ты заливаешься краской и лицом утыкаешься в чашку. — Спасибо, Пагсли. — Ксавье бесцеремонно завершает звонок и давит смешок через горло. Поднимается во весь рост и повторяет подмигивание, вытирая рот безобразно тыльной стороной ладони. — Собирайтесь, Мисс Аддамс. У тебя серебрится на лбу испарина, рот в недоумении распахивается.

* * *

Бежать. Первая реакция, которая прошивает измученный мозг импульсом и вынуждает тебя покрепче обхватить плечи. Мимо вас проносятся десятки машин, автомагистраль настолько заполнена, что напоминает собой цветастое море, наводненное металлом. Ветер застревает в твоих волосах, студит губы, заставляет морщиться и выказывать неприкрытое раздражение. Ксавье в пафосной манере – неторопливо и сдержанно – снимает зеркальные очки для солнца, опускает их до переносицы и смотрит на тебя с ленивой полуулыбкой. Вырастает прямо за твоей спиной и шепчет, отчего тебе кажется будто его голос срывается по ветру. — Напоминаю, что ты все еще можешь передумать, Уэнсдей. — Нет. Делаешь шаг вперед, поднимая голову на трехэтажное кирпичное здание. Постройка времен Второй мировой войны выглядит больше обветшалой, чем солидной. Ты думаешь, что Европа допустила упущение, когда запретила постройку зеркальных небоскребов. Но реальность такова, что тебе приходится с этим работать. Одергиваешь нервно узкую юбку, облегающую твои бедра, и воинственно тянешь носом перенасыщенный выхлопными газами воздух. Центр Инсбрука немногим отличается от тихой деревушки Шрунса городского типа. Вы добирались сюда два часа, еще час обсуждали детали предстоящей операции-фарса, искали подходящие наряды, успели поссориться. И эта ссора по мощности напоминала свирепствующее торнадо. Обычно ты редко переходишь на крик, но с Торпом, который с легкостью вывел тебя на эмоции, ты не удержалась. Размахнулась и залепила ему смачную пощечину. У тебя перед лицом до сих пор стоит выражение немого то ли разочарования, то ли чистейшей злости. А все потому, что ты не ожидала, что спектакль, затеянный Ксавье, примет настолько головокружительный масштаб и оборот. Ты ударила парня, он в ответ молча ушел, хлопнув дверью. Тебе хватило несколько мучительных минут и кругов по номеру, чтобы решиться на поездку. — Тогда прошу за мной, Мисс. — Ксавье пропускает выходящих вам навстречу людей, придерживает дверь для тебя и с видом избалованного придурка семенит следом. У стойки регистрации назревает катастрофа: сотрудники суетятся, принимая ставки и оскорбления у недовольных граждан. Поток народа бешеный: все толкаются, галдят, перекрикивают один одного. Ты силишься зажать уши руками, однако вспоминаешь о том, что необходимо произвести правильное впечатление. Ксавье вырывается вперед и заслоняет тебя спиной от основной волны атакующих. Под потолком установлен тотализатор, ставки принимаются одновременно в несколько окон. Ты краем глаза подмечаешь, как приосанивается Торп, оттягивает в нетерпении галстук, снимает очки и замирает около ошалевшей сотрудницы в форменной рубашке черного цвета. Тебе здесь никак: вокруг чересчур многолюдно, чересчур душно и невозможно громко. Ты врезаешься носом в поясницу Ксавье и выравниваешься, причмокивая губами от неудовольствия. — Позовите мне начальника вашего отделения срочно, — металл режет слух, проскальзывающий в голосе Ксавье, ты отодвигаешься чуть назад. Дыхание перекраивается на более замедленное. — Могу я…? Ксавье без предисловий важничает, входит в роль и достает из кармана синего пиджака удостоверение. — Ксавье Торп, личный помощник Мисс Аддамс. У девушки за стойкой округляются глаза, она начинает хаотично щелкать мышкой по компьютеру, теряется и бледнеет разом тона на два. Ты считаешь, что игра