***
Выходить на прохладную улицу из теплого и очень уютного кафе не хотелось от слова «совсем». Начало октября уже «радовало» жителей, показывая, что осень уже повсеместно вступила в свои права. Промозглый ветерок пробежался мимо, задевая Егора, и тот вздрогнул: от рук по спине пробежался табун неприятных мурашек. Линч фыркнул. Взгляд метнулся на многоэтажное здание, осуждающе взирающее на него из-за кулис более низких домов, после — на Пятерочку. Поломавшись с пару секунд, Егор направился к магазину, и уже через 10 минут вышел оттуда с небольшим пакетом в руках, плюс-минус уверенно направляясь к дома приятеля. Не могут же они всегда, словно дети, ругаться так глупо! Вот до дома, являющегося местообитанием писателя, остается всего метров 100, когда Егор замечает что-то неладное. На секунду замедляет шаг, а после сразу же ускоряется. Периферийным зрением улавливает какое-то движение недалеко, сбоку, и поворачивает голову раньше, чем успевает что-либо осознать. Небольшая толпа стояла кучкой, задрав головы вверх. Брюнет автоматически бросил взгляд на причину их интереса, и пакет вывалился из рук. На крыше пятнадцатиэтажного дома явно что-то происходило: парень в знакомом Вторым человеком был… Мой друг. Мир замедлился. Зеленые глаза с ужасом взирали на то, как с крыши лети тело, яро маша руками и ногами, словно это бы его спасло. Оно все ближе и ближе к земле, и Егор может разглядеть знакомый светлый свитер с узором то ли цветка, то ли снежинок — Линч так и не спросил ни разу за все эти года, что они были знакомы Громкий хруст и мерзкий звук. За секунду весь мир парня перевернулся с ног на голову. Сердце пропустило удар и болезненно сжалось... Бездыханное тело лежало на асфальте в до омерзения неправильной позе: левая рука получила дополнительный сгиб, а правая нога выгнулась под неестественным углом. Такие родные каштановые волосы были спутаны и начинали пропитываться алой кровью, медленно начинающей вытекать из затылка парня. Большие круглые очки с каким-то неприличным опозданием упали на землю. Линзы разбились с громким треском, и, кажется, вместе с этим треском разбилось и сердце журналиста. Стеклянные серые глаза парня были направлены куда-то в пустоту. Егор рвано выдохнул, поднимая глаза. Там, на краю крыши, кто-то стоял. Стоял и внимательно смотрел, будто стараясь в чем-то удостовериться. Линч сжал кулаки, больно впиваясь аккуратно подстриженными ногтями себе в руку. Кажется, до брюнета еще не до конца дошел смысл всей ситуации, развернувшейся перед ним. Тело внезапно бросило в дрожь и пробил холодный пот, начавший градом скатываться по вискам. Его сбросили с крыши. Избавились, как от ненужной вещи. Как тварь?!.. Он пришел в себя лишь от нашатыря, коим юный медбрат водил перед носом журналиста. Он потерял сознание. Слишком большой шок. Слишком много эмоций. Слишком.... Какого черта... Это ведь все сон, верно? Идиотский кошмар, что никогда не претворится в жизнь.***
Егор лежал навзничь на кровати, закрыв глаза, и представлял, что он стоит перед ним. Представлял, что держит его за руку, смотрит ему в глаза, а тот улыбается ему как прежде – беззаботно, радостно, с привычной толикой насмешки. Он рядом. Но его нет. Линч чувствует его близость, но это лишь обман. Он чувствует его взгляд на себе, но Джон уже давно... Ему не сомкнуть глаз. Линч не может... Просто не может думать ни о чём, кроме него. Пытается забыть, привести мысли в порядок, и опять окунается в сон, где... Джон обнимает его. О да, шатен был чертовски тактилен, и они не редко чуть ли не часами обнимались, оставаясь в одном положении. Окунается в сон , где... Где Джон живой! Егор открывает заплаканные глаза, беспомощно вглядывается в темноту комнаты... Он больше никогда не увидит его. Он потерял его навсегда. Больше никогда не будет беззаботных вечеров, которые они после "работы" коротали за всякими идиотскими фильмами. Больше не будет ничего. Не будет идиотского "Линч, останови машину", которое, как всегда, раздастся прямо посередине дороги на каком-нибудь огромном поле, а потом у них снова будет тирада недовольства насчёт того, чтобы писатель не брал с собой в дорогу колу. Не будет его жалоб на какие-то выходки Дейла. Не будет все время слышно лениво протянутого "Линч", когда Джон устанет. Не будет ничего... Черт, Линч бы отдал все на свете, лишь бы только вновь быть с ним рядом, лишь бы просто услышать его голос, съездить на еще одно дело. С уходом из жизни Джона из Линча будто вырвали кусок души. Возможно, он просто жертва судьбы, которая жестоко использовала его и теперь смеялась свысока, наблюдая за его страданиями. Теперь он один. Он осужден временем, испытывает кару за что-то, чем согрешил раньше. Он не понимает, в чём провинился и чем заслуживает подобное наказание. Всё это слишком жестоко по отношению к нему. Линч никогда не мог подумать, что привычное вдруг может стать таким незаменимым, но недосягаемым. Все его дурацкие выходки, успевшие поднадоесть со временем колкие комментарии и замечания, его смех, идиотские шуточки. Журналист прижал колени в груди, обнимая их руками. Слёз не хватало, они душили, заставляя задыхаться воздухом. Лёгкие сдавило, сердце словно перестало биться. Он лежал на кровати, замерзал и смотрел в никуда. Его наполняло отчаяние. Его наполняла тоска. Его заполняло одиночество. Смертельное одиночество, препарирующее его душу, отрывающее от неё клочья, оставляя пустоту, заполнить которую не был способен уже никто. Смерть сестры выбила его из колеи, а гибель друга лишь забросила Линча лишь дальше, в пучину отчаяния. И теперь он совершенно один, обязанный присматривать за сиротой-мальчонкой...