Прошлое ещё дышит

      Солнце смотрело на замок, замок смотрел в ответ. Его стены хранили холод даже в середине мая: до сих пор топились камины, лежали пушистыми стопками пледы в гостиных, а к вечеру ученики накидывали мантии потеплее.       Солнце смотрело на профессора, профессор не щурясь смотрела в ответ. Это был полдень, и она стояла, сунув руки в карманы брюк, бесстрастно играя в гляделки с небом.       – Она просила передать, – Гермиона прочистила горло, сосредоточенно нахмурилась, – что «у первого выжившего всё по-старому».       Профессор еле заметно дёрнулась. Отвернулась, чтобы девочка не видела её лица. Закусила губу, подняла взгляд к небу – оно отвечало тем же жестоким светом. Любой человек на месте профессора хотел бы, чтобы на землю в этом самом месте в этот самый момент рухнул метеорит побольше, но этого, увы, всё никак не происходило. Профессору пришлось отвечать:       – Ты верно припоминаешь формулировку, Гермиона?       Гермиона убеждённо кивнула.       Во рту профессора должно было в этот момент пересохнуть. Она на мгновение потянула руки из карманов, но тут же осеклась и вернула их на место.       –Теперь ей известно, что их двое, – бездумно проронила профессор. Замерла, перекатываясь с пяток на носки. – И всё? – наконец подала голос, немного совладав с собой.       – Нет. Нет, ещё вот это, – Гермиона стянула с пальца перстень, протянула профессору. Та в ответ поморщилась с толикой заинтересованности.       – Вышлем обратно. Оно к тебе случайно попало. Ты пока носи, – взгляд профессора оставался прикован к кольцу, – я скажу, когда готова буду отправить в Чрево.       Она прошмыгнула в замок мимо группки однокурсников, старательно отворачиваясь, чтобы не пришлось здороваться. Имён не помнила, фамилий – тоже, да и говорить с ними было не о чем.       Гарри уже ждал в условленном месте – у статуи одноглазой ведьмы. Он то и дело высовывался из ниши в коридор, рыскал по нему глазами.       – С тебя сливочное пиво. Знаешь, чего мне стоило отбиться от Тома на целый выходной? – сбивчиво зашептал Гарри.       – Тяжело с ним сейчас?       Гермиона проследила за его взглядом, чтобы не видеть выражение его лица.       – Тяжело, – выдавил с заметным трудом.       – Узнал что-нибудь про перстень?       Он повёл плечом, пропустил её вперёд в проход.       – Блэк об этом ничего не знает.       – Блэк – это?..       – Альфард Блэк. Могу спросить Малфоя.       – Если это возможно, – как можно мягче сказала Гермиона. – Твайла сказала отправить его обратно.       – Странно.       – С ней всё странно, – со вздохом покачала головой Гермиона. – А я снова не понимаю, что происходит.       – Мы, – бессмысленно поправил Гарри. – Мы не понимаем. И не то чтобы снова, мы скорее с самого начала ничего не понимали.       За разговорами быстро дошли до Хогсмида. Пошли сразу в Кабанью Голову, чтобы не попадаться на глаза сокурсникам.       – Слизерин сегодня в полном составе заседает в библиотеке, – пояснил Гарри, придерживая дверь. – Намечается какой-то кошмар по зельеварению.       – А Рейвенкло отмечает день рождения старосты где-то здесь. Я зачаровала ей перо на бесконечные чернила. Как думаешь, сойдёт за подарок?       – У неё таких, скорее всего, уже целый склад, – без укора предположил Гарри, перехватывая кружки сливочного пива. – Если честно, это хорошо – универсальный подарок. Беспроигрышный. Да и вы не настолько близки, чтобы выдумывать что-то оригинальное.       – Мне осталось учиться с ней всего полтора месяца, – с грустной улыбкой заметила Гермиона. – А потом, наверное, все меня забудут.       – А что мы будем?..       Гермиона умоляюще помотала головой.       – Даже думать об этом не хочу, – сквозь зубы прошептала она. – У нас ещё есть время, так? Подумаем о будущем позже.       – Нам нужно вернуться домой, – спокойно произнёс Гарри. – Я не вижу смысла оставаться здесь. Всё становится только хуже и выходит из-под контроля. Том теперь в курсе о... сама-понимаешь-чём, но не знает деталей. Я за то, чтобы уйти как можно раньше, пока всё окончательно не рухнуло.       Гермиона хмыкнула, отхлебнула сливочного пива, позволив пене осесть на губах.       – Мы не можем уйти прямо сейчас.       – Но и оставаться здесь бесконечно не можем.       – Мы даже не знаем, возможно ли вернуться.       Гарри напряжённо потёр висок.       – Если возможно сюда попасть, то и вернуться, должно быть...       – Тихо!       Гермиона почувствовала невесомое колебание магии. Очень знакомой магии.       