выходит пока презабавной, тем не менее нисколько не устрашающей. — Но нам не говорили…нас не предупреждали… — жалости в тебе нет. Если человек недостаточно хорошо справляется со своими обязанностями, значит ему здесь не место. Эта аксиома сопровождала тебя на протяжении всей жизни. Ты удерживаешься от того, чтобы подкатить глаза и наблюдаешь с видом эксперта за тем, что предпримет дальше Ксавье. — Мы и не должны. Вскоре вокруг вас обрастает группка раздражающих людей во главе с тучным усатым начальником, от вида которого тебя мутит. Его бронзовая кожа таки лоснится от пота, а одышка перекрывает нормальную речь. Ксавье оборачивается к тебе вполоборота, выставляет ладони и поочередно представляет тебя: — Знакомьтесь, Мисс Лариса Уимс – моя личная помощница. — Ты пунцовеешь от отголосков чужого имени. Торп еще издевается, растягивая слова в комбинации звуков, которые тебе не по душе. Ты мечтаешь залепить ему затрещину, видимо, одного раза было недостаточно, но насквозь протыкаешь его грудь ледяным взглядом. Сотрудники кивают и прислушиваются. — Мы приехали с внеплановой проверкой, — ставит в известность он, разыгрывая спектакль. В такт движениям его рук дергается пучок волос, собранный на затылке. — Мне необходим отдельный кабинет, бумаги отчетности за сентябрь-октябрь. — Задумывается. Все начинают покорно кивать, тут же рассредотачиваются по углам, ты же впечатлена увиденным – некоторых одолевает животный страх, одна девушка забивается в стороне и начинает всхлипывать. Нервы сдают. Коллега ее подбадривает. Ты хмуришься и скрещиваешь руки на груди, держась обиняком ото всех. Тебя изводит до полуобморочного состояния гнетущая атмосфера, которая складывается. — Да, — Ксавье дьявольски хорош в роли руководителя, ты не препятствуешь его звездному часу. Постоянно вздрагиваешь от новых оттисков толпы и претензий. — Все, что бы не потребовалось Мисс Уимс для меня, вы немедленно предоставляете. Понятно? Вы поднимаетесь на второй этаж. Здесь пахнет типографской краской и застоявшимся потом. Хозяин этой богадельни извиняется, осыпает комплиментами тебя, но попадает впросак, когда ты даришь ему самый уничижительный взгляд из всех возможных. Ксавье забавляется и вслух ничего не произносит. Начальник отделения пыхтит. Ему помогают вывалить из шкафов аккредитацию, затем отсчеты по ставкам. Вам предлагают чай или кофе. Торп занимает место в кресле главного и тянется, чтобы распахнуть окно и впустить немного свежего воздуха. Он располагается столь уверенно в кожаной нише, что ты борешься с желанием сострить, съязвить, поставить его на место – нет слов, насколько он вписывается сюда. — Я готов выпить даже яд только из рук моей помощницы, — заговорщески огорошивает тебя признанием Ксавье и весело сбивает с толку ямочками на щеках. Ты глотаешь воздух и становишься по стойке смирно, оправляя ворот классической белой рубашки. Хочется провести рукой по лицу, чтобы смахнуть наваждение, но не позволяет сливовая помада и подкрашенные глаза. Ты напоминаешь сейчас учительницу, сбежавшую из порно, в этой блядской, невозможно тесной юбке, подчеркивающей то, что тебе бы не хотелось демонстрировать, белая блуза, вернее, рубашка с широким воротом, заправленная в юбку, туфли на высоком каблуке, скрученные в бублик волосы. Невозможно бесит. Тебя аж потряхивает. Официально-деловой стиль – твой любимый, но только не в том случае, когда ты ощущаешь себя куском мяса на гриле перед престарелой версией мумии. Торп закидывает на второй стул ноги и крутится в кресле, схватив карандаш. Ты представляешь, как точно поражаешь острием карандаша его промеж глаз. — Оставьте нас, — командует парень, читая между строк формулировки приема ставок. В