Маски

Ксавье

Ломтик сахарного крекера исчезает где-то в темноте, и вы оба, как по команде, заливаетесь смехом. Ты стараешься не воспроизводить лишних движений, Аддамс трясется над тобой от теперь беззвучного хохота. Еще одно печенье бесследно теряется в полумраке под ногами. — Три, — с видом победителя шепчет Уэнсдей, взгромождая на твой нос башенку из купленных в магазине крекеров. Ты лежишь спокойно, но подглуповатая улыбка расползается на лице. — Нет, восемь, — заявляешь в противовес и с упоением рассматриваешь глаза Уэнсдей. В них отзеркаливается твое безмятежно идиотское выражение счастья. Ты не берешься судить о том, хорошо это или, в конце концов, плохо — выжимаешь из этого вечера положенный вам обоим максимум. — Три, Ксавье. — Упрямится Аддамс, выстраивая четвертый кусочек печенья, который тут же съезжает тебе в рот, и ты ловишь хрустящую корочку языком. — Ты сильно переоцениваешь свои способности. В голосе, звенящем литургическим спокойствием, нет ни намека на укор. Уэнсдей по-настоящему держится расслабленной и довольной. Она хмыкает, когда ты проглатываешь очередное лакомство и щелкает тебя в шутку по носу. — В семнадцать я мог держать на кончике носа восемь печений, — печально вздыхаешь, нехотя признавая поражение. — Это было…? — Десять лет назад. — Пф-ф-ф, — пародирует негодование Аддамс, как обычно это делаешь ты, крутит головой по сторонам, высматривая мимо спешащих жителей Инсбрука. Толпа рассасывается после матча неохотно — большинство продолжают скандировать победные кличи, праздновать и шататься по проспектам. — Ты так безнадежно стар, Торп. От услышанного ты приоткрываешь один глаз, любуешься формой лица Уэнсдей, которая в кружевах фонарных теней кажется наиболее заостренной, и тянешь Аддамс слегка вниз на себя. Девушка пошатывается, отвлекается от софитов стадиона. После матча вы высыпали с трибун под счастливый гомон болельщиков, держась за руки, как опьяненные подростковым влечением дети. Аддамс протестовала против того, чтобы быть поднятой на руки, ты с плохо скрываемой иронией позволял ей высказываться. Она казалась до смешного кукольной, встрепанной, дерзковатой, когда остановилась возле проходных турникетов и доказывала, что босая преодолеет расстояние до Шрунса. Ваша перепалка продолжалась на повышенных тонах: ты порывался схватить Уэнсдей за талию и взгромоздить себе на шею, она — хмурилась и говорила то, что справится собственными силами. Постоянно отбегала прочь, а после, убедившись, что никто из зевак не поднимет ее на смех, поддевала тебя боком и лучилась улыбкой. Вы брели по Инсбруку без ведомой цели — уставшие до дрожи в ногах, бесноватые и все еще чуточку голодные, однако счастье, которое ты почувствовал в компании Уэнс, не шло ни в одно сравнение с предыдущими мгновениями твоей жизни. Даже когда Аддамс, окончательно пачкая колготки в грязи, предложила тебе заглянуть в закрывающийся с минуты на минуту магазин, ты не колебался. Да, оттуда вы вышли абсолютно лишенными сил, но такими беззаботными и показательно дурнушными, что некоторые прохожие недоуменно оборачивались, хотя многие придерживались излюбленной тактики молчания. Ты знал, почему европейцы реагировали столь неординарно — Уэнсдей наотрез отказывалась надевать туфли обратно или же вскарабкиваться на твои руки, поэтому, хоть некоторая степень вины и задевала твое сердце, в целом вы светились от этих минут радости. Обустроились на одной из скамеек в близлежащем парке, вооружившись крекерами и попеременно съедая их один за другим. — Уэнсдей, — шепчешь, обхватывая рукой ее шею, как перед поцелуем. Она поддается, разглядывает твои глаза с присущей мрачной холодностью, оттого в груди разгорается поистине безмерный факел. Ты проклинаешь себя за несдержанность, за настойчивость, за то, что вы оказываетесь на улице и спрятать Уэнсдей в ладонях от мира у тебя пока возможности нет. Она склоняется еще ближе, дыхание смешивается с твоим, подкрученные чуть вверх ресницы Аддамс трепещут в ожидании. Россыпь веснушек на носу притягивает твой взгляд. Ты ощущаешь стобалльную волну рожденного трепета, когда губы Уэнсдей касаются твоих. Это то, о чем ты думал в последние часа три. За сегодняшний день Аддамс предстала перед тобой и девушкой со стальным стержнем за душой, и невыносимой мегерой, способной одним видом вызывать у людей отвращение, и хрупкой девочкой, которую тебе отчаянно хочется кутать в объятия. Поцелуй затягивается и превращается в болезненный, потому что, лежа на скамье с вытянутыми ногами, ты чувствуешь, как ноет шея и как в геометрической прогрессии возрастает желание разместить Уэнсдей сверху. Ты аккуратничаешь и не мешаешь Аддамс брать инициативу. Положение жутко не удобное, пальцы, скользящие по рукам Уэнсдей вверх, то и дело дрожат, а из головы выветриваются миллионы мыслей. Ты приподнимаешься на локтях, поддаешься навстречу Аддамс, чувствуешь, как ее язык дразняще пробирается к твоему. Вы целуетесь степенно, дозированно, не рискуя быть прерванными и увиденными кем-либо из прохожих. Уэнсдей проводит ноготками по голове, вызывая у тебя при этом табун мурашек. Внутри рождается авантюрная мысль о том, чтобы немедленно поменять вас местами, но тогда придется разрывать поцелуй, тратить драгоценное время, но тебе сказочно хорошо от того, что в легких догорает последняя унция кислорода, что от ненасытного поцелуя кружится каруселью пространство, что Уэнсдей не стесняется напирать и целовать так, будто готова тебя съесть здесь и сейчас. Ее губы на ощупь чуть солоноватые, шероховатые и самые что ни на есть желанные. Микс из рожденных под ребрами чувств вызывает удивление — последний раз ты сталкивался с подобным в двадцать, когда состоял в длительных отношениях, но кажется то была прелюдия, потому что еще немного и переизбыток ощущений, эта феерия проглотит тебя целиком. Уэнсдей нежно ведет пальцами по линии скул и чуть небритым щекам, улыбаясь в твои губы. Сахарно стонет в них, отчего ты с задором углубляешь поцелуй. — Уэнсдей, — отстраняешься, не позволяя ей отгородиться. Вы врезаетесь носами и синхронно давитесь обоюдными смешками. — Вынужден с прискорбием сообщить, что я, как самый древний представитель мужчин, испытываю боль в шейном позвонке, поэтому предлагаю сменить локацию для продления акции «Горячие поцелуи с Уэнсдей Аддамс». Эта ахинея вырывается с твоих губ подобно оглушительной пальбе, и ты с нотой осмотрительности наблюдаешь за девушкой перед тобой. Отталкивать ее или пугать в твои намерения не входит. Ты замираешь и чувствуешь пульсирующее, тревожно-прогрессирующее беспокойство. Бегаешь глазами по лицу Уэнсдей, которая зависает на несколько долгих минут. Ее рука останавливается на твоей щеке, а глаза, напоминающие разгорающиеся угли, влажнеют. Ты мгновенно хмуришься и подхватываешься на ноги. Крекеры всей пачкой угождают на землю и рассыпаются причудливой формой крошек по асфальту. Плечи Аддамс начинают бесконтрольно сотрясаться, она даже предпринимает попытку обхватить себя обеими руками и спрятать лицо. Тебя одолевает неясное чувство вины или грусти: возможно, не следовало так бесцеремонно нарушать ее личные границы? Отвечать на поцелуй там на стадионе? Дарить цветы, которые вы благополучно потеряли? Ты с щемящей грудь тоской и полным участием в глазах смотришь на Уэнсдей и в растерянности не знаешь, что делать. До ломоты в позвонках выравниваешься, настороже смахиваешь с лица потрясение, наверняка притаившееся внутри зрачков, и ждешь. — Уэнсдей, я… — Торп, — Аддамс разживается хохотом. Настолько звонким и оглушительным, что тебя от непонимания ситуации ведет. Ты готов возвести курок над головой и произвести выстрел, потому что смена настроения Уэнсдей не поддается твоему рациональному складу ума. Девушка утирает выступившие на края глаз слезы и лыбится во все тридцать два. — Ты бы видел свое лицо. Клянусь, ничего более испуганного перед собой в жизни не видела! Аддамс закашливается, вытягивая вперед ноги, и хмурится, проглатывая смешки. — Ты так боялся меня поцеловать? — Не то чтобы… — чешешь в недоумении затылок, чуть насупившись. Аддамс веселится и заводится сильнее, прикрывая ладонью рот. Ты не соображаешь, как так получилось, что начинаешь оправдываться. Да и с чего бы? — Ксавье, — угомонившись, Уэнсдей попеременно дергает плечами и выбрасывает опустевшую пачку с крекерами в стоящую рядом урну. — Все нормально. Правда. Я ну…я захотела тебя поцеловать — я поцеловала. Многое из того, что я хочу, я делаю. Не нужно относиться к