Прошлое ещё дышит

      За углом, в тени небольшой покосившейся пристройки, Том наконец остановился. Рядом росло дерево с резными морщинистыми листочками – высокое, сильное, удивительно, как уцелело в бомбёжках.       – Десять шагов к северу, – бормотал себе Том. – Теперь чуть левее... Гарри, если не затруднит...       Он понял с полуслова, играючи бросил чары отвода глаз, проследил, как их скрывает от любопытных детей тонкая прозрачная плёнка. Том за это время успел трансфигурировать, должно быть, из какого-то камешка, лопату и лихо управлял ей, приказывая копать. Гарри встал у него за плечом, отметил напряжённую складку промеж бровей, перевёл взгляд к образовывающейся яме – иссушенная солнцем земля насыпалась горкой, вот ещё пара движений, и лопата стукнула обо что-то твёрдое. Гарри знал, что это, и смотреть не хотел, но Том обернулся к нему и по одним глазам стало ясно – смотреть он будет. Это не обсуждается.       Том присел на корточки, отлевитировал себе под ноги небольшой деревянный ящик, сколоченный криво, но, как помнил Гарри, очень старательно. Том махнул рукой, с ящика сдвинулась, вырвав проржавевшие гвозди, крышка. Дерево треснуло и раскололось, только коснувшись земли. Гарри предпочитал рассматривать то, как бегают по нему жучки с чёрными спинками, как муравьи оттаскивают в сторону щепки, но не содержимое самого ящика.       – Мне важно, чтобы ты увидел.       Рядом с разорённой могилой – крохотный деревянный гроб. В такой едва поместится книга. От этого только страшнее представлять, как туда получилось уложить кошку. Сейчас там, в ящике, остались одни кости, рыжие, пыльные. Их тоже чуть присыпало землёй, поверх вились молочные тонкие корешки, через стенку ящика в сторону пробился стебель.       Том достал тонкие кожаные перчатки, сгрёб кости в руку, стараясь не навредить растению. Рёбра тонкие, словно рыбьи косточки, все обломанные, но что страшнее – перебитые в мелкое крошево лапы. Только череп цел и не тронут.       – Я сам не помню, что с ней сделал. Надеюсь, тебе это не снилось, – тихо, будто желая почтительно обойтись с останками животного, сказал Том.       – Ты раскаиваешься?       Нет, Гарри это не снилось, хуже – Гарри мог представить это и не видя своими глазами. Не надо никаких воспоминаний, никаких крестражей, чтобы сочувствовать бедной кошке.       – Да, – горячо прошептал Том. – Честно. Очень.       Шмыгнул носом, сложил руки на коленях, одной всё ещё держа черепок с ростком и комом земли, склонил вперед голову.       Гарри подошёл и опустился рядом. Том трясся, но совершенно бесшумно; наверное, он так научился в этом самом приюте. Или пришлось учиться заново, но уже в Хогвартсе, может, здесь дети не плачут.       Странно было видеть, как капают, смачивая землю, его слёзы, и понимать, что они, раскалённые, катятся крупными каплями по щекам Тома, собираются ручейком на подбородке, и всё из-за одной-единственной кошки, мёртвой уже десяток лет. Теперь над ней можно рыдать сколько угодно, сколько угодно извиняться и раскаиваться, но кошка от этого не воскреснет. Не заживут переломанные лапы, не срастутся рёбра, не обрастёт шерстью хвост, костей которого вообще нигде не было видно.       – Ты уже ничего не сделаешь.       – И слава Мерлину. Если бы я мог что-то сделать, я бы о ней даже не вспомнил. Сейчас уже ничего не поменять, это главное, это прибавляет её... уходу, – Том прервался, всхлипнул, – ценности.       Смешной мальчик – убийца, который боится слова «смерть». Даже самого слова.       Гарри только поджал губы. Нечего отвечать и незачем. Том утёрся рукавом, пересел на колени, окружил череп и росток полупрозрачной сферой чар, каким-то хитрым консервирующим заклинанием, судя по всему. Вытащил из кармана уменьшенный до размеров спичечного коробка ларец, спрятал внутри и запечатал. Снова уменьшил. Бережно вернул в карман, стянул перчатки. Лопата начала набрасывать землю обратно, заметая яму, не оставляя ни следа их присутствия.       – Что будешь делать?       – Посажу где-нибудь, – хрипло бросил Том. – Там, где буду жить. Хочу смотреть из окна, хочу, чтобы осталось напоминание. Это важно, – убеждённо закончил он.       ***       Они пропустили по кружке огневиски в Дырявом котле, зашли в Косой Переулок. Надо было развеяться, прежде чем возвращаться в Чрево. Да и зайти за новой мантией Тому не мешало, отъезд буквально через пару дней, дальше тянуть уже некуда.       «Не через пару, – с внутренним содроганием поправил себя Гарри, – послезавтра».       Послезавтра. И неизвестно, когда они увидятся в следующий раз, да и увидятся ли в этом времени?       Том Реддл доживёт до девяносто восьмого, это аксиома. Даже если отмерено ему будет меньше, он выгрызет у смерти ровно столько, сколько будет нужно, чтобы они встретились хоть на минуту, Гарри не сомневался. Вопрос был в другом: доживёт ли до девяносто восьмого его Том?       Послезавтра, это колоссальный нюанс.       Послезавтра они расстанутся, может быть, навсегда, и никогда больше не будет ни связи, ни острых ярких улыбок. Том изменится. Полвека – не шутка даже для сильного волшебника.       Может, никогда не будет этого парализующего детского страха смерти. Это к лучшему, но это будет уже не Том. Не будет никакого «мы», как бы ни сложилось будущее, это Гарри понимал чётко, сам же и проводил для себя черту, больше готовясь, чем уже будучи готовым.       Интересно, откуда взялось заклинание на маховике, как Том мог его создать? Его Том был там, в будущем, давно мёртв. Как? Не имеет значения. Развеяться, они здесь за этим.       Косой Переулок шумел на разные голоса, мелькал пёстрыми пятнами мантий и остроконечных шляп, толкался в узких дверях ярко украшенных магазинчиков, отовсюду доносились запахи – сдоба и мороженое из кафе, вонь настоек из аптеки, откуда-то ещё – запах гари. Ухали совы, шелестели крыльями, перенося письма над макушками толпы, тянулся аромат цветов из цветников, разбитых на подоконниках, хлопотали над детьми матери, мужчина впереди нёс на плечах девочку, неподалёку показывали фокусы, всё звенело, кричало и пело рекламными трелями, зазывая в украшенные к началу учебного года лавки.       Они продирались через толпу, и общая суета помогала – когда озабочен тем, как бы не отдавили ноги, некогда задумываться ни о прошлом, ни о будущем. Вот выпорхнула из чьих-то рук цветастая птичка-оригами, и жить сразу стало легче. Вот со звоном брызнула осколками и тут же по велению палочки официанта собралась обратно вазочка с мороженым. Вдалеке кто-то прикрикнул, подзывая к себе ребёнка.       Только при взгляде на магазин Олливандера Гарри запнулся и замер, позволяя толпе унести Тома дальше, а сам зачарованно смотря на вход. Впрочем, Том вскоре протиснулся обратно.       – Моя палочка, – с готовностью пояснил Гарри, – я купил её в этом времени. Может, стоит вернуть?..       – Оставь себе, – посоветовал Том. – Во-первых, ещё рано оставаться без защиты, никогда не знаешь, что случится. Во-вторых, мы договорились не думать о парадоксах и подобной чепухе.       Гарри улыбнулся, глянул на Тома, тот вопросительно вскинул бровь.       – «Чепуха»? Полгода назад ты так не сказал бы.       – А ты на меня плохо влияешь, – он гаденько ухмыльнулся. Переменился в лице, растянув губы уже по-доброму, лучезарно, без намёка на насмешку: – Это же правда сущая чепуха. Просто формулы на бумаге, кто знает, как там будет? Нет смысла мучаться вопросами, на которые может ответить только время.       – Мудро, – с шутливо серьёзным лицом оценил Гарри.       Действительно мудро.       ***       Том попросил упаковать уже третью мантию, и Гарри смотрел на него, озарённого надеждой, со смешанными чувствами. Радостно видеть, как он уверен в том, что получит место; страшно подумать, что случится, если Диппет ему откажет. Теперь, когда на горизонте снова замаячило возвращение в девяносто восьмой, вернулся вопрос, что делать с Томом. Если в Хогвартс его не примут, это будет сильный удар, и никто не предскажет, станет ли он проклинать должность, как сделал в будущем, или сотворит что-то похуже. С щемящей тревогой Гарри скользил взглядом по складкам угольно-чёрной мантии, которая на Томе, естественно, смотрелась превосходно. Одна проблема: Том совершенно не смотрелся в качестве профессора. Ему работа с детьми не шла.       – Сделай лицо попроще, – сдержанно попросил он. – Я знаю, о чём ты думаешь. Меня не возьмут.       – Тебя могут взять... – осторожно заговорил Гарри, – ...но я не уверен, что хорошая идея пробоваться именно сейчас. Может, подождать год-другой?       – Эй, не рвись в своё время, подожди лет пятьдесят, – в тон ему посоветовал Том. – Что, не убедил? То-то же.       – Делай как знаешь, я только предупреждаю, – Гарри махнул рукой и отвернулся. Чуть погодя добавил: – Это не от недоверия к тебе, просто...       – Просто в будущем меня не взяли и я кого-то проклял? – с нервным смешком предположил Том. После многозначительной паузы обернулся, побледнев. – Неужели так и было?       – Не совсем, – кисло пробормотал Гарри, понимая, что этим ответом, в общем, всё подтверждает. – Но ты никого не убил, – уточнил он на всякий случай.       – Какое упущение, надо же. Исправлюсь, – пообещал Том, всё ещё выглядя немного растерянным. – Что же, расплачиваюсь и уходим... – он похлопал себя по карманам, дежурно улыбнулся подошедшей продавщице с его мантиями в руках, отошёл расплатиться.       Гарри бросил взгляд на зеркало. В отражении блестели очки, и он, изучая свои глаза сквозь блики, терпел резь, но смотреть не прекращал. Зелёные. Были и остались. Не разобрать, загорелись ярче или потускнели, но что-то в них, кажется, изменилось. Он отклонился, засветилась солнечным зайчиком брошь на груди. Глупая бесполезная безделушка, но Том почему-то настаивал, чтобы Гарри надевал её как можно чаще – наверное, был горд подарком. Вообще-то странно дарить вещи, которыми сам успел попользоваться, но то у нормальных людей, а Гарри относился к броши с необъяснимой теплотой. Когда снимал, чувствовал себя покинутым, даже замерзал.       Он вспомнил крылатый шлем, который наколдовал Том несколько месяцев назад. Вообразил, как это тогда смотрелось – пожалуй, страшно нелепо. Не шли ему ни рога, ни нимб, и он неустанно возвращался к самому главному вопросу:       Кем он вернётся домой?       Человеком, приручившим Тьму, или тем, кто ей сдался? И будет ли такая категория, будет ли ему место в будущем?       Теперь он может и не родиться. Любая мелочь, неосторожно брошенное слово, любое движение и даже самый короткий вдох здесь меняли его жизнь там, может, даже перечёркивали. Договорились об этом не думать? Ну, запретный плод всегда сладок.       Он всё ещё мог убить Тома. В любой момент. Тот без страха оборачивался спиной и позволял себе быть безоружным. Том при нём рыдал, спал и стоял на коленях – он не поднял бы на Гарри палочку, вероятно, даже в крайнем случае. Не прикрыть теперь нерешительность защитой Хогвартса, Тома можно убить в любой момент.       В любой.       Даже сейчас.       Гарри стоит над телом. Том ещё дышит, но это уже только тело – в нём нет души и нет жизни, он механически доживает последние секунды, чтобы умереть, как умирает в сказке любое трёхголовое зло. И головы эти – равнодушие, лживость и страх. На его шее ещё бьётся тугая жилка, сердце ещё гоняет кровь. Но Гарри стоит над телом и не чувствует ничего, потому что это уже только тело, ему не нужно сострадание, ему не нужная честность, его не нужно побеждать смелостью.       