За день до этого
Кабинет просторный, внутри пахнет куда приятнее, чем снаружи. Девушка жмурится от яркого света, бьющего в глаза. В последнее время она сама не своя. Мало ест, её постоянно тошнит. С утра упала в обморок. С этим состоянием нужно было что-то делать. Аня записалась к терапевту на приём. Полный мужчина с очками в толстой оправе осмотрел её, измерил давление, которое у неё было чуть ниже нужного. Спросил, что её беспокоит, и Аня честно рассказала о симптомах, полагая, что чем-то отравилась. Врач тактично уточнил её возраст, начал задавать наводящие вопросы. — Давно это началось? — Уже с неделю чувствую себя ужасно. Мужчина хмурится, что-то черкая в журнале. — Что ж, я направлю вас на УЗИ, чтобы отсечь некоторые варианты. — Хорошо… В следующем кабинете обстановка оказалась ещё более приятной. Светлый кабинет с большим окном, за которым виднелась детская площадка и фонтан, белый стол, улыбчивая молодая девушка, и кушетка, на которую Аню попросили лечь, задрав одежду. Специалист нанесла ей гель. Взяла в руки ультразвуковой датчик и стала медленно водить им по животу. Аня поуспокоилась под аккуратными движениями женщины. Хотелось поскорее избавиться от тошноты и выяснить, что с ней происходит. — Хорошо, — шепчет женщина, — с ребёнком всё хорошо, можете не переживать. Аня резко поворачивает голову к аппарату, не веря своим ушам. — Простите, что вы сказали? Женщина поворачивает голову, и, замечая смятение в глазах пациентку, хмурит брови. — Ой, а вы не знали, что беременны? — Как беременна? — У вас ещё совсем небольшой срок, два-три недельки, но плод в порядке. Аня прикрывает глаза, выдыхая. Как с ней могло такое приключиться. — Извините, а вы уверены? — Я на сто процентов уверена, что вы беременны. Макарова отворачивает голову в противоположную сторону, жмурясь от отчаяния. Она беременна. И отец… не Ваня. С больницы Аня выходит на ватных ногах, у неё в руках крепко сжат снимок… малыша. Она беременна. Её не хочется в это верить, но отрицать очевидное бессмысленно. Девушка садится в такси и едет в школу. Потому что больше некуда. В голове мысли рассыпаются как крупицы, заполоняя сознание. Она попала. В этот раз серьезно. Мать её убьёт. В школе Макарова плюёт на уроки и запирается в женском туалете. Полчаса сидит неподвижно, уставившись в одну точку, размышляя над тем, как ей быть дальше, а после ещё полчаса льёт горькие слёзы. Выбирается из уборной, всё ещё крепко сжимая в руках снимок УЗИ, идёт, не обращая ни на кого внимание, и в кого-то врезается. Падает на пол, продолжая сидеть, как ни в чём не бывало. — Извини, я не специально, — говорит кто-то, протягивая ей руку помощи. Аня принимает её. Некто опускается перед ней на ноги, поднимая снимок с пола. Он задерживает на нём внимание, заставляя Макарову очнутся ото сна. Девушка с тревогой в глазах выхватывает снимок, гневно сжимая его пальцами. — Ты что, беременна? — ухмыляется парень, засовывая руки в карманы. — Так-так-так, и кто же счастливый отец, не уж то, Кислов? — Не твоего ума дела! — срывается на крик, желая убежать, но сильная хватка малознакомого парня не даёт ей этого сделать. — Пойдём, поговорим немного, — произносит холодным голосом, насильно утягивая в противоположную сторону. Он заталкивает её в мужскую уборную, закрывая дверь на ключ. Ухмыляется, приближаясь. Аня отступает, врезаясь стеной в одну из кабинок. — Ч-что тебе нужно? Парень оглядывает её с ног до головы. — Как всё-таки всё замечательно складывается. Ты же девчонка Кислова, да? Макарова испуганно кивает. — Он в курсе, что ты залетела? — грубо выплёвывает слова, словно тема беременности для него отвратительна. Аня отрицательно мотает головой. — Так расскажи ему, — ухмыляется. — Ты же хочешь, чтобы он снова был с тобой? — Зачем? Парень удивленно хмурится. — Он папашка, имеет право знать о своём щенке. Макарова сглатывает, обнимая себя руками. — Он тут вообще не причём, — честно сообщает она, буравя незнакомца взглядом. — Мы с ним расстались, этот ребёнок… не его. Брюнет смеётся, заставляя девушку ёжится от неприятных ощущений. — Слушай сюда, Мессалина, ты же не хочешь, чтобы вся школа узнала об этом? Аня испуганно трясёт головой. — Н-нет, пожалуйста. — Тогда будешь делать так, как я тебе скажу, поняла?Наши дни