этому как-то сверхъестественно. — Так заметно? — усмехаясь, зеркалишь позу Уэнсдей, поворачиваясь к ней вполоборота. Девушка выпускает облачко пара в небо и энергично растирает ладони друг о друга. В свои права вступает морозная ноябрьская ночь. — Ну, по крайней мере, я надеялась, что ты целуешься лучше. — Пожимает плечами и утыкается взглядом в свои ноги. — А так пришлось самой утолять любопытство. Уэнсдей произносит эту фразу с таким отстраненным видом и подобранной интонацией, какой обычно отдавала распоряжения. Ты заводишь руки за голову и кладешь их на скамью, вскидывая вверх глаза в черноту небосвода. Комментировать услышанное для тебя все равно что вестись на провокацию и разжигать конфликт. Замечая твое отстраненное состояние, Аддамс больше не предпринимает попытки оживить дохлую лошадь в виде диалога, а флер романтичности немедленно испаряется вместе с вашими вздохами. Ее донимает нервозность, судя по тому, как девушка ерзает по скамейке, но уходить никуда не спешит. Ты же пребываешь в состоянии одномоментного отупения. Слова Уэнсдей цепляют, бесспорно, но не слишком, чтобы позволить вечеру окончательно скатиться в унылое дерьмо. Ты по-прежнему находишься рядом, отчетливо слышишь сопение Уэнсдей над ухом, реагируешь на ее неловкость изучающим взглядом. Ты не обижаешься по той причине, что это безрассудно. Аддамс длительное время была в добровольном заточении, многого могла не понять, не познать, не видеть, поэтому ты списываешь ваш диалог на результат страстного порыва. Который, видимо, никогда не повторится. Или повторится, но не выйдет за пределы курортного романа — завтра вы оба вернетесь в отель и рискуете больше ни за что не пересечься. В одном Аддамс оказалась бессовестно и так удачно права: ты действительно опасался настаивать на поцелуях. Мало того, что ваше общение вылилось во что-то запредельно волнующее, так еще и опыт в отношениях вы пережили колоссально разный. Тебе до омерзительных ударов в висках было важно не переборщить с контролем и не направить ситуацию под откос. А самое страшное, что наравне влечения Аддамс тебе начинала нравиться. Такая одичалая, неординарная, искренняя в своей непосредственности она будто бы крала все твои мысли и заполняла их собой. — Мы просто не поняли друг друга, все нормально. — Снизываешь верх-вниз плечами и шмыгаешь носом. Атмосфера утраченной гармонии начинает бить по нервам и тебе до зубовного скрежета хочется избавиться от этой гулкой и густой тишины. — Когда я только начинала отношения с Тайлером, у него был пунктик не обниматься. — Поколебавшись, Аддамс берется за новый рассказ, и ты отрываешься от спешащих по кругу размышлений. Вакуум с треском разбивается в голове. — Я думала, что это нормально. — Почему? — не двигаешься, хотя твои брови, должно быть, подлетают вверх. Уэнсдей, чуть ссутулившись, берет в руку сигарету. Ты продолжаешь хранить молчание, хотя и без того подмывает выдернуть из тонких белоснежных пальцев эту никотиновую дрянь и встряхнуть Аддамс, вернуть ей былой задор. Та вертит между средним и указательным сигарету, подносит ее, раздумывая, к губам. — Мать никогда меня не обнимала. Ни разу в жизни так, чтоб это было не показательно. Мортиша сдержана в проявлении чувств. Тайлер оказался таким же, хотя ревностно требовал от меня…ну… знаешь, там… Ты выставляешь вперед ладонь, как бы намекая на то, что все становится очевидным и безо всяких деталей. Уэнсдей не рискует затягиваться дымом, вынимает отрешенно из глубины пальто зажигалку и изучает позумент на ней. Ты опускаешь глаза и складываешь руки перед собой, мысли опережают твои намерения. Их в какой-то момент становится непосильно много. Они норовят вытрясти из тебя остатки горечи, проявить сочувствие, о котором опять же, Аддамс никогда не попросит в открытую. — Я всегда думала, что обнимать меня — это постыдно. Хотя с отцом мне нравилось, до тех пор, пока его не заменил Тайлер. Когда м-м-муж… — проглатывая слово, заикается Аддамс, чиркая зажигалкой. — Перестал хоть мало-мальски меня обнимать, но при этом душил вниманием — парадокс, да? Я поняла, что все эти нежности не стоят потраченного времени. Мама говорила, что любовь убивает рассудок. И я испугалась. — Как такое может быть? — в твоей голове упрямо не складывается картина того, как Галпин мог оказывать знаки внимания столь настырно и при этом оставаться холодным до таких простых вещей? Ты с долей скверного настроения перебираешь подушечками пальцев вторую сигарету. Вторишь действиям Аддамс. — Тайлер — очень нетактильный человек. Он, как бы мягче… — она наконец делает затяжку и, запрокидывая вверх голову, выпускает дым изо рта. — Если человек ему нравится, он снесет объятия, но без перебора. Ответит сам на них, но если ему надоест… — Уэнсдей начинает трясти головой, норовя избавиться от проклятых воспоминаний, и специально избегает нацеленных на себя взглядов. Ты куришь вдумчиво, вкушаешь вкус никотина и расцветшей горечи на корне языка так, словно это твое любимое рождественское лакомство. Сердце заходится в ускоренном ритме, когда Уэнсдей, немного поразмыслив, продолжает удивлять тебя откровениями: — Я люблю объятия с Пагсли. Он единственный, кому от меня ничего не надо. Так было всегда. И он очень…аккуратный и внимательный. — Ты с невысказанной тяжестью в груди припоминаешь слова брата Уэнсдей о всем, что происходит в лаврах «Addams WatchHill» и с утаенной тревогой переводишь на нее глаза. — Он заставляет чувствовать меня не изгоем в семье, а человеком, которого можно любить. — Тебя любит мать и отец, и Пагсли, — вставляешь слова, тут же сожалея об этом, потому что Аддамс реагирует молниеносно и натыкается на твой понурый вид. Ты тут же лохматишь волосы и прикладываешь к губам покрытую пеплом сигарету. — Я почувствовала, как ты дрожишь, когда мы целовались. Думаю, всем опять нужно меня бестолково оберегать. Это злит, Ксавье. Я самостоятельный взрослый человек, который опять не достоин объятий. — Ты неправильно рассудила мои намерения. — А как надо? — пытливый ум Аддамс поражает твое воображение, а глаза, зажженные неподдельной искрой надежды — удивительно большие и по-своему невинные, опять и опять взращивают в твоей груди нежность. Ты плавно вынимаешь из рук Уэнсдей сигарету, отправляешь в мусорный бак свою, и усаживаешься поудобнее, цепляя подбородок девушки двумя пальцами. В глазах напротив сквозит уязвленное недоверие, фразы Аддамс вентилируют твой мозг. Ты обеспокоен, смущен и кое-где не знаешь, что последует за тем, что ты собираешься произнести. Гладишь очертания ее лица, вбираешь взглядом милиоттенки эмоций. — Уэнсдей, кто бы что ни говорил, обнимать тебя — это удовольствие, я именно так чувствую. — Ее зрачки расширяются, дыхание замедляется. Ты давишь большим пальцем на подбородок и тянешь носом воздух с примесью мяты и крекеров. — Я не хочу быть навязчивым, чтобы ты решила для себя самостоятельно, чего ты хочешь из этих отношений. — Ксавье, — девушка пытается спрятать глаза, но ты не даешь такой возможности. — Я не исключаю, что за всего-навсего неделю влюбился в тебя. Хотя, возможно, и больше, еще тогда, когда мы разговаривали. Но, пожалуйста, не думай, что я несерьезен. Я могу тебе доказывать это столько, сколько потребуется, но опять же, я надеюсь, что все будет развиваться естественно. — Ксавье? — то ли мурлычет, то ли теряется Аддамс, кончиками ногтей впиваясь в тыльную сторону твоей ладони. Ты внимательно оцениваешь ее реакцию и мягко отпускаешь лицо. — Если между нами ничего не будет, я помню, что ты замужем, Аддамс, то пусть хотя бы этот курортный роман станет тем, что ты будешь вспоминать с улыбкой. И поверь, я хочу тебя обнять, хочу… — Ксавье! — с нетерпением восклицает она, на что ты ошарашенно моргаешь. — А? Девушка вздрагивает, накрывает твои пальцы своими ладонями и хлюпает носом. В таком виде ты окончательно укореняешься во мнении, что Уэнсдей завладевает твоими чувствами. Она маленькая, взбалмошная, проецирующая разнообразные ощущения, букет из ощущений. Тебе хочется за них цепляться, касаться ее, находиться рядом. — Мне холодно, обними меня. — Жалуется Уэнсдей, и ты оттаиваешь бесповоротно. Сгребаешь ее в охапку и размещаешь на своих коленях, пряча содрогающееся тело в объятиях. Уэнсдей Аддамс соткана из миллиарда противоречий, которые ты намерен разгадать. — Я подумаю над твоими словами, Торп. Ты зарываешься носом в густоту ее волос и засматриваешься в разноцветную даль. Инсбрук продолжает мерцать калейдоскопом фейерверков.

