Прошлое ещё дышит

      По загривку медленно скатилась капелька пота.       – Ты уничтожил дневник... Невозможно. Это невозможно, – глухо и потерянно выдавил Реддл.       Так вот что он видел.       Гарри разбудила связь. Грубым толчком выбила из сна, дав понять: Том узнал нечто важное, и у него теперь проблемы. На одну больше, чем было раньше.       – Башня. Ты будешь идти очень быстро, если хочешь жить, – шипел Том, целясь палочкой в его лоб. В самый лоб, где пульсировало с младенчества сосредоточение чужеродной силы, которую невозможно окончательно выкорчевать из себя; в самый лоб, где сжался в судороге ужаса крестраж. Он был там, Гарри мог сказать с уверенностью: ни черта не исправила перемена дат на календарных страницах. Волдеморт всё ещё дышал ему в затылок, он был повсюду снаружи и, в тщательно ограждённом месте, внутри. Том встал и начал приближаться. – На выход, живо. Я не стану повторять.       Гарри подался вперёд, позволяя концу палочки упереться в кожу. Не мигая посмотрел на Реддла, облизал пересохшие губы.       – Я тебя не боюсь.       – А стоило бы, – с нескрываемой угрозой посоветовал Том. – Очень зря ты меня не боишься. На выход, – скомандовал он, кивая в сторону двери.       Кадры сменялись, как срываемые бешеным ветром листки календаря. Шаг за пределы спальни – гостиная; шаг из гостиной – подземелья. И коридоры, коридоры и коридоры. Астрономическая башня, на которой ветер свитит в ушах и звёзды смотрят то ли любопытно, то ли осуждающе, а самый простой и верный выход – самоубийственный прыжок вниз головой. Реддл, без сомнения, успел бы среагировать, если бы Гарри вздумал перемахнуть через ограждение и кинуться к земле, но соблазн всё ещё был велик. Да и непривычно всерьёз задумываться о том, что Том станет его спасать. Но Том точно стал бы.       – Кажется, я дал тебе достаточно времени, чтобы разобраться в себе, – перекрикивая бурю – внутреннюю или погодную, – начал Том.       – О чём ты?       Лицо напротив хранило выражение ожесточённой решительности. Такой, как будто палочка в дрожащей руке отяжелела и для удерживания её в нужном направлении требовались нечеловеческие усилия.       – Ты фальшивка, – выплюнул Реддл. – Ты вечно врёшь, знаешь обо мне всё и одновременно не знаешь ничего, тебя не существует, Гарри Поттер, ты образ и мираж, ты такой ненастоящий, – с интонацией прокурора зачитывал обвинения Том. – Треплешь мне нервы, рушишь планы. Ты будто не принадлежишь этому месту, этому времени и миру вообще. Зачем ты пришёл и откуда?       – Зачем? – переспросил Гарри с истерическим фырканьем. – Да просто так.       Луна, серебряный диск, оплавленный молочным сиянием у краёв, на несколько секунд стыдливо скрылась за полупрозрачной вуалью облака. Звёзды испуганно замигали. Шторм, нагнетая напряжение, трепал от голода верхушки деревьев Запретного леса. Его желудочный сок, стремясь переварить двух жертв, отдать их на волю буре, заволок воздух гнилостным страхом, липким и скользким.       – Зачем ты делаешь это со мной? Зачем существуем мы? Зачем эти разговоры, угрозы, увещевания, чего ради ты меня преследуешь? Как ты смог уничтожить дневник? – из его голоса выветрился стылый, ледяной гнев. Осталась только растерянность; Том на грани истерики. И Гарри тоже. – Я не понимаю, – обречённо прошептал он, и эти слова на удивление не потонули в пучине бури. – Я ничего не понимаю.       Том дышал медленно, но очень шумно и порывисто, обозначая каждый вдох кривым движением линии плеч. Его колотило. Рука с палочкой безвольно повисла вдоль тела, но Гарри и не думал доставать свою.       – Зачем? – как каплю чернил на чистый пергамент проронил Гарри. – Может, затем, что ты мне ненавистен, – припечатал он, борясь с чувством выжигающей тоски, камнем тянущей грудь, – затем, что ты, Том Реддл, ты Тьма во плоти, ты разрушаешь, после тебя ничего не остаётся, ты деструктивен от корней волос до кончиков пальцев. – Вслед за ураганным ветром взревел каскадом упругих струй ливень. – Затем, что ты мерзок, в тебе нет ничего живого. Ты прогнил изнутри. Ты беспричинно, чудовищно жесток, ты пропах трупным ядом. От тебя разит, – сквозь удушье неясных чувств почти кричал Гарри, – буквально разит смертью. Затем, что ты не заслуживаешь своей силы, потому что ты одинок и жалок. Ты настолько уязвим, что обороняешься насилием. Ты, Том Реддл, мне отвратителен. Поэтому я здесь.       Лицо Тома приобрело то поломанное, разбитое выражение, какое приобретало всякий раз, когда Гарри говорил с ним так. Но взгляд его прояснился. Он сверкнул кровавым пламенем радужек, усмехнулся со знакомой отчаянной злостью – защитной злостью – и прищурился, склонив голову.       – Ты не ответил, зачем до сих пор со мной возишься, если я такое редкостное дерьмо, – едко прошипел он, кашляя и хрипя. Сорвал голос.       Пока говорил, Том отступал к балкону; вот он спиной подобрался к перилам, выйдя из-под крыши на свет, под оглушительный стук ливня и далёкие перекаты грома. Под луной вспыхнул, словно залитый лучом прожектора. Вода побежала по его волосам, наскоро наброшенной рубашке... Он запрокинул голову, подставляя лицо дождю, и ресницы на полуприкрытых веках быстро собрали хрустальные капли. Том вымок насквозь всего за минуту, нечёткий и двоящийся в поднявшемся от ливня тумане водяной пыли.       – Так нахрена мы здесь стоим, Поттер? – рявкнул он, словно издеваясь. Ярость во взгляде потухла спустя секунду, когда он качнулся к перилам, снова задрал подбородок, окатив прежним, насмешливым и болезненным ожиданием.       – Может, потому что я слишком падок на вправление совести психам, – в пол проговорил Гарри. – Или потому что я не хочу, чтобы детям без конца повторяли, как они похожи на своих мёртвых родителей, которые мертвы только из-за того, что кому-то вроде тебя было удобно их убить. Или из-за того, что мне тебя, идиота, банально жаль. Или из-за того, что я ношу под сердцем кусок твоей сраной души, – Том ошеломлённо замер, затем отлип от перил и сделал первый шаг навстречу, – из-за того, что ты любишь горячий шоколад и в детстве так и не смог замучать кошку; из-за того, что гений и одновременно полный придурок, плетёшь интриги, но боишься сов. – Том замер в двух шагах от кромки тени, очерченной навесом, у которой стоял Гарри. – Разочаровываешь и восхищаешь, ты такой ребёнок, считаешь себя всемогущим, но порой абсолютно беспомощен, и... – он захлёбывался словами, воспоминаниями и мыслями, срываясь с еле слышного шипения на крик, и мог бы продолжать свою тираду до бесконечности, если бы Том не рванул в один момент навстречу, схватив за плечи и притянув к себе. Пять секунд они смотрели друг на друга – разбито и одержимо, поверженно и ликующе, и в конце концов всё, что должно было быть произнесено в эту ночь, утонуло во рту Тома. В его губах, мокрых и холодных, как у мертвеца; в языке, настойчиво пробивающемся вперёд, далеко и глубоко, почти насквозь, отравляя, раздвигая внутренности навстречу давлению, смерти, сильной хватке на предплечьях. Том рванул его на себя, отступая, увлекая прочь из тени. Теперь дождевая вода заливала их обоих, проникая в рот, ноздри и уши, затапливая желание вырваться и ударить Реддла, и ей вторило оглушительное крещендо связи, распухающей под веками фейерверками разноцветных искр, кипятящей кровь. Всё это, должно быть, смотрелось очень кинематографично; свет выставлен с профессиональной точностью, кажется, вот сейчас должен вынырнуть из-за угла оператор с громадой трёхногого штатива. Но, увы, не стояла вокруг съёмочная группа, невозможно было заглянуть в сценарий.       