В дверях стоял Том Реддл. Стоял и смотрел, как солнце: прямо и немигающе, сыпал из глаз огненными искрами. Безошибочно нашёл взглядом столик, за которым они сидели, как-то переменился в лице. Прошагал к ним, сунув руки в карманы, ссутулившись, съёжившись, как будто обстановка давила на него своей неприветливостью.       – Какая приятная и неожиданная встреча, – проговорил Реддл, старательно изображая равнодушие.       Гермиона прикрыла глаза, Гарри в это время собрался с силами и выдавил приличный ответ:       – Не сказал бы ни того, ни другого.       Для Реддла это было просто – вот так играючи разрушить их уединение. Для них это было мучительно – просто видеть его, говорить с ним. Гарри думал о том, как бы Том не ляпнул что-то личное; Гермиона думала о том, что уже сейчас её присутствие ощущается таким лишним, словно Гарри и Реддл живут в совершенно отдельном мире, ревностно обоими оберегаемом, и столкновение их мира с её неправильно.       – Значит, ты меня ждал?       И вопрос, и утверждение. В каком-то смысле мольба или насмешка, они уже сейчас трактовали это по-разному и отлично чувствовали эту пропасть друг между другом.       – Я теперь всегда жду того, что ты вылезешь из какой-нибудь неожиданной канавы в самый неподходящий момент, – давясь омерзением к себе и Тому сказал Гарри. – Так уж повелось.       – Ну, чего-то такого я, очевидно, и добивался.       Реддл всегда так говорил. Если ошибался, нагло заявлял, что так и было задумано. Если не мог добиться симпатии очевидно приглянувшегося человека, с какой бы целью ни пытался её добиться, – делал вид, что всё идёт как по нотам.       Это знали они оба, поэтому Гермиона молчала, а Гарри напирал, чувствуя себя в полном праве развивать пикировку самыми жестокими словами:       – Да, знаю, – он сощурился, пытаясь выглядеть уверенным. – И мне жаль, что я имел неосторожность поощрить твои начинания. Лучше бы ты в ту ночь свалился с Астрономической башни, вот это было бы по-настоящему приятно и неожиданно.       «Та ночь» интриговала Гермиону, вселяя неприятное ощущение невысказанности, которое возникает всякий раз, когда старые друзья отходят пошептаться о своём, оставляя третьего лишнего в одиночестве, или просто бросают оборванную фразу из какой-то шутки, известной только им двоим. А ещё «та ночь» вязла на языке Гарри густой слюной, розовела румянцем стыда и отвращения на щеках, не желая сходить, не желая переставать путать мысли.       «Та ночь» что-то делала и с Томом, только оба они не могли разобрать, что именно.       – Жаль разочаровывать.       После этих слов Гермиона разобрала. Реддл лелеял «ту ночь» в памяти, обращался к ней, как к странице учебника, на которой рассказывалось о его собственном героическом подвиге. Что бы он ни делал в «ту ночь», Гермиона была уверена, что Гарри в глубине души с гордостью Реддла немного солидарен.       За столом стало тесно.       – Гарри, я пойду, закажу чего-нибудь ещё. Тебе что-то взять?       – Нет, спасибо.       Гермиона спешно скрылась в очереди к бару, стукнула кружкой о стойку, протолкнулась через плотную стену людей, чтобы выбраться на улицу. Полдень не был по-летнему удушающим, но казался слишком бесконечным, длительным, он выматывал и терзал, пристально следил за каждым движением людей внизу. Невольно даже всколыхнулась зависть к Гарри, которого от всевидящего небесного ока прикрывала крыша паба.       Гарри же себе не завидовал.       – Выкладывай.       Том на секунду замешкался, отбарабанил ногтями похоронный марш и вдохнул поглубже.       – Я недавно видел сон. Три второкурсника в библиотеке. Рыжий, кудрявая и один в очках. Двое из них мне показались очень знакомыми. Девочка ссорилась с рыжим, потом убежала. Сон закончился, и вот что очень странно – они говорили о том, что некая профессор МакГонагалл задала слишком много по трансфигурации. Знаешь такого профессора?       Гарри посмотрел на него исподлобья. Не ответил.       – Я вот не знаю, – продолжил Том. – Поискал в архивах – странное дело, ты знаешь, никаких МакГонагалл в Хогвартсе в последние годы не было. Единственная, кто был – Минерва, ты её видел, староста Гриффиндора.       – Допустим, – вставил Гарри в затянувшуюся паузу.       – И она – вот так странность! – как раз собирается работать преподавателем трансфигурации. И ты представляешь, какое совпадение, – Том перегнулся через стол, навис над Гарри, – преподавать она хочет как раз в Хогвартсе.       