Прошлое ещё дышит

      – Сделал подлость?       Взгляд Твайлы скользнул по броши на груди Гарри. Том перестал улыбаться.       – У меня хороший учитель.       – Браво, – она подняла руки в безоружном жесте. Зябко передёрнула плечами и покрепче закуталась в шерстяной платок, лежащий на манер шали. – Очень остроумно. Заходите.       Когда за ними закрылась дверь, Твайла скрестила руки на груди и указала подбородком на тесный продавленный диванчик.       Сели. Она оглянулась к двери.       – А Гермиона?..       – Отошла с Рос, – нехотя ответил Том.       – Почему отпустил?       – Что я ей скажу? «Идите к чёрту, у меня другие планы»? Вам же без разницы, у кого брать воспоминания.       Он нащупал руку Гарри, сжал, передавая убеждающее «всё под контролем». Твайла проследила за жестом напряжённым взглядом, Том смерил её намеренно вызывающим.       – Я говорила тебе завязывать с этим.       – Делайте, что вам нужно, и всё очень скоро завяжется само собой, – буркнул Гарри, и Том почувствовал, что он сжал руку в ответ.       – Мне нужны воспоминания Гермионы. Именно Гермионы, – процедила Твайла. – Она видит то, чего не видишь ты.       – Если вам нужно только узнать, кто забрал координаты из часов, то зачем?.. – встрял Том.       – Раз ты так настаиваешь, можно проделать двойную работу, – Твайла демонстративно пожала плечами.       – Рос уже видела её воспоминания. Почему бы вам не договориться между собой? – едко уточнил Гарри. Том посмотрел на него с ноткой укора. Ладно, может, только ему очевидна тонкая игра, которая ведётся между этими женщинами.       – Видела. Вот как, – заинтересованно пробормотала Твайла, в досаде цокнув языком. Накрутила на палец прядь волос, задумчиво нахмурившись. – Когда и зачем?       – Спросите у неё.       Твайла замерла и подняла глаза к Гарри. Тому было видно, что в них блеснула живая угроза.       – Мальчик, ты, верно, не совсем понимаешь, в каком положении находишься, – сказала она, вздёрнув подбородок и смотря сверху вниз. – Если знаком с кем-то ещё, кто готов с тобой возиться и знает способ вернуть тебя в будущее, можешь зубоскалить в своё удовольствие. Если же нет – попридержи язык, улыбайся и делай вид, что всем доволен.       Том чуть отстранился, чтобы лучше видеть сцену и при случае вскочить и кинуться разнимать драку, опёрся на подлокотник. Гарри в это время откинулся на спинку с дерзким видом.       – Раньше вы говорили по-другому, – только и сказал он.       – Раньше время было другое, – гаркнула Твайла с неожиданным запалом. – Сам видишь, что теперь творится, – прошипела она, обводя глазами стены. – Всё сыпется. Вот и не зарывайся, потому что откапывать тебя никто не станет. Я прослежу.       – Вы мне угрожаете? – с улыбкой переспросил Гарри. Том спрятал лицо в свободной ладони.       Как же всё сложно.       – Угрожаю, милый, – елейно пропела она. – Теперь – угрожаю.       Том сдавленно выдохнул, не без труда сдерживая раздражённый стон. Да, именно сейчас самый подходящий момент для бессмысленных перепалок.       – Гарри, выйди, пожалуйста, на пять минут, – попросил он, напряжённо массируя переносицу. Напоследок сжал руку, чтобы безмолвно передать – «всё будет хорошо». Одними словами давно никого не убедить, но это всё же лучше, чем ничего. Гарри недовольно фыркнул, но послушался. Вышел.       Прошла минута в полной тишине.       Вторая. Третья. Когда их минуло куда больше обещанных Гарри пяти, Том обвёл языком пересохшие губы и начал:       – Я понимаю, что он не нравится вам как человек. Но если вы хотите всё закончить как можно скорее, придётся идти на компромиссы.       – Как скажешь, – неожиданно согласилась Твайла. – Но учти, – скоро осадила она, – мне не хочется, чтобы ты питал какие-то надежды по этому поводу: если я сделаю что-то для Гарри, то только ради тебя.       – Заметно, – холодно бросил Том.       