* * *

Уэнсдей

Ты чувствуешь себя окрыленной, бегая по номеру с улыбкой до ушей. Наступающий день обещает быть поистине удивительным. — Давай, продолжай, я все слышу, — впрыгивая одной ногой в сдельный купальник, ты продолжаешь кряхтеть. Все-таки идея прихватить с собой его тебе не нравится, но отказываться от намеченных планов категорически не хочется. — Мать с отцом устроили настоящий Ад на земле, Уэнс, — ты морщишься, не разделяя фонтанирующих восторгов брата. — Мама приехала позавчера в особняк как ни в чем не бывало. Ты головой возвращаешься в тот день, когда вы с ней столкнулись, и тебя тотчас коробит от воспоминаний об этом арктически надменном взгляде Мортиши. Параллельно ты выпутываешься из дурацких завязок на купальнике и смотришься в продолговатое зеркало шкафа-купе. Аддамс затевает разговор по новой, делится наиболее изысканными и впечатляющими подробностями ссоры родителей, и твое настроение стремительно гаснет. В прошлом ты бы не допустила того, что творится в семье сейчас. Ты бы работала, костями легла за процветающее будущее букмекерской кампании, поставила бы на место родителей, проявила чудеса дипломатии и тирании в чистом виде, но сегодня… сегодня даже думать об этом становится невыносимо. Не совсем понимая, на кой черт Мортиша потащилась к отцу, ты хмуришься пуще прежнего и наконец подаешь голос, едва Пагсли заканчивает предложение: — Она еще там? — спрашиваешь, с гигантской степенью недоверия сверкая глазами. Брат вздыхает. — Да. — Чего хочет? Ты подключаешь на выручку все свое самообладание и напяливаешь поверх купальника майку и шорты. Идти до спа-комплекса недалеко, преимущественно через внутренние помещения отеля, поэтому не видишь острой надобности утепляться. Крутишься перед своим отражением и собираешь волосы в высокий хвост. Изо всех сил стремишься подавить в себе желание разораться. — Видеть тебя, — сконфуженно признается Пагсли, понижая голос. Ты вздрагиваешь, выпуская массу волос из рук, и они опять струятся по спине. — Она не знает, где я? — бесстрастно интересуешься и затягиваешь прическу потуже, так, чтобы глаза полезли на лоб от растущего напряжения. Это скомпенсирует поток волнения, который захлестывает тебя. — Нет. Она устроила целый скандал по поводу твоего отсутствия. О-о-о, — вдохновленно ворчит Пагсли и на мгновение теряется среди помех интернет-соединения. — Как она орала на Тайлера! — И чего хотела? — время поджимает: согласно разработанному тобой плану на спа и бассейны ты хочешь потратить около трех часов в общей сложности, затем займешься проверкой документации кампании в период реструктуризации и под конец, как сладкая вишенка на торте, тебя будет поджидать поход в горы. Некогда слушать болтовню о матери. Но интерес пересиливает. — Обвиняла в том, что он не в курсе, где ты. В том, что из него не очень хороший муж, — настороженно подбирает слова брат, дыша в телефон как-то уж чересчур быстро. Ты включаешь камеру и всматриваешься в его лицо. Ухмыляешься. — Надолго она приехала? — Пока ты не окажешься дома. — Ты разочарована этим фарсом. Конечно, Мортише лучше многих известно о твоем пребывании в Австрии и столь великое внимание к твоей персоне нервирует хуже, чем остолопы-сотрудники, неспособные как следует держать курс акций на рынке. Помимо страха перед Миссис Аддамс ты испытываешь непонимание, но интуиция подсказывает то, что мать затеяла нечто грандиозное. — Пусть становится в очередь, — злорадно хмыкаешь, убирая камеру от лица подальше. — Уэнсдей, — проявляя несвойственную ему сдержанность, просит брат и цокает языком. — Я понимаю, что, скорее всего, попрошу о невозможном…но будь благоразумна, не приезжай домой. Не сейчас. — Я и не собиралась, — обмахиваешься красным платком, намереваясь изначально его повязать на шею, однако передумываешь и отправляешь в свободный полет на кровать. Пагсли смотрит на тебя во все глаза, выставляя подборок вперед. — Мне и тут неплохо. Как тебе? Ты показываешься оторопелому брату и, усмехаясь, примеряешь тапочки, кружась вокруг своей оси. Выражение лица Аддамса-младшего тебя одновременно и забавляет, и выводит из себя: он такой мягкотелый, такой желейный, что не способен оценить по достоинству твое преображение. — Ого, — шепчет с придыханием. — А что это, а как?.. Ты улыбаешься и радостно отключаешься — разборки вне отеля отныне не твои заботы. Хотя бы сегодня.