Ваня — Прости. Я такая глупая… Послушала его… Я не знала, что мне делать, я не хочу, чтобы мы расставались. Прикрываю глаза, пытаясь прийти в себя. Аккуратно отстраняюсь от Анюты, заглядывая ей в глаза. — Аня, послушай, то, что ты сейчас делаешь — неправильно. — Прости… — Нельзя лгать о таком, ты понимаешь? — Я не хотела лгать тебе, Ваня. Правда. — Так, господа хорошие, я совсем ничего не понимаю, — произносит моя Ася, проводя рукой по волосам. Боже, понимаю, как для неё это всё выглядит. Я всё ей объясню, но позже. А пока нужно спровадить Аню. — Макарова, так ты беременна или нет? — Беременна. Но, можешь расслабиться, Хамелеонова, ребёнок не от Кислова. Я понимаю, что ни за что на свете не хотел бы ребёнка от этой девушки.***
Ася Меня всё мучаем вопрос, зачем мы притащились на вечеринку к Городецкому, когда он так не нравится Кислову. Никто не разделяет моих грёз, ни веселящиеся ребята, ни Рита с Мелом, сидящие напротив. Кислов вообще куда-то запропастился, отправившись на поиски напитков. Я всё ещё не могу прийти в себя. Анютина ложь выбила меня из колеи. Обстановка вокруг давит, и я встаю с диванчика, чтобы немного осмотреться. Дом Городецких небольшой. Повсюду весят иконы, от чего мурашки бегут по коже. От чего защищаются жители этого семейства? Или это такой способ замаливать грехи? Мне становится смешно. В целом, дом, как дом. Ничего необычного. Единственное — здесь холодно. Очень. Обнимаю себя за плечи, пытаясь согреться. Захожу на кухню, никого. Решаю посидеть здесь. Подминаю колени, прижимая их к груди, устремляя взгляд в окно. Суббота, мерцает солнце, проникая сквозь старенькое окошко, обрамляя своим светом светлую полупустую комнату. Сегодня солнечно, по-осеннему тепло, но только снаружи, внутри всё так же холодно и безжизненно. Если приглядеться, за окном, под солнечным светом, можно заметить серебряную паутинку, над которой пыхтит желтый паучок, выстраивая себе место под солнцем. Задрав голову, можно увидеть раскинутую красивейшую рябину, плоды который давно никто не собирал, торжественно посвящая птицам в качестве зимней пищи. Их не волновал её горьковато-кислый привкус, в отличии от людей. Я и забыла, когда в последний раз любовалась природой. У Лёши был прекрасный сад, праотцовские деревья, немного белых роз, но складывается ощущение, что никто за этим не следит. Жаль, доведи сад до ума, и дом будет не узнать. Рябина уже осыпалась, одаривая землю оранжево-красными плодами. Было грустно, что никому нет до неё дела, когда она такая величественная. Редко когда такие деревья приживаются в домах. Помню, отец всегда мечтал посадить такую, но сколько не пытался — ни один росточек не приживался, а у Городецких она такая раскинутая, красивая, обзавидуешься. — Почему ты не со всеми? — раздаётся голос, и я медленно поворачиваю голову, замечая в дверях Алексея. На нём белая футболка и тёмные джинсы. Волосы взъерошены. Городецкий красивый парень. Поднимаю взгляд выше и замечаю рассеченную губу и посиневший от гематомы нос. Он сильно пострадал на последней игре. — Болит? — щурюсь, замечая, как пальцем проводит по губе. Что за глупый вопрос, конечно, ему больно. — Не особо, — хмыкает, приближаясь к холодильнику. Вытаскивает две банки кока-колы, одну протягивает мне. Благодарно принимаю. — Куда подевался Кислов? — Пошёл в магазин, уже минут десять как нет. — Здесь поблизости нет магазинов, — кивает парень, делая глоток шипящей жидкости. — Скверный райончик. Но отцу нравится. Говорит, что немноголюдно, можно отдохнуть. — Да… у вас красивый сад, — произношу, не зная, что ещё сказать. Городецкий коротко кивает, подходя к окну. — Я не особо люблю деревья и цветы, остались от матери, поэтому не трогаем их. — Прости, а где твоя мама? Брюнет напрягается. И я понимаю — этот вопрос ему не приятен. — Умерла. — Мне жаль.