Гарри приоткрыл глаза, скосил их к зеркалу. Там ничего не изменилось.       Это была бы смерть во благо?       ***       – Не бывает смертей во благо, – внезапно подала голос Твайла. – Только во избежание.       – Что это значит?       Он с силой потёр виски. Назойливая картинка никак не шла из головы – тело под ногами, вокруг нет крови и нет орудия убийства, орудие убийства – он сам.       – Что убийство отсекает одно из тысячи возможных зол, но с добром оно никак не связано.       Глаза болели. Мозг, каждый зуб и каждая кость, это было больно.       – Это же был не просто чай?       – Конечно, – легко призналась она. – Что ты чувствуешь?       Гарри гонится за кошкой, она скрывается за поворотом, и он бежит следом.       – Легче сказать, чего не чувствую, – выдавил он, зажимая уши. – Громко. Почему так громко?       Сирена орёт дурным воем, их куда-то ведут, всё это в первый раз, в бомбоубежище душно и сыро, постоянно плачут дети. Миссис Коул не перестаёт молиться. Всё сумбурно и страшно. Слышать это слишком больно.       – Так не должно быть, – заинтересованно хмыкнула Твайла. Его пробил холодный пот. – Это непредвиденный эффект, очень жаль, что всё так скверно выходит, – как ни в чём не бывало продолжала она, – ты...       Сознание снова захватили мутные образы. Тошнота, неясные крики на периферии восприятия, и вот уже...       Лодка мерно качается на волнах, впереди замок, и это самое прекрасное, что он видел в жизни. В темноте ночи он горит ярким жёлтым пятном, тысячей окон моргает, словно глазами, шпилями башен царапает облака. Всё расплывается, постепенно остаётся только чистый спасительный свет посреди черноты. Как на выходе из туннеля. Он тянется к свету, свет становится ярче...       Острая боль прострелила виски. Рядом скрипнул паркет, веки никак не желали разлепляться, и Гарри захотел снова увидеть замок, его окна и башни, и трепещущую воду за бортом, и качающийся фонарь, прикреплённый к носу лодки.       – Открой глаза, – потребовали откуда-то сверху. – Открой, – настойчиво повторили. – Можешь проваляться в бреду сколько угодно, но учти, что сейчас же выволоку тебя в коридор, и если съедят, я не виновата.       Никакого замка, конечно, не было, только прозаичная лепнина на потолке. И свет из окна.       – Что это было?       – Спроси у Тома, – ласково до зубного скрежета посоветовала она. – Он, правда, не сразу догадается, но что-нибудь да ответит.       Он поднялся на локтях, стараясь не делать резких движений. Боль понемногу проходила, но ещё маячила отголосками, предостерегая от быстрых манёвров. Твайла уже отошла в сторону, стала разбирать бумаги на столе, зажав уголком рта толстую папиросу.       – Если останешься, тебе очень быстро станет плохо от дыма, – будничным тоном сообщила она.       Гарри приложил ладонь к горящему лбу, надеясь хоть немного облегчить жар. Пробормотал еле слышно:       – Я сделал всё, о чём вы просили. Когда?..       – Когда надо. Жди.       Гарри неожиданно для себя едко усмехнулся.       – Ну, знаете... Удобно у вас получается. Мы так не договаривались.       Твайла замерла. Стоя спиной к Гарри, она вырисовывалась не более чем тёмным силуэтом на фоне окна. Графично, как в нуарном фильме, двигаясь по-кошачьи, она демонстративно потушила сигару о столешницу, с силой вдавив её, прокрутив и – Гарри не видел, но живо это представил – растерев пепел серым пятном.       – Вон, – тихо сорвалось с её губ.       Гарри неспешно поднялся, опираясь на стоящий рядом сундук, и покачиваясь побрёл к двери. Обернулся, уже стоя на пороге, когда услышал отрывистое:       – На следующий день после отъезда Тома.