Воздух закончился.       Они отпрянули друг от друга и магия развеялась. Остался только пьяный от торжества Реддл, чью голову обрамляла клякса расплывающегося от воды на ресницах лунного света, сжимающий в стальных объятиях, грохот ливня да прилипшая к спине рубашка. Гарри попытался вырваться, но Том стиснул его ещё сильнее, уложив голову себе на плечо, водя рукой по затылку в скованной, неловкой попытке успокоить.       – Идиот здесь только ты, – бархатно протянул он, будто баюкая ребёнка. – Но теперь у нас всё будет по-другому. Хорошо, что ты сказал. Крестраж, чёрт возьми, я знал, что ты не так прост. Теперь всё будет как надо.       – Отпусти, – без особой надежды попросил Гарри.       – Ни за что, – горячий шёпот грел макушку дыханием, в голосе слышалась улыбка. – Теперь ни за что.       Том отстранил его, обмякшего и бессильного, обхватив лицо руками. Он и правда улыбался, мягко и еле заметно. Провёл пальцем по брови, задержался взглядом где-то в районе лба.       – Не знаю, как это возможно, но я благодарен за это вселенной.       Гарри дёрнулся от осознания того, что Том собирался сделать. Всё внутри запротестовало, он впервые ощутил силу связи, которую можно обернуть себе на пользу, взять под контроль. Затрепыхался, пытаясь высвободиться: магия Тома объяла тисками.       – Не надо.       – Спасибо, что ты есть.       Том потянулся к нему. Гарри зажмурился, сжался, не желая чувствовать то, что за этим последует.       Губы невесомо коснулись шрама. Связь прошила тысячей наточенных игл; они кололи тело и душу, кололи мозг, виски и затылок, глазные яблоки, плавились железом в крови.       Он этого не хотел. Ему это не нужно. Это расстройство и помешательство.       Том Реддл – одна большая опухоль.       Волдеморт вылезает из котла, переступая через визжащего Хвоста, баюкающего на земле кровавый обрубок руки; он склабится, его лицо похоже на сухой бумажный лист, его бороздят неестественные складки и морщины, но нет в глазах жизни. Волдеморт вдавливает палец в лоб Гарри, стремясь унизить, доставить боль, повергнуть в отчаяние.       Том стремится передать нежность и бережное отношение. Бережное и бережливое, как к вещи.       Том говорит со Слизнортом о крестражах. Семь – замечательное число, но его восьмой крестраж с этим категорически не согласен.       Волдеморт показывается из-под тюрбана Квиррела. Он кошмарен.       Волдеморт, нет, всего лишь Том, оттаскивает тело Миртл из Тайной Комнаты. Оно нужно было ему там, внизу, и после обряда не осталось сил на Левикорпус, а найти труп должны здесь.       Том, но может и Волдеморт, в этом Гарри не уверен, отшатнулся к ограждению, смотря с искренним ужасом. Его глаза светились красным, почти мироточили. Отлично, он видел всё.       – Я уже не так приятен тебе, Том? – криво усмехнулся Гарри. – Или как мне лучше тебя называть?       – Я уже говорил, ты сам должен решить, – напомнил Том, подозрительно щурясь. Дождь стихал, хлестая ослабшими струйками. Волосы слиплись сосульками, очки покоились где-то на полу непонятно с какого момента. – И теперь это взаимно.       Гарри широко улыбнулся, разводя руками.       – Не хотел усложнять тебе жизнь.       – Но у тебя это отлично получается.       Дождь стукнул на прощание парой крупных капель по плечам и голове.       – Акцио сигареты, – Том поймал пачку на лету, не глядя. Протянул Гарри. – Боюсь представить, что будет твориться в моей жизни, когда у тебя появится желание её усложнить. Бери, – он потряс пачкой.       И Гарри взял.       Его палочка осталась в спальне, поэтому пришлось прикуривать от палочки Тома. Он, наблюдая за тем, как Гарри склоняется к огоньку и ставит козырёк рукой, поймал его за подбородок. Посмотрел сверху вниз, строго и внимательно.       – Если бы я тебя убивал, я бы убил себя, – задумчиво проговорил он и тут же растянул губы в острой улыбке. Гарри перегнал сигарету из одного уголка рта в другой.       – Ты странный, – сообщил тут же.       – О, всерьёз полагаешь, что интерес к тебе – такая уж странность? – преувеличенно усомнился Том. Гарри пожал плечами, пряча взгляд. – Я смирился с тысячей других своих странностей, так что эта – сущая мелочь.       – И ты уже её принял? – откровенно забавляясь, уточнил Гарри. Сигарета перекочевала ему в пальцы и теперь нервно крутилась из стороны в сторону.       – Почему ты спрашиваешь?       – Потому что я ещё нет.       Том весело хмыкнул, опёрся на перила локтем, наконец отстраняясь. Отвлёкся на затяжку, затем склонился к уху, пощекотав дымом и поведав:       – Помнишь, я говорил, что внутренняя гармония важнее совести? Лучше быть мудаком и извращенцем, чем постоянно мучаться. Кстати, кошку я всё-таки убил.       ***       Зеркало осыпа́ло комплиментами как из рога изобилия: это Том научил излюбленным косметическим чарам. Он стоял за спиной, положив руки Гарри на плечи, увлечённо объяснял что-то отражению, размашисто жестикулируя.       Такой живой.       Ночь на башне очень хотелось забыть. Всё только начало налаживаться, пусть сложно назвать отчаянную попытку найти успокоение и вытекающее из этого согласие на дружбу гарантом положительной развязки, но это давало опору. Хоть шаткую и сомнительную, но всё же опору. Это было как цепляться за узкий выступ скалы, пытаться удержаться на нём, скользком и неудобном, потому что внизу – пропасть. И, даже если очевидно, что рано или поздно сорвёшься, падать страшно.       И ведь не нашлось внутри ни сил, ни желания противостоять. Как можно не разглядеть в себе что-то настолько огромное и прожорливое? Нужно срочно найти Гермиону.       Почему и как, через какие остановки ходит рейс от нерешительности до бессилия? И где конечная, что там будет? Зависимость, смерть, безумие?       Гарри, кажется, вытащил на этот рейс счастливый билет. Позолоченный и щедро окроплённый кровью, слегка опалённый по краям.       Абракас показался в проёме, но тут же ойкнул и хлопнул дверью так громко, что вспыхнула у висков головная боль.       – Интересно, что бы это могло значить... – явно потешаясь, поинтересовался у двери Том.       – Знать не хочу.       – Первая пара у Дамблдора. Прелестно, не правда ли?       – Чудесно, – сквозь зубы проскрипел Гарри.       – Последнее зельеварение, а потом мы поговорим. Ты, я, Тайная Комната. Встретимся там сразу после ужина.       – А на ужине тебя не будет?       – Дела, – односложно отмахнулся Том.       Он не отпускал от себя ни на шаг. На завтраке они сидели напротив, на трансфигурацию шли вместе, сели рядом, только трясло Гарри обособленно, и даже связь, наверное, не передавала всё многообразие оттенков его ужаса.       Дамблдор явился сразу после начала занятия. Дежурно улыбнулся, и морщин у глаз насчиталось раза в два меньше, чем было будущем. Взгляд неуютно проскользил по лицам сидящих в первом ряду. Том, как староста, был как раз из таких и, конечно, утянул за собой Гарри.       – Видел сегодня столько новых лиц, – начал профессор, улыбаясь своим мыслям. – Даже немного растерялся, шутка ли – не знаю треть собственного факультета. – Дамблдор, до того прохаживавшийся перед притихшими студентами, остановился и протяжно вздохнул, смотря в окно. Кивнул сам себе и продолжил: – Как страшен хаос войны, он отбирает у человека самое дорогое; то, что вселяет в нас уверенность – рутину. Хотя для нас, особенно в молодости, привычно считать её скучной и утомительной, рутина, по сути, единственное, что в нашей жизни неизменно, а оттого и полезно, ведь дарует ощущение спокойствия, из-за неё больше ценишь то, что выбивается из повседневности. Да, рутина – незаменимое лекарство, – заключил он, сцепив руки в замок за спиной. – Простите мне излишнюю сентиментальность, – Дамблдор хмыкнул в бороду, – пожалуй, нам стоит начать.       