… Сколько тебе было лет, когда её не стало? — Мне было восемь, — тихо, — ты первая, кто об этом спрашивает. Я опускаю голову. Не представляю, какого это — жить без матери. — Тебе, наверное, одиноко… Городецкий усмехается. — Мне есть чем заняться. К тому же, одна очень красивая особа обещала мне свидание. Какое уж теперь свидание, с меня достаточно любовных штучек. — Лёш, это… Мы с Кисловым вроде как теперь вместе. Парень шмыгает носом, отворачиваясь к окну. — Ты первая девушка, которая отвергает меня, — улыбается, — мне даже больно, Анастасия. Чем он лучше? — Чем Ваня лучше? Ничем. Просто он тот, с кем мне комфортно находиться наедине, не боясь сказать что-то не то. Мы с ним выросли, между нами многое было. Ненависть, страсть… теперь, вот, любовь. — Любовь… — он качает головой. — Нет никакой любви, Анастасия. Есть только желание и химические реакции. — Называй это как хочешь, просто… я хочу быть рядом с ним. Я не лгала. Хочу. Просто сейчас всё так сложно и запутано. — А он что об этом думает? Что об этом думает его беременная девушка? Я удивленно хмурюсь. Откуда Городецкий знает про это? — Откуда ты… — Вот вы где, — Кислов опирается о дверной косяк, прожигая нас взглядом. — Секретничаете? — ревностно. — Пойдёмте, вас все заждались. Медленно поднимаюсь, не отводя взгляда от хитрых глаз Городецкого. Всё-таки он очень странный парень. Такой скрытный. Постоянно что-то недоговаривает. — Кислов, тебя только за смертью отправлять, — произношу, пихая его в бок. Я ещё немного сержусь из-за Ани. Между нами витает недосказанность. Мы не особо обсуждали шоу, которое его бывшая выкинула пару дней назад. Да я и не хотела. Говорить про Макарову — табу. Не хочу больше ничего слышать о ней и её… ребенке, не понятно от кого. Хотя очень интересно, когда и с кем она умудрилась забеременеть. Впрочем, Ваню это мало волновало. Он раскусил её план сразу же. И я не могла не признать его гениальности. Обычно в фильмах всё происходит иначе, и человек долго растит чужого ребенка. В нашем сериале обманщица оказалась никудышная, сразу же созналась в своей лжи. — Я не виноват, что поблизости не одного магазина, — произносит, морща нос. — А ты, я смотрю, развлекаешься, — шепчет, обнимая за талию. Если бы разговор с Лёшей можно было назвать развлечением… Едва ли. Говорить с ним, словно шагать по раскаленному канату. Никогда не знаешь, когда упадёшь. — Всё ещё злишься? — Кислов, — мычу, возвращая его блуждающую руку с ягодиц на талию. — Я в бешенстве. — Что поделать, киска, — усмехается, — я и сам не рад. Мы проходим вглубь гостиной, где веселятся ребята, поглощая пиццу и пиво. Мой взгляд цепляется за Егора. Парень улыбается, о чём-то переговариваясь с Ритой. Она откровенно флиртует с ним. Со стороны они выглядят просто прекрасно: влюбленные и беззаботные. — Интересно, к Егору тоже завалится беременная бывшая? — фыркаю, не найдя свободного места. Кислов недовольно хмурится. Я его раздражаю. Сама себя раздражаю, но не могу перестать напоминать и думать об этом. — Иди сюда, — он тянет меня за руку, усаживая на свои колени. Я не успеваю среагировать, как уже оказываюсь в цепкой хватке его властных рук. Солгу, если скажу, что не хотела этого. — Тебя никак это не отпустит, — шепчет, зарываясь носом в волосы. По спине бегут мурашки, хочу обнять его. Рита бросает на меня взгляд, улыбается и подмигивает. Стыдливо отвожу глаза, обнимая Кислова за шею. — Забудешь такое, — хмыкаю. — Кстати, ты помнишь, почему в первом классе мы друг друга так возненавидели? Внезапно мне становится интересно, что он об этом думает. Наверняка, наши версии отличаются. — Я растоптал твои пионы, и всегда думал, что ты из-за них на меня взъелась. В своё оправдание скажу, что тогда у меня жутко покраснело лицо из-за аллергии, я весь чесался, а ты будто специально пихала мне их в лицо. Я не сдержался. — Я даже не помню этого, — честно признаюсь. До этого рассказа я была убеждена, что букет с красивейшими цветами подарила первой учительнице. — Стоп, что? А какая у тебя версия? Задумавшись, в памяти всплыло наше первое в жизни первое сентября. Все девочки с бантами. Белыми. Я на их фоне как фламинго. Кислов смеется надо мной, подначивая других ребят издеваться. Я морщусь от неприятных воспоминаний. Это был мой любимый бант. С ним я чувствовала себя принцессой, а Кислов осмеял его. — Ты сказал, что мой розовый бант дурацкий. У всех были белые, когда у меня розовый, ты назвал меня воображулей и другие дети подхватили это. Меня целый месяц так называли, благодаря тебе. — Что-то такое припоминаю. — Конечно ты должен помнить, я до третьего класса ходила в нём, пока кое-кто не украл его и не спрятал… думаю, после этого, я окончательно тебя возненавидела. Ваня задумчиво кивает головой. — Так вот что