кабинете остается трое: вы и начальник, про случай, если вам что-либо потребуется. Остальные сотрудники покидают кабинет. — Чем я могу быть вам полезна? — с неподдельной неприязнью начинаешь, исподлобья мучаясь от того, что Торп откровенно посмеивается. Сегодня начальник он, и эта смена ролей тебя будоражит, злит и делает слабовольной. Еще и этот костюм дурацкий, который ему к лицу. — Принесите мне порцию глинтвейна, Мисс Уимс, — как ни в чем не бывало оповещает Ксавье, прикладывая к языку кончик карандаша. Очень степенно и как-то слишком сексуально. Или ты в край слетаешь с катушек, без тормозов. — В термосе. Ты кряхтишь не хуже старого самовара. В жилах булькает кровь. Разгоняется и ударяет в голову. Столько гадостей одновременно крутится на языке, столько яда собирается на деснах. Ты отводишь глаза и киваешь. Выбор без выбора. — Мне не интересно, как вы его добудете, Ларисса. — Будет исполнено, Мистер Торп. — Шипишь и, потупившись, едва не спотыкаешься о ноги старика, которого Ксавье приглашает присесть на соседнем стуле. — Ах да, — как будто припоминает Ксавье, широкой улыбкой вбивая в твое настроение гвоздь от крышки гроба. — Принесите мне цветов. Букет на ваше усмотрение. В течение нескольких часов ты – измыленная, задерганная, уставшая до болезненных судорог в ногах носишься по малейшему приказу Торпа, который вошел во вкус. Он тобой трижды проклят, дважды забит до смерти и десять раз точно уволен. К сожалению, пока в уме. Ты оббегала все три этажа по тридцать раз, выслушивала гору недовольств, которые летели автоматной очередью изо рта Ксавье. Навестила булочную по соседству, заглянула в ресторан, чтобы доплатить за то, чтобы тебе подали глинтвейн в термосе на вынос, раздала флаеры на предстоящую игру местного футбольного клуба, слушала болтовню сотрудниц. Последнее из тебя высосало все силы – критике подверглась твоя принципиальная строгость и крутой нрав. Об Уэнсдей Аддамс все как один отзывались с опаской, не скупились на выражения и переключались на немецкий, который тебе не очень нравится в принципе. — Мы закончили, — вздыхая, Торп опускается с лестницы и замечает твою фигуру в холле. Вручает начальнику ключи от его скромных владений и глазами так или иначе возвращается к тебе. Ты выглядишь жалкой. Из прически выбились темные прядки, ты пошатываешься, ступни объяты огнем, в глазах застывают слезы. Но ты не показываешь их и клюешь носом, выставляя руки перед собой в замок. — Мистер Торп… — Я оставил вам на столе рекомендации и замечания относительно того, что вам следует изменить, убрать или ввести для лучших показателей продаж. Мужчина заискивающе кивает, ты опираешься на перила и закрываешь глаза. На это представление вы потратили весь день. День из «Божественной комедии» Данте Алигьери. У тебя тянут ноги, наливаются свинцом веки, горят пальцы и мучит голод и жажда. Если Торп действительно проводил так изо дня в день и не просил пощады, то он взаправду герой. Вслух ты в этом не признаешься. На деле так и было, ведь некоторые фразы в обращениях он использовал намеренно. Ксавье приближается к тебе, аромат цитруса взбадривает. Ты виновато поджимаешь губы, поднимаешь на него глаза. Возникает немая сцена. Торп останавливается около тебя, осматривает досконально, придерживает тебя за талию. — Благодарим вас. — В другой руке он держит букет, выбранный тобой второпях днем, а также термос. Вы покидаете офис Инсбрука под многословные взгляды сотрудников. В полнейшем молчании. Рука Ксавье кажется тебе оплотом выдержки, талия покрывается гусиной кожей в месте соприкосновения его ладони и твоей кожи. — Прости, — озвучиваешь первое, что приходит на ум, и тянешь Торпа за пиджак, что собирается