Прошлое ещё дышит

      Хотелось верить, что в ту ночь губы Тома, оторвавшись, забрали с собой, испарили и разобрали по атомам все сомнения. Хотелось бы верить, что, как и обещал Том, теперь всё будет правильно и как надо. Существенно по-другому; к несчастью, они жили не на страницах слащавого романа, в котором поцелуй снимает чары неприятия: в их романе поцелуй не решал ни-че-го.       Сны возвращали к тому моменту с издевательским упорством и надоедливым постоянством. Как в замедленной съёмке: Том бросается вперёд, потом промедление и новый рывок. Взрыв, отдающийся хрустальным звоном связи и тягучим жаром во всём теле, желанием удержать и продлить этот момент до бесконечности. На повторе, снова и снова, без выходных и перерывов на обед, пусть они ритмично движутся навстречу друг другу, схлёстываясь в причудливом симбиозе, в борьбе за первенство и правоту, не имея в действиях ни грамма чувственности. Ненароком подслушанные слова Тома, пусть и сказанные, вероятно, в отношении чего-то другого, были как никогда точны: «нечто сродни агрессии, способ присвоить». Пометить, запачкать, сделать похожим на себя, смешать кровь и пот, отвращение и восторг, слиться воедино, невзирая на различия и физические препятствия.       Это опухоль. Вирусная инфекция, гнойный нарыв.       Их «это» – это что угодно, но только не здоровая привязанность. «Это» – это болезненное притяжение, столкновение лбами и молекулами, тяжесть в груди от чудовищной пропасти между одним и другим, но только не здоровое «ты и я». Это непостижимое, уродливое и вывихнутое «мы». Гипервентиляция при встрече и нехватка воздуха в одиночестве.       Стадия принятия номер три – торг.       Может, он уже укатился с головой в выгребную яму депрессии, четвёртой стадии принятия, а может, только ёжился от её зябкого дыхания у затылка.       Гарри моргнул, наконец осознав, что уже несколько минут пялится на пустой пергамент, капая чернилами с занесённого в порыве ответственного отношения к учёбе пера.       – Скатаем завтра у Вальбурги, она уже сто процентов всё написала, – сомнительно успокоил Абракас. – Нет, правда, мы умрём над этой нудятиной.       – А Вальбурга нас не загрызёт?       – Не знаю, – признался Малфой. – Может, и загрызёт, но сдаваться без боя позорно. Если повезёт, то к началу нумерологии мы будем в нужной степени покалечены, и профессор смилуется.       Гарри потёр щёку, не уставая удивляться тому, как быстро в ранг проблем планетарного масштаба наравне с Реддлом вышла возня с домашними заданиями.       – Том? – на пробу предложил он.       Абракас красноречиво округлил глаза и шикнул, отвесив слабую оплеуху.       – Мы здесь не произносим это имя. И вообще я думал, что вы опять разбежались.       – А вы, конечно, как всегда лучшие друзья?       – Ну, не то чтобы лучшие, – поморщился Абракас, – но он вчера Мальсибера чуть не до сердечного приступа довёл. И никто не знает, что случилось. Короче, теперь надо отсидеться в сторонке, чтобы не навлечь на себя праведный гнев, я всегда так делаю.       – Неужели успешно?       – Как умею, – огрызнулся Малфой, ноткой задетого самолюбия в голосе ярко напомнив Драко. Гарри улыбнулся при мысли о том, как славно было бы сейчас по-детски препираться с Малфоем-младшим, а не... ну, заниматься тем, чем он занимался. Запоздало спохватился, поняв, что выражение лица, наверное, выглядело издевательски. Малфой насупился и отвернулся к своему пергаменту, успевшему скататься обратно в трубочку.       – Извини, я не хотел... Ты понял.       Абракас снова выпучил глаза, на этот раз ещё и ахнув от неожиданности.       – Слизеринцы не извиняются, у нас так в уставе прописано, – голосом очаровательного пухлощёкого ребёнка-зануды отчитал он. – Но я тебя прощаю.       На лице Малфоя пролегла едва заметная тень, заставившая его мгновенно замолчать, выпрямить спину и состроить приличное лицо. Ангел во плоти, особенно со всеми этими платиновыми локонами, пышной опушкой ресниц и внеземным высокомерием. Прямо памятник, не хватает только фразы вроде «береги честь смолоду», выдолбленной у изножья постамента. Водружать Абракаса на постамент, впрочем, никто не собирался, поскольку и все однокурсники в целом, и Том в частности по-собачьи преданный взгляд Малфоя усердно не замечали.       