* * *

По мере того, как ты входишь в наполненный людьми зал, паника разрастается до размеров Галактики. Ты пятишься назад и, глотая воздух через рот, останавливаешься у самого входа. Посетителей у бассейна настолько много, что глаза разбегаются. Пульс подскакивает до критически огромных значений, ноги и руки покрываются льдом. Тебя бросает то в воспалительный жар, то в морозный холод, хотя все вокруг суетятся, толкаются и бегают из одной точки зала в другую. В особенности здесь ты насчитываешь много пищащих детей, от которых у тебя начинает вальсировать голова. Ты прикладываешь руку ко лбу и, широко распахнув глаза, опираешься затылком в стену, отмеряя удары пульса. Закрываешь глаза. Шепчешь для успокоения комбинации чисел, но тревожное состояние не улетучивается, а набирает обороты. Не помогает ничего: ни собранность, ни твой грозный взгляд, направленный на присутствующих. Ты выглядишь скорее затравленной и запутавшейся. Прижимаешься всем весом к стене и бормочешь тихонько под нос проклятия в адрес матери. Списываешь столь бурные реакции организма на последние новости. Но чуда не происходит ни через минуту, ни через три: на тебя с беспокойством смотрят работники отеля, одна из девушек с готовностью летит на помощь, от чего ты шарахаешься и отпрыгиваешь, боязненно ведешь носом. — Я могу вам чем-нибудь помочь, Мисс? — на чистом английском ломает комедию сотрудница, ты отрицательно вертишь головой. Смотришь, не в силах сказать ни слова. — Но может все-таки…? — криво улыбается ее напарница, переглядываясь с первой. Тебя тошнит. Неистовое, иррациональное волнение заполняет каждую клетку в истощенном организме. Ты ни разу в жизни не посещала подобные места, в особенности никуда не выходила в одиночку: всегда в сопровождении тебе доставалась либо неугомонная Синклер, либо Кент, либо отец, который из раза в раз третировал твои уши пением. Ты возненавидела походы в свет также сильно, как и людей вокруг. Глядя на их постные лица сейчас, ты чувствуешь себя беспомощно-жалкой. Топорщишься и упираешься, тем временем количество зевак вокруг вас растет. Ты можешь спастись бегством, но какая-то часть тебя подстрекает пересилить всеобщее недомогание и войти внутрь с триумфальным видом. Где-то впереди гудят лопасти моторов, рычат работающие аттракционы, в бассейнах плещется вода, шумят отдыхающие. Ты затравленно поднимаешь взгляд, напоминая себе колючего дикобраза. Тебя тяготит вынужденная пауза, поэтому, комкая за спиной край майки, ты решаешься поинтересоваться: — Извините, а есть ли более уединенное место? Две дамочки распахивают в изумлении свои рты, с сожалением отходят и кивают. Ты практически бегом устремляешься сквозь толпу. Наиболее острое желание, что пульсирует под кожей — разгрузить мозги если не в полном одиночестве среди бурлящей воды, обволакивающей твое тело, то хотя бы в созданной иллюзии, где народа чуточку убавится. Девушка приглашающим жестом велит тебе следовать за ней, ты с нахмуренными бровями периодически озираешься на скопища прыгающих посетителей, сильно напоминающих полчища жалких муравьишек. Кто-то с разгона несется в искусственно созданный водоворот на одной из горок, кто-то нежится в бассейне, какая-то парочка, забавляясь, носится на самой высоте горки. Ты морщишь нос, демонстративно отворачиваясь. Твои шаги замедляются, а девушка прекращает слащаво улыбаться, пропуская тебя вперед. Ты осматриваешь небольшое, построенное из выструганных бревенчатых колец помещение, и вопросительно вскидываешь бровь. — К вашим услугам предбанник, где вы можете оставить свои вещи и высушиться, — подмечает толерантно сотрудница, ты поджимаешь губы. В воздухе стоит аромат сандала, разбавленный кокосом. Как на твой вкус, слишком навязчивое сочетание. По стенам ползут витки однотонной гирлянды, призванной погрузить отдыхающего в более уютную атмосферу. Приглушенный желтоватый цвет огоньков ты находишь умиротворяющим, и нервная система понемногу успокаивается, твои плечи опускаются. — А там что? — скрещиваешь руки на груди, удерживая одной из них пляжную сумочку. — Джакузи, Мисс, и бассейн. На ваше усмотрение. — Понятно, — сухо и зажато отвечаешь, заглядывая в распахнутые двери. Внутри в смежной комнате потолок каким-то загадочным дизайнерским решением устремляется ввысь, образуя острый конус. — Стоимость услуги… — У меня вип, — ставишь в известность девушку, испытывая прежнее раздражение. Даже высокомерие и угрюмость возвращаются на место. — Оу, — вздыхает она и, поклонившись, шепчет губами, чтобы тебе не досаждать. — Время процедуры полчаса, если вам что-то понадобится, на стене есть кнопка. Она ретируется шустрее, чем ты успеваешь обернуться. Перед тобой простирается впечатляющих размеров зал, полностью застекленный с внутренней стороны. Обводишь строгим беспринципным взглядом место, в котором оказалась, и мягко опускаешься на лежак из бамбука. Складываешь вещи на соседнем и прислушиваешься: посторонние голоса сюда почти что не долетают, так, отдельные обрывки, и ты чуть заметно улыбаешься. Обстановка и притягательно желтый оттенок под потолком располагают принять включенный джакузи. Вода в нем вовсю пузырится и пенится. Волнение отступает по мере того, как ты всматриваешься в прозрачную поверхность. К черту Мортишу с ее непозволительно завышенными требованиями, Пагсли, который распахнул Ящик Пандоры сообщением о ней, Тайлера с его неумением принимать реальность. За прошедшую ночь он названивал трижды, два из которых — натурально бесился от того, что ты написала. Нет — значит нет. Расплетаешь волосы, опираясь на лежак одной рукой, раскручиваешь их и встряхиваешь. В комнате тепло и даже парко, мимо проносятся люди, которые не могут увидеть тебя, но которых с огромным удовольствием разглядываешь ты. Оправляешь рукой сверкающий браслет на ноге и со всей грацией, которая тебе только дана от природы, подходишь к краю джакузи. — Давай, — тихонько подталкиваешь себя к действию, краешком большого пальца лаская воду. Тихий всплеск вызывает внутри вибрации забытой ностальгии и радости по детству. Ты наступаешь на мозаичные ступеньки и погружаешься в воду плавно, руками разводя настырные бурлящие волны. Ныряешь. Чисто, мгновенно и искренне, забавляясь бурным потоком воды. Она расслабляет мышцы, делает их вялыми, сию минуту же отдохнувшими. Погружаешь пальцы в волосы и массируешь голову с закрытыми глазами. Хорошо. Тебе настолько хорошо, что злость и накопленное ощущение тревоги, испаряются. Ты забываешься в этом водовороте, проникаешься отдыхом каждой косточкой. Усаживаешься на самое дно и с упоением вытягиваешь ноги. Подсветка в джакузи заставляет пену сказочно мерцать, а воду делает разноцветной и поистине яркой. Запрокидываешь голову и утыкаешься взглядом в потолок, расслабленно ведешь ключицами. Тебе комфортно до приятной истомы на кончиках пальцев, но внутри гложет и распирает грусть. Ты вспоминаешь Ксавье. Ты понимаешь, что скучаешь по нему до нехватки воздуха в реберной клети. Он превращается в завсегдатая в твоей голове, вытесняет постепенно других, занимает лидирующие позиции. Это сбивает с толку и не может пройти бесследно и незамеченным. Но ты хочешь о нем размышлять сутками напролет и вместо кампании представлять, как его огромные руки обхватывают твою талию, пересчитывают каждое ребрышко и бережно укладывают в кровать после томительно долгого дня. Вы не виделись пять дней с тех пор, как вернулись из Инсбрука в альпийскую деревню. Тебе нужно было обо всем подумать, взвесить и принять решение. Ксавье оказался понимающим, местами даже с излишком. Он уверенным жестом выпустил тебя из объятий, придерживая за ладонь своими кончиками пальцев, и пожелал доброй ночи. Вы условились на том, что ты дашь ответ, когда будешь готова. И ты феерично облажалась, понимая, что отсутствие Торпа, кажется, сбило тебя до заводских настроек бесчувственной высокомерной стервы. В твою жизнь вихрем ворвались проблемы из прошлого, которым ты оказалась не готова давать сопротивление. Ты подтягиваешь ноги к груди, разбалтывая лениво рукой смесь из бомбочки для ванн. Умащиваешь подбородок на коленях и засматриваешься в синеватое свечение джакузи. Вода теплая, приятная на ощупь, но от изнывающей тоски и очередной глупости тебя лихорадит. Ты запутываешься окончательно. Продолжаешь крутить на повторе последние сказанные слова Торпа: «Дай мне знать. Уэнсдей, будь осторожна» и истерически смеешься, смывая вместе со сгустками слез досаду в срывающемся голосе. Ты настолько поглощаешься кадрами из недалекого прошлого, сиротливо оглядываешься на выход и желаешь коснуться Ксавье, заговорить с ним, что теряешь счет времени. Он поселяется в голове настырной пробкой из-под шампанского, которую ты самостоятельно вытянуть не в силах. Ты забыла, когда плакала навзрыд — по ощущениям такое могло произойти примерно никогда, даже туманное будущее в кампании ты восприняла не так остро. Легкие сжимаются, горло саднит болью, ты сводишь ноги вместе, растирая по лицу пену. Ты твердо решаешь дать ответ сегодня, потому что от невообразимой печали сердце сжимается и дышится тебе с трудом. Ты лениво показываешься из-под толщи воды, поправляешь намокшие волосы и вздыхаешь. Устраиваешь руку на специальном помосте, чтобы вылезти наружу, как вдруг оказываешься мертвой хваткой прижата к плиточной скользкой поверхности джакузи. Неизвестный держит цепко, вкладывая в это действие всю силу и мощь, которыми обладает. Затылок обжигает болью, он накручивает волосы на кулак, кажется, рычит со злостью. Ты вырываешься, стискиваешь зубы, бросаешься вперед, чтобы взглянуть на этого бессмертного элемента, но вместо этого больно ударяешься лопатками по краю джакузи. Ты начинаешь барахтаться, на ощупь ищешь руки, схватившие тебя так резко, падаешь в воду и забываешь, как дышать. Потому что тебя натурально топят — глаза слезятся, шипящий и бурлящий, как жерло проснувшегося вулкана, поток воды оглушает. Она забивается в нос, рот, уши — туда, куда может достать, ты теряешь ощущения в этом крохотном бассейне, ты упираешься, стараешься оттолкнуть обидчика, который настырно сжимает твое горло пальцами и вдобавок душит. Перед глазами стоит образ Ксавье — улыбающегося, беззаботного, за обе щеки поедающего остывший гамбургер на трибунах стадиона. Он улыбается тебе, что-то шепчет на ухо, ты не разбираешь, что именно. Тебя охватывает нечеловеческая паника, когда облик Торпа рассеивается, а глотка вовсю наполняется водой. Ты захлебываешься и теряешь силы с каждым взмахом руки или движением непослушного тела. Жаждешь всеми фибрами души, чтобы эта сволочь удавилась, чтобы убрала руки, но они сжимаются на твоей шее, а из глаз брызжут слезы. Волосы запутываются в край — краем сознания ты думаешь, что от них ничего не осталось, так как кроме оглушающей боли тебе не достается ничего. — Это была долгожданная встреча, неуловимая Мисс Уэнсдей Аддамс. Или Галпин? — шепчет убийца, ты проваливаешься в дремоту. Ты сдаешься, уходя под воду с каждым вздохом, похожим на предсмертную агонию.

