Преданный временем

А третий был точно таким же, как я. Журналист тихо вздохнул, заходя в дом. Его не было несколько суток. Мужчина закрыл за собой дверь, привычным жестом сразу же защелкивая замок. Кроссовки были как-то лениво стянуты, а кожанная куртка повешана на крючок. Брюнет снова тихо вздохнул и прикрыл глаза, с тихим стоном помассировав их. Зеленые глаза казались неестественно тусклыми, а сам Егор - неимоверно уставшим. -Лукас, - Позвал мужчина племянника. Мальчонка уже семь лет жил с дядей. В том году отметили его совершеннолетие, а месяц назад отметили и девятнадцатилетие. Несмотря на и изначально прекрасные отношения, сжились они с некоторым трудом. Смерть матери не хило подкосила мальчонку, уже прекрасно осознающего понятие смерти и жизни. Подобная рана не могла зарасти мгновенно. Не смогла зарасти и через семь лет после произошедшего. После смерти Джона Егор окончательно закрылся в себе и в своем маленьком мирке, коим являлся его дом и племянник, ставший самым близким человеком журналисту. Дом был окутан неестественным холодом и тишиной.  Точно, ведь на подходе к дому Линч отметил открытое окно. «Неужели наш вечно мерзнущий малыш решил проветрить гостиную?» - С легкой усмешкой мелькнуло в голове. Мужчина растрепал немного отросшие темные волосы. -Лукас. - Вновь не слишком громко позвал он. Но в ответ всё та же тишина. Неестественная и... Пугающая..? Линч нахмурился и постучал в дверь комнаты паренька. -Лукас? - Чуть громче позвал журналист и  нажал на дверную ручку. Деревянная преграда легко поддалась — парень никогда не запирался, хотя хамок на двери и был. Комната была пуста. Чувствовалось привычное тепло, всегда присутствующее в комнате мальчонки. Компьютер тихо жужжал, явно намекая, что включён. Мужчина поджал губы. Он всегда выключал компьютер. Может, просто уснул где-то? Не редко он засыпал или в гостиной, или вообще в комнате Егора, дожидаясь в очередной раз припозднившегося дядю. Егор направился проверить свою комнату, однако, проходя мимо кухню, замер. Зрачки сузились, становясь едва заметными, как и сама радужка. К горлу подкатила тошнота, омерзительным комом застряв в горле. Дыхание в миг сбилось. Мужчина рвано дышал, иногда вовсе забывая это делать. Тело била крупная дрожь, которая была едва ли не убийственна вкупе с внезапно нахлынувшей на журналиста волной жара. По виску скатилась крупная капля холодного пота, обжигающим холодом стараясь остудить брюнета. Ноги задрожали сильнее и подогнулись. С грохотом зеленоглазый упал на деревянный пол. И теперь он не мог пошевелиться. Кулаки сжались, больно впиваясь осторожно подстриженными ногтями в кожу. Щеки, покрасневшие от внезапно повысившейся температуры, обожгли сверкающие капли слез. Они скатывались вниз, по скулам, ненадолго останавливаясь на подбородке, а потом хрусталиками падая на пол. Казалось, словно это все было совершенно нереально. Все выглядело столь сюрреалистично, будто бы все это было не здесь, а где-то далеко-далеко. Или было вовсе окутано неким туманом Был моей надеждой на будущее. Сердце замерло. Пропустило удар. А потом ужасно болезненно сжалось. Неимоверная боль прокатилась по всему тему, точно распространяясь по венам вместе с кровью. «Ложь! Ложь! Ложь! Мерзкая ложь! Это все обман!» - Кричит, но лишь в мыслях. Из уст не доносится ни слова, а горло все равно рвет от неимоверной боли. - «Чертов сон, блять!» Он не может оторвать взгляда от ужаса раскрывшейся пред ним картины. Кухня, как и гостиная, с коей она была совмещена, были переуернуты вверх дном. То тут, то там были разбитые тарелки. Взгляд лишь больше в миг потухших изумрудных глаз, избегая бездыханного тела, лежащего у стены, зацепился за разбитую кружку. И в голове проносятся воспоминания. Это уже было. Он уже забегал в гостиную. Он видел также разбитую вазу. Видел такую же разбитую кружку. Тогда, семь лет назад, когда нашел убитую сестру. Все это уже происходило. Не с Лукасом. С его матерью. И от этого было лишь больнее. Всё было точно также. Волосы цвета темного шоколада были ужасно взлохмлчены; в полуприкрытых голубо-серых глазах замерло лишь две эмоции; отчаяние и страх, что более никогда не сменятся ни на что другое. Светло-серая футболка, чуть великоватая студенту и некогда чуть ли не силой украденная у журналиста, была местами порвана и окутана алыми каплями крови, открывая вид на нелицеприятные ранения: левое плечо, ребра с правой стороны и живот. Рану на плече можно было даже видеть: разрезанная ткань оголяла кожу со все еще свежими, но небрежными, ранами. Если казалось, будто они были получены при защите и были абсолютно случайными, — то создавалось впечатление, что третье было основной целью: паренька пырнули в живот. Из носа тонкой струйкой спускалась линия запекшейся крови. Костяшки на руках были сбиты в кровь. Очки с несколькими трещинами на одной линзе лежали недалеко. Он был точной копией Лили. При жизни. При смерти. Птенцом, что едва только вылетел из гнезда. Рваный вздох и из горла вырывается оглушительный крик. Егор делает рывок вперед, протягивая руки к еще не до конца остывшему телу. Еще едва теплому. Или ему просто так кажется из-за подскочившей температуры? Он хватает его за плечи. Прижимает, обнимает. Кричит. Слезы льются с новой силой, застилая все непроглядной пеленой. Его точно душат, мешают нормально вздохнуть. А он кричит. Кричит, и в этом крике слышится вся боль и отчаяние. Тонкие пальцы зарываются в растрёпанные, мягкие, местами слипшиеся от засохшей крови волосы. Этот парниша был его семьей. Последней опорой. Последним любимым человеком. Он рос у него на глазах, у него под боком. Он искренне любил его. Лукас был для него не племянником, а настоящим сыном и лучшим другом.