В ответ на косую неуверенную улыбку Абракаса только презрительно наморщил нос кто-то из не самой ближней свиты Тома. Гарри неодобрительно покосился на утихомирившихся слизеринцев, успешно угадав цепочку событий: Том, узнав о крестраже, принялся ревностно защищать собственность, пусть собственность в лице Гарри и не была согласна с таким статусом. При взгляде на затравленно молчащего Мальсибера, буравящего ненавидящим прищуром, внутри вскипела ярость. Покладистость буквально дрессированных слизеринцев неимоверно выводила. В углу раздался грохот: под равнодушно-одобрительным наблюдением Альфарда кто-то из шестикурсников опрокинул чернильницу на эссе однокашника.       – Кому-то нужно больше следить за руками, – ядовито процедил обидчик потерпевшему. Тот только вздрогнул и закивал, в молчаливом ужасе пытаясь реанимировать работу. Выходило паршиво. – И за языком, – многозначительно поддел всё тот же смутно знакомый голос.       – А сам-то ты этими правилами пользуешься? – холодно уточнил Гарри у безликой тени студента.       – Не лезь, – схватил его за запястье Абракас, метнув странный взгляд за спину Гарри, – это не твоё дело, Мерлин, тебе это не нужно. Будут проблемы.       Гарри отдёрнул руку и уже набрал в грудь воздуха, намереваясь поспорить, когда сзади послышалось:       – Пусть продолжает.       От этого голоса словно окатило ледяной водой, и прошлись по позвоночнику частые разряды электричества. Том, верно, научился как-то контролировать связь, иначе неясно, почему Гарри не почувствовал его приближения.       – Мы тут все свои, а Гарри – мой хороший друг, и нам всем ценно знать его точку зрения, не так ли? – Том обогнул его стул и присел в волшебным образом освободившееся кресло напротив. – А ты, Абракас, тоже любитель влезть в чужие дела, – явно намекая на известные им одним обстоятельства заметил Том, прижигая любые попытки сопротивления испытующим взглядом. Абракас безвольно пробормотал согласие и отвёл глаза.       – Ценно, да? – с наигранной заинтересованностью переспросил Гарри.       – В общем, да, – благосклонно кивнул Том, мимическими ужимками изобразив карикатурные размышления. – Хотя, возможно, нам стоит обсудить это наедине.       А ведь встреча в Тайной Комнате в тот раз сорвалась. И за последние дни они так и не смогли поговорить. Всё по той же причине, что не попали в Тайную Комнату в понедельник: внезапные как снег в мае обязанности старосты, которыми Реддл удачно пренебрегал время от времени, свалились на голову скоропостижно и неотвратимо из-за увольнения некоторых преподавателей, поспешивших вернуться к прежней жизни с окончанием войны.       – Всенепременно, – с нарочито преувеличенной артикуляцией произнёс Гарри и не без удовольствия поднялся. – Наедине?       Том посверлил его изучающим взглядом, вздёрнул подбородок и оценивающе осмотрел с головы до ног с каким-то вызовом. Затем задорно хмыкнул, будто удивлённый смелостью, и кивнул в сторону спальни.       Связь высекла несколько обжигающих искр.       Дверь хлопнула за спиной, вызвав ещё один шквал воспалённых импульсов связи и короткий приступ головной боли.       – Ты организовываешь травлю и даже не стесняешься этого, – констатировал Гарри, когда оказался с Томом лицом к лицу. – Хотя кому я говорю про стеснение... Ладно, ты даже скрыть это не пытаешься, хотя отлично понимаешь, что мне это не по нраву.       Они так и стояли рядом – Том повыше, Гарри пониже, два хищника или две жертвы, демонстративно скучающее лицо и подёрнутое усталым презрением, изумрудное и алое, взгляд глаза в глаза – почти раздевающий, с хлюпаньем разрывающий плоть, чтобы обнажить нервы и мысли. «Препарировать мозг и расщепить личность», – кажется, именно так ещё сам Том говорил давным-давно.       Громкое слово «ненависть» уже ну никак не получалось применить к своим чувствам. Оно, сопровождаемое воображаемыми фанфарами, немного плакатное и однозначно слишком плоское, чтобы описать «это», выцвело и увяло. Жилплощадь сердца делили едва ли не равноправно тревожная неопределённость и вымученное отвращение.       – Много чести организовывать, – почти по слогам, дымясь кострищем уязвлённого эго, выговорил Том. – Я только потворствую. И с чего бы мне скрывать что-то, что тебе не по нраву?       