* * *

Ксавье

Ты уходишь под воду бомбочкой под счастливые и совершенно безумные улюлюканья новых знакомых. Вода встречает тебя бодрящей свежестью. Ты плывешь еще дальше по дну бассейна, отчетливо слыша, как ультразвук перекрывает слух. Но тебе до безобразия нравятся эти ощущения свободы и парящей легкости. Отталкиваешься ногами от поверхности и наконец оказываешься снаружи. — Гаррет, это было дольше тридцати секунд, — восхищенно подмечает Йоко и, похрустывая банкнотой, порывается засунуть Гейтсу в трусы выигрыш. — А я говорил, моя японочка. Бьянка жидко хлопает в ладоши и, располагаясь на лежаке близ бассейна, салютует тебе. Ты улыбаешься и выбираешься оттуда, стряхивая с волос настырные капли воды. Ты подходишь ближе к ним, чтобы принять поздравления. — На самом деле я не думал, что ты так хорошо плаваешь, Ксавье, — выражает искренность Гаррет, направляясь к занимаемым ими местам. — Рыбалка с отцом имеет свои плоды. — Ты ложишься и прикрываешь глаза. Потягиваешь сок из трубочки и делаешь максимально все возможное, чтобы расслабиться. Пляжный зонтик на трубочке соскальзывает в сок и ты, пачкая пальцы, стараешься его достать. Затем находишь салфетку и все протираешь насухо. Осматриваешь бассейн и упираешься взглядом в полное восторженности лицо Бьянки. Вы познакомились три дня назад, когда ты, протомившись от неопределенности, наконец вышел в свет — во многом благодаря Аяксу, который толкнул речь, что на отдыхе нельзя сидеть взаперти. Твои глаза возвращались, искали и находили дверь номера Аддамс. Не без этого, но всякий раз, когда ты проходил мимо, то чувствовал огромное облегчение от того, что вы поговорили. Пусть не без тягостных последствий, но намного лучше, чем если бы начали отношения, бросаясь в омут с головой. Ты не лукавил, когда губы сложили сами собой словосочетание «я влюблен в тебя», потому что бесноватое, непримиримое сердце зашлось от счастья после того, как это случилось. Потому что волосы Уэнсдей — это то единственное, что ты хотел бы видеть по утрам на соседней подушке, ее остроумие и дерзость — то, что ты хотел бы слышать после изнурительного трудового дня, а глубинно-черные глаза — то, в чем пропадать. Ты не знаешь, когда именно произошел этот остросюжетный поворот в твоей жизни, но ты вынесешь столько времени, сколько потребуется Аддамс. Личное пространство — это архиважно, этой истине тебя обучила мать своей гиперопекающей натурой. Ты нашел себе занятие и не одно: с подростковым максимализмом, разгоняющим кровь, ты сразился в баскетбол с Гарретом Гейтсом — парнем из Штатов, который в филиале «Addams WatchHill» мог бы составить конкуренцию Аяксу по профессии. Там же за него болела его жена. Йоко Танака весело рукоплескала в ладоши и говорила громко, с акцентом. Вечером того же дня ты отправился в бассейн, который, к твоему изумлению, оказался закрыт. Немного уверенности и природного обаяния, к которому присоединилось нездоровое любопытство, и ты стоял внутри комплекса с сосредоточенным выражением лица. Перед тобой в нише бассейна исчез мужчина, отвечающий за хлорирование и наполнение резервуаров водой. — Сказали преобразить, — вздохнул тогда он, почесывая в раздражении бороду. Он растерянно развел руками, ты крепко задумался. И эта мысль стоила тебе потрясающих изменений, вдохновения и хобби. — Я нарисую картину на дне бассейна. Дайте мне неделю и... — ты покрутился, не обнаружив ничего похожего на влагостойкие акриловые ... — краски. С утра до вечера ты работаешь в одном из бассейнов, периодически отвлекаясь на обед и отдых. В зону твоей деятельности доступ посетителям закрыт — ты лично договорился с администратором отеля, и она, расплываясь в кокетливой улыбке, дала добро. У тебя ноют мышцы, так как сегодня тебе пришлось прокрашивать досконально голову и зубцы на посохе Тритона. Это потребовало некоторых усилий и несколько вымученных поз. — Что-то не так? — вежливо склоняешь голову к Бьянке, она улыбается. — Нет, ты счастливчик, — что-то не договаривая комментирует девушка, ты киваешь в знак понимания и благодарности. Хотя ровным счётом не понимаешь ничего. — Она немного не от мира сего, — нашёптывает с другой стороны Йоко, сцеживая коктейль с хитринкой в захмелевших глазах. — Ведунья вроде. Ну, нам с Гарретом она сказала, что нас ждёт ребенок после этого медового месяца. Ты скептически выгибаешь бровь, проверяя, верно ли Йоко разобрала предсказание, так как это третий по счету коктейль, что содержится у нее в руках, но при этом ты весело хмыкаешь. — Ксавье, — опять переключаешься на Бьянку, которая как ни в чем не бывало взмахивает унизанной браслетами рукой. — Через минуту посмотри вправо за мое плечо и будь осторожнее, ладно? Все будет хорошо, парень. Танака отрывается от выпивки и с удовольствием вытягивает шею. Гаррет сопит на своем лежаке, а Бьянка утыкается носом в свой журнал. К тебе подкрадывается тень лёгкой паники. Медленно опускаешь стакан на поднос и следишь за движением людей, которые то входят, то выходят из зала. Аттракционов здесь насчитывается действительно много, но входная дверь просматривается на отлично, как и две другие — противоположные. Ты не проявляешь должного внимания тому, что творится за вашими спинами, потому что понятия не имеешь, куда конкретно смотреть и что обязано произойти. Складываешь руки в замок и с прищуром бдишь. Даже Йоко теряет интерес к слежке, а Бьянка и вовсе не смотрит. Тебя передёргивает от осознания, что слова девушки вполне себе могли оказаться безобидным розыгрышем, как и те последние, что случались между вами три дня подряд. Ты намереваешься отвернуться, чтобы потягивать оставленный сок, но перед глазами возникает черным пятном Уэнсдей со съехавшим набок полотенцем, полностью отсутствующим взглядом и людьми, наперебой спрашивающими у нее что-то. Ты настороженно смотришь, а когда терпение лопается, в два или три прыжка оказываешься рядом. В тебе говорит любовный кретинизм, так как ты не властвуешь над руками, которые отчего-то начинают дрожать, а глаза в шоке распахиваются. Лицо Уэнсдей смазанное, красное, непривычно зареванное, а движения — их нет. Ее ведут под руки, толкают в спину, так как она неистово изможденная. Ты чувствуешь ответственность не только за то, что испытываешь, глядя на нее, а чувства переполняют до краёв, но и за то, что числишься ее правой рукой и безопасность — тоже входит в число твоих обязанностей, когда телохранителей нет рядом. По виду с ней случилось что-то ужасное, и ты проглатываешь колючий ком, состоящий из опасений. Ты припоминаешь, из-за чего Аддамс в принципе скрывается в Австрии, и слова Пагсли больше не имеют ничего общего с бредом. Ты преграждаешь путь работникам отеля, с беспокойством заглядываешь в глаза потрясенной Аддамс и, не говоря ни слова, встречаешь ее объятиями. Уэнсдей не отпускают, но она, словно опомнившись и встретившись с тобой глазами, мелко дрожит и утыкается носом в твою грудь. За вами, возможно, наблюдает пол-отеля, но тебя трогает лишь Аддамс, не издающая ни звука и при этом безумно взвинченная. Ты осторожно кладешь руки на ее спину, и некоторое время вы стоите так, обнявшись. Ты усиливаешь объятия, когда чувствуешь под ладонями холод быстро стекающих слез. Ты повержен этим открытием, хотя бы потому что не припомнишь, чтобы Уэнсдей плакала. До этой минуты она хотя бы держала лицо. Ты не ждёшь, пока истерика накроет ее по полной и подхватываешь на руки, словно самую любимую игрушку, и под понимающие кивки администратора, знающего, кем ты являешься, вы удаляетесь оттуда.