на локте. — Я поняла. — Возможно, я где-то и переборщил… — мажет языком по губам Ксавье и упирается взглядом в твое изможденное лицо. — Я так не думаю. Эксперимент удался. По крайней мере, есть над чем подумать. — Над чем? Ты не удостаиваешь его ответом. Тебе стыдно. Тебе паршиво, а также больно, грустно и гадко. Настолько, что внутренности купаются в огне и выворачиваются наизнанку. Вы прогуливаетесь в сумерках по Инсбруку, ладонь Ксавье все еще располагается там, где и до этого, но ты критически истощена, чтобы придавать этому значения. А еще ты раздумываешь над тем, а надо ли тебе становиться во главе кампании, которая носит кровожадный характер? Ответ приходит практически сразу: конечно, стоит – слова, ненароком услышанные из уст случайных дам, тебе нипочем. Даже эта тупая инсценировка принесла свои плоды. Ты вернешь «Addams WatcHill» и изменишь концепцию главенствования. Вы идете по мостовой, минуете наляпистый в своем свечении «Мост Европы», по которому мчат машины и погружаетесь в городской шум. Это первая прогулка за пределами Шрунса, отеля и обязательных взглядов обеспокоенных родственников. Ты вспоминаешь, что шутки ради оставила телефон в номере и усмехаешься себе под нос. Тишину разбавляет цоканье твоих каблуков. На Торпа не смотришь, двигаешься на честном слове, на голом энтузиазме, лишь бы где-нибудь наконец примоститься и заснуть на его плече. Черт бы побрал этого гребанного авантюриста, из-за которого на душе образовался сгусток вины. Впереди люди всей массой скандируют футбольные лозунги, счастливо размахивают атрибутикой. Ты заводишься еще больше, собираешься высказаться о том, насколько люди кретины, раз не ценят тишину, но вскидываешь вверх голову и прикусываешь язык. Торп так мечтательно глядит на них во все глаза, так вдохновенно улыбается, что ты тушуешься. Никогда не видела и не слышала о том, что Ксавье горит футболом. Это зрелище тебя захватывает: есть что-то в том, как парень наклоняет голову, как блаженно следит за передвижениями фанатов, как машет чудной головой в такт их кричалкам, как ловит каждое движение людей. Будь его воля, он бы непременно полетел со всех ног на стадион. Ты возвращаешь его с небес на землю, когда вы проходите мимо касс, где редеют ряды потенциальных покупателей абонементов. Он проникается атмосферой и почти что не выпрыгивает из штанов от счастья, когда стадион разгорается салютами, а диктор зазывает болельщиков на матч, что начнется через двадцать минут. Ты отстраняешься от Ксавье, который провожает людей с печальными вздохами. — Я сейчас. — Привлекаешь его внимание, парень хмурится, непонимающе всплескивает руками. Ты отходишь и направляешься к кассе. Не то чтобы ты хотела попасть на футбол и стать частью коллективного помешательства или таким образом загладить вину перед Торпом, но почему-то порадовать Ксавье хочется, несмотря на хромоту и зудящую боль в пальцах. Покупаешь билеты. Выдерживаешь бубнеж пререкающейся парочки перед твоим носом. Когда тебе надоедает слушать о том, с какой стороны стадиона открывается лучший обзор, ты наглым образом раздвигаешь их и протискиваешься к окну. Выбираешь недолго, так как ни черта не смыслишь в том, как будет правильнее – всего-навсего впариваешь людям надежду заработать легкие деньги, но сама впервые оказываешься в эпицентре футбольного праздника. Трибуны завывают, оглушают, околдовывают криками, которые получаются на удивление хоровыми и целостными. Возвращаешься к Ксавье, который твоей затеи не разделяет. Смотрит насуплено, держа букет, и припадает спиной к стволу дерева. — Билеты, — протягиваешь ему сразу оба, чувствуя, как дрожат ноги. — Что ты сделала? — отсчитывает тебя, как маленькую девочку. Исследует