Вот и всё, песенка Гарри спета, спектакль окончен на трагичной ноте. Актёры кланяются зрителям, сгребают пышные букеты, сверкая улыбками скрываются за занавесом, только двое из них всё ещё сидят за маленьким столиком в центре сцены, и им всё ещё очень тесно вдвоём. И оба молчат, потому что в глаза не видели сценарий и не знают ни одной реплики, а импровизировать в такой тонкой постановке – дело рискованное.       – Я не понимаю, какого ответа ты от меня ждёшь.       – Гарри, в каком году ты родился?       Мгновение – может, он задумался чуть на дольше, чем было прилично. Может, это его и выдало.       – В двадцать шестом.       – Тогда ты старше меня на полгода, потому что родился в июле, и должен был попасть на первый курс на год раньше, – отчеканил Том и откинулся на стуле с видом победителя.       – Почему ты уверен, что я старше тебя на полгода?       – Личное дело. Старосты имеют доступ к личным делам учеников их факультетов, Поттер. Ты однофамилец или бастард?       – Однофамилец.       – Почему ты копия Флимонта?       – Разве у нас с ним такая уникальная внешность?       Том согласно кивнул, признавая его правоту.       – Двадцать шестой был високосным годом?       – Я за этим не слежу, – устало ответил Гарри. – На чём ты пытаешься меня поймать?       – На подтверждении, что тебя есть на чём ловить, – просто объяснил Том. – И пытаться мне уже незачем. У меня это получилось секунду назад.       В воздухе что-то хрустнуло, как тонкая ножка хрустального бокала. Наверное, это уронили тяжёлую кружку за соседним столиком, но этот звук ломающейся лжи засел в мозгу Гарри, прозвучал в ушных каналах, пронёсся по венам и артериям, чтобы прокатиться по голосовым связкам и вылиться в отрывочное:       – Завали.       – Как грубо, – с фырканьем протянул Реддл.       – Прекрати во мне копаться. Прекрати пытаться меня приручить, разоблачить или что ещё ты там хочешь сделать. Прекрати проверять меня на вшивость. Прекрати прощупывать границы дозволенного, потому что ты делаешь это очень нагло и в конце концов доведёшь меня, доведёшь нас, если угодно, до прямого столкновения. Прекрати считать равное отношение ко мне ниже своего достоинства. Я заслуживаю того, чтобы ты воспринимал меня как угрозу, а не как забаву, и тебе это известно, – зашипел Гарри.       – Забавно, – бросил Том. – Забавно, что ты мне угрожаешь.       – Пока ещё нет. Сейчас это только предупредительный выстрел, но позже, – теперь уже Гарри потянулся через стол, ткнул пальцем в рубашку Реддла в районе сердца, – позже я буду стрелять на поражение.       Связь зашлась дурным звериным воем, сжалась в воспалённый комок, окатывая волной томительного предвкушения взрыва. Фитиль, шипение которого Гарри впервые услышал ещё в день поражения Гриндевальда, значительно укоротился и теперь подбирался к связке динамита, незримо лежащей на столе между ними. Прикидываться, что её не существует, так же просто, как не замечать тролля в комнате.       Но тролль оставался незаметным слишком долго, чтобы сейчас не расправить плечи, пробив потолок и высунув голову через дымоход.       Слишком долго, чтобы не прогремел взрыв.       И взрыв прогремел, потому что Том перехватил запястье Гарри, удерживая руку у своей груди.       – Прекращу, – тихо пообещал он. – А ты прекрати так загадочно молчать. Ты можешь прекратить обещать, угрожать, стрелять в воздух, можешь наконец напугать меня по-настоящему?       – Если тебе очень этого хочется.       – Я этого почти жажду, – с дикой искрой в глазах заверил Том.       Гарри склонился к нему, подрагивая от напряжения.       – Всё это был ты. Воспоминания о кладбище и котле, это ты был там, ты вылезал из-под тюрбана, как и ты натравил на меня Василиска. Всё это всегда был ты, и это будешь ты, вот моя самая страшная угроза и самое важное предупреждение. Почти великодушное. Всё это – твоя прекрасная Тьма, это была и будет твоя внутренняя гармония, это она и есть прямо сейчас, – горячо говорил он, едва не касаясь губами уха Реддла. – Это и есть ты. И поэтому никаких «мы» не существует. Никакого меня с этого момента для тебя, Том Реддл, существовать не будет. Останешься только ты и твоя глупость.       Договорив, Гарри вернулся на своё место, торопливо отняв руку из ослабевших пальцев.       Это не было великодушно, даже если ему так казалось. Это было очень жестоко, намного более жестоко, чем бьющий под дых свет солнца. Более жестоко, чем метка с черепом и змеёй в небе или на предплечье, даже более жестоко, чем смерть на костре святой инквизиции.       Это была смерть на костре разочарования и страха, где поленья – прожитые годы да потраченные силы; грубые дрова, которые, как оказалось, Том самолично пустил не на растопку камина, а на помпезное аутодафе.