* * *

— Уэнсдей, скажи мне. — Ты прощичаешь горло, но слова упрямо не собираются в предложения. Ты запускаешь пальцы в волосы и оттягиваешь их, проявляя чудеса терпения. Присаживаешься перед лицом Аддамс и обхватываешь ее руки своими. — Что ты любишь? Это не тот вопрос, который стоит у тебя поперек горла и отнимает дыхание, но именно его ты озвучиваешь, так как Уэнсдей ожесточенно косится на тебя. Руками не шевелит, а напоминает заведенного робота с посаженными батарейками. — Я не знаю, кто это был, — хрипловато начинает Аддамс, и ты тут же наводишь ухо, облизывая губы. — Ксавье, ты же поможешь мне найти? В ее глазах лучится столько надежды, что ее хватит на всех страждущих мира. Ты встаёшь и, невзирая на нахмуренно возмущенный вид девушки, идёшь к мини-бару. На глаз плещешь в стакан коньяка, выхватываешь нарезанные дольки лимона и возвращается в спальню Уэнсдей. Без слов протягиваешь ей. По твоим соображениям ей жизненно важно выпить, ещё больше — отвлечься, прежде чем Уэнсдей выпалит правду о том, что произошло в джакузи. Она опрокидывает алкоголь залпом, не морщась, ты подсовываешь ей лимон. — Я помогу, — решаешь сказать, глядя на то, как она не спускает с тебя сухих воспалённых глаз. — Но мне надо знать, с чем именно. В конце концов, это моя работа, помнишь? — Точно, — слабо припоминает и усмехается, убирая стакан прочь. — Тебя не уволили, Ксавье Торп. Ты вздрагиваешь от непривычно ледяного тембра ее голоса настолько рядом. Сводишь брови и садишься перед Аддамс так, чтобы она безошибочно видела твое лицо, а ты мог проделывать то же самое. — Меня пытались убить сегодня. Вопреки ожиданиям Уэнсдей выглядит какой-то внутренне подготовленной или в меньшей степени напуганной, чем тебе казалось изначально. Она следит за выражением твоего лица, поджимает губы и избавляется от носков, швыряя их на пол. Ты перевариваешь услышанное, упираешься глазами в стену, по которой пляшут тени, и смотришь на Аддамс. Страх есть, и он превосходит по силе любые твои, даже самые смелые ожидания. Ты должен показать девушке, что всерьез обеспокоен этим, но прежде чем ты начинаешь возражать, Уэнсдей тебя перебивает: — Я не уеду отсюда, Ксавье. Нет. — Она оживает быстрее, чем ты рассчитывал. В уме просчитывает ходы наперед, зажмуривается. — Ты понимаешь, что значит быть убитой? — интересуешься вкратце, боясь коснуться ее, чтобы не пошатнуть равновесие. — Я отдаю себе отчёт в том, что происходит. — Заявляет она, ты опускаешь глаза. — Даже примерно представляю, почему все ещё жива. Уэнсдей смягчается, подавляя зевок. Она первой находит твою руку и, насупившись, мажет по своим губам. — Ты что-нибудь помнишь? Кто тебя нашел? Она долго-долго всматривается в обрис твоего лица, затем отводит глаза и выдыхает через нос. Каждое движение даётся ей с трудом, ровно как и решение заговорить об этом. Но Уэнсдей сама начала эту тему и уже не отступит. — Работница отеля пришла, когда полчаса вышли. Она нашла меня без сознания и привела в чувства. Оказала первую помощь. — Ты киваешь — это похоже на правду. — Остальное я не помню. Вообще. Уэнсдей цепляется за твою ладонь и тянет на себя. Ты поддаешься. — Пожалуйста, — она носом закапывается в твою грудь, ты устраиваешься с ней на одной кровати. — Давай проведем отпуск так, как будто ничего не было? Ты глядишь на чёрную макушку, ведёшь нежно по высушенным волосам. Укрываешь Аддамс одеялом, скрещивая свои ноги, пока девушка тихонько посапывает на тебе. — Я все ещё хочу их найти, Ксавье. — Спешит объяснится. — И я их найду, просто сегодня я хотела бы в горы. Она приподнимается и во все глаза смотрит за тем, как взволнованно опадает твоя грудная клетка. Размещает ладонь на ней и приближается к твоим губам. — Я помогу тебе, Уэнсдей, — шепчешь, испытывая какое-то невероятное чувство тревоги. Оно произрастает корнями откуда-то глубже, из самой души. — Но сейчас я согласен стать твоим спутником в горы. Девушка тушуется, когда долгожданного поцелуя не последует. Ты берешь ее за руки и вдохновенно вытаскиваешь из постели. В голове стоит бардак, а на сердце — оседает тяжесть. Ты опять смотришь в окно и собираешься в поход. Не говоря Уэнсдей о том, что накануне поцелуя видел в окне тень.

