Прошлое ещё дышит

      Гермиона окинула взглядом кабинет, остановилась на коллекции гнутых сабель. Место в середине пустовало, только крохотный гвоздик торчал из стены. Окно у внушительного рабочего стола оказалось занавешено выцветшей рыжей портьерой, некогда, вероятно, бывшей красной. Стол стоял напротив двери, Твайла сидела за ним, выстукивая подушечками пальцев, скрытых перчатками, напряжённый ритм. Всё выглядело так, словно ей в этой комнате очень некомфортно; кресло от стола далеко не отодвинуть, наткнёшься на стену, откидываться на его спинку, перегруженную резным деревянным орнаментом, должно быть, очень неудобно. И грузный стол на гнутых ножках подавляет.       – Гарри прислал сову, он вернётся только утром, – неуверенно сообщила Гермиона.       Твайла, будто до этого не заметила её появления, благосклонно и чуть рассеянно качнула головой.       – Имейте совесть, скажите хоть что-то.       – Я взяла за основу заклинание с вашего маховика, развернула его, покопалась в формуле – к утру всё будет готово, это отлично, что Гарри не вернётся раньше. Очень скоро вы отправитесь домой, Гермиона, но впереди ещё целая ночь, – странным тоном поведала она. – Целая ночь.       Каждая ночь в этом дьявольском доме сводила с ума. Периодически Гермиона ловила себя на том, что от нервов глаз дёргается – хотя шизофренический стробоскоп уже не путал мысли и восприятие, атмосфера сохранялась самая неприятная. Где-то стенали, заунывно скрипели дверными петлями, жадно чавкали, поглощая, хотелось верить, тушу всего лишь оленя. Паркет под ногами как живой, обои и многоцветные отслоения краски – как разлагающийся труп. Стены сыпались. Дом умирал, от него разило мертвенным холодом, и всё-таки тут обитало нечто живое. Уже не кто-то живой, не как отдельные организмы – нет, именно «нечто», затихарившись по углам, копошилось за спиной, но не трогало, удерживаемое, вероятно, страхом.       – Быстро отсюда все разбежались, когда защита пала, – угадала её мысли Твайла. – В конечном итоге все они превращаются в помойных крыс, стоит перестать выгодно подсвечивать смазливые морды и растащить дорогие ткани.       – Рос упоминала, что гнёзда вне закона.       Твайла взглянула исподлобья, тихо проговорила:       – Конечно вне закона, есть такие влиятельные люди, которым не нравится, что вампиры устраивают кровавые бани в своё удовольствие, мародёрствуют в домах жертв и тащат в надёжное укрытие награбленное добро. Понимаешь, – Твайла пригубила сигару, – Рос всегда действует по простому принципу – одной преступать закон опасно, поэтому надо собрать пушечного мяса – побольше и поозлобленнее, – поделиться с ним дивидендами от совместно совершённого и стать в его глазах божеством. Это примитивный дурацкий закон стаи, древний как мир, но всегда эффективный. Так действуют умные трусы или кровожадные идиоты, которым хватает глупости надеяться, что хлипкий мирок может продержаться вечность.       Гермиона бросила короткий красноречивый взгляд на дверь позади.       – Мне плевать, даже если она это услышит. Я повторю ей это в лицо, когда потребуется.       – Вы, значит, претендуете и на храбрость, и на ум? Говорите свысока, – пояснила Гермиона, в упор отвечая на снисходительный прищур. Твайла хмыкнула, словно этот вопрос её позабавил.       – По сравнению с ней я труслива в квадрате. Но! – она подняла указательный палец. – Недостаточно самонадеяна, чтобы считать, будто смогу контролировать стаю. Это энергозатратно и опасно, и человек, не умеющий привязывать к себе ничем кроме страха и чувства долга, полный неудачник, по моему мнению.       – Но вы не человек, – будто мимоходом заметила Гермиона.       Пауза слегка затянулась.       – Нет, но я знаю, как тяжело управлять стаей. Я пыталась. Это идиотизм, но многие, к сожалению, по-другому не умеют.       – Например, Том Реддл? – рискнула Гермиона.       Твайла, на удивление, согласно кивнула:       – Например, Том Реддл. Но ему семнадцать, а не триста. У него есть время учиться.       – У Рос – нет?       Она нечитаемо дёрнула бровью.       – Думаю, нет, – пробормотала Твайла, и тут же встрепенулась, перестав стучать по столешнице пальцами. – Так. Сейчас здесь будет кое-кто важный... А что делать с тобой... – она цокнула языком, обежала глазами комнату, будто лихорадочно соображала, что делать.       Наконец встала. Гермиона не успела отреагировать, как в неё полетело парализующее заклинание, следом – чары немоты, а в следующую секунду её, одеревеневшую и испуганную, затащили за штору, в полную темноту. Только в углу на сорок пять градусов стояло зеркало, и видна через него была одна Твайла. Она зыркнула в отражение, сдвинула брови в явной угрозе. Затем пригладила волосы и обернулась в сторону двери.       Послышались шаги.       Дверь открылась. Твайла сузила глаза и сухо кивнула.       – Так это были вы... Я долго ждала этого знакомства, – произнёс кто-то голосом, от которого промораживало до костей.       – Отчего же? – вкрадчиво переспросила Твайла. – Фактически мы знакомы, во всяком случае, смею предположить, я вас неплохо знаю.       – Признаться, это даже неловко, – в голосе слышалась натянутая улыбка.       – Вы имеете в виду покушение или то, что за зря запугивали меня в течение многих месяцев? – ровно поинтересовалась Твайла.       – За зря или нет – это мы ещё узнаем, – загадочно ответили у двери. Гермиона готова была поклясться, что лицо говорившей пересекла кривая неприятная усмешка.       – Я не желаю вам зла, – Твайла демонстративно выложила на стол кинжал и палочку. Палочку, которая, как отлично знала Гермиона, была ей без надобности. Палочку, которую она ни разу не брала в руки в серьёзных ситуациях.       – И снова вы вынуждаете меня чувствовать себя нелепо; оказывается, у меня здесь был союзник, но по итогам моих попыток уладить ситуацию этого не видно, – удручённо посетовала неизвестная.       – Союзник... – задумчиво протянула Твайла, – хм, пожалуй. Пусть вы считаете мою помощь недостаточной – вы здесь. Почему?       – Вы доказали, что я могу прийти сюда без страха. К тому же, вам теперь нечем меня шантажировать, – победоносно утвердила женщина.       – Вашего сына держали здесь очень долго, но вы никак не приходили. Непохоже, что он был стоящим рычагом давления.       – Сын, – пренебрежительно фыркнула неизвестная, – всё-таки вернулся в сохранности. Но я в вас не уверена.       – Удостоверьтесь, – Твайла развела руками, – спросите, если подозреваете, что я хочу вас подставить. Вы пытались меня отравить, но вот я здесь; вы демонстрировали, что знаете меня в лицо – Пророк не даст соврать, вы показывали, что можете добраться до меня в любой момент, но это меня не остановило. Я действительно ваша союзница...       – За вами стоит тот, кто уничтожил мой род. За вами стоит тот, кто присвоил себе фамильный дом и сделал из него притон. За вами стоит тот, – с давлением продолжила она, – кем был похищен мой сын. Теперь, когда дом разрушен и его сердце не бьётся, а сын почему-то на свободе, я спрашиваю: с чем я осталась? Я даже не знаю, кто мой враг, я лица не видела той твари, которая перебила моих родных, знаю только вас. Убедите меня, что мне не стоит убить вас прямо сейчас. Обе мои попытки восстановить справедливость были сорваны. Сорваны, в том числе, вами, а теперь я получила письмо, где вы клянётесь мне в верности и обещаете помощь. Так убедите меня, что я не должна вскрыть вам глотку.       – В первый раз ваших людей было слишком мало, – в ленивой манере начала Твайла. – Нападение было бесперспективным и я была вынуждена поддержать сопротивление, чтобы не выдать себя. Во второй раз здесь находился человек, которому я не могла позволить умереть. Да, я спровоцировала смерть сердца дома, но, позвольте заметить, по тот день оно билось только благодаря мне. Я хотела вам помочь. Я хотела восстановить справедливость, поэтому вы здесь, защита снята, ваш сын в порядке, а тот, кому вы жаждете отомстить, подан вам на блюдечке. Скоро преступник будет здесь. Всего десяток минут. Лишь немного терпения отделяет вас от справедливости.       – Я подожду, – горделиво ответили ей, – но если через десять минут никто не придёт...       – Придёт, – спокойно качнула головой Твайла, вставая уже увереннее и чувствуя, очевидно, контроль над ситуацией. – Чай, кофе?       – Только если крови, – с вызовом и явно глумливой улыбкой отказалась неизвестная.       – Здесь голод, – пожала плечами Твайла. – Я позаботилась, чтобы преступник был уверен, что не может покинуть дом. Он не имеет доступа к человеческой крови и истощён, но это, к сожалению, значит, что и вас мне нечем угостить.       – Прискорбно.       – Почему именно цикада?       – Что, простите? – в голосе проступило недоумение.       – Герб вашего рода.       – Это символ вечной жизни, – с готовностью пояснила неизвестная, – и дубовые крылья – долголетие и сила. Мой род не может так просто...       Послышался скрип двери и свист клинка. Мелькнул белый вихрь волос и веер капель крови, выложенный Твайлой кинжал пропал со стола – его забрала неизвестная.       Твайла же отступила на шаг, прижалась спиной к стене, и неясно было, предугадала ли она появление, как слышалось из рыка в схватке, Рос.       Глухое падение. Тело. Ещё раз рассекло воздух лезвие.       В следующую секунду в зеркале показалась Рос. Она припала грудью к столу, и стало видно – кинжал вонзился ей в спину.       Вне поля зрения Гермионы, там, где упало тело, раздался короткий удовлетворённый смешок.       Рос в это время медленно сползла на пол. Рухнула на бок, спиной к Гермионе. Захрипела.       – Ты мне... поможешь, – что-то среднее между вопросом и утверждением.       Гермиона внутренне не задумываясь ответила: «да, Твайла поможет».       Если она в чём и была уверена, так это в том, что Твайла отлепится от стены, схватит палочку и остановит кровотечение, но она только медленно обогнула стол и встала рядом, стрельнула взглядом в зеркало – знала же, вся сцена как на ладони – и с задержкой опустилась на корточки. Гермиона увидела, как та осторожно взялась за рукоять кинжала, намереваясь, очевидно, вытащить его, и... вогнала глубже, провернув в ране.       – Думаю, нет, – проронила Твайла с таким искренним удивлением, будто даже для неё это стало открытием.       – Я не умру... от раны...       Рос закашлялась с душераздирающим хлюпаньем. На пол шлёпнулось что-то вязкое, и Гермиона не хотела задумываться о том, что это, скорее всего, кровь.       – Умрёшь, лезвие отравлено, – буднично возразила Твайла. – Точно умрёшь, у тебя, – она завертелась, видимо, ища глазами часы, – что-то около минуты.       – Почему?.. – с непониманием, от которого защемило в груди, спросила Рос.       Такой элементарный вопрос.       «Почему?»       – Ты всё испортила, – укоризненно прошептала Твайла, качая головой так, как качает профессор, отчитывая нерадивого ученика, но с ноткой истерической капризности. – Нельзя же быть такой непоследовательной.       – Эта гадина... В моём доме...       – Тебя бы и так убили, – с отвратительной формальной жалостью пожала плечами Твайла. – Я пыталась провернуть всё тихо и чисто, но тебе же всегда надо влезть. Сидела бы ровно – может, осталась бы жива.       Рос снова кашляла и булькала, но Гермиона уже не старалась вслушиваться в надежде; надежды не осталось. Скоро Рос умрёт, и она останется наедине с этой.       Твайла стояла, чуть покачиваясь на пятках, и смотрела то в сторону, отстранённо и равнодушно, то жадно и одержимо – на Рос, словно пыталась запомнить её в мельчайших деталях.       – Мерзко...       – Это тебе мерзко? Правда? – Твайла диковато рассмеялась. – Вот прямо мерзко? Н-да, дела... К моей чести, я тянула с этим до последнего. Знаешь, я ведь должна была сама её найти. Но на кону была твоя жизнь.       – Как будто тебя это... волновало.       – О, представь себе, – хмыкнула Твайла. – У тебя были счастливые двести лет. Для меня это были жалкие двести лет, я провела их в бегах, прячась от неё, как крыса, сидя по помойкам. Но она и сама справилась. И я как будто ни при чём, – она удовлетворённо улыбнулась, прикрыв глаза. – Тебе легко говорить, ты умрёшь и решать ничего не нужно будет. А мне ещё отчитываться и слушать за тебя выговоры. Он будет здесь очень скоро, до твоего феерического появления всё шло как по нотам.       Рос надсадно закашлялась, вдохнула со страшным свистом, простонала что-то неразборчивое. Твайла слегка ткнула её мыском ботинка. Та прохрипела с ядовитой ненавистью, явно выплёвывая каждое слово из последних сил:       – Как тебя земля... носит...       – На руках, – с пугающе нежной улыбкой промурлыкала Твайла. – На руках и за милую душу.       Но Рос уже не слышала. Её голова безвольно откинулась, тело обмякло, упала рука.       Гермиона закрыла глаза, чувствуя, как выступают слёзы, и не помня себя от смеси ужаса и отвращения. Подступила к горлу тошнота, и то, что происходило дальше, она помнила как в бреду, плохо различая ход времени.       Кто-то говорил с Твайлой. Что-то говорило. Что-то знакомое, что собирается из тьмы и уходит во тьму, это что-то было недовольно, Твайла была нервна и говорила отрывисто:       – Я ничего не могла сделать. Только добить её. Я пыталась остановить.       И ещё говорила:       – Есть кровный родственник. Я покажу, где он. Выжгли из рода, но кровь ведь та же... Я дам координаты.       И ещё позже, немного оторопело:       – Вы не можете меня забрать, у меня контракт со смертным. Никакое преступление не отбирает у меня права довести контракт до конца.       Гермиона видела сквозь дымку тошноты мутное отражение в зеркале, светящийся золотом пергамент, парящий в воздухе, ей чудился сложный росчерк росписи, выведенный знакомой рукой.       Она пришла в себя только когда нечто покинуло комнату. Когда отъехала портьера, обжёг глаза яркий свет и спал паралич.       – Вот так, – значительно склонила голову Твайла, – наградили непричастного, – она указала на себя, – и накажут, наверняка, кого-нибудь невиновного. Вот так.       Она подхватила Гермиону под руку и повела вон из комнаты. У двери лежало второе тело – женщина с хищными, теперь уже потухшими глазами, белыми волосами и в белых одеждах, с красной запёкшейся струйкой у рта и бурым пятном в животе. И гнутой саблей, торчащей из окровавленных лохмотьев вокруг раны. Гермиона видела её однажды. Неожиданно вспомнилось – на балу, с Лафаржем под руку, когда Гарри выронил часы и получил приглашение в Чрево. Так давно, что лицо этой женщины почти стёрлось из памяти.       На пороге Гермиона оглянулась к телу Рос. Догадывалась ли она, как всё закончится?..       – Так глупо, – забывшись, говорила Твайла, – я на коленях умоляла о шансе спасти её, клялась сделать что угодно, рисковала шкурой, тянула время, а всё вот так оборвалось.       Она говорила ещё много, о том, что ей будут недовольны, но сделать ничего не смогут, и о том, что ей следовало догадаться, почему пропала сабля.       – Она, наверное, спала с ней в обнимку, – поделилась Твайла. – Шутка ли, мёртвый дом, никакой защиты. Паранойя...       Говорила и о чём-то ещё, но Гермиона уже не слушала. Они всё шли и шли куда-то, и дом действительно был мёртвым. Ни звука, ни души.       Никакой жизни. Даже в тёмных углах.       Только тлен и гробовая тишина.       ***       Гарри набросил на плечи рубашку, остановился, чтобы прикурить от палочки. Сел на подоконник, открыл створку окна – отражение, показавшее спящего Тома, скрылось, уступив место узкой полосе рассвета по самой кромке горизонта.       Он сделал затяжку, выдохнул дым – тот унёсся прочь. Вопреки ему Гарри совсем не стремился уходить; напротив, брошь на прикроватной тумбочке, когда он обернулся в комнату, сверкала давяще. Она угрожала: «не упусти момент, другого шанса не будет».       Это сегодня.       Сегодня всё кончится.       Вряд ли Гермиона отправится без него; даже если заявиться к ужину, ничего не изменится. Он покинет это время так или иначе, и по смутному волнению в груди ясно, что раньше – лучше. И совсем не по доброте душевной Твайла подарила ему несколько лишних часов. Там, в поместье, что-то происходит, и лучше поспешить. Да и прощаться с Томом, когда тот проснется, не хотелось...       Он тяжело вздохнул, вновь оглянулся.       Том дышал спокойно, выглядел таким расслабленным, каким никогда не был в бодрствовании. Не нездорово бледным, не обессиленным, просто умиротворённым. Наверное, только сон этому странному человеку мог дать передышку. Только во сне сам Том позволял себе перевести дух. Но только проснётся – снова сомнения, тревоги, мысли.       Что теперь с ними будет?       