Урок пролетел незаметно, тихо прошуршал пергаментами и продребезжал подчёркнутым молчанием слизеринцев. Дамблдор, какой-то потухший и вечно засматривающийся на окно, запоздало кивал, печально улыбался и рассеянно смотрел поверх голов, словно выискивая что-то в самом воздухе, в атмосфере. Задумчиво покручивал пряди бороды, хмурился и смотрел скользяще, поверхностно и без обычной для его взгляда цепкой внимательности.       После урока он попросил Гарри задержаться.       – Мистер Грейнджер, хотел бы предложить вам посетить дополнительные занятия, которые начну проводить в скором времени. Это для адаптации новых учеников. – Он наклонил голову и вновь запустил руку в бороду. Сухие пальцы проворно перебирали рыжие с серебряным волны волос.       – Спасибо, сэр, но думаю, я в этом не нуждаюсь, – осторожно отказался Гарри, позволив робкой благодарной улыбке тронуть губы.       Говорить с живым Дамблдором – это как встретить спустя много-много лет старого знакомого, которого считаешь частью давно закончившейся эпохи и который в новую уже не вписывается, потому что умер, закончился вместе с предыдущей ветхой жизни. Но Дамблдор сидел перед ним, не интересуясь тем, куда не вписывается.       – Полагаю, вы нашли опору в старосте, мистере Реддле?       Опору. В Реддле. Смешно.       – Можно и так сказать, сэр. Он действительно проявил в моём отношении... заботу, – неловко закончил Гарри, всеми силами стараясь сохранять правдоподобно-невозмутимый вид.       Говорить с живым Дамблдором – это как гулять по льду, без коньков пытаться нарезать круги и крутить пируэты.       – Рад слышать, что вы нашли в школе кого-то, на кого можно положиться. Всякий нуждается в поддержке, мистер Грейнджер, даже если кажется иначе. Но и поддержка бывает, – он на секунду задумался, – как раздувание пламени мехами. Можно сильно обжечься.       Улыбка Гарри пожухла и искривилась, но он старательно натянул её заново, надеясь, что выглядит просто несмело и смущённо.       – Что вы имеете в виду, сэр?       – Всего лишь старческая разговорчивость, – махнул он рукой. – Восприми это как слова человека, который имел неосторожность обжечься. – Дамблдор странно улыбнулся и похлопал его по плечу. – Всего доброго, мальчик мой, не стану дальше задерживать.       ***       Об этом разговоре Гарри размышлял целый день. Было ли это нарочно плохо скрытым предупреждением об опасности Тома или чем-то ещё, но что-то в словах и поведении Дамблдора не давало покоя, как будто невзначай брошенная фраза на незнакомом языке в любимом фильме: сколько ни пересматривай, никогда не поймёшь, а если и сможешь перевести, то глаз от частых просмотров замылится до той степени, что невозможно будет вникнуть в смысл.       – ...это было нечто сродни агрессии, как способ присвоить себе... – Реддл прервался, обернулся к Гарри, привлечённый, наверное, звуком открывшейся двери.       Твайла понятливо хмыкнула и отвернулась к незанавешенному лондонскому окну.       – Как я и говорил, дела.       – Да, – пробормотал Гарри, – дела.       – Такое совпадение... – он обнажил зубы в совершенно фальшивой улыбке. – Могу я прийти позже, профессор? Кажется, у Гарри неотложный вопрос.       Твайла насмешливо сощурилась и махнула рукой, оставляя решение на волю Реддла. Он тактично кивнул, проходя мимо, и удалился, обозначив свой уход коротким прощанием.       – Что произошло на этот раз?       – С чего вы взяли, что что-то непременно произошло? – нервно бросил Гарри, усаживаясь в кресло напротив.       – Напомни, когда ты последний раз заходил из-за того, что соскучился, дорогой мой племянник. Но как только что стрясётся – ты тут как тут, – без укора пожурила она. – Чувствую себя использованной.       – Я тоже.       – Вот как, – вздёрнула бровь, не выглядя особенно удивлённой. – Том?       – Представьте себе.       – Для человека, обязанного мне жизнью, ты слишком со мной груб, – притворно посетовала она, качая головой. – Как Дамблдор? – тон переменился.       – Я пришёл поговорить про Тома.       – О, – Твайла хмыкнула, – я вся внимание.       Гарри посмотрел на неё исподлобья, вздохнул и прочистил горло, собираясь с мыслями.       – Мне кажется, – он помедлил, – мне кажется, наше представление о нём сильно различается, и я... – Гарри кашлянул и закусил губу. Начал отстукивать пальцами сбитый ритм по подлокотнику. – Я перестал понимать некоторые его действия и подумал, что, может быть... вы могли бы прояснить мне кое-какие... моменты, – наконец выдавил он. – Может, образ его мышления... В некотором роде. Да. И, кроме того, мне искренне хочется наладить ситуацию, что было бы очень проблематично, если бы мы с вами придерживались... разных представлений о том, как это стоит делать. Я бы не хотел конфликтов, – поспешно заверил он, для верности подняв руки, как если бы хотел доказать свою безоружность, – но против воли начинаю к ним готовиться. Не поймите неправильно, просто я плохо вас знаю и понятия не имею, могу ли считать союзницей.       Твайла, терпеливо выслушав сбивчивую речь, медленно кивнула и поджала губы; забегала взглядом, видимо, сосредоточенно подбирая слова.       – Союзница... неправильное выражение. Неправильная позиция, я бы так сказала. Не воспринимай всё как войну. Понимаю, ты привык, что люди вокруг делятся на своих и чужих, потому что с детства жил в такой системе, но мы сейчас находимся в подвешенном состоянии, и говорить о нашем положении стоит в несовершенном времени. Знаешь, – она нечитаемо усмехнулась, – я человек как правило мирный, но разделяю «готовность к конфликтам», если выражаться твоими словами. И не совсем понимаю, какой способ разрешения ситуации ты видишь приемлемым. Последний раз ты в открытую говорил о своих планах довольно давно, и с того момента, насколько я могу судить, многое изменилось.       – Сильно изменилось, – согласился Гарри. – Но я не готов взять и сформулировать планы.       – Зачем же ты пришёл ко мне?       – Именно за этим. Помогите мне сформулировать.       Её брови изумлённо взлетели. Наверное, отвисла бы челюсть, если бы не отточенное самообладание.       – Мне казалось, ты не очень доверяешь такие вопросы кому-то кроме Гермионы, – медленно произнесла Твайла, дёрнув плечом. – Должно быть, действительно произошло что-то серьёзное, – подтолкнула она к рассказу.       Гарри качнул головой, передавая в этом жесте отказ.       – В таком случае, боюсь, я ничем не смогу помочь.       – Расскажите мне о нём, – скороговоркой выпалил Гарри, – всё, что он сам говорил. Он постоянно приходит к вам, вы должны знать что-то важное, чего не знаю я. Я не могу решить его судьбу, не зная полной картины. Это было бы несправедливо.       – Меня не перестают удивлять твои амбиции, – в искреннем замешательстве фыркнула профессор. – Подумать только – «решить судьбу»! Мальчик, ты хотя бы со своей разберись, а потом уже лезь к Тому.       – Он знает, что я его крестраж. И я теперь точно знаю, что крестраж никуда не делся.       – И поэтому ты здесь?       – А где я должен быть?       Она осклабилась, будто смакуя замешательство Гарри.       – Возможно, ты в большей степени его крестраж, чем готов себе признаться.