* * *

Уэнсдей

Ты задерживаешь дыхание, раскидывая руки в стороны. Ощущение свободного полета над телом пьянит неистово, вынуждает радостно и как в последний раз кричать. Перед тобой простирается вся планета, огромные каменные валуны вдали раскалывают подчеркнутое малиновым закатом небо. Ты взбираешься еще выше и выше, и выше, уходишь туда, где тебя не достанет ни одна живая душа. На многие мили здесь нет людей, потому что ты наотрез отказалась следовать туристическим маршрутом и свернула направо. Дорога превращается в сплошное приключение, состоящее из дикой тропы, шелеста ветра в мощных кронах деревьев и редкого покашливания Торпа за спиной. Так он ненавязчиво напоминает тебе, что находится рядом. Ты делаешь очередную остановку на выступе, прикладываешь руку к лицу и сощуриваешься, чтобы рассмотреть, куда следует взять курс. Вы топчетесь по горной гряде три часа, и от каждой новой локации у тебя перехватывает дух. Ксавье бубнит что-то о технике безопасности, когда ты опять склоняешься и поправляешь крепеж на тросах, которые необходимы в случае чрезвычайной ситуации. Ты ловко передразниваешь его, хмуришься также картонно и по-детски, как и Торп, и почти отвлекаешься от пережитого. Не сказать, чтобы произошедшее перевернуло твою картину мира с головы до ног. Тебе по-прежнему есть над чем поразмыслить, ты по-прежнему презираешь трусость и безответственность, даже если они сумасшедшим образом сохранили тебе жизнь. Ты принимаешь самое верное из решений — двигаться дальше, независимо от того, подразумевается ли поход или еще один прожитый день с бьющимся сердцем под грудью. Ты завороженно взбираешься на каменный выступ, останавливаешься, поигрывая робкой улыбкой на губах, и ловишь ветер, который неугомонно треплет твои волосы. Внизу среди увитых дорог теряется блестящий и утопающий в огнях отель, Шрунс и его безлюдные улочки. Эта магия волнует, окрыляет тебя, делает по-своему невесомой. Раскачиваешься на пятках взад-вперед, подставляешь щеки и смеешься. В этом смехе отпускаешь с поводка всех демонов, наслаждаешься поездкой здесь и сейчас ровно также упоительно, как и представляла себе. Ксавье не болтается под ногами, не комментирует твое ребяческое безрассудство, не язвит — смотрит, собирая на груди руки. Ты думаешь о том, насколько он скучный или недалекий, когда мир буквально лежит у ваших ног. Вы находитесь на расстоянии друг от друга, и это тебя устраивает. В ушах стоит природный шум, губы раскрываются от новых дуновений стихии. Ты уносишься вперед, грань реальности и твоего воображения стирается, дарит невероятные по силе ощущения. Стоишь на самом краю и ловишь губами сжиженный грозой и молниями воздух. — Глупая! — Ксавье дергает тебя за плечи назад, толкает мощным рывком на себя, опоясывая твою талию. Поступок парня застает тебя врасплох, ты оказываешься прижата к мужской груди. Ксавье чертыхается и быстро поднимается на ноги, ты не успеваешь и рта раскрыть. — Что…? — Там овраг, ты могла бы сломать шею, дура. — На его лице играют желваки, глаза наэлектризовываются от бешенства. Ты пятишься назад, отступая в безопасное место. Сперва выслушиваешь претензию молча, затем поверженная в шок, бросаешься в наступление. — Да зачем ты все испортил? — двигаешь крыльями носа, гневно смеряя долговязую фигуру потемневшими глазами. В тебе клокочет обида оттого, что Ксавье разрушил волшебство момента своим до тошноты рыцарским поступком. — Потому что ты могла погибнуть, — срывается в крик Ксавье, не собираясь уступать. Ты сжимаешь руки в кулаки. Ничего подобного и быть не могло — у тебя с рождения отменная интуиция. — Нет! — Да черта с два, — шипит он, наскоком преодолевая между вами расстояние в десяток шагов. Природа на вершине одной из скал буйствует, где-то не так далеко трещат угрожающе молнии — предвестники скорого проливного дождя. Торп стоял у подножия горы, ты же по его милости замерла в центре. Он напоминает тебе ребенка, отчаянно требующего подарок в самый разгар покупок — несдержанный, капризный и дикий. Ты невольно проглатываешь саркастичную шутку и хмуришься сильнее. — Это опасно, Аддамс. Ты выбрасываешь вперед подбородок, всем своим видом показывая то, что настроена решительно продолжать. Обходишь ошарашенного парня и под приглушенные раскаты грома в горах возвращаешься на прежнее место. Машешь руками. Показываешь, что Ксавье нисколько не прав в своих догадках. Ты твердо стоишь на земле, а крутой склон перед глазами заставляет кровь стыть в жилах. Ксавье предпочитает отвернуться, ты делаешь то же самое, а когда, нахохлившись, делаешь еще один шаг ближе к краю пропасти, замечаешь, как натягивается его спина. По спине ползет холодок. И вовсе не от того, что на улице становится ветрено. Ксавье рычит и, маскируя волнение за маской равнодушия, нарезает круги по поляне, где вы оказались. Тебя штормит. Зрелище поистине прекрасное и смертельное. Ты ведешь носом и хмыкаешь — почти никто в здравом уме здесь бы сегодня не оказался. Но тебе нравится рушить собственные возведенные границы, нравится открывать для себя нечто такое…безумное. — Не могу, — ругается Торп и отводит тебя от края, излучая ярость. Он решителен и дерзок, отчего кажется вовсе каким-то чужим, буйно помешанным. Ты лицом впечатываешься в его грудь и в шоке поднимаешь глаза. В его зеленых горит столько чувств, что тебе становится физически трудно дышать. Руки по-хозяйски располагаются на талии, и эту хватку Ксавье с блеском укрепляет. Ты порываешься пискнуть, оттолкнуть, но парень проявляет недюжинную злость, адреналин кипятит его вены. Ты очарована его внешним видом — обликом демона-искусителя, имеющим сходство с самим Христом. Ты бы перекрестилась, если бы умела, да только чужие руки не позволяют сделать лишних движений. Находишь глазами линию его губ и начинаешь дрожать. Убеждаешь себя, что это гуляющий ветер во всем виноват, но Ксавье распаляет в тебе интерес. Провоцирует и бешено, неправильно волнует. Вы замираете, когда на вершине горы разыгрывается настоящее представление из низких грозовых туч, обступающих остроносые пики, из грохочущих стрел молний и срывающегося в нетерпении дождя. Они как будто подстрекают сделать глупость. Ты знаешь, что Торп, вероятно, застопорится и, испугавшись грозы, умыкнет тебя подальше. Улыбаешься своим мыслям, поддразнивая Ксавье до чертиков профессионально. Он хватает тебя за шею и мгновенно перехватывает губы своими. Тебе приходится вытянуться во весь рост, чтобы хоть немного сгладить разницу. Ксавье напористо накрывает твой рот, жадно крадет этот крышесносный поцелуй и давит тебе на затылок кончиком большого пальца. Из твоих глаз вырываются искры. Ничего столь звериного в нем ты предположить не могла. Из раза в раз он оказывался сдержанным в твоих глазах, когда мог проявить чуть больше жесткости. Но фейерверк на изнанке век оказывается масштабнее, а губы Торпа слаще и податливее. Ты боишься того, что Ксавье, насытившись, прекратит и разомкнет ваши губы, поэтому, сориентировавшись, кладешь обе ладони на его колючеватые на ощупь щеки. Язык Ксавье хозяйничает в твоем рту, глотку сушит от нехватки кислорода, истома бьет высоковольтным разрядом по голове. Руки Торпа беспорядочно движутся по твоему телу — от плеч устремляются ниже до поясницы. Ты в открытую стонешь ему в рот, развязно причмокивая губами. Не успев опомниться, чувствуешь, как Ксавье затевает новый раунд, а на лица вам сыплются капли дождя. — Опусти руку, — шепчешь в полураскрытые губы Торпа, замечая в поле зрения исключительно их. Ксавье рассматривает тебя, как пьяный, ухмыляется и принимается зацеловывать твои губы с утроенной силой. Ты зажмуриваешься и гладишь его по лицу, отвечая по возможности на все. Тебя подкупает эта львиная неаккуратность и животный порыв имени Ксавье Торпа. Ты разочарованно хныкаешь, когда вместо рук парня вокруг образуется пустота. Ливень орошает вовсю соседнюю вершину. Ты оглядываешься, он размышляет, где бы укрыться. Оба никак не комментируете произошедшее, но судя по