Хоть вместе, хоть по отдельности, они не могли ручаться за будущее. Дожить – уже неплохо, встретиться – высший класс. Если Гарри не умрёт где-то в безвременье по дороге в девяносто восьмой, то это, пожалуй, уже будет впечатляющий результат. За Тома он не волновался. Этот переживёт даже второе пришествие. Теперь – точно, и это каким-то вывихнутым, неправильным образом вселяло больше уверенности и радости, чем ужаса и беспокойства.       Никогда не поздно его убить.       Да, Гарри обещал себе сделать это уже сотни раз, но вот он, по-настоящему последний шанс. Одна смерть сейчас – залог сохранения десятков жизней в будущем, что бы там ни говорила Твайла о невозможности смерти во благо.       Это действительно смерть во благо.       Только чьё это будет благо?       Том наказал выбрать, добрым быть или справедливым. И Гарри честно попытался. Вот сейчас, когда пепел падал на постель, и он стоял над Томом, попытался. Убить его – это по добру или по справедливости? Убивать человека за то, чего он ещё не совершил, это, конечно, несправедливо, да и добротой особенной здесь не пахнет.       Согласятся ли с этим матери детей, которых Том убьёт? Миссис Уизли? Согласится ли с этим Сириус, когда будет лететь в Арку?       А сам Гарри? Не этот, а одиннадцатилетний, когда посмотрит в зеркало Еиналеж и увидит там мёртвых родителей, он будет думать о добре и справедливости?       Или Тедди Люпин. Или Дамблдор, или Снейп, или ещё сотня мертвецов, особенно тех, которые ещё не рождены в этом времени, но каждым вдохом Тома им предначертано умереть не в срок. Кто из них согласится, что убивать Тома несправедливо?       Перебирать в памяти всех этих людей – это же как щёлкать барабаном на тысячу патронов, из которых не заряжен только один. Только один человек из тысячи сейчас развернулся бы и ушёл вместо того, чтобы достать палочку и бросить в Тома Аваду.       Барабан щёлкнул. Том дёрнулся во сне, словно услышал этот несуществующий звук, и на глаза ему упали волосы. Раздражающая деталь.       А Меропа Мракс? Что сказала бы она, узнав, что её сыну не дали ни шанса? Гарри ведь сделал всё, чтобы история не повторилась, а сейчас мелочно хотел убить его просто ради собственного успокоения.       Барабан щёлкнул ещё раз, и следующий патрон – его собственная мать. Закрывая Гарри в колыбельке своим телом, глядя в лицо смерти, в те краткие мгновения, пока к ней только летела зелёная вспышка, если бы её спросили, что ответила бы Лили Поттер?       А отец?       К черту друзей и родственников, вот, к примеру, Квиррел. Он что, в восторге был от своей участи? Точно выбрал бы даровать Волдеморту жизнь, дай ему кто возможность решать?       Мысленный пистолет щёлкнул, проворачивая барабан ещё раз.       Гермиона. Она отказалась от семьи. Её родители, они бы что сделали, окажись на месте Гарри? Но их здесь не было. Поэтому барабан провернулся в последний раз и отказался сдвигаться с места. В эту секунду здесь был один только Гарри.       Веки Тома затрепетали, он поморщился, пробормотал сквозь сон:       – Давай уже.       Наверное, ему снилось что-то нерадостное. Может, любой из убогих приютских дней. Или худший кошмар любого заучки – проваленный зачёт по какой-нибудь трансфигурации или травологии. Или ещё что-то, но вряд ли он отдавал себе отчёт, на что толкает Гарри.       А Гарри стоял, не в силах двинуться. Сигарета затухала на полу, рассвет заливал комнату багряным.       Гарри нервными неловкими движениями достал палочку, перехватил поудобнее липкими от пота пальцами. Поднял на вытянутую руку, прицелился получше. Сосредоточился, только бы не промазать, только бы Том не проснулся. сделал лёгкое движение кистью, и заклинание послушно выскользнуло, облизало лёгкой волной лоб Тома.       Прядь послушно сдвинулась, легла ровнее.       Гарри поймал себя на сбитом дыхании, прочистил горло и сунул палочку в карман. Оглянулся к окну и достал обратно. То же выверенное движение, и створка мягко закрылась. Никакого сквозняка, простынет ещё, и какие тогда собеседования?       Он ссутулился, кивнул своей тени и прошёл к тумбочке. Подобрал с неё брошь и закрыл глаза.       Вот же бессильный дурак.       Впрочем, всё к лучшему.