Она коротко кивнула и продолжила, сосредоточенно щурясь, но не выглядя обиженной:       – Не то чтобы я вижу такое преображение первый раз и не знаю, как поступить; нет, твоё поведение по отношению к нему – скорее правило, нежели исключение. Я становилась такому свидетельницей. Но мне до сих пор удивительна эта человеческая черта, двойственность характера. В сторону Гермионы ты и сейчас даже не посмотришь лишний раз, если Гарри не попросит. Никакое уважение и трепет к нему не заставит тебя сделать над собой усилие и помочь ей сверх необходимого. Ту же самую позицию для меня занимает Гарри, но вот так парадокс: я ему помогаю. Он всё ещё ждёт за дверью и не пройдёт месяца, как он тем или иным способом покинет это время. И всё из-за тебя. Ты связующее звено, хотя не думаю, что ты когда-то видел себя в такой роли и хотел им быть, – заключила Твайла, сцепив руки за спиной.       Том растянулся на диване, запрокинул голову и уставился в потолок. С него свисала тяжёлая люстра тёмного металла, залитая воском некогда горевших свечей. Рухнула бы она ему на голову – вот тогда ничего решать не пришлось бы. Глупо и мелочно умирать в такой момент, зато это решило бы, казалось, вообще все проблемы.       – Я хочу сделать для него кое-что. Последний подарок.       – Что ты, дорогой, брошь – лучший подарок из возможных, – лениво съязвила она. – Надеешься держать его под контролем с её помощью даже в будущем? Не много ли на себя берёшь?       Том поморщился, но отвечать на провокацию не стал. Чего ради? Только продолжил свою мысль:       – Я хочу освободить его от роли героя и необходимости кого-то спасать.       – Поздравляю, тогда придётся убить себя прямо сейчас, потому что в любом твоём действии, насколько бы безобидным оно ни было, он будет винить себя, – беспристрастно оборвала она. – Будь сатаной во плоти или настоящим ангелом, он найдёт повод удариться в самобичевание, что недостаточно тебя исправил.       – Избавьте Гарри от крестража. Так у него не будет главного повода противостоять мне. Просто не останется рычагов давления и не в чем будет себя винить. Он будет непричастен к будущему, в этом, мне кажется, ключ к тому, чтобы его освободить.       Она кашлянула.       – Первое – ты осознаёшь, о чём просишь и что это для тебя будет значить?       – Вполне, – качнул головой Том.       – Не уверена. Перейдём ко второму: ты сам отлично знаешь, что на него нельзя повлиять из вне. Это эмоциональная реакция, а не рациональное рассуждение. Это психика. Патология. Если лишишь его способа воздействовать на ситуацию, то потеряешь контроль, а не решишь проблему. Крестраж для него – не физический объект, а способ управлять ситуацией. Символ. И изменить это может только он сам. Только изнутри и никак больше.       – Но ему придётся просто смириться с тем, что он больше не избранный, – возразил Том. – Рано или поздно успокоится.       – С одиннадцати лет вся его личность строится на избранности, – надавила она. – Это необходимый костыль, чтобы чувствовать свою нужность. Отбери его у Гарри, и ему придётся учиться жить заново. Вспомни, кем он мечтал стать, пока учился в Хогвартсе? Победителем Тёмного лорда? О чём грезил кроме твоей смерти? Он буквально не существует вне болезненной тяги геройствовать. Выброси его за пределы этой зависимости, и Гарри придётся перепридумать себе смысл жизни. Уверен, что он сделает это, а не возненавидит себя и натворит глупостей?       – Уверен, – ответил Том, разглядывая люстру. Симпатичный завиток кованого рожка. Цепь с крупными звеньями. Да, уверен. На все сто. – Он боец.       Твайла саркастично усмехнулась, мотнула головой.       – Хорошо, я займусь этим, когда покончим с воспоминаниями. Но ничего не могу обещать. У меня есть неприятные гипотезы насчёт крестража, – она помрачнела, – но тебе о них я пока не скажу. Если подтвердится, подумаем вместе, что делать.       В дверь постучали, послышались нервный смех Гермионы и шёпот Гарри.       – А теперь надо выйти уже тебе, – медленно проговорила Твайла, сжимая кулаки. По её скулам заходили желваки. – Пока не забыла... Что с собеседованием?       – Через неделю.       – Хорошо. Удачи, не уходи далеко, я освободила вам пару комнат, по коридору направо, увидишь, там открыто.       – Спасибо.       – Не стоит, – отказалась Твайла. – Действительно не стоит, это такие мелочи...       – За всё, не только за комнаты, – поправился Том, уже стоя у двери.       – Это только начало, – туманно пообещала она. – Дальше – больше.       ***       Плечо задела лиловая вспышка.       – Не зевай, – крикнула Твайла с другого конца зала. – У тебя проседает защита. Развивай навык параллельно с атакующими чарами поддерживать какой-нибудь несложный щит. Ты быстрый, но недостаточно, чтобы уклониться от всего, – её прервало заклинание, брошенное Томом аккурат под руку. Отбив его, Твайла продолжила: – Всё равно будут соперники, которых не удастся зажать в угол и увести в глухую защиту, чтобы не успевали контратаковать.       – У меня нормальные щиты, – процедил Том, надеясь, что звуки боя заглушат слова, но Твайла их, кажется, услышала.       – У тебя всё нормальное, когда концентрируешься на чём-то одном. А надо уметь совмещать.       – Не хочу распыляться, – на выдохе хрипел Том, уходя от очередного жалящего луча.       – В учебной дуэли можно позволить себе такую роскошь, но в жизни будет некогда думать. Надо отточить до автоматизма не движения, а сами мысли. И тогда... – Она хитро извернулась и бросила заклинание в стену. Том запоздало понял, что расчёт изначально был на рикошет. Заслонился щитом, бросил для вида Петрификус, пока занимался укреплением защиты, но не помогло. Заклинание прошило щит насквозь и выбило палочку из рук. – ...и тогда у тебя не будет проблем с тем, чтобы выбрать, какой щит ставить. На сегодня всё.       Она отложила палочку, которой теперь приличия ради пользовалась на дуэлях. Том отряхнулся, подобрал свою.       – Собеседование уже через неделю. Может, стоит ещё потренироваться? – неуверенно предложил он.       – Тебе не будут в первый же день устраивать практическое испытание. Разумнее отдохнуть. Или, если хочешь, дам одно интересное задание. Ты когда-нибудь создавал заклинания?       Том хмыкнул, припоминая учёбу.       – Всерьёз не занимался таким.       – Займись. Спроектируй щитовые чары, как раз подтянешь защиту, – решила Твайла.       – Вы просто хотите занять меня чем-нибудь, чтобы под ногами не мешался?       Она остановилась на пол пути к выходу. Развернулась на каблуках, не проронив ни слова.       – Вы не очень довольны, что я здесь.       – Ты наблюдательный, – произнесла она, пожевав губу. – И прямолинейный там, где не надо. Если беспокоишься за Гарри, то это напрасно. Я уже получила всё, что хотела.       ***       Вновь жить через стену было удобно. В спокойном крыле, пустом и безопасном, ничего не отвлекало. Он заходил к Гарри в любой момент, когда нечего было делать, и Гарри всегда ждал. Несколько раз от скуки они выбирались в тренировочный зал, но больше не устраивали дуэлей, ограничиваясь пальбой по манекенам. Те вяло уворачивались и стойко сносили все заклинания.       Каждый день он исправно проводил по паре часов в библиотеке, заседая в секции с английской литературой или вооружаясь заклинанием-переводчиком и штурмуя иностранную секцию на выбор. Теперь можно наниматься в Хогвартс не просто на защиту от абстрактных тёмных искусств, а на должность профессионального охотника на вампиров. И ещё, видимо, в Больничное крыло, поскольку в секцию… со специфической медицинской литературой он тоже захаживал. Так, без особой надежды, но на всякий случай. Поначалу было неловко, после – страшно, что столько всего можно упустить из-за банального стыдливого ханжества. Вряд ли Гарри тоже озаботился чтением, так что сам Том прятал стыд подальше и готовился отдуваться за двоих.       Он заложил руки под затылок, рухнув спиной на кровать. Гарри сидел тут же, за столом, и меланхолично смотрел в окно.       Утро, туманное и голубовато-серое, манило живой лесной свежестью. Надо сводить Гарри к озеру.       – Прогуляемся?       Гарри встрепенулся, рывком обернулся с непонимающим взглядом. Верно, задумался о чём-то своём; когда осмыслил вопрос, рассеянно кивнул.       До собеседования всего ничего, и, казалось бы, после этого у них ещё будет время, но в воздухе повисла зажатая, болезненно защемлённая тоскливая нота ожидания. Они полтора месяца прожили под одной крышей, а скоро расставаться, пусть и ненадолго. А позже и вовсе отъезд в Хогвартс на год. Когда и как они попрощаются?       Он знал Гарри всего восемь неполных месяцев, а ощущение такое, будто всю жизнь. Просто он так ладно встроился в до этого разрозненный, плохо собранный пазл, что стал неотъемлемой его частью.       На прощание хотелось сделать... что-то.       Что-то значительное. Что-то, чтобы доказать, уверить его, что волноваться не о чем. Гарри всё ещё беспокоился, что сделал недостаточно, это виднелось в его взгляде, в каждом движении, в том, что он старался лишний раз не расставаться, видимо, чтобы контролировать и бесконечно удостоверяться, что Том не сделает ничего противоправного.       Но он сделал так много, что Том и мечтать не мог.       Дал так много, сколько никто не давал.       Его хотелось запечатлеть в себе, оставить на коже, как татуировку, чтобы всегда знать, что он рядом или был рядом, что это не мираж, все эти восемь месяцев – они действительно были. Каждый день, даже те дни, в которые они ссорились.       Неумолимо тянуло перейти внутренние границы, которые на самом деле уже полетели к чёрту, но ещё остались бегло намечены. Доступ к телу – это же высшая форма доверия, по-другому это никак не проявить, способа лучше ещё не придумали.       – Иди сюда.       Гарри повиновался. Подошёл, встал около кровати, смешливо дёрнул носом. Как кролик. Совсем как белый пушистый кролик с подвижными трогательными ушами, нервный, внимательный, быстрый. Рядом, но в любой момент готов дать дёру. Он смотрел сверху вниз, но не надменно. Ни перед кем больше нельзя оказываться в таком уязвимом положении, но перед ним можно, и даже без страха, что взгляд напротив станет жёстким, ищущим, за какую оплошность уцепиться, как ударить побольнее. Эта стадия пройдена. На самом деле она никогда и не наступала, даже если Гарри себе в этом отчёта не отдавал, понял Том. Он был и оставался отважным юрким кроликом.       Том сел, оказавшись лицом на уровне его пояса. Поднял глаза наверх, к лицу. Не удержал улыбки, потому что это такое огромное счастье – яркий, колючий и тёплый ком в груди, просто быть рядом, иметь хоть немного времени.       – Так мы идём к озеру или?.. – он не успел закончить неловкий вопрос, потому что Том привстал и потянул за шею вниз, приник губами – да, чудесно, правильно, все восемь месяцев стоило круглосуточно собачиться ради таких моментов. Мельком проскочила мысль, что они были идиотами, раз ходили вокруг да около так долго, тратили бесценное время, не догадываясь, что нужно стремиться урвать себе побольше, каждую минуту, секунду, ничего не упустить: прожитого не вернуть. Упущенного – тоже, но всё упущенное было необходимо, чтобы случилось это единственное «сейчас».       Он оторвался, упал на спину, смотря в глаза напротив. Гарри упёрся руками в постель по сторонам от его головы. Прищурился и улыбнулся:       – Ты красивый, когда не гнёшься над учебниками.       – Я всегда красивый, – лихо парировал Том, надеясь, что тщательно скрытое смущение не выползет предательски на лицо.       – Самодовольный осёл.       – Ты тоже просто чудо.       – Озеро?       – Озеро.       Ели и сосны, голубые верхушки, теряющиеся высоко в небе; этот лес был неприветливым и холодным зимой, а летом благоухал, топил в зелени, вскрикивал невидимыми птицами и трещал ветками под ногами. Мялся плотный пушистый мох, свет пролегал полосами по траве и косо лился медовыми лучами. Пахло нагретой хвоей. Они шли узкой тропой, по земле, застланной порыжевшими еловыми иголками. На стволах залегали красно-бурые тени, на траве – синеватые, лес звучал вокруг и внутри с величественной отстранённой торжественностью. Хрустнула ветка, вдали мелькнуло багровое на контрасте с зеленью пятно. Том застыл на половине шага, оглянулся в поисках этого пятна. Куда оно могло деться? Положил руку на плечо Гарри, призывая быть тише. Нашёл искомое взглядом, указал кивком. Гарри восторженно охнул.       