за розовое недоразумение хранится у меня с носками, а я всё думал, что за фигня? — произносит. — Даже обвинял маму в том, что она скрывает от меня сестру. — Он до сих пор у тебя? Ты… ты сохранил мой бант и даже не помнишь об этом? — Думаю, что издевался над тобой как раз по той причине, что ты мне нравилась, — шепчет, целуя щёку. — Я же говорил тебе, что никогда не ненавидел тебя, дурочка. — Я тебе не верю, — смеюсь, возвращая поцелуй. — Просто не говорил, ты же всегда талдычила про Борю, как заведенная. — Мог бы быть посмелее, — ворчу, оглаживая мужское лицо. — Может мне нравятся исключительно властные мужчины. — Я заметил другое, ты любишь доминировать, — смеется, оставляя поцелуй в районе ушка. Я покрываюсь румянцем. — Ты тоже не отстаешь… — Хамелеонова, — Кислов сдержанно улыбается, держа мою руку в своей. — На свидание пойдём?***
В доме с голыми стенами и облупившейся краской стоял мрак. Дверь тихо скрипнула, пропуская внутрь фигуру маленького мальчика с рюкзаком за спиной. Ребёнок ступал тихо, практически не слышно, боясь напороться на разгневанного отца. В коридоре давненько перегорела лампочка, отец не спешил её менять, передвигались они на ощупь. Мальчик медленно шагал вперед, придерживаясь за шершавую стенку. Под ногами что-то предательски зашуршало, и ребёнок плотно сжал губы, прислушиваясь к звукам в квартире. Вроде бы ничего. Простояв на месте десять минут, как привык делать, чтобы ненароком не разбудить отца, ребёнок двинулся вперёд. Из гостиной пробивался едва ощутимый отсвет телевизора, освящая дорогу до комнаты. Мальчик только сейчас смог заметить пустые бутылки, валяющиеся на полу. Переступая через них, ребёнок добрался до комнаты, провернул ручку и… дверь не открылась. — Что, выродок, отца сторонишься? — голос был тихим, но грозным. Мальчик съёжился, опуская голову в пол. — Где ты шлялся, вымесок? — В школе задержали… Я не специально. Мужчина гневно хмыкнул, одаривая мальчишку взглядом. Он приблизился на покачивающихся ногах, занёс руку и с дури ударил ребёнка по затылку. Мальчик болезненно ойкнул, упав на колени, но головы не поднял. — Ещё раз такое повториться, и я тебя на помойку выброшу, ты понял меня? Ребёнок качнул головой, не смея ослушаться родителя. — Прости, что задержался. В доме было непривычно тихо. Обычно к мальчику прибегала старенькая собака, чтобы хоть как-то огородить нетрезвого мужчину от ребёнка, но сегодня лая Лаймы было не слышно. Их квартира словно погрузилась во тьму без единственного комочка света в этих стенах. — Поднимайся! — зарычал он, хватая мальчика за волосы. — Иди, хоть макарон свари, что ли… Ребёнок послушно кивнул, сбрасывая сумку у двери комнаты. — Отец… а ты Лайму не видел, её не слышно совсем… — дрожащим голосом спросил мальчик, не боясь получить тумаков за свой вопрос. Он привык. В какой-то момент психика настолько привыкает к продолжительному беспрерывному насилию, что ты учишься с этим жить, подстраиваясь под новые реалии. Лёша жил как в аду с восьми лет, как только не стало мамы. Отец слетел с катушек от горя, возомнил себе, что во всём виноват сынишка. Запил. Сначала он был просто агрессивен, но чем больше алкоголя он выпивал, тем больше себе позволял. Алексей даже научился вычислять по бутылкам выпитого алкоголя, как именно, вероятно, отец сегодня его изобьёт. Это был страшный навык, о котором он бы мечтал не делиться ни с кем, но только так ребёнок всё еще оставался жив. — А, ты про это подобие на собаку, — усмехнулся мужчина. — Так я её убил. Мальчик истощёно упал на грязный пол, не заботясь о чистоте школьной формы, которую сам же и стирал. — Лайма ждала щенков… — изрёк детский голос, граничащий с плачем. — Чем она-то тебе помешала?! — это был один единственный раз, когда мальчик не сдержался, крича на отца, напрочь забыв про его настроение. Мужчина обозлено кинулся на ребёнка, прижимая к стене, чтобы научить уму разуму. — На отца посмел голос повышать, щенок? — голые стены квартиры оглушила звонкая пощёчина, раздался отчаянный детский всхлип. — Этой твари было не место в нашем доме. Эта тварь была единственным другом, последней нитью, связывающей Лёшу с матерью. Он горько плакал, принимая от отца любые удары. Этот человек всё у него отобрал.Лаймы не стало, как и не стало частички Лёшиной души.