с ног до головы, словно ты представляешь музейную ценность. — Зачем, Аддамс? Пожимаешь плечами и переводишь дыхание. — Потому что ты хочешь туда, — показываешь подбородком на стадион, кипящий буйством нетерпеливых фанов. Ксавье распахивает глаза еще шире, чем до этого, сгребает тебя в охапку так сильно, что в легкие не поступает кислород. Ты не двигаешься, сносишь с достоинством посягательство на личные границы. В его глазах сверкает столько счастья, радости на грани безумства, что в груди теплеет. Ты смягчаешься, хотя кончики пальцев покалывает невыносимой болью. — Уэнсдей, спасибо… — с придыханием шепчет и присаживается на корточки. — Но не думаю, что мы можем пойти. Конечно, он удручен твоим общим состоянием, конечно, футбол волнует его едва ли не больше всего отдыха в целом, конечно, тебе не терпится прилечь в кровать и забыться, но ты упрямишься, так как привыкла доводить начатое до конца. — Обопрись об меня, — приказывает Ксавье и плавно снимает с тебя ненавистные туфли. От подступающей боли хочется разреветься в три ручья. Ты кладешь ладони на спину Торпа, пока он избавляет тебя от обуви. — Мы пойдем, Ксавье, — киваешь, прикусывая губу, с облегчением вздыхая. От напора в твоем голосе парень теряется и вновь смотрит на тебя так, что возникает желание незамедлительно спрятаться, так как щеки багровеют, а глаза так или иначе находят что-то упоительное во взгляде Торпа. Он поднимается, аккуратно подхватывая тебя на руки, примеряется со своей ношей, прячет в тени дерева термос и букет цветов и идет к ожидающим стюардам. Вас пропускают сразу, после того, как Ксавье показывает на твои туфли, объясняет внештатную ситуацию и билеты. Он вносит тебя на руках через турникеты, бережно придерживает ладонью голову, когда особенно ярые фанаты усиленно расталкивают остальных локтями и освистывают оппонентов. — Расслабься, Аддамс, ты сильнее их всех вместе взятых, — шепчет в макушку, проталкиваясь сквозь ряды на нужные места. Тебя одолевают мурашки на контрасте бесперебойных криков откуда-то сверху и голоса Ксавье, который действует наркотически. Ты цепляешься руками за его шею, вертишь в руках злосчастные туфли и смотришь по сторонам. И от отвращения, и из любопытства, и из соображений безопасности. — Я спокойна, — парируешь, цокая языком. — Да, так и есть, — подстегивает тебя начать перепалку, усмехается и без труда лавирует между сидениями. Тебе предпочтительнее, безусловно, занимать вип-места, но поход на футбол был столь спонтанным, что некогда было привередничать. — Заткнись, — выплевываешь. Ксавье усаживает тебя на сидение и занимает соседнее. Еще немного погодя уходит, оставляя тебя одну среди дикарей, способных ругаться матом и заводиться от всеобщего ликования. Ты растеряна, напугана и обессилена, если не сказать, выжата до состояния нестояния. Ксавье возвращается, под завязку нахлобученный фастфудом из буфета, а также колой и газировкой. Расставляет это безобразие между сидениями. Ты ведешь вопросительно бровью, на что парень, посмеиваясь, отвечает: — Ты голодна, попробуй, — протягивает завернутый в фольгу гамбургер. Твоя паника стихает, под ребрами снова крепнет спокойствие. Вгрызаешься зубами в подогретую, пресноватую на вкус булку и расправляешься с ней. Начинается игра. Торп включается в нее без остатка. Двадцать два человека носятся, как стадо овец перед голодным волком, за мячом. Пасуют, фолят, играют местами грязно. Желтые карточки ураганом сыплются на головы игроков. Ты недостаточно понимаешь в футболе, чтобы заразиться этой болезнью, как ты про себя отмечаешь вскрики болельщиков. Ксавье же возбужден не на шутку: он параллельно наминает еду, хлопает себя по колену, когда атакующая