Примерно в тридцати футах от них настороженно замерла лиса, занеся лапу для следующего шага – прыжка! – и уже готовясь стремительно унестись прочь. Глаза отливали испуганным любопытством, осторожностью хищника. С такого расстояния получилось разглядеть чувствительно дёргающийся от загнанного дыхания нос на острой благородной морде. Уши расставлены в стороны – на первый взгляд воинственно, но присмотрись, вникни, поймёшь: животное смущено неожиданными гостями.       Прошёл миг, лиса напряглась всем телом, рванула в кусты и унеслась рысью в чащу. Пройдёт ещё миг, и не останется шороха, испарится последний намёк на мимолётный нечаянный контакт.       Он стряхнул наваждение и, пока не успел прийти в себя Гарри, потянулся к нему. Прижался к губам на несколько секунд, но ослепительно крепко, как давит изо всех сил художник, нанося последний штрих на эпохальное полотно.       Отстранился. Гарри открыл глаза не сразу, на мгновение сохраняя лицом отпечаток трепетного момента. Всё это – глушь леса, прыткие движения лисы, скрытые кронами птицы – навевало ощущение отчуждённости, живой щемящей интимности. Одиночества, но вместе с ним – наполненности.       Внутренняя гармония в высшем своём проявлении.       – Идём, – шепнул он, боясь нарушить священную неприкосновенность установившейся тишины. – Осталось немного.       Гарри открыл глаза, скосил к тому месту, куда выскочила минутой ранее лиса. Вернул взгляд к Тому и, разомкнув губы, произнёс с дрожащей улыбкой:       – Это прекрасно. Это лучше всего, что я видел в жизни.       Озеро было большим, еле разглядишь другой берег. Лес отступал от него, будто не желая обмочить корни, отрекался от пологого спуска и звеняще-синей воды. Почти безветренный день гнал по ней слабые волны, колебал мелкой сеткой. Вечно можно смотреть только на огонь, воду и то, как он идёт впереди, вертится, рассматривая пейзаж, присаживается, пробуя пальцами – самыми кончиками, будто боится обжечься, – воду.       – Как парное молоко.       Том пожал плечами, забывшись. Гарри, сидящий спиной, конечно, не мог этого видеть, поэтому пришлось через силу выдавить:       – Я не полезу, – свистяще и коротко, даже не пытаясь скрыть напряжение. Потому что нарушать такой момент словами – кощунство.       Гарри только кивнул.       Том подошёл, сел рядом под пристальным взглядом.       – Так странно, – аккуратно, филигранно вымеряя громкость слов, начал Гарри, – для тебя пройдёт пятьдесят лет, а для меня только миг.       – Да уж, – скривился Том. Добавил, уже откровенно забавляясь: – Мне будет семьдесят, я стану дряхлым скучным стариком вроде Слизнорта. А ты останешься таким. Как это будет?       – Ты не магл, чтобы постареть к семидесяти, – с укором покачал головой Гарри. – Как это будет? Я отвечу. Если придётся, я убью тебя, – проронил он, явно стараясь казаться уверенным и решительным, сдабривая голос небрежностью, но по факту выдавая отчаяние.       Том прерывисто вздохнул. Нет, никогда ему не понять этого придурка. Кто вложил в него эту неистощимую жестокость? Ведь в первую очередь Гарри истязал себя. Нет, не Тома, Том плевать хотел на то, сколько человек метят на почетный пост его убийцы. Ему хуже не станет, он это слышал тысячу раз; Гарри – другое дело. Он ту же битую тысячу раз отказывался от своих планов, но вот опять говорит о том же самом. И наступает себе на горло.       Том не стал бы. Том простил бы что угодно, даже если бы Гарри превратил весь мир в одно огромное пепелище и расселся по-королевски на горе черепов, Том только встал бы рядом. Он к Гарри слишком привык, чтобы отдавать предпочтение эфемерной морали.       