тому, как саднят губы Торпа и горят глаза, ты принимаешь это за свой личный успех. — Сюда, — подсказываешь и стремительно сбегаешь вниз по склону в поисках укрытия. Ксавье не прекословит. Ваши пальцы слишком горячие на фоне бьющего по спинам проливного дождя. Водная стихия начинает разгуливаться по полной. Твоя куртка намокает за секунду, рубашка и футболка под ней липнут к коже, напитываются влагой. Через пару минут тщательных поисков ты затаскиваешь Ксавье в расщелье, напоминающее собой медвежью нору. К тому моменту твои ноги в сапогах, как две хлюпающие лужи, замерзают, а нос моментально холодеет. Тебе некомфортно. Тело бьет озноб. Голова, целиком промокшая и тяжелая, начинает раскалываться. Но ты переглядываешься с Ксавье, внимательно тебя изучающим, и начинаешь по кругу заливаться смехом, что он охотно поддерживает. Прислоняешься боком к каменной стене, Торп выжимает неохотно свои волосы. Улыбается своими невозможно широкими, призывными ямочками на щеках и трусит головой, подобно заядлому рокеру. Он проворачивает это не специально, но ты буквально глазеешь на то, как появляются линии вен на руках Ксавье, на то, как он с интересом подходит к изучению пещеры, как он бросает на тебя взгляды. Ноги подкашиваются сами собой — не то от усталости, не то от понимания, что в Ксавье тебе начинает нравиться даже то, как он забавно хмурится. Пока ты пребываешь в стадии блаженного идиотизма, а с волос бесконечным потоком струится вода, Торп увлекает тебя за собой в глубь пещеры, и ты охаешь. Он где-то нашел сухие ветки и сконструировал подобие костра, так что ваше маленькое убежище вскоре озаряется пламенными отсветами. — Замерзла? — шепчет Ксавье в самую макушку, ты насупливаешься. Он устраивает тебя на своих ногах, прижимая спиной к груди. У тебя от холода зуб на зуб не попадает. Подставляешь ладони к огню и растираешь их. — Да. — Ты утомлена прогулкой, сказывается сонливость, поэтому ведешь себя предельно честной дамой. В отличие от тебя его куртка выглядит не настолько измокшей, да и остальные вещи просушиваются быстрее. Ксавье упирается подбородком в твою голову и успокаивающе гладит по плечу. Тебя клонит в сон, но дрожь не прекращается, несмотря на тепло, идущее от костра. Закатываешь глаза и умащиваешь голову на плече. Торп давит улыбку. Ты тоже бы улыбнулась, однако не находишь на это сил. Сотрясаешься в приступе озноба. — Уэнсдей, посмотри на меня, — командует Ксавье, ты мечтаешь разделать его по частям, так как дремота захватывает тебя в свой пленительный сон, противостоять которому ты не можешь. Но все же неохотно отзываешься. Поднимаешь на него глаза и вопросительно смотришь. — М? Ксавье, не говоря ни слова, тянет вверх твои вещи, ты хлопаешь глазами. Оставшись в белье, потерянно озираешься, гневно свистишь, выставляя руки перед собой. Торп поспешно отводит глаза и проглатывает смятение. Пожимает плечами и раздевается сам. Ты пугаешься того, что Торп окончательно сбрендил, потерявшись в горах. Хотя тебя кидает в пот, как только парень избавляется от своей хлопковой, до жути удобной футболки. Даже застываешь в одной позе. — Пожалуйста, не волнуйся, — бормочет, а у тебя закрадываются подозрения, что спятила ты сама. Ты не прячешь взгляд, а с интересом кусаешь губы. Сиротливый ветер гуляет по твоей пояснице. Морщишься. Ксавье убирает твои вещи на просушку, расстилает их. И надевает на тебя свою футболку, свитер, которые, кажется, не промокли вовсе. Эта забота — простая в своей сути, необязательная, но согревающая каждый уголок души, вынуждает твое сердце выпрыгивать из глубин. Ксавье остается сидеть почти обнаженным, и тебя распирает от негодования. Ты жмешься к нему плотнее, укутывая курткой по самое не хочу. Этого резонно мало, но ты поворачиваешься к нему лицом, седлаешь тело и смотришь. Он смотрит в ответ обескураженный и взлохмаченный. Какая-то неопознанная тобой ранее эмоция поднимается со дна души, и ты укрываешь его бережно своими руками, носом касаясь щеки Торпа. Он обхватывает талию в ответ, вы оказываетесь прижаты друг к другу теснее некуда. Ксавье напоминает тебе большого плюшевого медведя-гризли, которого тебе однажды подарил в детстве Фестер. Он и эмоции рождает в тебе подобные: их слишком много, чтобы описать словами, они все пребывают и пребывают, и ты понимаешь, что из этих ладоней не сбежала бы никуда, даже если бы тебе предложили взамен нечто теплое, уютное и большое вроде пледа. Ты мягко поддаешься вперед, завлекая Ксавье в новый поцелуй. В отличие от предыдущих он тягучий, трепетный, наполненный молчанием и безмерной благодарностью. Торп аккуратно оттягивает твою нижнюю губу, повторяет, затем любуется твоей реакцией и улыбается. Ты игриво кусаешь его, нежно водишь языком по губам, перехватываешь своими. Не хочется вкладывать сюда распаляющие страсть поцелуи и сплетать языки — хочется сидеть, обнявшись, у костра и не думать ни о чем. Вы выбираетесь из укрытия только тогда, когда на небе проступают мазки ночи и по всему небосклону загораются бисеринки звезд. Ваши пальцы переплетены, а дыхание выровнено. Шмыгаешь носом, переступая кое-как очередную корягу. Решение переждать ливень оказалось правильным — так вы сэкономили силы и поговорили не на эмоциях, а впервые откровенно. Обнажая прошлое и настоящее. — Уэнсдей, спасибо, — Ксавье, заручившись твоим прямым взглядом, улыбается, потирая пальцами твою ладонь. — Вечер получился… — Мокрым. — Подсказываешь и смотришь под ноги. Ксавье усмехается. — И это тоже. — Вообще ты знаешь… — Что? — Торп отвлекается от дороги. Вы лениво входите на территорию отеля. Все лавки и магазинчики с растянутыми тентами промокли до нитки. По тропинкам тянется влажный след. — Я хочу попробовать эти отношения. Может быть, быстро, но хочу. Ксавье останавливается за тем, чтобы взглянуть в твои широко распахнутые глаза и оценить вьющиеся волосы, сползающие на лоб. Его рука в нетерпении или ликовании обхватывает твои пальцы, а глаза… глаза сияют тысячами неоновых прожекторов — именно так ты видишь Торпа, которому в сумасшествии не уступаешь. Из-под ног уходит земля от иррационально душащего тебя волнения. Смаргиваешь оцепенение, чтобы ответить, но тебя обрывает на полуслове мужской голос: — Ксавье! — окликает парня парень пошире в плечах и беспокойнее в манерах, и ты следишь за ними двумя. Торп отпускает твою ладонь, чтобы поздороваться. Ты не сторонник уличных бесед с малознакомыми людьми, поэтому извиняешься и тут же отстраняешься. Торп оказывается вовлечен в беседу — тот, кто представился Гарретом с сочувствием или пониманием кивает и склоняет голову вбок. Ксавье выставляет руки вперед, что-то добавляет, жестикулирует, пока ты прячешься под навесом одной из лавок. Хлюпаешь носом и задумываешься, почему бы тебе не вернуться в корпус самостоятельно. Проходишь мимо Ксавье, давая понять, что ждать не станешь, усталость высосала из тебя все соки. Он неопределенно пожимает плечами, поправляя язычок куртки. Тебе холодно. Отсыревшая одежда не способствует улучшению настроения. Оборачиваешься на парня и смачиваешь языком губы от нарастающего раздражения, прибавляешь скорости шагам. Ксавье выкраивает минуту, прерывая разговор, и ловит тебя своими большими ладонями. По спине тотчас расползается дрожь, а щеки зажигаются очаровательным румянцем. Он непритязательно увлекает тебя следом, отчего ты поджимаешь ноги и фыркаешь. Торп мягко разворачивает тебя лицом к себе, ты теряешь опору под ногами, так как они соскальзывают по брусчатке. Парень подхватывает тебя сразу же, и ваши настороженные взгляды пересекаются. В свете пламенеющего заката — промокшей до нитки, рискующей подхватить болезнь, ты смотришь в глубину зелёных глаз, обращённых на тебя с блеском, и понимаешь, что назад все пути отрезаны. Ты влюбилась. За какие-то стремительно пронесшиеся две недели. — Пойдем греться, Уэнсдей, — Ксавье прикладывает губы к твоему виску и кивает стоящим в отдалении знакомым в знак прощания. Ты зажмуриваешься и с лаской ныряешь в знакомые объятия.