команда, явные лидеры, в зелено-белой форме вырываются вперед. Тебя пугает эта беспорядочная лихорадочность. Трибуны раскачиваются, подстрекают, требуют, волнуются. Шум достигает невообразимых масштабов. — Ваттенс может забить Райндорфу , — тактически между серией комментариев поясняет Ксавье тебе на ухо, пока ты пьешь свою колу. Голод уже не кажется невозможным. Тебе плевать, кто кого одолеет. Но Торп поддается искушению и, когда номинальные хозяева заталкивают первый гол в ворота соперника, стадион взрывается. Твои ушные перепонки лопаются от рекордного количества криков. Звучит победная мелодия, комментатор разживается поздравительными речами, болельщики растягивают транспаранты. Ты засматриваешься на них. Анализируешь счастливые лица, бегаешь глазами по игрокам, загораживаешься от слепящих прожекторов. — Да-а-а-а, — Ксавье подпрыгивает, крутится волчком, сжимает руку в кулаке, снова присаживается, опять вскакивает с места и как блаженный лыбиться. — Уэнс, спаси-и-и-ибо! Абсолютный взрыв эмоций встречается тобой в удивлении. Ты смотришь на Торпа как будто другими глазами. Видишь то, как блестят от удовольствия его щеки, как заходится в быстром дыхании грудная клетка, как он крепок, горяч, несдержан. Как заправляет волосы за уши и думает, что никто не видит, но прячет губы, если в игре наступает переломный момент. У тебя заканчиваются в голове аргументы против того, что компания Ксавье тебя настораживает, ведь это в корне не соответствует действительности. Ты замечаешь, как бьется в исступлении жилка на шее Торпа, как влажнеет его кожа, как беснуются зеленым цветом глаза. Ты теряешь голову. Вместе с ним. От него. Потому что обстановка располагает. На табло счет четыре один в пользу хозяев стадиона. Торп четыре раза, как умалишенный подпрыгивал, хватал и тряс тебя за плечи от переполняющих до краев эмоций. И из раза в раз ты находила в этом что-то новое для себя, что-то волнующее. Когда стены стадиона «Тиволи Ной» в очередной раз сотряслись от народной радости и пятого забитого гола, Ксавье едва не задохнулся от счастья. Он посмотрел на тебя, затем на мужчину, сидящего рядом, затем на остальных. Твоя кожа начала гореть от каждого мимолетного касания Торпа, от каждого брошенного невпопад взгляда. Ты подпрыгиваешь с ним синхронно, разделяешь радость на двоих. И на задний план уплывает все: люди, крики, Тайлер, кампания, когда ты хватаешь Ксавье и впиваешься в губы коматозно-сладким поцелуем. — Уэн.. — договорить не даешь и повторяешь начатое. От взрыва стоящих поблизости фанфар закладывает уши, но ты не уверена, что это от обилия барабанов, а не от ощущения губ Торпа на твоих. Он зарывается пальцами в твои волосы, распускает свернутые локоны, целует грубо, по-животному, вкладывая в него несдержанность и азарт. Ты причмокиваешь пошло, оставляя на губах вишневый привкус колы. Вы оба горите. Ксавье как пьяный любуется тобой и слепнет от твоих приоткрытых в ожидании губ. Вы валитесь обратно на сидения. Ты размазываешь помаду по губам, дышишь учащенно, цепляешься за локоть парня, как утопающий за соломинку. Голодный обморок возвращается бумерангом. За одним исключением – тебе хочется повторить этот варварский, горячий, сшибающий остатки мозгов поцелуй и пусть весь мир подождет. — Ксавье… — бормочешь, ныряя головой под его руку. — Я знаю, — вторит он тебе и оставляет смазанный поцелуй на щеке, помогая удобнее расположить голову. Губы покалывает от желания целоваться, точно подростки. — Сейчас пойдем отсюда, Уэнсдей. А тебе хмелит голову осознание того, что эта сказка в скором времени продолжится. Ты впервые не осознаешь до конца, что улыбаешься, придерживая Ксавье за руку и переплетая ваши пальцы.