Прошлое ещё дышит

      Стукнул о стол термос, ослепив бликом, пойманным зелёным жестяным боком.       – Горячий шоколад.       Том недоверчиво потянулся к термосу. Открутил крышку и вдохнул. И правда: густой запах горячего шоколада.       – Не вздумай решить, что я извиняюсь. Просто выглядишь очень жалко, – сочувственно поджал губы Гарри.       Том трансфигурировал кружку из ближайшего пера. Большую кружку, чтобы за ней можно было прятаться и избегать разговора как можно дольше. Чтобы можно было залить зябкость в груди раскалённой сладостью шоколада.       – Слышал, Дамблдор будет вести у нас с понедельника. Кстати, Мальсибер сегодня залил мне конспекты чернилами, – будто невзначай напомнил Гарри.       – Я помню, – скупо буркнул Том.       Даже немного совестно стало оттого, что оставил беднягу на растерзание Рыцарям. Но Гарри пора бы научиться самому сдерживать их неприятие и замечать, сколько работы делается ради его беспроблемного существования в слизеринских пенатах.       – Прогуляемся после ужина?       – Что-то новенькое, – уклончиво отозвался Том, смахивая с губ шоколадные усы прежде, чем Поттер придумал бы по этому поводу остроумный комментарий.       – Ничего такого – я, ты, Чёрное озеро. Можем встретиться перед твоим ночным обходом.       – И с чего такие предложения?       «С учётом, на какой ноте мы разбежались двадцать пятого числа», – не договорил очевидное Том.       – Просто так. Аванс пасхального чуда.       Нервно дёрнулся уголок рта.       – Допустим, – неопределённо проговорил Том.       Поттер улыбнулся, сверкнув зубами и смешливыми искрами в глазах. Отбросил тёмные кудри движением ладони, склонил голову так, что свет залил белым линзы очков. Буквально на мгновение, но так ярко, что перед глазами застыли цветные пятна. Почти ожог сетчатки Том получал каждый раз, когда смотрел на него такого – непринуждённого, слегка наигранно расслабленного, настоящего. Может, это и не был настоящий Гарри. Но таким он нравился больше всего. Живым.       Лучше любой античной статуи и киноактрисы с обложки журнала.       Непривычно чувствовать увлечение и некоторое восхищение так долго и к человеку, находящемуся физически поблизости. Обычно такое притяжение выветривалось за считанные дни, за пару недель или месяц, сменяясь новой заинтересованностью. Что-то вроде отношений музы и творца, где творец не может глаз оторвать, а от музы требуется просто быть. И музы зачастую даже не догадывались о своей роли.       Единственная страсть, которая действительно занимала Тома – поиск музы. Мир становится очень скучным, если стремиться не к чему, если окружают только подконтрольные ему болваны. Ещё скучнее становится от осознания того факта, что любой поначалу интересный человек с течением времени тоже ложится к его ногам. Безнаказанность и всемогущество оказались неимоверно утомительными и пресными.       – Насколько всё плохо?       Том помотал головой, сглатывая шоколад. Произнёс:       – На самом деле неплохо. Кое-кого посадят, но моих планов это почти не коснётся.       – Я рад.       Захотелось рассмеяться ему в лицо.       – Что, правда?       – Ага, – с вызовом подтвердил Гарри, озорно ухмыляясь. – Рад, что мы и дальше будем ночами сбегать на Астрономическую башню и что ты продолжишь вот так на меня смотреть.       – Как?       – Как будто хочешь съесть.       – Я не василиск, Гарри.       Он наморщил нос, не то поправляя таким экстравагантным образом очки, не то выражая отношение к василискам. Либо не заметил провокации, либо наконец научился их игнорировать.       – Но можешь им стать.       – Интересно, как, – усмехнулся Том, возвращаясь к штудированию учебника.       Руны, вот о чём сейчас надо думать.       – Надеюсь, ты не узнаешь, – с непонятной интонацией сказал Поттер. Поёжился. Том приподнял бровь.       – И что это должно значить?       – Что я не так уж уверен в том, что ты неисправимый придурок, наверное, – беспечно пожал плечами Гарри. – А ещё Твайла сегодня звала тебя на чай. Именно на чай, а не поговорить.       – Любопытно.       – Какая твоя любимая игра?       Том подумал, что неверно расслышал.       – Что, прости?       – Игра. Любимая. Шахматы, покер, что-то ещё?       – Не знаю, – Том задумчиво хмыкнул, – но точно не шахматы. К чему вопрос?       – Просто так, – с самым невинным видом улыбнулся до ямочек на щеках Гарри.       В его глазах разливались вместо холодного изумруда выгоревшие от летней жары поля. Жёлто-зелёные, сочного цвета сухой травы, насыщенного солнцем и зноем. Первая муза, на которую хочется не просто смотреть. День этого осознания стоит отметить в календаре красным и праздновать ежегодно целую вечность.       Том заложил страницу пальцем и закрыл книгу. Прошёлся взглядом по лицу Поттера, зацепив росчерк шрама, сведённые брови и хитро прищуренные глаза. Дошёл до подбородка и скользнул дальше, мимо расстёгнутой верхней пуговицы рубашки и ослабленного галстука. К подвёрнутому рукаву, открывающему предплечья. Изящные, словно мраморные, выверенные до миллиметра каждой линии. К тонким пальцам, сжатым в подпирающий щёку кулак. По белёсому штриху рубца на запястье, оставленном, наверное, одной из их дуэлей.       – На что ты так смотришь?       – Любуюсь, – с иронией, чтобы скрыть правдивость слов, протянул Том. – Не хватает одной детали.       Он нехотя отложил книгу, чтобы добраться до палочки, откатившейся к краю стола. Отлевитировал на макушку Гарри чистый пергамент, игнорируя подозрительный взгляд, и прямо в воздухе принялся за трансфигурацию. Двадцать секунд и волосы ему примял медный крылатый шлем, за неимением наносника напоминающий каску с небольшими крылышками у висков. Мысленно похвалил себя за исполнение – вышло недурно.       Гарри поднял глаза, смотря сквозь прижатые пряди волос, стянул шлем и присвистнул.       Образ юного ангела рассеялся, о чём Том подумал с мимолётной грустью.       ***       Том развернулся посреди коридора, услышав знакомый голос в скрытой статуей нише. Два дня назад он прогнал оттуда третьекурсников, сейчас же с неудовольствием подумал, что попался кое-кто покрупнее. Он беззвучно бросил в туфли заглушающим заклятием, но, неуверенный в качестве невербальной беспалочковой магии, крался к нише чуть не на цыпочках. Снял заклятие за пару шагов до неё, нарочито громко стукая каблуками. Разговоры затихли. Он мстительно оскалился, с наслаждением думая о том, что очень удачно зачитался и пропустил поворот, из-за чего забрёл в пустынный коридор. Отыграться на нахале подмывало очень давно.       В темноту ниши он ворвался, умышленно взметнув полами мантии в резком движении, стараясь произвести исключительно устрашающее впечатление. Пусть главную цель этого манёвра уже ничем не напугать, спутницу, возможно, удастся отвадить раз и навсегда.       Впрочем, её уже на следующей неделе, вероятно, сменит другая.       – Воркуете?       Даже в тени статуи было видно, как закатил глаза Альфард.       – Сколько?       – Одними баллами, боюсь, не отделаетесь, мистер Блэк и мисс?..       Девчонка пискнула фамилию.       А Блэк отлично знал, что речь идёт не о баллах, поэтому благоразумно молчал, ожидая конца спектакля.       – Вон, – прорычал сквозь зубы Том, отступая в сторону. Девочка пронеслась мимо, испуганно извиняясь по дороге.       – Ну вот, – обиженно пробормотал Альфард. – Опять проспорил. Я не помню сумму.       – Пять, – победоносно подсказал Том.       – Пойдём на свет, я в темноте ни черта не разгляжу. Но это последний раз, – погрозил он пальцем, – больше ты от меня ни кната не добьёшься. И никто не добьётся.       – Прятаться надо уметь, – безжалостно поддел он. – Ты совсем разленился, где вся изобретательность?       – Это ты вконец осатанел, дорогой староста, – показал язык Блэк, отсчитывая галлеоны. – Пять. Вот. Пойдём покурим, давно не болтали с глазу на глаз.       Заговорили они уже добравшись до пустого класса. Альфард без зазрения совести забрался на подоконник и вытащил трубку. Том достал сигареты.       – Я говорил с Грейнджером.       – Да? – с сигаретой в зубах переспросил Том, не беспокоясь о неразборчивости речи. Блэк умел читать между строк, даже если строк и в помине не было. – И как?       – Непонятный он, – поделился Альфард. – Но, – он затянулся, – умный. И, кажется, впечатлительный.       – Даже так?       – Немного чересчур впечатлительный. И наглый – жуть, – довольно кивнул он. Почти восхитился. – Интересный. И много понимает, даже если кажется, что это не так. Зря ты так с ним.       – Не понимаю, о чём ты, – ровно произнёс Том.       – Торопишься.       – А вот это уже не твоё дело, – жёстко отрезал он.       – Как скажете, сир, – нахмурился Альфард и шутливо отдал честь.       Клоунада. Дешёвая клоунада, но занимательная.       Альфард имел бы все шансы оказаться на месте Поттера, если бы не выводил нарочито провокационным поведением. Он тоже был из тех, про кого за глаза, совсем не в качестве комплимента говорили «умный». И из тех, про кого сам Том сказал бы «много понимает, даже если кажется, что это не так».       Он отлично научился прикидываться дураком, развязным шутом, при случае изображать личность ветреную, поверхностную и легкомысленную, но за всем этим крылась чисто блэковская, очень подходящая Слизерину расчётливая тактика. Том его в своё время расколол, за малым не поверив тщательно отыгрываемому образу. Очень вовремя расколол.       – Переигрываешь, – бросил Том.       – Как умею, милорд, как умею, – расплылся в извиняющейся улыбке Альфард.       Джокер, вот кто он.       ***       Вместо обещанного чая перед ним звякнули чашкой кофе.       – Двойной эспрессо, угадала? – поинтересовалась Твайла с азартом заядлого картёжника, сделавшего крупную ставку на рискованную партию.       – Угадали.       – Это хорошо, – коротко кивнула она, усаживаясь за столом в кресло напротив. – Новости?       – Гарри сказал вам про кофе? – с деланным безразличием спросил он.       Она растянула губы в неприятной улыбке, по обыкновению не коснувшейся глаз.       – Нет, это была только догадка. Новостей нет или они настолько плохие, что их лучше не касаться?       Том качнул головой, сам не зная, как ответить. Посмотрел в сторону камина – не растоплен. Впервые за все его визиты сюда.       – Что может сказать о человеке огонь, если огня нет?       – Многое, – в привычной манере заговорила Твайла. – Например, что человек исчерпал все подсказки или начал искать их в себе. Потому что даже если кто-то не разжёг огонь, ищущий всегда его найдёт. А ты, Том? – она склонила голову, позволяя тени скрыть лицо, на котором мерцали мягким белым светом глаза. – Можешь найти подсказки в себе?       Он и не думал пить кофе, но сейчас схватился за ручку чашки, чтобы выкроить время на обдумывание ответа.       Давай, Том, расскажи себе о себе.       Столкновение с собой не обещало ничего хорошего.       – Во мне, возможно, тоже потух огонь, на который я раньше ориентировался, – выдавил он, буравя взглядом остывшие чёрные угли.       – Иногда путь может подсказать огонь в ком-то другом, – доверительно сообщила она. – Нужно только приглядеться.       – Я боюсь огня.       – Ты им одержим. Пожалуй, той высшей формой одержимости, которая вселяет вместе с поклонением страх. Ты чувствуешь силу, но не осмеливаешься протянуть к ней руки, получить контроль. Боишься обжечься, – она облизала губы, тоже, верно, оттягивая момент завершения фразы, – потому что уже обжигался.       Все их разговоры как-то так и выглядели. Недоговорка на аллегории, метафора на переносном смысле. Слоёный торт из неумения или нежелания говорить прямо. Ощущение того, что получается различать подтекст, льстило. Том прочистил горло, теряясь в мыслях и чувствуя себя висельником, стоящим на качающемся табурете. Вроде опора под ногами есть, но петлю на шее никто не ослаблял.       – Раньше я эту одержимость контролировал.       – Нет, – рассеянно покачала головой Твайла, обводя пальцем ободок своей чашки. – Ты всегда бросался в полымя с головой, просто научился забывать об этом. Забывать и первоклассно врать себе о том, что имеешь власть над тем, что раз за разом одерживает над тобой победу.       – Сегодня я перестал себе врать.       – Правда?       Она улыбнулась с печальным недоверием, с которым обычно улыбаются очередной детской фантазии.       – Мне кажется, я один вижу в смерти красоту. Я один могу сделать из его смерти, его падения искусство. Превратить это в перформанс, инсталляцию, – выложил он сокровенное убеждение, пожалев об этом уже произнеся последнее слово. Вот так, сгоряча, всегда и утекали из его рук все секреты – необдуманно и запальчиво, с внезапным доверием к тому, кто его не заслуживал. – Он рассматривает это как унижение и разрушение; я же как своего рода созидание.       Она замолчала на минуту, задумчиво хмыкнула, дёрнула головой, всматриваясь в кружевную скатерть.       – Ты ещё молод, поэтому смотришь на всё несколько... романтически. Это делает тебя тонкой натурой, натурой чувствующей, высоко организованной, но со временем ты поймёшь... – она помедлила, – что смерть – это почти всегда грязно, быстро, неумолимо и в неподходящий момент. Глупо, безыскусно и некрасиво. С насмотренностью приходят мудрость и умение ценить жизнь.       – Вы сказали «почти всегда», – с плохо скрытой, безосновательной и жалкой надеждой проговорил Том.       – Сказала, – не стала отпираться Твайла. – Но я такого не видела. А я, поверь, видела много. Ни к чему приближать то, что и так случится и чего никто не ждёт. И уж тем более ни к чему с этим играть. Проигрыш всегда очень болезненный, – через силу, словно сопротивляясь сильной боли, объяснила она.       Том закусил губу и уставился на свои сцепленные руки, лежащие на коленях.       – Смерть странно, поломанно и неправильно выглядит, дурно пахнет и никогда не даёт второго шанса. Не всегда мёртвые сразу оказываются в могиле, ты и сам это прекрасно знаешь. Иногда убить человека можно даже не останавливая его сердце. Один такой белокурый труп тебе хорошо знаком, – криво ухмыльнулась она. – Ходит, медленно гниёт, разлагается; от него за милю несёт мертвечиной, и разве это того стоило? – безошибочно ударила она по больному. – Ты знал, к чему всё это приведёт. И всё равно не смог остановиться.       Сердце сжалось в судороге. Он весь сжался, скорчился, ужался до маленькой точки.       «Не жалеет ли ученик о своей окончательной победе?»       Доволен ли он? Не доволен. Никогда не был доволен.       Прекрати так усмехаться, Абракас. Ты знаешь, никогда не был доволен.       Ты сам себя убил.       Молчи. Молчи. Молчи.       Белокурый труп.       – Я не хотел, – дрожащим голосом проговорил Том, чувствуя, как непроизвольно каменеет лицом. – Я не знал. Не думал, что он сломается.       – Это было осознанное решение.       – Нет! Нет, я ценил его, я не хотел, чтобы всё так закончилось, – не помня себя повторял Том, закрываясь руками, сдерживая так не к месту рвущиеся слёзы. – Это была игра. Он знал правила, он тоже был игрок. Поражение надо принимать с достоинством, – рявкнул он, ища оправдания, повторяя заученные фразы.       – Но ты мог не доводить его до поражения, – бесцветно произнесла Твайла. – Это был выбор, и ты сделал его сам.       – Я не жалею, – зло выкрикнул он. – Не жалею.       – Ты всё ещё к нему привязан.       – Это он никак не может отвязаться.       – Он не будет последним, если не научишься управлять собой.       Он посмотрел на неё сквозь пелену яростных слёз. Унижение. Ощущение раздавленности.       Он это ненавидел.       – Как, чёрт побери?       – Будущее всегда вытекает из прошлого. Не всегда из твоего. Все предпосылки в прошлом, – закончила она, смотря с неподдельной заботой, почти нежностью. Сопереживанием. Пониманием.       – Значит, прошлое?       Он с остервенением потёр лицо, фыркнул, маскируя остаточный спазм рыданий. Медленно уточнил:       – Прошлое, где кресты и могилы?       – Определённо да. Прошлое никогда не бывает мертво, Том. Вся жизнь там, запомни это и повторяй себе почаще, – велела Твайла. – Многое изменится на исходе июня. Набирайся сил.       В камине робко шипели мелкие язычки пламени. Острые и колючие. Юные, убитые горем, грызущие твёрдые угли.       Наверное, пламя горело там всё это время. Это Тома в тот день забыли растопить.       ***       Как Гарри отреагировал на сорванную прогулку, узнать ещё не довелось, и доведётся, вероятно, только утром. Том подошёл к его постели вплотную, подслеповато щурясь в темноте. Глаза всё ещё щипало.       Полог свернулся сам, не дожидаясь повелительного жеста, повинуясь одной мысли.       Фарфоровый, не мраморный. Такой хрупкий и манящий зеркальным блеском лица, он действительно пробуждал аппетит.       Будет ли Том жалеть о победе или вовсе её не допустит? Нет, то была не его победа, то было чужое поражение. В той игре не было победителя, только два проигравших.       А Поттер спал спокойно, не метаясь от кошмарных снов. Том принял это за знак, что лезть в его голову не нужно. Отошёл к своей кровати, лёг не раздеваясь. Восприятие размылось, отдавшись на волю мерно накатывающим волнам усталости, уносясь прочь от берега реальности, являя реальность новую, реальность сна...       Огромный клык пронзает дневник, окропляя ядом, текущим теперь и в его жилах. Рана на руке кровоточит и страшно жжёт, не давая сосредоточиться на главной задаче – кусочке души Тома Реддла. Он терпит боль, сгребая все остатки воли, чтобы не свалиться без чувств прямо здесь. Дневник шепчет и умоляет, разражается предсмертным скулежом, искушая и заражая, пронизывая болью. Шрам пульсирует и тоже наверняка кровоточит. Боль и ощущение потери – такое, как будто он лишился конечности. Вот и всё. В обложке дневника зияет дыра, раскуроченная по краям от дрожи не слушающихся рук. Больно. Боль затапливает всё вокруг, лишает опоры, выбивает из-под ног холодный пол Тайной Комнаты, боль не даёт дышать. Не даёт даже думать.       Том раскрыл глаза. Его била крупная дрожь, струился вдоль позвоночника холодный пот. Трясущимися руками, как в самой сильной лихорадке, он вцепился в простынь и сел, проскользив мокрой от пота ладонью по лбу, зачесав назад волосы в надежде, что это вернёт чёткость зрению. Безрезультатно: перед глазами мир так же плыл, его вело в сторону; балдахин кренился и опрокидывался, качаясь, как терпящее крушение судно. Наконец получилось отдёрнуть полог. Том свесил ноги вниз, найдя успокоение в прикосновении босых стоп к ледяному полу. И никак не мог заставить себя открыть глаза, потому что знал: на соседней постели так же сидели, убрав полог и не открывая глаз от всепоглощающего страха.       Дрянная связь.