Том позволял откусывать от себя куски, покорно ждал, пока Гарри насытится. «Убью, если придётся»? Ну-ну. Уже тысячу раз приходилось, а Том вот он, живёхонький.       Любил – не любил, но хотя бы привык.       Когда это началось?       Как это началось?       Теперь ответ не имел смысла.       Гарри уйдёт из этого времени, поломанного и больного, а Том останется здесь навсегда. Может, они и встретятся в какой-то параллельной вселенной, и не они, а только их копии, но здесь и сейчас они не могли упустить. Просто не имели права.       – Ты не обязан класть себя на алтарь.       – Чёрт, нет, – со смешком запротестовал Гарри. – Обязан. Больше некому.       Том вытянулся на земле, опёрся на локти. Закинул ногу на ногу и взглянул на воду. Это не огонь, но уже что-то; что можно прочитать о себе в волнении лесного озера?       – Ты не можешь прожить жизнь за меня. И предусмотреть всего тоже не можешь.       – К Мордреду такие разговоры, – красноречиво поморщился он. – Времени мало, давай потратим его на что-то более мирное.       В этом лесу, в безопасности и вдалеке от людей, Гарри выглядел не совсем собой. Безмерно уставшим, сбросившим маску непроходящей патологической бодрости. И расслабленным. Том осёкся, стоило поймать ответный взгляд. До этого рассматривать безучастный профиль, выжигать изображение на сетчатке, пока не смазалось, не поплыло и не исчезло, было просто. А теперь пришло понимание: да, они оба перешли черту раздражения, по ту сторону осталось желание поскорее сбежать и забыть друг о друге, а впереди – рвение мысленно зарисовать каждый жест. Поправил очки, загнал прядь за ухо, свёл брови, и всё ужасно ценно, потому что больше такого не будет.       Очень скоро такого не будет.       Том пополз рукой к его руке. Просто чтобы избавиться от неприятного тревожного тремора, напомнить себе, что Гарри не исчезнет так внезапно. Не испарится, не провалится сквозь тень, как привидение. Такие люди не пропадают вникуда. Только не такие, нет.       – Ты уверен, что это не лишнее? – со страшно сосредоточенным лицом спросил Гарри. – Всё это. Так будет больнее.       – Но это будет потом, – искренне ответил Том. – А пока так проще. Свободнее, что ли.       Они переплели пальцы. Вот такой он, последний герой. Такие, вообще-то, давно должны были перевестись, выродиться, оставшись в доисторической лирике, но вот он, Гарри: дышит, существует. Он рядом.       Пусть он будет последним. Пусть мир больше не будет нуждаться в несчастных самоотверженных героях, Том позаботится. Чистой воды эгоизм, конечно. Никакого благородства.       Рука выскользнула, Гарри стал медленно подниматься. Том задумчиво шевельнул пальцами, перебрав ими только воздух. Только воздух. Пройдёт время, и просыпаться будет не с кем. Пройдёт время, и, может, возникнет новая муза, увлечёт в хоровод чувств, с которыми придётся начинать сначала. Но когда это будет...       Он поднял голову. Гарри смотрел внимательно. Не разобрать, о чём он там думал, но пульс участился, забилось в голове нестихающее «решайся».       Геройствуй за двоих, раз уж его не научили.       Том постепенно сел. Заметил намёк на движение, перехватил за щиколотку. Отпустил только когда установился зрительный контакт.       Вот он уже на коленях. А Гарри смотрит сверху вниз. Смотрит тяжело, почти не моргая, с таким сложным лицом, совсем как лиса, напрягшаяся всем телом в преддверии спасительного прыжка в сторону.       Он отступил на шаг, Том за ним. Как удобно, впереди большой камень. И опять игры, только неизвестно уже, по чьим правилам.       – Об этом я точно не пожалею, – убеждённо проговорил он.       – Это я понимаю, – хрипло прошептал Гарри. – Интересно, пожалею ли я.       – Проверим?       Это осталось без ответа, потому что ещё шаг на коленях навстречу, и уже можно дотянуться рукой. Провести выше, по бёдрам, не отводя глаз. Не прятаться же, не краснеть. Взяться за ремень – Мерлин, пряжка поддалась так легко, будто создавалась только ради этого момента.       