В его глазах пронёсся шальной блеск.       – С того же, с чего кошмарить Мальсибера, наверное.       – Наверное. Я всё ещё не могу поверить, – как в забытье улыбнулся он, – что ты проделал такой путь ко мне. – Он потянулся к плечам Гарри, но тот увернулся. – Всё ещё бежишь от меня, – посмотрел с мягкой грустью, почти разочарованием, – и от себя самого. Я пока не очень понимаю, что видел, но ты можешь рассказать мне всё. Теперь я чувствую, что мы связаны действительно неразрывно, и...       – Хватит. Ты и правда ничего не понимаешь.       – Но очень стараюсь, – серьёзно возразил Том. – К тому же, ты всё ещё можешь просто объяснить мне.       – Нет. Нет, Том, я не...       – Ты можешь, даже если думаешь, что это не так. Можешь, – с нажимом повторил он. – Чего ты так боишься?       – Я не боюсь. Для меня это неприемлемо, вот и всё. Ты неприемлем. То, что ты делаешь, и даже образ твоих мыслей. Тут нечего понимать и не о чем спорить, – отрезал Гарри, в очередной раз вырываясь. – Прекрати.       Том нахмурился и схватил его за руку.       – Я найду способ узнать. Я пойму, что всё это значит; я сломаю тебя, если захочу, и это будет неприятно. Могу взяться за кого-то, кто тебе дорог, чтобы в конечном итоге тебе оказалось не к кому бежать. Но ты можешь это предотвратить, – указал Том. – Я даю тебе выбор.       Гарри уставился на него с непониманием. Том был неисправим, даже если порой казалось по-другому; даже если временами представлялся просто запутавшимся ребёнком, на самом деле он не нуждался в спасении и помощи, потому что спасать там просто нечего. Том Реддл был умён и хитёр как чёрт, окутан аурой дьявольской силы и имел такую же, дьявольскую душу – истерзанную и расколотую на мелкое крошево, врезающееся в кожу любого, кто осмелится к нему приблизиться. И Гарри был тем, кто осмелился. Неоднократно. И почему-то не жалел.       – Ты не можешь угрожать мне, – наконец произнёс он, слыша, как жалко звучит собственный голос, – это не имеет никакого смысла. Ты не можешь копаться в моей голове, Том, это не так работает. Ты не можешь дёргать мне звёзды с неба и надеяться, что я буду за это благодарен, хотя ты относишься ко мне как к вещи.       – Как к самой ценной вещи, – с искренним непониманием поправил Том, – разве это плохо? Ты знаешь, насколько я придирчив и щепетилен в выборе вещей.       – Ты кретин, – невесело усмехнулся Гарри. – Никто не хочет чувствовать себя призом. И я тем более. И нет ничего приятного в том, чтобы быть всего лишь трофеем, удостоенным внимания человека с хорошим вкусом. Это мерзко.       Том приподнял бровь, и по лицу было видно, что в его голове заворочались механизмы, делая расчёты, сверяя данные; они, наверное, били тревогу, поскольку не могли осмыслить такие глубокие и сложные понятия, как чужое самоуважение.       – А кем ты хочешь себя чувствовать?       Гарри поражённо фыркнул, мотнув головой.       История: Том Реддл по природе своей неспособен осознать степень хрупкости душевной организации людей вокруг него, поэтому раз за разом перебарщивает, приравнивая всех к себе и считая, что каждый воспринимает происходящее как игру и способен вести её на одном уровне с ним. Трагикомедия, в которой поломанного кощунственного чувства юмора у актёров не в пример больше, чем эмоционального интеллекта у Тома – там только ноль в бесконечной отрицательной степени.       – Я хочу чувствовать себя равным.       Том медленно кивнул. В его мозге всё ещё трещали и со скрипом проворачивались шестерёнки.       – То есть другом?       Оценив риски нового скандала или настоящего вооружённого нападения, Гарри затолкал подальше сомнения и со вздохом ответил:       – Пусть так.       – Я, признаться, никогда не верил в это понятие. Это даже звучит нелепо.       – А для меня нелепо звучит мировое господство и все эти «да, милорд», – ехидно парировал Гарри. – Кажется, нам обоим нужно пересмотреть некоторые взгляды, если не хотим разнести замок в пылу мирной цивилизованной дискуссии.       – Кажется, да, – задумчиво согласился Том. – А мне никогда не удавалось дружить, – непонятно зачем брякнул он, – но я, честно говоря, особенно не прилагал для этого усилий.       – У тебя уже получилось, – чуть саркастично заверил Гарри, отлично понимая, что Том нюансов интонации не уловит. – Мы же ну просто великолепно ладили всё это время.       – Ради тебя я попробую, – чересчур строго пообещал Том.       Гарри только хмыкнул, пряча в кривлянии глупую улыбку – немного восхищённую, если начистоту. Том оставался удивительным дураком при всей своей подчёркнутой интеллигентности и своеобразной гениальности. Моментами он был красив просто до дрожи, глуп до невозможности и прелестен наивной самоуверенностью. Вот как сейчас, когда постоянно зачёсывал рукой волосы, пробегаясь по ним в очевидной попытке успокоиться нервными быстрыми пальцами. И когда сверкал детской решительностью в глазах. Семнадцать лет человеку, а он, как обычно делают в песочницах пятилетки, почти прямыми словами предлагал дружбу и всем сердцем верил в то, что ему не откажут и что если согласятся, то будут верны несерьёзной клятве до конца дней.       – Хорошо, – просто ответил Гарри, стараясь похоронить глубоко в себе зачаток нежной гордости, какая обычно возникает по отношению к племяннику или младшему брату, которого научил кататься на велосипеде и делать ещё какую-нибудь бытовую мелочь; и именно ничтожным масштабом обычно приятны такие достижения, потому что теплится в груди осознание, что для маленького несмышлёного человека ты первооткрыватель незаменимой вещи вроде того же велосипеда. Потому что даришь только мелочь, но вкладываешь при этом частичку себя, которая останется с ним на долгие годы. Примерно такое волнение сейчас вызывал и Том, впервые в жизни – и безраздельно благодаря Гарри! – поверивший в то, что сможет найти друга.       Уже потянувшись для рукопожатия, бессмысленного, потому что немагического, но такого символичного для них двоих, Том внезапно замер.       Проскочила мысль, что они ушли из гостиной довольно давно, и шум за дверью за это время изменился, плавно перетёк из хаотичного во вполне организованный.       – Но прежде, чем наше... соглашение вступит в силу, – с коварным, но всё ещё до смешного глубокомысленным выражением лица прошептал Том, – я сделаю вот это. Последний штрих, если позволишь... Можешь и не позволять, если честно, я плевать на это хотел.       И наклонился вперёд, увлекая в водоворот бури магической связи и совершенно особого вида бури в стенках черепа.       Дверь щёлкнула и в проём качнулся Альфард, покрикивающий что-то через плечо и задиристо показывающий язык собеседнику, оставшемуся в гостиной. Он распахнул дверь и повис на ней, держась за ручку. Том без сомнения его заметил, но никак этого не показал, только плотнее – провоцируя и вульгарно демонстрируя безразличие – прижался к Гарри. Сам он активно забрыкался, следя за реакцией Блэка; тот медлил. На его лице беззаботное веселье вмиг сменилось той холодной расчётливостью, которую Гарри уже видел у него однажды, во время памятного разговора. На дне глаз потух задор. Он механически дёрнул уголком рта, всё больше ожесточаясь лицом. Перевёл взгляд с Гарри на Реддла, думая о чём-то своём. Наконец его окликнули из гостиной, и он бросил в ответ что-то вроде «сюда ещё нельзя». Поражал контраст эмоций голоса и мимики: отвечал он легко, громко и непринуждённо, прекрасно передавая словами улыбку, которая на лице даже не мелькнула.       Гарри смог отбиться от Тома только спустя бесконечные секунды, и Блэк тотчас метнулся прочь из комнаты, тихо прикрыв дверь. Всё в этой немой сцене, в прямоугольнике тёплого света, который дверной проём разлил по полу всегда тёмной и холодной по вечерам спальни, казалось наигранным.       – Что ж, – с истерическим смешком выдал Том, – теперь представляться друзьями будет достаточно смешно.       – К утру об этом узнает вся школа, – оглушённо прозвенел Гарри.       Он обернулся к Тому, рассматривая его сквозь поволоку темноты, спокойного и немного веселящегося непонятно от чего.       – Этот не проболтается, – успокоил Том.       В руки сама собой влезла палочка, и теперь беспокойно вертелась в пальцах так и эдак; связь буквально кровоточила. Сердце, ухнувшее от страха куда-то пониже пяток, понемногу возобновило свой неровный бой. Тук-тук. Тук-тук. Где-то в глотке.