А Гарри, не прилагая, кажется, никаких усилий, выглядел неприступным и далёким. Будто всё это на спор, будто ему всё равно. В этой рубашке с закатанными рукавами, господи, будто сошёл со страниц женского журнала.       Стащить бельё, коснуться первый раз, всё ещё смотря в глаза. А там уже ни следа холодности и деланного спокойствия, там так же штормит, как в собственной груди.       «Так странно».       Том предлагал себя на блюдечке, Том, в конце концов, стоял на коленях, но жалел ли? Нет, и никогда не пожалеет. Потому что когда в руках горящее от нетерпения доказательство, что он научился не доводить до проигрыша, жалеть очень тяжело.       Научился останавливаться, но только не сейчас.       Поэтому Том склонился, мазнул губами раз и, не встречая сопротивления, второй. Очень не хотелось терять зрительный контакт. Хотелось напротив, чтобы сверху смотрели, пусть бы и на грани отчаяния или обречённого смирения, но смотрели, смотрели, потому что это тоже акт самопожертвования, совсем героический, пусть и кажется, что весь контроль у Тома.       Насадился до середины и вверх, вниз и на выход, хватит, лишь бы не поперхнуться, и смотреть, в обязательном порядке смотреть.       – Мне так часто говорили, что ты... что тебе не хватало любви. Поэтому ты стал тем, кем... стал, – задушенно выдал Гарри. Слушать его было тяжело, но если он говорил в такой момент, то, наверное, говорил что-то важное. Почему-то важное. И в этом стоило разобраться. – Времени почти не осталось. Покажи, что в тебе изменилось. Покажи мне л-любовь.       «В тебе говорит не доброта».       Что в них говорило с самого начала? Если без громких клятв и вечных чувств, то что? Что говорило в Томе, что питало усердие, что заглушало закономерный стыд?       Расслабить горло. Взять сантиметром глубже и снова скользнуть прочь, и смотреть уже невозможно, потому что связь бьёт в виски синхронно с пульсацией кровотока. Это ещё не фейерверк, но уже его обещание.       Глубже, до самого сердца, почти навылет.       Пока не продерёт горло, пока не проберёт до костей душу.       До лобка и быстрее, в ритме, в унисон сердцебиению, со скоростью боя военных барабанов, трелью электричества.       Рука на затылке, дышать невозможно, приходится отрываться на короткие мгновения, хватать воздух и снова насаживаться, всё дальше, остервенело, с жадностью изголодавшегося зверя. Что-то доказать то ли Гарри, то ли самому себе, почему нет?       Мутные слёзы перед глазами, это тоже от жадности, и сбитое дыхание сверху, и жидкий жар в венах, пустота в голове – быстрее, жёсче, со стороны это наверняка выглядит так, будто Том сейчас вгрызётся ему в брюхо, выпотрошит.       Связь переклинило, она прозвенела оглушительно, затрясла в общей судороге. До упора. Замер. Хватка на затылке на секунду усилилась до боли, выкручивая с волосами кожу, но терпимо и так правильно, словно Том вслух сказал, что так надо. Так и хотел.       И это уже фейерверк. Искры ослепительны, пусть они и от чужих чувств.       Он отстранился, сглатывая и утираясь рукавом. Солоно. И совсем не мерзко, хотя приятного мало. И не завидно, что не нашлось времени на себя.       Дышали они одинаково часто и глубоко, отрывисто. Он выдохнул на несколько счётов, устало наблюдая, как Гарри тянется за палочкой, бросает очищающие чары, застёгивает ремень и заправляет рубашку, будто это имеет значение. Будто таким банальным действием можно кого-то обмануть, хоть их самих, хоть случайного наблюдателя. Том поднялся и сел на камень рядом. Открыл рот, чтобы сказать что-то, что ещё не успел сформулировать, но был недвусмысленно прерван:       – Помолчи, – попросил Гарри, метнув в него грозный предупредительный взгляд. Вкупе с трясущимися руками и нервными попытками пригладить волосы смотрелось устрашающе, только не в нужном смысле. Гарри сцепил руки в замок и закрыл глаза.       – Жалеешь?       – Пока не определился.